Текст книги "Тотальное преследование"

Автор книги: Николай Басов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Что-то в его рассуждениях было неправильно, но что именно, Извеков так и не догадался, а потому все же уснул.

Часть вторая
СТИМУЛ ПАДЕНИЯ

1

Передав Ларисе побольше наличных, Том оставил на своей карточке ровно столько денег, сколько, по его мнению, должно было хватить до указанного места где-то в районе Плеса и обратно. И, конечно, на проживание в течение двух-трех недель. Добрался он автобусом, причем вид деревенских жителей его не порадовал. Складывалось впечатление, что процветание, о котором так много говорилось по телику, не задело этих людей даже краем. Особенно Извекову не понравилась укутанная, несмотря на уже вошедшую в силу весну, тетка, которая зачем-то тащила за собой козу. Коза упиралась, часто становилась поперек прохода между креслами в автобусе и, озираясь, жалобно мекала. Приглядываясь к ней, Том, пожалуй, впервые в жизни осознал, откуда пошло это выражение «блудливая коза». Глаза у животного действительно выглядели… хм, как у девицы определенного поведения, вышедшей на свой незатейливый промысел.

А вот место, куда Извеков прибыл, стоило всех мук во время поездки. Это была чудесная широкая долина, овражистая, с Волгой, широкой и спокойной, словно время не имело здесь никакого значения. С недавно отреставрированными церквушками, с небольшой площадью, на которой местные жители неспешно что-то покупали или продавали, надеясь выручить несколько лишних монет. Народ тут бродил такой, что Том даже забеспокоился, а не слишком ли он положился на местную экономику? Вполне могло оказаться, что тут и банкомата нет, потому что вся торговля шла только за самые мелкие деньги, от вида которых Извеков уже отвык.

До пансионата, как ему сказали, нужно было пройти еще километра три. Тома пригласили подвезти туда на настоящей телеге, но он отказался. Его вещмешок, который он из осторожности взял с собой, вполне позволял отшагать эти километры без труда и даже с удовольствием. Извеков дотопал до места, оглядываясь по сторонам и все больше напитываясь миром и гармонией, которые тут царили.

Определили Тома тоже довольно быстро. В комнату к низенькому мужику, заросшему щетиной до самых глаз. Даже на лбу у него кустились какие-то странные метелочки, довольно неприятные на вид. Заметив, как Том его разглядывает, сосед тут же пояснил:

– Ничего, поначалу все смотрят, потом привыкнешь. Вот когда я рубашку сниму, щетина тебя уже не удивит.

Вечером, расположившись за бутылкой дешевого коньяка, который этот тип приволок из бара, Извеков понял намек нового знакомого. По-настоящему обнажиться этому парню не грозило никогда: любой мороз с той шерстью, которая покрывала его от шеи и до пяток, был ему не страшен. К тому же от парня пахло не потом и не грязью немытого тела, а каким-то мускусом, словно он растирался странным, на любителя, одеколоном. Вот к этому запаху привыкнуть было трудно.

За коньяком, которого Извекову почти и не досталось, парень признался, что живут здесь только самые «продвинутые». И выложил свои мечты. Были они примитивны, как у шимпанзе: стать предпринимателем, заработать денег на выпивку, девиц и чтобы его приняли в какой-нибудь клуб в городе. Оказался этот примат, кстати, из Рыбинска, а не из Ярославля, как вначале думал Том.

В общем, сосед оказался малоприятный, тем более что ближе к вечеру, почти прикончив свой коньяк, он сорвался с места, невнятно объяснив, мол, бар скоро закроется – и через четверть часа появился с новой бутылкой.

