Текст книги "Говорит космос"

Автор книги: Николай Томан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Понаблюдав за ним некоторое время, Галина негромко окликнула его, но он, видимо, не узнал ее по голосу и, досадливо махнув рукой, принялся торопливо записывать что-то. А она ушла, так и не решившись окликнуть еще раз.

Но сегодня Галина не может удержаться, когда проходит мимо домика Кострова.

– Добрый вечер, Алексей Дмитриевич! Можно к вам?

– Вы еще спрашиваете! – восклицает Алексей и спешит к ней навстречу, широко распахивая двери.

– Вы от Климова, наверное? Каковы у него успехи?

Галина неопределенно пожимает плечами:

– Слишком мало данных пока. Во всяком случае, ничего, свидетельствующегооб искусственном происхождении этих сигналов. Боюсь даже, что это вообще не обнаружится. .. Ну, а у вас что, Алексей Дмитриевич?

Костров, вздыхая, собирает со стола листы исписанной бумаги, комкает их и бросает в корзину.

– Давайте-ка лучше чай пить. У меня давно уже чайник буйствует.

– Хорошо, – соглашается Галина, – но при условии, что приготовлю все я сама. Покажите только, где у вас что. И не уходите, пожалуйста, от ответа на мой вопрос.

Пока Галина заваривает чай и достает из буфета посуду, Алексей задумчиво ходит по комнате.

– А что, собственно, рассказывать? – произносит он наконец. – Разве только то, что и меня начинают одолевать сомнения.

– Как, уже сомнения? – испуганно восклицает Галина.

– Да, сомнения, но не разочарование, – спокойно подтверждает Алексей, вглядываясь в настороженные глаза Галины. Это ведь не одно и то же.

– А я очень боюсь этих ваших сомнений. Откуда они у вас? Вы так верили в успех, что и меня заразили этой верой. Я и сейчас продолжаю верить... И – если хотите знать всю правду, – я просто в вас поверила! Но ваша-то вера на чем была основана? Не на одной же только интуиции?

– Да, не только, конечно, – вяло соглашается Костров. Было кое-что и более существенное. Очень обнадеживало, например, то обстоятельство, что излучение это создавало впечатление направленного. Ну, а сомнения оттого, что все еще отсутствует в этих сигналах модулирующая функция. А вам хорошо известно, что только она способна нести информацию.

Галина пододвигает к Алексею чашку:

– Пейте-ка лучше чай и не слишком поддавайтесь сомнениям. А я напомню вам кое-что из теории информации. Вы знаете ведь, что, чем выше уровень шумов в канале – в данном случае в той среде, через которую идет к нам сигнал с Фоциса, – тем труднее передать информацию без значительной энтропии ее. Для преодоления этой трудности существуют, как известно, помехоустойчивые способы передач. Простейшим из таких способов является многократное повторение передачи или растягивание ее во времени.

– Вы полагаете, что в данном случае каждый элемент космического сигнала сильно расчленен и передается длительное время без изменений?

– Ну да! Сигналу этому нужно ведь пройти колоссальное расстояние, он ослабляется, временами испытывает поглощение, искажается. Будь он передан в виде короткого импульса, вообще едва ли дошел бы до нас, а если бы и дошел, то исказился бы до неузнаваемости.

– Да, весьма возможно, что каждый элемент этой информации действительно передается нам длительное время, – после некоторого раздумья соглашается Костров. – Это дает возможность надежнее выделить его из общего фона галактических радиоизлучений.

Галина ждет, что он встрепенется, загорится желанием немедленно что-то делать, просто повеселеет, наконец. Но огонек надежды, вспыхнувший было в его глазах, тускнеет.

– Можно, значит, считать, что положение наше не безнадежно, – заключает он прежним бесстрастным голосом. – Не будем, однако, торопиться с окончательными выводами. Тут еще многое нужно уточнить и проверить. И не осуждайте меня, пожалуйста, за мою, может быть, чрезмерную осторожность.

