355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Тимофеев-Ресовский » Воспоминания » Текст книги (страница 2)
Воспоминания
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 15:03

Текст книги "Воспоминания"


Автор книги: Николай Тимофеев-Ресовский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Надо сказать, что он собрал замечательную библиотеку на английском, немецком, голландском и испанском языках, не считая русского. Часть ее до самой революции сохранялась уже в имении Всеволожских Конецполье. Главным образом книги XVII, XVIII века из области географии, путешествий, описаний народов, природоведения в широком смысле слова, минералогии, зоологии, ботаники. И вот, в различных источниках, преимущественно иностранных, он собрал сведения о дебите этого самого Гольфстрима, то есть сколько Гольфстрим несет вначале вод и куда они деваются. И пришел к заключению, что известные уже в ту пору три основных северных, северо-восточных конечных ветвей Гольфстрима, так сказать, не покрывают весь приход теплой воды. И что должно быть еще какое-то ответвление у Гольфстрима, уходящее куда-то на север между Шпицбергеном и Новой Землей (Шпицберген тогда назывался Грумант) или на восток от Груманта. Ну, в районе того, что мы сейчас знаем под именем Земли Франца-Иосифа. И что, если там есть острова, а почему бы им там не быть, там должен быть вполне приличный климат. Теплые острова. Вот он развил эту гипотезу теплых островов и решил проверить ее.

Было это примерно в 70-е годы XVIII века. Заложил он свое именьице, что мог, попродал, кликнул своих казачков, кто помоложе. К нему собралось более полусотни казаков. Они отправились в Архангельск. Он снарядил там три шняки каких-то. И отправились они в арктическую экспедицию мерить Гольфстрим и открывать теплые острова. И пропали. А через шесть лет он и почти все казаки (погибло очень немного) вернулись со славой из турецкого плена.

Оказывается, с ними произошли следующие приключения. Ехали они помаленьку на север к кромке полярных льдов, проделывали посильные промеры температуры и мощности потоков Гольфстрима. Пращур мой, по-видимому, убедился в том, что был неправ и что, в общем-то, никаких неучтенных потоков Гольфстрима нету. Так добрались они почти до Груманта, где их подхватили штормы и вынесли в Северную Атлантику. Через некоторое время их выбросило на берега Нормандии или Бретани во Франции. Ну, несколько человек потонуло, но почти все вылезли на скалы французские и отправились в Париж. Там, вместо того, чтобы через российского посланника возвернуться домой, пращур вспомнил второе свое хобби географическое – он всегда интересовался Северной Африкой. А французы в те времена начали пробовать коммерчески осваивать теперешние Марокко, Алжир, Тунис – северозападную Африку. Атласские горы были тогда населены дикими племенами, и туда европейцы практически не проникали. Пращур мой сговорился с какими-то французскими коммерсантами, что он примет участие в их экспедициях в качестве, так сказать, военного конвоя и ученой части.

Так и получилось. Они отправились в пределы теперешнего Марокко, углубились туда и, конечно, наткнулись на всяких марокканцев и прочих диких людей. Их били, били, гнали и где-то в Атласских горах в конце концов всех забрали в плен. Французских коммерсантов частью порешили, а казачков-то во главе с моим пращуром просто забрали в рабство. И помаленьку стали продавать все дальше и дальше на восток, покуда все они не оказались на рабском рынке в Александрии египетской. Там они в качестве рабов на этом рынке содержались. Пращур мой и его казаки, однако, каким-то образом завязали связи с единоверными греками, коих в Александрии египетской было много, целая греческая слобода. И греки – этого уж фамильное предание не упоминает – то ли выкрадывали, то ли выкупали этих рабов помаленьку, одного за другим. Одним из первых выкупили моего пращура, старика, он по дешевке шел, ему уже под 80 было.

В конце концов единоверные греки вместе с моим пращуром уже всех казачков, около полусотни, значит, выкупили, освободили из рабства. Жили они там у греков и увидели в один прекрасный день великолепную бригантину или фрегат турецкий военный, стоящий в гавани мирно, отдыхающий. Команда вся на берегу наслаждалась жизнью, а на военном судне были только часовые. Тогда они вместе с несколькими единоверными греками темной безлунной ночью на лодках подплыли к турецкому кораблю, влезли на борт, часовых скинули в море, подняли паруса и ушли на этом турецком корабле в море.