Дня два у Тома ушло на обживание. По армейской, должно быть, привычке он быстро все разведал: тренажерный зал, небольшой бассейн, на удивление неплохая библиотека, в которой, правда, преобладали издания разных классиков. Но были и книги на других языках. Особенно много почему-то оказалось польских книг, и скоро Том понял почему. В охране пансионата состояли поляки. Жили они тут месяцами и не расставались с парализаторами. Обслуга тоже была не из местных. Много было совершенно чужеродных лиц. Только врачи и медсестры оказались сплошь наши, русские. Зачем они тут нужны, если это был все же пансионат, а не санаторий с больничным распорядком, Том сначала не понял. На третий день его вызвал к себе хмурый, очень молодой и резкий в речах врач.

– Садитесь, – предложил он, едва Извеков к нему вошел. – Я просмотрел вашу карту и вот что могу сказать: такого быть не может! У них какая-то ошибка.

– Но мне сказали, что тут все верно… – отозвался Том.

– Они не все знают, – махнул рукой врач, – они не специалисты. Мы – спецы, мы это знаем гораздо лучше, чем они представляют.

Разговор Извекову не понравился:

– А конкретно, что за ошибка?

– Неважно. – Врач как-то слишком уж не церемонился даже для своей профессии. – Что вас интересует? Какие науки вы выбираете, чтобы мы вам их «залили»?

Так Том впервые услышал полуофициальный термин «заливка». Впоследствии он решил, что это вполне удачная замена иноязычному термину – лодирование.

– Сосед по комнате посоветовал мне экономику, немного права, в той области, что касается предпринимательства, и, конечно… Нет, не знаю. Меня вообще-то интересуют общественные науки и, может быть, психология.

– Вы же инженер по образованию… Поэтому рекомендую вам ограничиться физикой и математикой. В наших программах они немного другие, чему учили вас, когда… В общем, вам должно понравиться, потому что будет знакомо.

– Знаете, – вынужден был признаться Том, – мне очень многого хочется. И совсем не того, чему я уже обучен.

– Понимаете, заливка знаний в ваши мозги – это довольно новая технология. Мы не все знаем о мозге, поэтому я бы посоветовал считаться с теми возможностями, которые наш, человеческий мозг имеет. Заливка, скажем, часов от семидесяти до ста по курсу физики оставит у вас след. Возможно, с пробелами, как если бы вы изучали физику лет пять, а то и пятнадцать – тут много очень индивидуального. К тому же, как я слышал, физику следует постигать с математикой, а это еще часов сто двадцать. Итого, даже эти науки заставят вас поработать у нас двести двадцать часов. – Доктор довольно неприятно пожевал свою паузу губами. – Могу сразу сказать, редко кто выдерживает даже тридцать часов. Следует считаться еще вот с чем: избыточные знания, как правило, игнорируются мозгом, поэтому необходимо здраво оценить и принять во внимание вашу способность сохранять концентрацию… Многие не выдерживают наших сеансов именно из-за их напряженности, хотя вы по всем параметрам могли бы рассчитывать на большие объемы информации.

– А инженерные разделы у вас имеются? – спросил Том.

– Есть механика, даже очень хороший раздел. После курса вам разобраться с любым механизмом будет так же просто, как с элементарной авторучкой. Есть также отличный раздел теплотехники. Есть и энергетика, что совсем близко к вашей основной специальности.

– А сокращенные курсы физики и математики, о которых вы говорили, у вас есть? Чтобы сохранить… способность концентрации для других разделов?

– Увы, фундаментальные науки у нас идут в полном объеме. – Доктор еще пожевал губами, и Том понял, что у него такая привычка обдумывать сказанное. – К тому же учтите: по нашим меркам вы не так молоды, все-таки двадцать шесть лет – это не восемнадцать. При лодировании играет роль и то, с каким эмоциональным настроем человек приступает к изучению той или иной области знаний. Если бы вы были художником, я бы порекомендовал вам курс истории живописи, может быть, фотографию, кино, в том числе мультипликацию, и, конечно, всякие смежные дисциплины: архитектуру, ваяние, общий дизайн и тому подобное. Все это в сумме градуировано у нас часов на триста работы, а это, как я уже говорил, очень много. А раз вы простой инженер…

– Хорошо, давайте остановимся на новой энергетике, на теплотехнике, и, если у меня еще останутся… ресурсы, я согласен на физику с математикой. Да, еще вы так здорово расписали механику, что я подумываю и об этом.