Он виновато улыбается и делает такое движение, будто хочет коснуться руки Галины. Но рука его, не дотянувшись до нее, как-то беспомощно ложится посередине стола. Тогда Галина сама порывисто хватает руку Алексея:

– Конечно же, Алексей Дмитриевич! Мы все будем проверять и уточнять столько, сколько потребуется. Меня не пугают никакие трудности. Я готова работать день и ночь, лишь бы только мы одержали победу. А вы, пожалуйста, не охладевайте к вашей звезде... – Она смущается вдруг и добавляет почти скороговоркой: – К нашему Фоцису!

Когда она уходит, Костров долго не может успокоиться. Он открывает все окна и, не зажигая света, неутомимо шагает по комнате из угла в угол.

"Кажется, я больше не выдержу, – думает он. – И почему, собственно, должен я сдерживать себя? Басова мне жалко? А за что его жалеть? Чем заслужил он мою жалость? Стал бы он разве раздумывать, будучи на моем месте?.."

Сколько километров он уже вышагал? Может быть, пора закрыть окно и лечь спать? Или пойти сейчас же к Басову и поговорить с ним откровенно?

Но при чем здесь, собственно, Басов? Говорить нужно не с Басовым, а с Галиной. Она за многое осуждает своего мужа, но разве следует из этого, что не любит его? Напротив, не любя, Галина была бы равнодушна к нему, не возмущалась бы так его поступками...

"Она любит его, конечно! – убежденно заключает Алексей. Просто между ними произошла какая-то размолвка. Может быть, Басов случайно обидел ее чем-то, и она не может этого простить".

Охваченный благородным порывом, Алексей решает завтра же пойти к Галине и попытаться помирить ее с Басовым.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Галина живет почти в таком же домике, что и Костров, только у нее уютнее. Это тем более удивительно, что все тут заполнено электромеханическими моделями и "кибернетическими игрушками".

Алексей заходит к Галдне рано утром, опасаясь, что принятое ночью решение может показаться теперь несерьезным.

Он застает ее в тот момент, когда она готовится к игре в "чет и нечет" с релейной машиной. Подняв глаза на Алексея, Галина смущенно улыбается. Говорит, словно оправдываясь:

– Это не просто забава, Алексей Дмитриевич. В поединках с машиной много поучительного. Они ведь ужасно хитрые, эти "машины, умеющие играть". Вот мой "Муи", например.

Она ласково похлопывает по эбонитовой панели своей машины. Зеленый огонек лампочки "Муи" сигнализирует о готовности к игре.

– А они могут перехитрить всякого или только не очень умного? – улыбаясь, спрашивает Алексей.

– Напротив, чем умнее противник, тем больше у машины шансов его обыграть. Умный противник непременно постарается ее перехитрить, а ей ведь только это и нужно. Попробуйте-ка сыграть с моим "Муи" хотя бы одну партию. Что вы выбираете: "чет" или "нечет"?

– "Чет", – говорит Алексей.

– Очень хорошо. Теперь я нажму вот эту кнопку и тем самым предложу "Муи" самостоятельно сделать выбор из двух таких же возможностей. Вот видите, у него зажглась синяя лампочка. Синяя лампочка у "Муи" означает "нечет". "Муи" проиграл. В этом нет ничего удивительного: он ведь играет пока наугад.

Галина нажимает еще какую-то кнопку на панели своего "Муи" и поясняет:

– Это я сообщила ему результат игры. К сожалению, у нас нет времени продолжать. Для того чтобы "Муи" "научился" обыгрывать вас, он должен сыграть много партий. Сначала он будет все время запоминать свои ходы и результат каждой партии. Затем станет обнаруживать в этих данных, по мере их накопления, закономерности, источником которых будет ваша тенденция играть "разумно" и пытаться перехитрить машину. На основе этих закономерностей он и начнет предугадывать ваши ходы. Что же вы улыбаетесь? Не верите?

– Ну что вы, Галя! – смеется Алексей. – Могу даже сообщить, что почти такая же машина знаменитого кибернетика Клода Шэнона из девяти тысяч сыгранных партий уверенно выигрывает больше половины.

– Зачем же вы тогда простачка передо мной разыгрываете? сердится Галина.

– Мне приятно слушать, как вы своего "Муи" расхваливаете, – признается Алексей. – И не обижайтесь на меня за это, пожалуйста.