Проделали они это потому, что узнали в Александрии, что матушка Екатерина находится в состоянии очередной войны с Турецкой Портой, то есть была какая-то очередная русско-турецкая война. И они стали каперствовать. В те времена можно было каперствовать. Каперы – это были частные суда, которые принимали участие в военных действиях на одной из воюющих сторон. Из награбленного вражеского имущества определенный процент сдавался воюющей стороне, а остальное оставалось, значит, в пользу капера. Так они около двух лет прокаперствовали в Эгейском море, война шла, по-видимому. Они особенно этим не интересовались. Судно оказалось очень удачным, крайне быстроходным, для каперства как раз очень подходящим. Команда, эти землепроходцы-то, всякого повидали. Им покаперствовать в теплом море... Да еще с ними были единоверные греки, природные моряки. Так что все это было хорошо устроено, пока они не напоролись на превосходящие силы турецкого флота. Были окружены. После легкой перестрелки утоплен был их фрегат, но почти никто не был убит. Выловили их из теплой воды эгейской и взяли уже не в рабство, а в плен. Настоящими военнопленными стали и были посажены в какую-то крепость, или лагерь, или черт знает что, в окрестностях Константинополя. И тут опять помогли единоверные греки. Ведь тогда греков было в Турции сколько угодно, греки страдали под турками и, вообще, мечтали освободиться.

Вот с помощью единоверных греков они опять начали один за другим убегать из плена. По-видимому, охраняли их не Бог весть как. Тогда все время войны шли, всяких военнопленных сидело всюду до черта, и полсотни больше, полсотни меньше – там не уследишь. Одним словом, все они в конце концов опять подрапали из плена. Греки их переправили на тот берег, в Малую Азию, и они еще долгое время, сколько, я уж не знаю, не помню, ну, что ли партизанили, а попросту разбойничали в горах Анатолийского побережья Черного моря. Пока не увидели в некой бухте (я так и не установил в свое время, какая это была бухта), не увидели мирно стоящие на якоре два турецких судна военных: большой линейный корабль, новенький совсем, и фрегат. Команда опять же веселилась на берегу, часовые охраняли эти суда. Греки раздобыли лодок рыбацких, и вся эта ватага, посев в лодки, причалила к кораблям, забралась на борт, побросала часовых в море, как и раньше дело было, подняла якоря и паруса и уплыла к своим северным берегам.

В то время Потемкин, князь Таврический, формировал российский императорский черноморский флот в низовьях больших рек, там, где Херсон, Николаев. И вот в один прекрасный день два турецких военных корабля, однако под русскими флагами, прибыли к русским берегам. Произвело это некоторое смятение, потому что прежде всего решили, что, прикрывшись русскими флагами, турки диверсию учинили. Но тут же на морском языке, сигналами морскими, с кораблей вкратце пояснили, кто они и откуда. Они были впущены в порт и тут рассказали уже все, что с ними происходило. И было всеобщее веселье и торжество и великое водкопитие, конечно, так как тут уж были не какие-нибудь басурмане, турки, а православные люди, которые могли вполне уже выпить.

Высланы были тотчас и гонцы в Петербург, к матушке Екатерине. И матушка Екатерина милостиво распорядилась: у благополучно возвернувшегося из турецкого плена бригадира Тимофеева пригнанные им из Турции военные корабли приобрести по сходной цене и включить в состав Российского императорского флота. Бригадиру же Тимофееву дать чин генерал-лейтенанта, перепрыгнув через чин. Благодаря этому сей Тимофеев возместил, в сущности, свои траты и убытки на арктическую экспедицию, которую можно считать вполне благополучно окончившейся, получил через чин генерал-лейтенанта, вполне превосходительной особы, и вернулся к себе в именьице, выкупил его, обстроился, укомфортабился, и надо сказать, что с тех пор, а когда он вернулся, ему уже 81 год был, он больше в экспедиции не пускался. А мирно дожил и помер в высоких уже годах, в конце девятого десятилетия, в своей постельке.

В моих предках не только тот полный адмирал Всеволожский был, но и по отцовской линии Тимофеевы разбавлялись морскими кровями. Какая-то из моих прапрабабушек была Сенявина. Кажется, по тимофеевской линии, а не по Всеволожским, а впрочем, я не знаю. В Русском музее есть портрет [18]18
  В Русском музее хранится портрет адмирала Алексея Наумовича Сенявина (1716-1797), написанный в 1770-е гг. Ф.С.Рокотовым. Возможно, А.Н.Сенявин приходился дальним родственником Н.В. по женской линии со стороны Рясовских.