– Учтите, – доктор посмотрел на Извекова откровенно скептически, – вы только что перечислили объем знаний, который при самых свежих, молодых мозгах вам придется изучать часов четыреста. Не меньше.

– Но попробовать стоит? – попытался защититься Том.

– Посмотрим. Если коэффициент усвояемости у вас упадет ниже сорока процентов, мы истязание прекратим. Я для того тут и поставлен. – Доктор даже попытался улыбнуться, чтобы показать, что разговор завершен.

К вечеру того же дня Тома отвели на тестирование, как сказала сестричка, пришедшая за ним. Тестирование было простым. Извекову показывали нечто вроде карточек Роршаха, только сложнее, а он что-то говорил. При этом работа его мозгов контролировалась необычным шлемом, от которого толстый жгут проводов шел к непримечательному шкафчику, в каких в прежние времена выпускались примитивные компьютеры. Только нынче в таком шкафу должна была находиться начинка, соображающая не намного хуже, чем кибермозг, которым обычно оснащались большие космические корабли или, например, административное здание, где Том получал направление в этот пансионат. И при этом еще возникало подозрение, что здесь только устройство ввода-вывода, не больше. А основные «мозги» тех машин, которыми тут пользовались, находились где-то еще.

«Тогда понятно, зачем им тут такая охрана», – думал Том, осматриваясь и поджидая, что скажет протестировавшая его девица. А та не спешила. Извеков просидел в кресле, где и до этого уже находился часа два, пока его мучили всякими картинками, еще часа полтора, прежде чем она все-таки разжала губы и стала, не глядя на Тома, выкладывать, что у нее получилось. Говорила она со странным акцентом, хотя в целом вполне грамотно.

– Учили вас неважно, – заявила она, – можно признать, что плохо учили. У вас странная личностная карта. Вам об этом уже говорил доктор, он даже в ней засомневался. – Девица еще раз просмотрела какие-то схемы, графики и формулы, состоящие, кажется, из всех изобретенных когда-либо человечеством значков, вплоть до клинописи. – Впрочем, понятно почему… Детский травматизм, повышенная тяга к справедливости, неблагоприятный эмоциональный фон в последнее время, вплоть до депрессивных дыр… Ерунда! Пожалуй, он даже недооценивает ваши возможности. Думаю, часов четыреста вы выдержите.

– Он говорил, что мои прикидки на четыреста часов заливки – нечто ненормальное. Я, скорее всего, столько не осилю.

– Если постараетесь, то осилите. Я дам вам разрешение на такую… объемную заливку.

– Это включает все разделы, которые я просил? – осторожно, чтобы не спугнуть удачу, спросил Том.

– Кроме очень специальных. Но ученым вам уже не стать. Для нестандартного мышления нужна молодость, а этого у вас… Ну, посмотрим.

Извеков вернулся с тестирования обнадеженный, хотя его и раздражало слегка, что ему сегодня дважды говорили о том, что он – нестандартный. Как всякий нормальный инженер, Том знал: скорее всего, это означает какую-то слабину или отсутствие возможностей в каком-либо специфическом параметре. Но, с другой стороны, волноваться было рано, и он решил предоставить ситуацию ее естественному развитию и не торопился унывать.

Когда Том уже поужинал и, лежа на своей кровати, с легкой тоской раздумывал о том, что еще один вечер придется провести с гориллоподобным соседом, к тому же чрезмерно пьющим, дверь в номер вдруг открылась. Двое санитаров атлетического сложения буквально внесли соседа… Тот едва мог переставлять ноги, взгляд его был бессмысленным, на лице застыла маска плотного страха, почти ужаса.

– Что с ним? – спросил Том, сорвавшись с кровати, чтобы помочь санитарам уложить волосатого на кровать.