Галина протягивает ему руку:

– Ладно уж, давайте помиримся!

А Алексей сокрушенно думает: "Ну как я буду теперь говорить с ней о Басове? Язык не поворачивается..."

Он уходит от Галины, не только не поговорив о Басове, но и досадуя на себя за такое намерение.

"Почему, собственно, именно я должен мирить их? – угрюмо думает он, направляясь к аппаратной своего телескопа. – Это их личное дело, и нечего мне вмешиваться в их жизнь..."

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Спустя несколько дней к Кострову заходит Басов с американским научным журналом в руках.

– Вот! – самодовольно провозглашает он. – Дали-таки информацию о работе Климова! И ничего не исказили! Высказали только некоторые сомнения. "Нам кажется, что мистер Басов преувеличивает..." – пишут они в одном месте. И несколько подробнее в другом: "Мы полагаем, что мистер Басов не лишен чувства фантазии. Он видит то, чего еще нет, но что вполне вероятно. И мы не порицаем его за это..." Видишь, как деликатно! А все потому, что это наши же братья ученые, а не какие-нибудь газетные шакалы.

Он молчит некоторое время, переводя дух и вытирая потный лоб носовым платком, – видно, очень торопился показать Кострову этот журнал.

– Откровенно тебе признаться, – продолжает он, отдышавшись, – очень меня беспокоило, как они подадут эту беседу со мной. Но, слава богу, как говорится, все обошлось... Ну, будь здоров! Я – к Климову. Пусть он теперь поднатужится и докажет американским скептикам, что ничего мы не преувеличиваем и что мистер Басов не такой уж фантазер.

Как только он уходит, Костров разыскивает Галину и рассказывает ей о своем разговоре с Басовым, но она лишь пренебрежительно усмехается:

– Знаю уже. Он ко мне первой пожаловал, – я ведь больше всех страху на него нагнала. Но я и сейчас не верю, что вся эта история уже кончилась. Не могут они упустить такого случая – поставить нас, мягко выражаясь, в неловкое положение. Ученые, конечно, не будут этим заниматься, а журналисты вряд ли проморгают такую возможность.

И Галина не ошиблась. Спустя еще несколько дней из Института астрофизики в обсерваторию поступает целая пачка американских и английских газет. Приносит их на этот раз Пархомчук, так как Басова срочно вызвали в Москву.

– Видать, очень нами международная пресса заинтересовалась, – довольно замечает комендант. – Вон сколько газет, и во всех про нас. Выходим, стало быть, на мировую арену. Пусть знают западники, что "экс ориэнтэ люкс" *.

– Это что же такое будет? – спрашивает Галина, притворяясь удивленной.

– Латынь, – невозмутимо поясняет Пархомчук. – Будут еще вопросы?

– Ну ладно, идите, – смеясь, машет на него рукой Галина. – А знаете, – оборачивается она к Кострову, – он забавный. У входа в гараж, в котором стоит наша единственная служебная машина, он начертал: "Lasciate ogni speranza voi chentrate" **. На сей раз это не лишено остроумия, ибо служебной машиной нашей никто, кроме Басова, не пользуется.

– Видно, товарищ директор не видел еще этой надписи, мрачно усмехается Костров. – А узрев, пропишет Пархомчуку такого Данте, что ему придется самому испытать превратности всех девяти кругов дантовского "Ада", даже если он и не читал его "Божественной комедии". Давайте, однако, посмотрим, что там, в этих газетах. Я бы хотел взглянуть сначала на американские, а вы займитесь английскими.

Через несколько минут Галина с раздражением бросает свою газету на скамью.

– Ну что я вам говорила! – восклицает она. – Вцепились-таки они в неосторожную фразу Басова. Что же тогда американцы пишут, если уж англичане так неистовствуют?

– Представьте себе, они ничего в заявлении Басова не опровергают. Как будто и не думают сомневаться

* С Востока (идет) свет (лат.).

** Оставьте надежду входящие сюда (лат.).

в том, что мы приняли искусственный сигнал из космоса. Даже поздравляют Басова и Климова с открытием, имеющим мировое значение. Понимаете, на что это рассчитано?