[Закрыть]
генерал-адмирала Сенявина, того, который в XVIII веке кильватерную колонну придумал [19]19
  Это, скорее всего, относится к другому Сенявину – Дмитрию Николаевичу (1763—1831), прославившемуся введением новых принципов маневренной тактики морского боя. А. Н. Сенявину он приходился двоюродным племянником.


[Закрыть]
. Заменил голландский рассеянный бой кильватерной колонной. До этого сражались голландским методом, общей кучей. А ежели в кильватерной колонне, можно использовать полный бортовой залп. И бил он, значит, неприятеля бортовыми залпами с огромным успехом, пока первыми англичане, а за ними и шведы, и голландцы не переняли бортовой залп.

Затем следующим хронологически был Головнин. Он был кругосветным путешественником, три года просидел в плену у японцев [20]20
  Василий Михайлович Головнин (1776—1831) оставил воспоминания о своем пленении: Головнин В.М.Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812, 1813 годах. СПб., 1816.


[Закрыть]
. Затем второе кругосветное путешествие совершил и воспитал всю плеяду наших знаменитых адмиралов XIX века во главе с Лазаревым. Лазарев его ученик был. А сестрой Головнина была моя прапрабабка.

Тут еще встрял интересный моряк. Это опять же по отцовской линии. Одна из моих прабабушек была Невельская. И был адмирал Невельской, который прославился тем, что присоединил Дальний Восток к России. Обнаружил, то есть доказал, что Сахалин – остров. Описал Татарский пролив и Уссурийский край. И за самовольное присоединение Дальнего Востока к России был разжалован в матросы [21]21
  На самом деле в результате заступничества генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н.Муравьева-Амурского прошение Гиляцкого комитета о разжаловании Невельского в матросы было отклонено.


[Закрыть]
. Тогда в Петербурге правительство состояло преимущественно из балтийских немцев, и Нессельроде (Кисельвроде, как его называли солдаты) или кто-то из тогдашних министров иностранных дел, тоже какой-то немец, значит, страшно боялись конфликтов с какой-нибудь державой. Он же Амур взял. И Амур, и вдоль Сахалина прошел. Николаевск-на-Амуре основал. И пока он плавал, его жена там управлялась. Она, собственно, и командовала в Николаевске и вообще была замечательная баба.

Так вот. Произошло будто бы следующее. Все-таки перед императором Николаем I Невельского реабилитировали. Вообще многие в русской истории XIX века очень уж в угоду либеральной литературе низводили императора Николая I черт знает на какие ступени какого-то совершенно идиотического деспота. Он таким не был. Он, по-видимому, был самый умный из русских царей XIX века. Ну, Александр I Благословенный – это была фигура чрезвычайно подлая вообще-то. Сомнительная была личность во всех отношениях.

Александр II был неплох, но не мог устоять против провокаторов. А провокаторами были, конечно, в эпоху Александра II эти наши революционеры и либералы. Потому что великолепно начавшуюся эпоху великих реформ они свели на нет. В конце концов, когда начались цареубийства и всякие такие штуки, неизбежно было наступление реакции. По принципу «чем хуже, тем лучше» они и действовали. Для ускорения революции, может быть, это было и хорошо, но, я думаю, и революция русская прошла бы лучше, ежели она бы попозже произошла. И ежели мы бы не оказались вместе с немцами, проигравшими первую мировую войну, а оказались бы победителями. А мы великолепно ими могли бы оказаться.

Александру III, как известно, Паоло Трубецкой поставил памятник, гениальный совершенно. Я, кажется, вам докладывал, какое было выражение. Не знаете? «Стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот, на обормоте шапка». Сейчас он находится во дворе Русского музея [22]22
  Памятник Александру III работы Паоло Трубецкого 1909г. первоначально стоял на Знаменской площади Петербурга возле Николаевского (теперь Московского) вокзала. Снятый после революции, он долгое время хранился во дворе Русского музея. Сейчас установлен в саду перед Мраморным дворцом.


[Закрыть]
. Это вообще один из лучших памятников. Действительно, Трубецкому удалось воплотить стиль и сущность Александра III.