– Обычная вещь с новичком, – сказал один, расставляя ударения по-польски, на предпоследнем слоге. – А ведь всего-то ему залили два часа, при его-то раскладке на шестьдесят часов.

Волосатый сосед лежал трупом, лицом вниз. Санитары ушли.

«Здорово, – подумал Том. – Что же со мной-то будет, если этому экономику всякую и предпринимательство всего-то в шестьдесят часов определили, а он уже после двух… так свалился?»

Угнетенный произошедшим, Том спустился в большой холл, где находился телевизор. Тут обычно собирался народ, и хотя пансионат был большой, Извеков заметил, что время по вечерам там проводили не больше двух-трех десятков людей. Теперь-то он знал почему: остальные были не в силах даже с кровати сползти.

Взглядом уже поднаторевшего в пансионате жителя Том окинул собравшихся. Почти все были новичками, каким был и он всего три дня назад. Только теперь у Извекова впереди была работа – заливка, лодирование, – а у этих едва началась акклиматизация. Из присутствующих только одна девица приехала сюда, кажется, раньше Тома. И она, очевидно, уже проходила заливку. Выглядела девушка какой-то больной: под глазами залегли тени, губы запеклись. К тому же она была совсем не во вкусе Тома – тощая, едва ли не изможденная, высокая и плоская, как доска.

Том сидел, посматривая то в телевизор на привычные рожи комментаторов, то украдкой на окружающих его людей. Вдруг рядом с ним заскрипело кресло, и плоскогрудая дева опустилась, почти навалившись на Извекова плечом. На него самого она не смотрела, как и Том на нее, но зашептала ему на ухо, чтобы другие не слышали:

– Посмотри на этих… – Она довольно вульгарно выругалась. – Все бурлят, кипят паром, писают кипятком… Все хотят стать умнее, образованнее и не догадываются, чего от них потребует эта работа.

– Я тоже еще не проходил лодирования, – признался Извеков. – У меня назначено на завтра.

– Сколько? – прищурилась девушка и тут же кивнула, так что Том не успел ответить. – Вижу, что много. Часов пятьсот, верно? Я тоже думала, что это чепуха, что за пару недель справлюсь. А сижу тут уже полтора месяца. – Она вдруг улыбнулась подрагивающими, некрасивыми губами. – Перешла уже на всемирную историю. А всего-то хотела педагогику и психоанализ.

– Вы кто по специальности… – начал было Том, но девица не умела слушать. Или не хотела. Она пришла сюда, чтобы выговориться самой.

– Дети. Меня интересуют только дети. Своих-то не будет уже… Это, как тут сказали, мотивирующий травматизм. А потом… Я путанно говорю, устала. Сегодня под записью часа два провела, с полуторной скоростью. То есть, считай, без малого – три часика.

– Значит, это возможно? Я думал, это очень трудно. Моего соседа всего-то продержали под… записью два часа. А выглядит, будто напился до отравления.

– На всяких тупиц не равняйся, – предупредила девица. – И не переживай. Тут жить можно, только с любовью туговато… Я тебе не просто так сказала, что меня дети интересуют. Сам процесс тоже… – Она улыбнулась собственной шутке.

– Кажется, мне необходимо сегодня как следует выспаться, – сказал Том.

И почти откровенно убежал. Девица проводила его красноречивым взглядом, но Извеков решения своего не изменил. Ко всему прочему у нее оказались еще и плохие зубы, а этого он не переносил. Так был устроен. Кроме того, выспаться ему действительно следовало получше.

2

«Никто не знает, как он поведет себя в бою, пока не побывает под обстрелом», – вертелось в голове у Тома, пока он шел за дюжим санитаром на свое первое лодирование. Зачем был нужен санитар с комплекцией частного охранника, стало ясно, когда они вошли в небольшую комнатку с устройством, похожим на томограф. На выдвижном столе, куда медсестра-оператор попросила улечься Извекова, его тут же принялись фиксировать – руки, ноги, голову.