– Еще бы! – хмурится Галина. – Раздуют заявление Басова до космических масштабов, а затем поставят нас в положение хвастунов. Этим, конечно, рассчитывают вселить недоверие и в другие наши научные достижения. Положение, значит, куда более серьезное, чем я предполагала...

Костров тоже откладывает в сторону газету и принимается мрачно шагать взад и вперед по тропинке, протоптанной под березками. Действительно, складывается впечатление, что реакционная печать ведет тщательно продуманную кампанию с целью скомпрометировать советскую науку. Выдавая заявление Басова за официальное сообщение Академии наук Советского Союза, они в тех же газетах публикуют выдержки из статьи какогото астрофизика, напечатанной в "Reviews of modern physics". Астрофизик этот доказывает принципиальную невозможность радиосвязи между планетными системами даже соседних звезд. Он утверждает, что, как бы узко ни был направлен радиоимпульс, рассеивание его на таком расстоянии неизбежно.

Для большей убедительности выдержки из этой статьи даны со всем ее математическим аппаратом.

Пока Костров раздумывает над прочитанным, прохаживаясь под березками, Галина наблюдает за ним с явным нетерпением.

– Долго вы еще будете молчать, Алексей Дмитриевич? спрашивает она. – Может быть, поделитесь со мной своими мыслями?

– Я думаю о Михаиле, – неохотно отзывается Костров. – Каково ему теперь там, в Москве?

– Нашли кого жалеть! – возмущается Галина, порывисто вставая. – Он сам во всем виноват.

– Но не умышленно ведь...

– Ну, если бы умышленно, я бы и не то еще о нем сказала. Я всегда считала вас добрым, Алексей Дмитриевич, похоже, однако, что вы всего лишь добренький.

"Ого, какая она!" – с восхищением думает о ней Алексей.

– Вы, кажется, и на меня уже начинаете злиться? – спрашивает он, виновато улыбаясь. – А ведь сейчас не совсем подходящее время для ссоры...

– Вот именно! – решительно встряхивает головой. Галина. Более серьезными делами следует заняться.

И уходит, не сказав больше ни слова.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Басов возвращается из Москвы поздно вечером. Об этом Кострову немедленно сообщает комендант Пархомчук.

– Вижу, у вас огонек в окне, – шепчет он. – Ну и подумал, что не спите еще. А побеспокоить вас решился потому, что Михаилу Ивановичу нехорошо.

– Что с ним? – встревоженно спрашивает Костров. – Сердце?

– Да нет. Выпимши они...

– Как – выпимши? Он ведь не с банкета возвратился. Ему оттуда не то что выпимши, а скорее с инфарктом...

– Это верно! – охотно соглашается Пархомчук. – Другого бы непременно хватил кондрашка, а он ничего. Приехал мрачным, конечно, но в полной норме и тотчас велел Климова вызвать. А потом, уже после разговора с ним, единолично целую бутылку опустошил. Теперь бегает по резиденции своей и поносит самого себя. Ничтожеством самообзывается, бездарностью и прочими самокритическими словами. И ведь слышно все, а он пока еще директор... Куда же это годится?

Костров торопливо набрасывает на плечи макинтош и спешит к выходу.

Басов в расстегнутой рубашке, широко раскинув руки, без движения лежит на диване. Перепуганный Костров бросается к нему, но Басов сразу же открывает глаза и, не меняя позы, говорит почти трезвым голосом:

– Ничего, ничего... Жив пока.

– Худо тебе? – участливо спрашивает Костров. – Всыпали там?

– Где – там? – будто ужаленный, вскакивает Басов. – Там, – тычет он пальцем в потолок, – со мной по-человечески разговаривали, хотя надо было бы гнать меня к чертовой матери! Они ведь не знают еще всего... А этот маньяк Климов!..

Он вдруг сжимает кулаки и грозит кому-то за окном. Потом поворачивается к Пархомчуку и просит неожиданно вежливо:

– Убедительнейше тебя прошу, Остап Андреевич, оставь ты нас одних. И не подпускай, пожалуйста, никого к моему дому.