Так вот, значит, эти немцы поспешили и за спиной Николая I Невельского все-таки из капитана второго ранга в матросы расстригли. Это Николаю не понравилось. И, по семейной легенде, дальше произошло следующее. Вполне вероятно, это и документально известно, потому что он был не только реабилитирован, но и повышен в чине. Как будто бы Николай вызвал его себе во дворец, вышел на крыльцо и сказал: «Матрос Невельской, следуй за мной». Он, значит, навытяжку, как полагается матросу, отрапортовал: «Ваше императорское величество...» Они проследовали в переднюю: «Боцман Невельской, следуй за мной». И так по всем комнатам провел его в свой кабинет. И в кабинете приветствовал капитаном первого ранга. В каждой комнате, значит, повышая на чин. Через несколько лет был произведен он в контр-адмиралы, а умер вице-адмиралом. Написал очень хорошую и очень интересную книгу, которая и до сих пор не потеряла своего географического интереса [23]23
  Геннадий Иванович Невельской (1813—1876) оставил подробное описание экспедиции на Амур, изданное посмертно его женой: Невельской Г. И.Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849—1855гг. Приамурский и Приуссурийский край. СПб., 1878.


[Закрыть]
,– «Подвиг русских морских офицеров на Дальнем Востоке».

Затем был такой известный адмирал Нахимов. Он прославился в Севастополе тем, что его убили, преимущественно. А до того он весьма здорово турок бил на море и выиграл Синопский бой. Он мне и сродственник и свойственник [24]24
  Сергей Николаевич Нахимов (1882—1939) – сын Ольги Викторовны и Николая Ниловича. По традиции рода Нахимовых учился в Морском кадетском корпусе, участвовал в боях первой мировой войны, в том числе и в обороне Риги, о которой дальше рассказывает Н. В. Его сын Павел Сергеевич (1913—1942) ушел добровольцем на фронт Великой Отечественной войны и пропал без вести в боях под Смоленском. Внук Александр Павлович (р. 1939) – внучатый племянник Н.В., учился в Ленинградском Нахимовском училище, потом в Московском лесотехническом институте, инженер-электрик, руководит отделом на московском оборонном предприятии (см.: Нахимов А, П.Нахимовы на Смоленщине //Смоленское дворянство. М., 1997 и очерк Пищиковой).


[Закрыть]
. Сродственник опять же потому, что одна из моих прабабушек была его теткой. У него у самого детей не было, но у брата его были дети. И за его племянника вышла замуж моя тетка, сестра моего отца. Их сын, мой двоюродный брат Сережа Нахимов [25], женился, у него родился сын, этот сын тоже женился, затем сам погиб на второй войне, остался сынок, мой, значит, внучатый двоюродный племянник. Он был, так сказать, почетным нахимовцем. Его, конечно, устроили в нахимовское училище, в «Огоньке» фотографировали: нахимовец Нахимов – звучит! А потом скончалась его бабушка, никого не осталось в живых, и я его потерял как-то из виду.

Я очень любил своего двоюродного брата, этого Сережу Нахимова. Но он скончался, когда мы с женой и ребятами жили за границей. Он по образованию был агроном, такой агроном-растениевод в Смоленской губернии. Потом началась первая мировая война, и он пошел прапором запаса, и ему очень не повезло, то есть в чинах повезло, но он в ужасную штуку попал. Было знаменитое, во всех газетах времен первой мировой войны больше полутора лет фигурировало во всех военных донесениях – Икскюльское предмостное укрепление [26]26
  Название дано по замку Икскюль, расположенному в 25 км от Риги на правом берегу Западной Двины. Главное сражение, в результате которого была сдана немцам Рига, произошло здесь в августе 1917 года.


[Закрыть]
. Мы его за каким-то чертом держали, когда немцы уже подошли близко к Риге, на Западной Двине какое-то предмостное укрепление. Там мост через Двину был, ну и на левом берегу Двины немцы, на правом – мы. А вот на левом немецком берегу перед мостом мы держали, по-военному называется предмостное укрепление. И держали его более полутора лет. Там положены были несколько батарей, которые выбивались, потому что громадное количество немецких сил было там сконцентрировано. И личный состав выбивался, и пушки выбивались. Потом туда переправляли и новые пушки, и новый личный состав. Моего двоюродного братца несколько раз сравнительно легко ранило, и он не пожелал эвакуироваться. Он потом рассказывал, с ним вроде бзика такого случилось. Он не мог уйти оттудова. Так сказать, въелся в это самое предсмертное состояние. И он оказался, по-моему, единственным офицером, выдержавшим все это Икскюльское предмостное укрепление. И из прапоров запаса дошел до капитана артиллерии, заработал офицерского Георгия, офицерское золотое Георгиевское оружие и всякие такие штуки.