То есть голову всунули в глухой, довольно тесный и очень прочный на вид шлем, смахивающий на космический. Под шлем тут же стали подавать обогащенный кислородом воздух. Том на всякий случай спросил:

– А зачем это все?

– Многие под заливкой, – раздался в наушниках внутри шлема чуть измененный электроникой голос сестры, – пробуют свернуться в позу эмбриона.

«Это как если бы меня избивала ногами толпа пьяных сатанистов», – попробовал успокоить себя Том, но у него не слишком получилось. Похоже было, тут мало считаются с ощущениями и переживаниями тех, кого лодируют.

Но дальше все пошло легко. У Тома что-то… чесалось – иного определения он подобрать не сумел. Только не на голове, а глубже, как ему скоро стало казаться, в самих мозгах, под черепом, может быть, в извилинах, которые почесать в свое удовольствие было, конечно, невозможно. Других изменений в себе он пока не ощущал. Подождав так немного, спросил:

– Скоро?

– Да вы что?.. – ответила сестра. – Мы уже давно дали нагрузку.

И тут Том, хотя и не мог этого видеть, вдруг понял, что она хмурится, разглядывая контрольные приборы перед собой. Она даже прошептала что-то, но хороший микрофон все же уловил ее слова и донес до Извекова:

– Ничего не понимаю… Может… Нет, такого не может быть! – Она пощелкала какими-то тумблерами, потом обеспокоенно спросила: – Как вы себя чувствуете?

– Мозги чешутся, – признался Том. – В остальном нормально.

Но понял, что и его голос звучит как-то не так – слабовато, не слишком уверенно, словно ему делали операцию под местным наркозом и приходится подбадривать хирурга, чтобы оперировал вернее.

А потом что-то переполнило край… того стакана, каким оказались его мозги, его способность соображать и концентрировать внимание – тут трудно было сразу подобрать определение… И еще он понял, что грезит наяву. Какие-то машины, механизмы, цифры – все это он почти видел. Будто стоял у кульмана с большим листом ватмана, на котором то возникали, а то и менялись разные чертежи в очень мелком масштабе, едва различимом в том шлеме, где находился Том. Именно лист ватмана, а не экран представлялся его искореженным заливкой мозгам… Части чертежей, которые он пробовал осознать, при этом неуловимо менялись, усложнялись, выказывая новые идеи и решения, новые схемы исполнения тех машин… которые Извеков далеко не всегда понимал, порой даже не улавливал их смысла и назначения.

Он не понимал очень многого из того, что видел, но приглядывался. Вернее, его каким-то образом заставляли вглядываться в эти изменения, хотя как именно – он тоже не понимал. Но скорее всего это было важно и очень нужно кому-то. К тому же от этого явно что-то зависело в судьбе самого Тома…

Потом стало больно. Не слишком, но все же ощутимо. «Вот тут бы я, возможно, тоже свернулся калачиком», – подумал Том, который, к собственному удивлению, не потерял еще способности самостоятельно что-то соображать. Но свернуться тоже было невозможно. Ремни, удерживающие его по рукам и ногам, были очень прочными. Зато Извеков мог чуть изогнуться и тогда неожиданно для себя понял, что сделал… В детсаде у них это называлось «мостиком», когда опираешься только на пятки и затылок. Кажется, эту позу какой-то из великих психиатров еще XIX века назвал «истерическим мостом», потому что она часто возникала во время припадка…

Потом стало совсем больно. Не так, конечно, как если бы Тома молотила придуманная им банда сатанистов, но… немного не доставало, чтобы признать это слишком удачным сравнением. И тогда он понял, что сестра его о чем-то спрашивает. Том сосредоточился, насколько возможно, и вспомнил, что она спросила его: «А так нормально?»

– Нор… нор-м-ль-ээээ… Но!..