– Слушаюсь, – щелкает каблуками Пархомчук и, повернувшись через левое плечо, строевым шагом выходит из комнаты.

– Садись, пожалуйста, – устало кивает Басов на диван. Очень нужно поговорить с тобой. Сам хотел к тебе зайти. Подожди только минуточку...

Он выходит в туалетную. Слышно, как отфыркивается там, видимо, сунул голову под кран. Возвращается с мокрыми волосами. Струйки воды текут по лицу за ворот рубашки.

– Чтобы тебе сразу стало все ясно, – говорит он теперь уже совсем трезвым голосом, – знай: у Климова ни черта не получилось. А я-то, кретин, ни минуты не сомневался в нем! И в институте всех заверил, что мы на верном пути, что успех почти гарантирован. И вот он меня обрадовал... Только что... – Басов закрывает лицо руками и всхлипывает.

Кострову становится жаль его:

– Ну что ты, Михаил... Успокойся, пожалуйста.

Басов лезет в карман, достает носовой платок и долго сморкается. Костров наливает ему воды из графина. Михаил молча кивает в знак благодарности.

– Теперь вся надежда только на тебя, – жалко улыбаясь, произносит он, отпив несколько глотков. – Не подведешь, а?

– Но ведь ты же не веришь в моего Фоциса. Он не перспективный, – пытается пошутить Костров. Басов нетерпеливо отмахивается.

– Я верю тебе во всем, – возбужденно, как в лихорадочном бреду, шепчет он. – Занимайся любой звездой, работай на любом телескопе, привлекай любых астрофизиков – все будет в твоем распоряжении. Мое спасение теперь в твоих руках.

"Только о себе и заботишься, – уже с неприязнью думает Костров. – А престиж нашей науки, которую ты же скомпрометировал своим легкомыслием?.."

– Я знаю, я плохой ученый, у меня нет таланта исследователя, – все еще бичует себя Басов, доставая из шкафа бутылку и разливая остатки коньяка в две рюмки. – Но я хороший администратор. У меня верный нюх на талантливых людей. Я сразу почувствовал, чего ты стоишь. Даже Климов, который так подвел меня, тоже ведь талантлив. А Фогельсон?.. И не только ученые. Пархомчук разве плох? Чудаковат – это верно, но комендант незаменимый. Давай же выпьем, Алексей, за твои успехи и за мое спасение!

Костров качает головой и отодвигает от себя рюмку:

– Нет, Михаил, я пить не буду и тебе не советую. Ты и так достаточно выпил.

– Ладно, не пей. Я не настаиваю. А за меня не беспокойся, я привык. Пью тайком каждую ночь... и все из-за нее... – Он кивает на портрет Галины, стоящий у него на столе. – Ты можешь презирать меня за это...

Костров поднимается, чтобы уйти, но Басов, торопливо выпив обе рюмки, останавливает его:

– Погоди, еще что-то скажу...

Он ищет, чем бы закусить, но, не найдя ничего, дрожащей рукой сует в рот давно потухшую папиросу.

– По-моему, – шепчет он, – она к тебе неравнодушна...

– Ну, знаешь ли!.. – возмущенно прерывает его Костров и, хлопнув дверью, почти выбегает из дома Басова.

.. .Он долго не может заснуть в эту ночь. "Завтра же попрошусь у Петра Петровича в другую обсерваторию. В конце концов, вести наблюдение за Фоцисом можно не только здесь. Почему я должен торчать именно тут, ставя в неловкое положение и Галину и себя?.."

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Утром, едва Костров успевает принять душ и одеться, к нему вбегает запыхавшаяся Галина.

– Алексей Дмитриевич! – с трудом переводя дух, радостно кричит она. – Рогов принял излучение Фоциса на новой волне!..

Не расспрашивая ее ни о чем, Костров выбегает из дома. Галина едва поспевает за ним. Их встречает улыбающийся Рогов.

– Ну что? – отрывисто спрашивает Костров.

– Излучение с абсолютно тем же профилем принимается теперь на волне не двадцать один, а двадцать сантиметров, Алексей Дмитриевич!