А после революции остался в Красной Армии. Его как офицера царского времени сразу сделали командиром полка, как минимум. Тогда ведь были в цене военспецы, как они назывались. В отличие от военных комиссаров были военспецы. Сережа Нахимов в артиллерии советской промаячил всю гражданскую войну, и после войны все его никак не демобилизовывали. Но в конце концов он демобилизовался с помощью Бонча-Бруевича [27]27
  Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич (1873-1955) – историк, в 1917-1920гг. управляющий делами Совнаркома, организатор издательского дела. Кроме того, много лет руководил первым подмосковным совхозом «Лесные поляны», в котором после окончания мировой и гражданской войн работал Сергей Николаевич Нахимов.


[Закрыть]
, управляющего делами Совета Народных Комиссаров, который был в очень большой дружбе с его матерью, значит, с моей теткой, и с другой моей теткой [28]28
  Н.В., судя по всему, имеет в виду Марию Сергеевну Тимофееву (урожд. Иванову), жену его родного дяди Александра Викторовича. (Подробнее о родственных и дружеских связях семей Тимофеевых, Нахимовых и Бонч-Бруевичей см. очерк Пищиковой.)


[Закрыть]
.

Все, что я вам теперь рассказываю, я знал не только из воспоминаний бабки, деда и всех родственников старшего поколения, но и из Всеволожского архива в Конецполье, в который попал и архив Тимофеева. Там была и коммерческая переписка по снаряжению полярной экспедиции, закладыванию мельницы и все прочее. Затем переписка о приобретении у Тимофеева государыней турецких кораблей и пожаловании ему чинов, орденов и пр. Для всяких экономистов там тоже интересный был материал: были хозяйственные книги конторские примерно с петровских времен. Это интереснейшая штука. Можно было кучу кандидатских и даже несколько докторских диссертаций сделать на этом материале.

Все это, к сожалению, пропало в 21-22 годах вместе с библиотекой. Библиотека еще была замечательна тем, что там кроме всей этой естественно-исторической и географической литературы на всех европейских языках были все толстые журналы с середины осьмнадцатого века без перерывов. Просто был приказ выписывать все толстые русские журналы, всякие «Северные пчелы», «Полярные сияния», петербургские альманахи [29]29
  При перечислении первые два неточных названия произнесены Н.В. в шутливой форме, но далее следуют три самых читаемых журнала второй половины XIX века: «Русское богатство» (издавался с 1876 по 1918), «Русская мысль» (1880-1918), «Вестник Европы» (1866-1918).


[Закрыть]
, вплоть до XX века, до всякого «Русского богатства», «Русской мысли» и «Вестника Европы», не считая всего прочего там: собраний сочинений на разных языках всяких классиков и т.д. И все это было в 1914 году пожертвовано Румянцевской библиотеке, теперешней Ленинской [30]30
  Ныне Российская государственная библиотека.


[Закрыть]
.

Но, оказывается, пожертвовать не так-то просто. Для этого на столь замечательный дар должна была воспоследовать благодарность правительства и Государственной Думы. А Государственная Дума и правительство в это время войной занялись, и им было не до книжек. И поэтому все это затянулось и затухло. А потом началась революция. Опять не до книжек. Тут опять-таки мать и бабушка, я-то воевал, а они опять через Бонч-Бруевича стали действовать, через Луначарского, но местные власти не отдавали. А в именьице был совхозик устроен. И там директором был поставлен какой-то совершенный жулик. И он проворовался на сто процентов. И вот в 21 году в один прекрасный день или ночь он полил керосином и соляркой все, что мог – и дом, и конюшни, и амбары,– поджег и смылся. И библиотека вся сгорела к чертям собачьим. Документы, архивы – все.

Киев. Гимназия

Отец мой, как я уже вам докладывал, был инженер путей сообщения, строитель. Жили мы в разных городах в зависимости от того, где он строил свою железную дорогу. Родился я в Москве. Когда мне было три-четыре года, переехали мы в Вильно, где было главное управление Дороги, выстроенной отцом, Полоцк – Седлец. Это та самая дорога, которая прославилась в 14 году в связи с мобилизацией военной в начале первой войны. В 1908 году мы переехали в Киев, где было главное управление дороги Одесса – Бахмач с мостом у Черкасс через Днепр, которую строил отец. Это последняя его дорога.