Зубы почему-то не разжимались. Но терпеть, в общем-то, было можно. И теперь Том, совершал другую, довольно сложную работу. Он не смотрел на все возникающие перед ним чертежики и расчеты, он их запоминал. На редкость ясно сознавая эту разницу между разглядыванием и стремлением запомнить.

Или, по-другому, это было как читать текст, допустим, какого-нибудь романа или учить стихи. Разумеется, раздражаясь, если они «сами» не вкладываются в голову, к тому же в весьма высоком темпе… Но с этим, кажется, были проблемы. Том не мог вызвать в памяти то, чего не выучивал «как бы» с первого раза. Многое промелькивало перед глазами, проскакивало слишком быстро. «Нужно будет потом вспоминать», – решил Том, хотя совсем уж непонятно было, как он еще и думать мог при том напоре информации, которая сейчас попросту обрушивалась на его бедные мозги. Еще его серьезно беспокоил тот порог усвоения в сорок процентов, который упомянул вчера доктор. Сам-то Извеков отлично понимал, что никаких тут сорока процентов не было. Не возникало даже десяти процентов, может быть, не было и долей процента…

А потом все поплыло у него перед глазами. Том уже ничего не пытался «видеть», просто усилием воли пытался удержаться под этим напором, под давлением всего того, что в него заливали…

– На сегодня достаточно. – Сестра деловито отстегнула Тома от стола, который выкатился из-под дуги «томографа».

Она подождала, пока Том одернет пропотевшую пижаму, очень похожую на распашонки, в которых хирурги делают операции, и очухается, чтобы самостоятельно дойти до двери из комнатки. Санитара уже не было, об этом Извеков и спросил сестру.

– Зачем? – удивилась она. – Вы себя отлично вели и до своей комнаты дойдете сами.

– Сколько часов я тут провалялся? – спросил Том, не надеясь, что услышит сколько-нибудь обнадеживающий ответ.

– Вы необычный клиент. – Сестра слабо усмехнулась и тут же посерьезнела. – Но с учетом повышенной скорости с двумя часами вы справились. Теперь, мой вам совет, попробуйте выспаться. Не напрягайтесь, не смотрите телевизор, поменьше разговаривайте с другими пациентами. Это поможет восстановиться к завтрашнему сеансу.

«А она к тому же и на словах экономит», – решил Том, вежливо попрощался и весьма успешно, как ему самому показалось, добрался до своей комнаты. Хотя вспомнить, где она находится в этих переходах и коридорах и за какой из совершенно одинаковых дверей находится его койка, было мудрено. Но он справился и с этим.

Зато сон освежил его волшебным образом, и когда Извеков проснулся, то почувствовал себя таким бодрым, молодым и здоровым, таким веселым и… живым, что, удивляясь себе, отправился в тренажерный зал. Вот возникла у него такая блажь, захотелось размяться, и хотя раньше тренировался сколько-нибудь регулярно только в студенческие времена, теперь с удовольствием принялся тягать тяжести, потом пробежался на тренажерной дорожке, потом еще поплавал… И лишь тогда обнаружил, что с бортика бассейна его внимательно разглядывает доктор. Он подождал, пока Том подплывает к нему, и спросил в своей резковатой манере:

– У вас была сегодня первая заливка?

– Так точно, сэр. – Извеков засмеялся. Оказалось, что работа с тяжестями вызывала наслаждение, поэтому он был настроен веселиться.

– Сколько?

– Сестра сказала, два часа.

– Для вас это немного, но все же я бы посоветовал вам на физкультуру не налегать после сеансов.

И доктор ушел. На следующее утро у Тома, как всегда бывает после физической работы, чуть побаливали некоторые мускулы, но в остальном он чувствовал себя отлично. Вот только приходилось сомневаться, сможет ли он вспомнить хоть что-то из того, чему его вчера обучали. Ничего, кажется, не вспомнил и довольно обеспокоенный отправился, уже самостоятельно, в знакомую комнатку, к знакомой сестре.