– Ну-ка, дайте я сам посмотрю.

Он торопливо входит в аппаратную и склоняется над экраном осциллографа. Потом внимательно просматривает длинные ленты осциллограмм. Галина стоит сзади него и, затаив дыхание, следит за каждым его движением.

– Да, действительно, – задумчиво говорит Костров, – похоже, что профиль тот же. Однако надо еще многое уточнить...

В тот же день в обсерваторию приезжает заместитель директора Астрофизического института Петр Петрович Зорин. В сопровождении Басова и Пархомчука он обходит аппаратные и лаборатории, подолгу беседует с радиооптиками и астрофизиками. Возле антенны Кострова он оборачивается к сопровождающим:

– Спасибо вам, товарищи. Можете быть свободны. Занимайтесь своими делами.

С Костровым и его помощником Роговым он здоровается особенно приветливо. Тепло пожимает руку Галины.

– Ну-с, каковы у нас успехи?

– Кое-что намечается, – сдержанно отвечает Костров и коротко докладывает, в чем видит он наметившийся успех.

– Значит, вы полагаете, что принимаемое вами излучение искусственного происхождения?

– Есть основание так думать, Петр Петрович. Видите, каков его профиль? Разве можно сравнить его с профилем естественных излучений космического пространства?

– Да, пожалуй, – соглашается Петр Петрович. – Однако это излучение все еще не несет пока никакой информации.

– А изменение длины волны на один сантиметр? – спрашивает Галина. – Информацию можно ведь передать не только модулируя волну, но и изменяя ее частоту.

Заместитель директора вопросительно смотрит на Кострова. Алексей вполне разделяет мысль Галины.

– Это действительно может быть именно так. Амплитудная модуляция волн космических радиоизлучений подвержена большим искажениям, тогда как длина их регистрируется нами с значительной точностью.

– Ну что же, будем полагать в таком случае, что вы на верном пути, и запасемся терпением. А пока примите мои поздравления с первыми успехами.

Он вновь пожимает всем руки. Галина, поняв, что ему нужно остаться наедине с Костровым, делает знак Рогову, и они незаметно выходят из аппаратной.

– Толковая у вас помощница, – замечает Петр Петрович.

– Да, очень. Но она ведь не только мне помогает.

– Сейчас важно, чтобы она и вообще весь коллектив обсерватории помогали в основном вам, Алексей Дмитриевич. Надеюсь, вы понимаете сложившуюся ситуацию и ту ответственность, которая ложится на вашу группу и на вас лично?

– Да, конечно, Петр Петрович.

– Вот и отлично.

Как только заместитель директора уходит, Галина возвращается к Кострову. У входа в аппаратную она сталкивается с Пархомчуком.

– Что вы тут делаете, Остап Андреевич? – строго спрашивает она коменданта.

– Прикидываю, каким образом лучше всего окружить вниманием товарища Кострова, – озабоченно сообщает Пархомчук. Имеется такая установка от начальства.

– Ну и что же вы придумали?

– Изучу теперь этот вопрос досконально, – уклончиво отвечает Пархомчук, – чтобы охватить весь комплекс его потребностей.

– А наших?

– И ваших. Но вы все идете теперь под его маркой – группа Кострова, костровцы, так сказать. Вас, костровцев, я вообще люблю больше, чем другие группы. И вот решил для начала разбить перед вашей антенной цветочную клумбу. На ней будет красоваться девиз, написанный живыми цветами: "Рэг азрэга ad astra", что означает: "Через тернии к звездам"! Неплохо, а? К тому же чистейшая латынь.

Галина смеется и спешит в аппаратную.

Группа Кострова уже в сборе. Астрофизики Сергей Рогов и Максим Мартынов сидят на широких подоконниках. Радиотехник Бойко стоит рядом с ними, прислонясь к пульту с измерительными приборами. Костров у стола перелистывает дневники наблюдений. Когда входит Галина, он пододвигает ей стул и садится за свой рабочий стол.

– Начнем, товарищи, – говорит он. – Сережа, я просил вас познакомиться с работами Брейсуэйта. Вы готовы?

Рогов достает тетрадь и торопливо листает ее.