В Киеве мы сперва жили на Терещенковской улице, 23, против Николаевского парка. На одной его стороне проходит Караваевская улица, где университет. По другую сторону проходила Терещенковская улица, на которой мы жили. Справа, ежели смотреть от Софийской площади, с той стороны Киева – Бибиков-ский бульвар, где располагалась наша, очень известная в России, Императорская Александровская первая киевская гимназия, где Паустовский учился, Булгаков, я сам и другие крупные люди [1]1
  Об учениках Первой киевской гимназии см. очерк М. А. Реформатской «Юные годы ровестников века».


[Закрыть]
. Я начал там учиться с третьего или четвертого класса. А потом мы жили на Большой Житомирской, 8, в доме, принадлежавшем такому сахарному миллионеру Шелюжко. Как миллионер он был мне совершенно неинтересен, но мы были большими друзьями, несмотря на то, что он был, наверное, раза в четыре старше. Он был владельцем знаменитой разводни Шелюжки в Киеве на Львовской улице [2]2
  Рядом с рыборазводней Андрея Ивановича Шелюжко на Львовской, 45 находилось также киевское отделение Общества любителей растений и аквариумов, секцию аквариумов которого возглавлял Л.А. Шелюжко, сын сахарозаводчика.


[Закрыть]
. Это продолжение Большой Житомирской. Это были две больших оранжереи застекленных, бетон и стекло. С бассейнами, аквариумами и всякой штукой. Это была самая крупная рыборазводня аквариумных рыбок в мире, больше гамбургских рыборазводен. Главными импортерами в то время были гамбургские рыбоводы. Ну, и потом Шелюжко в их компанию тоже вошел. А я в молодости, и с детства даже, увлекался аквариумами. У меня бывало до 35-40 аквариумов одновременно. Я занимал две комнаты. Квартиры у нас всегда были огромные, потому что нас много было, детишков. У всех разные возрасты, свои интересы. Нас семь человек [3]3
  В семье Тимофеевых-Рясовских, по всем документам, было шестеро (своих) детей, пятеро сыновей: Николай, Владимир, Виктор, Дмитрий и Борис, и дочь Вера. Все они внесены в формулярный список Владимира Викторовича Тимофеева-Ресовского, составленный в 1913г., незадолго до его смерти (Государственный архив Калужской области. Ф. 55. Оп.2. Д. 3160. Л. 2-12).


[Закрыть]
, да родителей двое – девять человек. Да при детишках и няньки, и фрейлины, и гувернеры, по причине разного опять-таки возраста.

Аквариумы у меня бывали самых разнообразных размеров: от крупных аккумуляторных банок стеклянных до проточных аквариумов длиной более метра, шириной почти в метр и высотой сантиметров семьдесят пять. В этих аквариумах я, опять-таки довольно быстро, сконцентрировал свои интересы на определенных группах животных. Из рыб аквариумных я любил лабиринтовых: макроподов, гурами, бойцовых рыбок. Терпеть не мог золотых рыбок, презирал их, даже со всеми пышными экзотическими вариантами: вуалехвосток, телескопов – все это презирал. Любил часть живородок, а затем разводил очень много у себя в аквариумах отечественных пресноводных рыб, особливо вьюновых, горчаков и некоторых других. Причем (это было тогда сравнительной редкостью) у меня в аквариумах целый ряд отечественных аквариумных рыб размножались, откладывали икру и выводили мальков. Некоторые виды, насколько мне до сих пор известно, только у меня в аквариумах и разводились. У меня была очень полная коллекция. Шелюжко, в доме которого мы жили в Киеве, тоже с малых лет, несмотря на то, что был миллионером и сахарозаводчиком, по сути дела, был зоологом, аквариумистом. У него были как гамбургские все виды рыб, так и время от времени он, так сказать, оплачивал собственные экспедиции для добычи новых аквариумных тропических рыбок. И я, конечно, временами в его рыборазводнях дневал и чуть не ночевал. И поэтому интересующих меня рыб у меня был максимально возможный набор.