На этот раз она даже затягивала его в ремнях не очень сильно. Скорее обозначила, что фиксирует на столе, а на самом деле лишь определила правильное положение тела. Зато через его живот провела, словно лошадиную подпругу, еще один ремень.

– А это к чему?

– Мы этой штукой почти не пользуемся, но для вас так будет лучше.

Так и пошло изо дня в день. После второго завтрака, который все в пансионате, конечно, величали ланчем, Том отправлялся на свой сеанс. Проходил его, что-то запоминал, чего-то совершенно не улавливал, потом спал почти до вечера, иногда забывая ужинать, и много времени проводил на всяких тренажерах.

Голова у него при этом работала как-то странно. Он, например, почти перестал видеть лица людей. То есть, разумеется, видел их, но какие-то особенности, индивидуальные различия, которые так много значат для нормального общения в человеческом сообществе, даже не пытался заметить, не мог их правильно расшифровать или приспособиться к ним.

Еще Извеков потерял ощущение времени. Настолько, что несколько раз его даже пришлось будить, чтобы он не проспал свой сеанс. И ему очень быстро, чуть не через два дня, выписали какие-то подкрепляющие таблетки. Как объяснила сестра на посту их коридора, это были всего лишь витамины, но Том не слишком ей поверил. У витаминов не бывает такого мерзкого вкуса. Хотя и тут случилась неожиданность: вкусовые ощущения у него вскоре тоже… отпали. Иногда он поедал в столовой отлично приготовленный салат из свежих овощей с креветками и хорошим майонезом и даже вспоминал, как набрасывался на этот же салат в первые дни, когда только прибыл в пансионат, а теперь вот… Не было в нем ни вкуса, ни запаха – словно бумагу жевал.

Потом механические формулы и чертежи устройств как-то незаметно завершились, и пошли такие вещи, о которых Том раньше не догадывался. Какие-то жутковатые многомерные пространства, описанные самыми мудреными формулами, и даже схемы искусственной гравитации… Зато выяснилось, что все это тесно увязано с проблемой управления временем. Хотя основное время, разумеется, как текло через него и сквозь остальной мир, так и продолжало свою работу, не замечая, насколько Тому туговато приходится его осознать. Потом, тоже совсем неожиданно, когда Извеков даже и думать забыл о том, что волновался о своей неспособности что-либо усваивать, накатили какие-то общественные науки. Разнообразные модели ответственной власти, учет социальных сигналов от разных элементов общества и даже какие-то выборные технологии – например, требования к кандидатам на тот или иной пост… Оказывается, это все тоже можно было просчитать и даже предсказать, кому это занятие по силам, а кому нет. Кажется, это все уже называлось психосоциологией, или актуальной теорией социума, или чем-то схожим.

К тому времени Тому запала идея покритиковать философию в прежнем, еще земном, до Завоевания, ее исполнении. Случилось это так. Извеков прогуливался по библиотеке, рассматривая разные томики, иногда листал некоторые, но видеть мертвый текст, написанный на листах, а не мелькающий в глубине сознания, было странновато. Он не очень-то и старался, но вдруг увлекся. Интересно же было написано! Он и присел за столик у окна.

Помимо интереса, некоторые вещи выглядели довольно наивно – например, признание природы человека скалярной величиной. Хотя на самом-то деле всем известно, что это волновая и субстанциональная переходная, поэтому и подходить к ней нужно не с конечными пропорциями, а математическими рядами. которые тут, конечно, могли быть немного модифицированы…

В общем, Том сидел и смеялся почти в голос, настолько это было любопытно. Но все же читал, потому что помимо выводов идея постижения мира у автора была почти идеальной. Том даже не догадывался, что возможно вот так легко и просто все построить на идее развития сознания и продвижения к абсолютному знанию, которого, конечно, не достичь, находясь внутри исследуемой системы связей. По этому поводу Извеков вспомнил неплохие выкладки Винера. Но сам автор, похоже об этом не догадывался. Он мог этого и не знать – уж больно устаревшая иногда у него применялась терминология, над которой, кстати, тоже можно было неплохо посмеяться…

И вдруг эта забавная книжица выскользнула из пальцев, и перед Томом, потешающимся и наслаждающимся от души, предстала его медсестра, которая и вырвала книжку.