– Результаты наблюдений Брейсуэйта за радиоизлучением Фоциса таковы: с начала ноября и до первого декабря прошлого года он довольно отчетливо принимал излучение на волне двадцать один сантиметр с таким же профилем, как и у нас. Затем начались помехи, в которых сигналы на этой волне совершенно растворялись. Брейсуэйту не удалось избавиться от фона в течение всего декабря. В январе помехи снизились, однако принять излучение на волне двадцать один сантиметр так и не удалось в течение всего месяца.

– А он интересовался только этой волной? – подсчитывая что-то, спрашивает Костров.

– Нет, не только этой. Он прощупал весь спектр радиоизлучений на волнах от одного до тридцати сантиметров. А в феврале снова зарегистрировал излучение с тем же профилем на волне двадцать один сантиметр. В марте опять все растворилось в помехах. Помехи несколько ослабли лишь во второй половине апреля, но излучение на волне двадцать один сантиметр снова бесследно исчезло, хотя к этому времени Брейсуэйту удалось сконструировать такую аппаратуру, которая обеспечивала уверенный прием даже при наличии шумового фона значительно большей интенсивности.

Рогов захлопывает тетрадь и скороговоркой заканчивает:

– На этом терпение Томаса Брейсуэйта, а вернее дирекции радиообсерватории, в которой он работал, иссякло. Они жаждали быстрого успеха и приказали Брейсуэйту заняться другими звездами. На Фоцисе же был поставлен крест, так как ни один из параметров его излучения: ни амплитуда, ни фаза, ни частота – не нес никакой информации.

– Точь-в-точь как у нас! – возбужденно восклицает Мартынов, давно уже считающий исследования Фоциса безнадежными.

– Да, до недавнего времени, – поворачивается к нему Костров. – Ибо секрет тут, видимо, не в модуляциях волны. Однако постоянство формы этой волны тоже, конечно, не случайно. Оно невольно привлекает внимание, наводит на мысль о возможности искусственного сигнала. Разве не поэтому заинтересовались радиоизлучением Фоциса и мы и Томас Брейсуэйт?

Он вспоминает, каких ухищрений стоило выделить из шума космических помех эту волну, не несущую никакой информации, кроме, может быть, одного только сигнала: "Внимание". Нужно было терпеливо улавливать слабую энергию ее импульсов и, пользуясь их однородностью, "наслаивать" в специальных накопителях – электроннолучевых трубках "памяти" – до тех пор, пока импульсы эти не выделились с достаточной отчетливостью из радиошумов космического пространства.

И этот упрямец и скептик Максим Мартынов вложил ведь в работу группы немало изобретательности, совершенствуя приемную аппаратуру радиотелескопа. Почему же теперь не хочет он понять принципа передачи информации теми, кто обитает на одной из планет Фоциса? Может быть, не ясно это и другим его коллегам?

Но Костров так и не успевает ничего им объяснить, его опережает Рогов:

– Уразумел я наконец, в чем тут дело, Алексей Дмитриевич! Информация с Фоциса передается, конечно, не модулирующей функцией, а изменением длины волны.

– Как же, однако, смогут они передать нам что-нибудь таким способом? – спрашивает коренастый, рыжеволосый, густо усыпанный веснушками радиотехник Бойко. – Теперь нужно, значит, ожидать передачи на волне девятнадцати или двадцати двух сантиметров? Но до каких же пор можно уменьшать или увеличивать длину этих волн? Такие известные физики, как Филипп Моррисон и Джузеппе Коккони, утверждают, что космические радиопередачи можно вести лишь на волнах длиною не менее одного и не более тридцати сантиметров. Что же, наши друзья с Фоциса и будут, значит, вести передачу на всех этих волнах по очереди?

То, что говорит Бойко, известно всем, и тем не менее все настороженно поворачиваются к Кострову.

– Позвольте мне, Алексей Дмитриевич? – просит Галина и, не Дожидаясь разрешения, продолжает: – Зачем им передавать информацию на всем этом диапазоне? Они могут вести любую передачу на волнах всего двух частот – на длинах в двадцать один и двадцать сантиметров.