Киев того времени, предвоенных лет, между 10-м и 14 годами, был городом очень интересным. В России это был, пожалуй, один из таких передовых в смысле цивилизации городов. Прекрасный трамвай был проведен в Киеве довольно давно. В самом начале века большинство домов, имевших более трех этажей, были снабжены лифтами. Была хорошая телефонная сеть. Киев славился тогда на всю Россию прекрасной организацией работы пожарных частей, скорой помощи. Одним словом, в смысле городской жизни он был очень цивилизованным городом, с одной стороны, и, с другой стороны, для России он был представителем больших южных городов. Это был, ежели хотите, самый северный южный город, большой город в России: Киев, Екатеринослав, Одесса. Харьков уже был менее типичен. Может быть, ближе был Ростов-на-Дону. Но, пожалуй, наиболее такими своеобразными, имевшими свое лицо городами русскими были тогда на юге Киев и Одесса.

В Киеве жизнь была относительно веселой, немножко напоминавшей заграницу. Очень оживленны были с весны до поздней осени кафе, большие кафе. Как только теплело, выставлялись столики под тентами на широких киевских тротуарах, и в этих кафе протекала, собственно, довольно типичная такая европейская уличная жизнь. В знаменитых кофейнях Семадени [4]4
  Кофейни Семадени находились на Крещатике, 15 и на Большой Васильковской, 12.


[Закрыть]
сидели иной раз часами какие-то деловые люди и занимались, по-видимому, коммерческими делами. С другой стороны, сидела молодежь – студентки, курсистки – веселилась, разговаривала, кокетничала. То, чего в Москве, в Петербурге и во всех больших городах, более северных, в России дореволюционной, в сущности, не было.

Интересна была и гимназическая жизнь. Несмотря на то, что Киев был отнюдь не какой-то глухой провинцией, а третьим по величине городом в дореволюционной России, очень типична была школьная гимназическая жизнь в том смысле, что каждая гимназия, коммерческое или реальное училище, многие высшие и начальные городские училища имели своеобразные, иногда немножко чудные традиции. Одни гимназии состояли в дружбе, другие – в традиционной вражде. Например, в Николаевском парке, ныне парк Шевченки кажется, с одной стороны находилась наша Первая гимназия, Императорская Александровская, с другой стороны, прямо напротив, кажется, Императорское коммерческое училище [5]5
  На Бибиковском бульваре, 18 (на его пересечении с Большой Владимирской улицей) находилась Вторая мужская гимназия.


[Закрыть]
. По традиции, особенно зимой, по снегу, в Николаевском парке по субботам после уроков происходили кулачные бои между нашей гимназией и Коммерческим училищем. Это, конечно, было предприятие, связанное с целым рядом мероприятий по защите от начальства гимназического и коммерческого и от полиции. Потому что, конечно, начальство все это не одобряло. Но проводились настоящие стычки по всем старинным правилам, с запретом набирать пятаки в кулак и с определенными правилами, куда можно и куда нельзя бить. И эти бои проходили настолько интенсивно, что иногда мне после таких боев приходилось часик-другой где-нибудь оттираться снегом и в парке отлеживаться перед тем, как возвращаться домой, чтобы очень уж не бросалось домашним в глаза то состояние, в котором мы после таких боев находились.

Но некоторые гимназии друг с другом дружили. И вообще в поведении гимназистов и школьников на улицах, в парках – всюду в Киеве – по традиции сохранялось «лыцарство», как говорилось, рыцарство своего рода. Например, мы идем втроем – встречаем четырех «коммерсантов». Мы могли задрать их и начать небольшую свалку или драку, но они не могли, потому что их было четверо, а нас трое. На их стороне было большинство, и это считалось бы не рыцарским поведением: задирать, так сказать, более слабую сторону.

Было одно исключение. Все школы рыцарски относились друг к другу более или менее, за исключением частной гимназии Науменки [6]6
  Владимир Павлович Науменко – владелец одной из лучших в Киеве частных мужских гимназий, которая находилась на улице Б. Подвальная, 256.


[Закрыть]
. Это была частная привилегированная гимназия, в которой учились главным образом дети богатых родителей, так сказать буржуазии тогдашней. Они имели отличную от всех прочих гимназий форму – синюю такую. И вообще они несчастные были юноши, потому что их разрешалось бить в любой комбинации. Науменковцев можно было, ежели даже трое, а он один, все равно можно было ему морду набить. Так что они как бы вне закона стояли. Наверное, мы не любили все науменковцев за то, что они, во-первых, были передовые, во-вторых, богатые, в-третьих, какие-то такие чистенькие, холеные и вели себя соответственно – тихо и смирно. Интеллигентные были мальчики.