– Что вы делаете?! – строго, словно воспитатель в детсаду, спросила она.

– Читаю, – удивился Том. – Забавная штука выходит, знаете ли. Этот парень, то есть автор…

Сестра посмотрела на обложку, но книгу, впрочем, не закрыла, зажав листы пальцем.

– Это Иммануил Кант.

– Хорошо, – согласился Том. Он привык соглашаться с этой женщиной. – Герр Кант не знал, что толкованием его априорных форм занималась герменевтика, и если бы он привлек эту дисциплину хотя бы для комментария, тогда бы и сам…

– Смеялся над Кантом! – почти с отчаянием сказала сестра. Она уронила руки и едва ли не беспомощно посмотрела на девушку в белом халатике за столиком выдачи. Кажется, именно она и позвонила сестре по поводу Тома. Внезапно в ее глазах появилась льдистая твердость. – Вот что, Извеков, идите к себе в палату. Я просто не рекомендую вам нагружать голову еще и такими сложными сочинениями.

– Они не сложные, – привыкший к безоговорочному подчинению, Том поднялся, собираясь к себе, и только тогда, как бы со стороны, услышал свой голос: – Мне это на самом деле показалось… забавным. А все-таки жаль, что герр Кант так однобоко толковал абсолют… Слишком поверхностно.

Отправившись к себе, Извеков с удивлением обнаружил, что подобное состояние у него однажды уже было, после школы, когда он вдруг перед поступлением в институт обнаружил, как много знает и как это здорово – много знать…

Но спустя некоторое время, ворочаясь в своей кровати и привычно раздумывая над всем произошедшим, Том вынужден был изменить суждение. «Все это у тебя вроде протеза, – думал он, уже отчетливо жалея, что сестра застукала его за чтением. – У Канта все само росло, естественно и натурально. Он пробивался к знанию, преодолевая множество настоящих, а не выдуманных препятствий. Он работал, а ты… Вроде как для тренировки на тренажере с бесконечной лентой бегаешь, которую к тому же толкает электромотор».

И уже поздно вечером Извеков с полной для себя неожиданностью обнаружил, что у него другой сосед – не волосатый, мечтающий разбогатеть пьяница. Этот другой был вежливым мужчиной с короткой стрижкой. Пил он только воду из пластмассовых бутылок. Тогда Том даже заволновался немного. О себе, естественно. Поэтому поднялся и отправился на пост к сестре, которая всегда находилась в коридоре. Сестра смотрела по маленькому, не больше ладони экранчику какой-то сериал, и в наушниках, чтобы никому не мешать или чтобы никто ей не мешал. Том спросил ее, давно ли ему поменяли соседа по комнате.

– Какой сосед? – удивилась сестра. – Сегодня никого нового не привозили.

– Нет, я о том волосатом, который жил у меня в комнате прежде. Он экономику учил и предпринимательство… Его после заливок санитары на руках приносили.

– А, вы о том… Нет, гражданин, путаете вы что-то. Его уже месяц как нет, за это время с вами жил еще один, худенький такой, он недолго продержался.

– Еще один?! – Том был поражен. Он-то ничего не заметил. – А он когда уехал?

Сестра теперь внимательно наблюдала за ним, отложив наушники. И все, кажется, понимала.

– Давно, больше двух недель… – Она вдруг улыбнулась, но как-то ненатурально, словно пыталась скрыть свои мысли. – Вы не волнуйтесь, что не заметили худенького. Такое с «умниками» бывает.

– С какими умниками?

– Вроде вас. Которым много заливают. У них иногда не то что недели – месяцы выпадают. – Девушка по-прежнему улыбалась. – Такое случается.