– Как же это? – недоумевает Бойко, приглаживая свою рыжую шевелюру.

Все невольно улыбаются, а Рогов спрашивает:

– По бинарной системе?

– Ну да! – восклицает Галина. – С помощью двоичной системы счисления. Двадцать в этом случае будет нолем, а двадцать один – единицей или наоборот. С помощью этих двух знаков ноля и единицы – можно, как вам известно, вести такой же счет, как и с десятью знаками общепринятой у нас и довольно устаревшей теперь десятичной системы. Все наши счетные машины работают именно по этой двоичной системе...

– Ладно, это понятно, – недовольно прерывает Галину Бойко. – А вот где доказательства того, что информацию с Фоциса действительно передают по бинарной системе?

– Тут уж придется запастись терпением, – смеется Костров, очень довольный, что Галина так просто все объяснила. – И терпения этого потребуется нам, видимо, немало.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Терпения действительно потребовалось много. Гораздо больше, чем было его у некоторых членов группы Кострова. Максим Мартынов, например, уже на третий день является к Кострову и смущенно заявляет:

– Вы уж извините меня, Алексей Дмитриевич... Очень не хотелось говорить вам этого, но ведь вы меня знаете – не могу я сидеть без дела. Я привык придумывать новое, совершенствовать, искать... Искать сколько угодно долго, но не сидеть сложа руки. А вы, как я понимаю, намерены главным образом ждать...

– Да, ждать, – подтверждает Костров, и брови его сходятся у переносицы. – Ждать, чтобы убедиться наконец, на верном ли мы пути или допустили ошибку. А потом либо снова поиски, либо усовершенствование достигнутого. Разве вас не устраивает такая перспектива?

– Устроила бы, если бы все это начать сегодня же. Я имею в виду перспективу поиска или усовершенствования, – чистосердечно признается Мартынов.

Костров хмуро молчит некоторое время, потом, вздохнув, заключает с явным сожалением:

– Ну что ж, не смею удерживать. Если вас не интересуют результаты того дела, в которое вложили столько сил и вы лично и все те, с кем вы работали, то вам действительно лучше уйти. Значит, плохо верили в то, что делали...

Мартынов энергично мотает головой:

– Нет, нет, Алексей Дмитриевич! Неправда это! Я все время искренне верил и сейчас верю, что мы примем искусственный сигнал из Вселенной. Потому и не ухожу из обсерватории, хотя мне делали немало заманчивых предложений. Я и теперь остаюсь здесь, с вами, перехожу только к Климову.

– Он снова взялся за дзету Люпуса?

– В том-то и дело, что уже не дзета Люпуса его интересует, – переходит почему-то на шепот Мартынов. – Теперь его занимает альфа Кобры.

– Странно, – пожимает плечами Костров. – С чего бы это?

– В какой-то мере привлекают его подходящий спектральный класс и другие физические данные этой звезды. Но главное не в этом. Басов сообщил мне, что на альфе Кобры сосредоточили внимание американцы. Они "прослушали" в радиусе пятидесяти световых лет почти все звезды, близкие по спектральному классу к Солнцу, и остановились на альфе Кобры...

– Так-так... – задумчиво произносит Костров. – Опять, значит, Басова залихорадило? Американцев, стало быть, хочет опередить. Ну что ж, желаю вам удачи!

В тот же день, встретившись с Галиной, Алексей сообщает ей об уходе Мартынова.

– Не огорчайтесь, Алексей Дмитриевич, – ласково утешает его Галина и осторожно берет под руку. – Жаль, конечно, что ушел Мартынов, но теперь мы и без него обойдемся.

– А другие? Могут ведь сбежать от нас и Рогов и Бойко...

– Эти не сбегут.

– По какой же такой причине?

– Из-за меня.

– Из-за вас?

– Вы не очень наблюдательны, Алексей Дмитриевич, – смеется Галина.

– Ах, вот оно что!

– Но я тут ни при чем, – спешит объявить Галина. – Между нами, конечно, ничего не было и быть не может. А их отношение ко мне не тяготит меня, потому что они очень хорошие, я бы даже сказала, очень благородные молодые люди...