А мы были шпана, конечно. У нас были и традиционные занятия, и более-менее рыцарские, и более такие, ну, что ли, некультурные. Учился я во времена знаменитого Кассо [7]7
  Лев Аристидович Кассо (1865—1914) – министр народного просвещения в 1910-1914гг. (см. также прим, к с. 85).


[Закрыть]
. При Кассо гимназисты находились на таком, значит, полувоенном положении: после восьми часов вечера на улицу выходить не имели права, к различным неполадкам в форме строжайшие были придирки. Ежели кушак не так надет или число пуговиц не соответствует положенному на рубашках или куртках, ежели по улице школьник идет с неряшливо заткнутой за пояс рубашкой, то так называемые классные надзиратели и их помощники могли остановить, записать, и потом происходили от этого всякие неприятности.

Никакого телесного наказания в наши дни, конечно, не применялось, но карцер существовал. Можно было получить карцер на один день, а можно было и на две недельки получить. Это не значит двухнедельная отсидка, карцер означал отсидку в течение трех часов по окончании уроков. Ежели карцер давался на неделю, то всю неделю каждый день нужно было три часа отсидеть в карцере. Ну, конечно, это была неприятная штука. На неделю, на две недели получали редко, за наиболее крупные преступления. Ну, так на день-два-три – это довольно часто можно было получить.

У нас, в нашей гимназии, процветал в мое время такой спорт. Назывался он «марафонский бег». После восьми, так около полдесятого-десяти вечера мы компанией, обыкновенно зимой, выходили на самые неположенные места, скажем, на Бибиковский бульвар, который был под полным запретом в вечерние часы для гимназистов. И там отыскивали какого-нибудь педеля – помощника классного надзирателя, по гимназической терминологии – коридорного наставника. Это были обыкновенно довольно бедные такие неудачники, по образовательному цензу не вытягивавшие в учителя, самая низшая категория служащих министерства народного просвещения. По чину они были начиная с коллежского регистратора до коллежского секретаря: коллежский регистратор, губернский секретарь и коллежский секретарь – три самые низшие чина. Получали они небольшое жалование, были обыкновенно люди многосемейные уже и подрабатывали сверхурочные, дежуря на ловле гимназистов вечером на улице. Это называлось «систировать». Они должны были систировать нашего брата.

А мы вот, значит, собирались в самое неположенное время в неположенном месте небольшой компанией и выискивали такого педеля. Конечно, перед этим загибался значок на фуражке. Ведь на фуражке была такая кокарда из дубовых листьев с номером гимназии. Вот этот номер гимназии либо чем-нибудь закрывался, либо загибался так, чтобы просто по внешнему виду нельзя было определить, из какой гимназии. Надо сказать, что обращаться к полиции этим педелям было строжайше запрещено. Это было дело не полиции, а дело министерства народного просвещения. Они должны были управляться, как хотели, сами.

И вот мы выискивали такого педеля, так сказать, показывались ему целой компанией – человека четыре-пять... Ему, конечно, выгодно было систировать сразу небольшую компанию: всякий улов количественно определяется. Одно дело систировать одного, другое дело – сразу пятерых. Он, значит, за нами, а мы от него. Он наддает ходу, и мы наддаем ходу. Он притомится, замедлит шаги, и мы замедляем шаг. И помаленьку так идем в район, скажем, «круглый», университетский. Это была улица, которая таким винтом шла вверх от Караваевской, кажется, по кругу университетскому. Замедляем ход – он нас почти догоняет. Мы опять припускаем до какого-нибудь темного, совершенно пустынного бокового переулочка, куда мы загибаем. И он загибает. Мы по команде скидываем шинели, кроем его шинелями и смертным боем бьем. Потом быстро свои шинели берем и удираем уже бегом.

Нам потом было жалко, конечно, этих несчастных коридорных наставников, зарабатывавших свои сверхурочные. Но, в общем, это повело очень быстро к тому, что они все-таки никогда своих гимназистов, из своих гимназий, не систировали. Так что это имело некоторое воспитательное значение для воспитателей. А воспитанники, нет, они не разлагались, потому что все-таки разложения нет. Бить начальство – это не разложение, а наоборот. Вот. А, как я вам уже докладывал, рыцарство, в основном, работало, и группу явно слабейшую и малочисленную бить не полагалось. Они могли, конечно, нападать. Ну, конечно, ежели задерут, то их можно было и побить, но более сильный не имел морального права первым нападать. Так что из этого уже видно, что жизнь была веселой в общем-то.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю