Текст книги "Вечера на укомовских столах"
Автор книги: Николай Богданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Николай Богданов
ВЕЧЕРА НА УКОМОВСКИХ СТОЛАХ
Комсомольские рассказы
КАК НА СЪЕЗД ЕХАЛИ
– Больше всего на свете полюбили мы тогда собрания и заседания, – так начал свой рассказ Гришуков о приключениях деповских ребят в первый год революции. – Бывало, хлебом нас не корми, дай только собраться, избрать президиум, секретаря, председателя, и пошли «ставить вопросы на попа»: «Есть ли бог, а если нет, то почему?», «Что такое любовь?», «Когда будет мировая революция?» и так далее. Любой вопрос могли обсудить, по каждому высказать мнение. Свое мнение! Судьбой-то нашей, бывало, никто не интересовался, не то что мнением, а теперь мы сами судьбы решаем. Последние стали первыми.
Прежде нашего брата отовсюду в шею, а теперь мы, красная молодежь, опора будущего. Нас туда, нас сюда, нам слово дают: товарищ такой да товарищ сякой – делегат, депутат, уполномоченный. Мы ведь не сами по себе – представители. У нас свой союз есть – социалистической молодежи.
Это нам винтовки доверены Совет охранять. Мы бандитов бьем. Мы власть на местах укрепляем. И голодно и холодно бывает, и вражеская пуля стережет из-за угла. Все нипочем. Пробудились, творим историю.
И хочется нам привлечь всю молодежь, объединиться. Встрепенулись, когда услышали – собирается в Елатьме первый уездный съезд красной молодежи.
И не стало у нас другой мечты, как на съезд, на съезд!
Отцы-матери отговаривать: куда в этакую даль, мальчишки, за семь верст киселя хлебать! Чего вы там не видали? Медом, что ли, вас манят? Зимнее время, одежонка плохая, на путях банды…
Старыми понятиями иные еще живут, не знают, что для нас мед, какая одежа нам душу греет. А нам даже странно, что мы раньше без таких интересов жили. Прозябали, конечно. И как это в других странах люди без революции обходятся? Скучно там молодежи, чем дышать?
А нам – свежий ветер в лицо. Что ни день, то новое. Вот и съезд – это же праздник, всему миру свидание и великая цель. Союзов стало как грибов после революционного ливня. Тут и наш социалистический, рабочий, и ЮКи, ШТУКи, и даже СММ – союз монашеской, или монастырской, что ли, молодежи. Был и такой. Создали его послушники знаменитого Саровского монастыря. Надоело горюнам, что их святые монахи под видом послуха эксплуатируют вовсю, не соблюдая ни божеских заповедей, ни восьмичасового рабочего дня.
Всех революция пробудила, отовсюду молодые голоса. Да только звучат по-разному, не получилась бы какофония какая-нибудь. Вот и задумали мы спеться на один мотив, желательно – Третий Интернационал.
Тревожимся, как оно там произойдет, в Елатьме? Город без рабочей прослойки, гимназический. Революционных традиций нет. Недавно отличился белогвардейским восстанием. Получили указание – избрать одного делегата от пяти. Избрали. От слесарских учеников – меня, от литейной – Леньку, от паровозников – Максима и Гришку и, конечно, нашего главного говоруна Сергея Ермакова.
Делегация идейно сильная, но небольшая. Не остаться бы в меньшинстве при решении главных вопросов. И задумали мы привлечь рабочую молодежь из Еремши. Решили заехать по дороге в это заводское село да и прихватить оттуда ребят побойчей. Слыхали, там тоже социалистический союз есть.
Прибежали на постоялый двор, нашли еремшинских возчиков из артели «Красный металлист» – они для своего производства на нашей станции полосовое железо получали – и сняли перед ними шапки:
– Подвезите, дяденьки, нашу делегацию к вашим ребятам!
Посмеялись ямщики: чего это на Елатьму собрались мы через Еремшу крюк-то ведь верст пятьдесят с гаком! Ничего, для дела революции никакой гак не страшен. Когда объяснились – поняли, решили подвезти. Только на одежонку нашу посмотрели с сомнением:
– Ах, делегаты-депутаты, не поморозить бы вас, фрукты дорогие!
А потом поснимали с себя волчьи тулупы, закидали нас, укрыли, свистнули – и пошел.
Кони – битюги, гривы до пят, ход машист. Ямщики – богатыри, бороды лопатами, груди колесом. Лошадки как заржут – снег с крыш сыплется, кучера как гаркнут – двери в избах растворяются.
Что твои Заляпины: как при выезде из одного села запоют удалую, так в другом селе слышится. Отворяй, народ, околицы, кто там встречный, сворачивай! Еремшинская ямщина обозом идет. Лучше не связываться. Известно, у еремши: «Тот не коник, что избу не стронет», «Тот не ямщик, что коня на спине не утащит».
Сотни лет казенной гоньбы эти голоса ставили, веками буйна силушка ямщицкая вырабатывалась. Во времена царя Петра, когда по его указу тульские кузнецы в темниковских лесах, на болотных рудах железодельные заводы поставили, из отставных драгун погорластей приписаны были к ним ямщики. Чтобы они то царево железо для ядер и пушек, для ружей и якорей из темных лесов на светлые реки без устали мчали.
И велено было, дабы не блазнить лесных татей, иметь езду не тихую, по обычаю купцов, которые едут с товаром, хоронясь, а громкую, с бубенцами, колокольцами, глухарями. А ямщина добавила: с песней. Чтобы никакие разбойнички и с начальством не путали, заслышав удалой, раздольный напев.
Вот мы с какими потомками на первый наш съезд поехали. С такими не пропадешь.
На постоялом дворе, во время дневки, вынули нас из тулупов, бережно, как стеклянных. Усадили с собой за стол. Все ямщики достали из плетеных кошелей по краюхе хлеба, по луковице. У каждого оказалась деревянная ложка, завернутая в вышитое полотенце. Старшой, сивый старичина с красным обветренным лицом, достал большую деревянную чашку.
Ямщики накрошили в нее хлеба, нарезали лука, а старшой вылил в окрошку штоф водки и, перетряхнув, обождал, когда хлеб пропитается.
Одолжив у хозяйки постоялого двора две ложки для нас, он понюхал тюрю и, довольно усмехнувшись, сказал:
– А ну, делегаты, сыграем в чашки-ложки!
И, перекрестив еду, первый подал пример.
– Мы водки не пьем, – робко сказал Сережка.
– А нешто мы пьем? – строго посмотрел на него старшой. – Мы ее едим! Нам, ямщикам, пьянство в дороге от дедов заказано. Вот что.
– Ты ешь, ешь, ямщицкой тюрей не брезгуй.
– Согревательная пища. В обед поешь – до ужина греет!
– А коль середке тепло, и краешки играют. Оттого наши ямщики хотя и не пьют, а всю дорогу поют.
Уговорили нас возчики.
Заправившись такой пищей, мы всю дорогу проспали, как на печке, тюря нас изнутри грела, тулупы – сверху. Проснемся, глотнем снежку от жажды и опять спим. Не заметили, как вот она и Еремша.
Красиво раскинулось заводское село по обоим берегам громадного пруда. Смотрим: на льду детвора на коньках резвится, а из-подо льда водопад бьет. Да какой! Целая речка, синей радугой изогнувшись, свергается с высоты плотины в кипящее, пенящееся бучило. Гремит, ревет. Столетние дубы, вбитые в русло, как частокол, шатает. Ярится река – работы просит.
Когда-то огромный дубовый вал крутила. А он подымал большущие молоты. Плющили они железные чурки в лист. Из тех листов первые пароходы клепали в Сормове.
А теперь что: замки, шпингалеты, угольники. Для мелкой скобянки такая силища не нужна. Шумит река бесполезно. Тратит зря силу на буйство, как еремшинская молодежь, бывало, до революции на кулачные драки.
Ох и большие же здесь бывали ледовые побоища на масленицу! Одна слобода на другую – ломовая на кузнечную. Зачинали малыши, вступались подростки, за ними парни, а под вечер, после работы, выходили на лед поразмяться бородачи.
И начиналась потеха. У кучеров в кулаках вся сила, у кузнецов – в плечах. Как вдарят – гул идет! Не будь меховых шапок да рукавиц, так никакие бы крепкие головы не выдержали.
На эти побоища, бывало, как на спектакли, купцы из соседнего Кадома жаловали. Помещики из имений съезжались. Пари держат, подбадривают, угощают любимцев силачей крепкими настойками. Стравляют рабочий народ себе на потеху.
Так бы оно и дальше продолжалось, да повернула революция рабочий кулак на буржуйскую голову. Нашла и еремшинская молодежь, куда девать буйну силушку.
Вот он, барский дом, над прудом, весь огнями горит.
Но не помещичий бал в нем, а вечер рабочей молодежи. Не кисейных барышень кружева, не золотые погоны кавалеров освещают лампы-молнии, а пролетарские лица. Ввалились мы, и сразу – митинг.
Вышел на трибуну Сергей Ермаков. Доложил существо вопроса.
– Послать делегацию на красный съезд! – так решают еремшинцы единогласно и тут же устраивают выборы. Одного от пяти, согласно инструкции, но по своему обычаю. Тянут ребята жребий из шапки: кому выпадет счастье, тот и поедет.
Накрошили два десятка бумажек, по числу членов Союза молодежи, на четырех написали «на съезд», и вот четверо счастливцев, развернув трубочки, оказались избранными.
Но Сережке этого мало, решил для формальности проголосовать. И по своей ораторской привычке провозгласил:
– Итак, товарищи, разрешите вышеназванных ребят считать передовыми представителями еремшинской молодежи. Кто за это, поднимите руки!
В ответ – молчание. Не поднимаются руки. Не поймем почему.
Вдруг в тишине один парень возвещает басом:
– Ище чего захотел? Здесь дураков нету. У кого это рука подымется посчитать себя перед всем светом отсталей своих товарищей? Эдак не пойдет!
И весь зал как грохнет:
– Неправильно!
Звонили в колокольчик, свистели, шикали всем президиумом, наконец успокоили массу, и, утерев пот со лба, Сергей извинился:
– Конечно, все вы передовая рабочая молодежь, товарищи, это ясно. Но… делегат потому и делегат, что он должен быть кем-нибудь избран. Давайте согласимся послать этих ребят, одного от пяти, согласно инструкции.
– Либо никого, либо ехать всем вместе!
– К шутам инструкцию!
Бушует зал, как еремшинский пруд в половодье. Растерялся Сергей. Перешептывается со старшими товарищами, еремшинскими большевиками, сидящими в президиуме. А те его предупреждают, посмеиваясь:
– Да, не терпят у нас ребята выскочек, если кто перед товарищами загордится, сразу по шапке бьют. Это надо учесть. Если мы четверых из всей массы выделим, их сейчас же, не отходя от клуба, вздуют!
– Нельзя же послать всех вместе – двадцать человек! Такую ораву даже и не прокормят, – ужаснулся Сергей.
Засмеялись еремшинские в президиуме:
– А если мы их отправим на своих харчах? От такой дружной команды беды на съезде не будет.
И что же? Уговорили.
На радостях подхватили ребята Сережу и давай качать до тех пор, пока не уронили.
Радуются все возможности в городе побывать, людей посмотреть, себя показать, а рабочие-металлисты им деловые наказы дают:
– Вы там, кстати, небольшое дельце проверните, насчет электричества. Пошлем с вами пару монтеров: помогите им динамо с парохода снять. Привезете – честь вам и хвала, поставим на плотине электростанцию.
– Главное, лампочек там этих постарайтесь достать, которые без керосина светят, – наказывает какой-то старик, черный лицом от железной пыли-копоти. – На пароходах такие видал. Вот бы нам в дома!
– Ишь чего захотел, жукарь!
– Ему подай, чтобы старуха и варежки вязала при электричестве, вот буржуй!
– Нет, братцы, оно не для шуток, а для большого дела пойдет Станки крутить – вот!
– Ну ладно, ладно, пущай динамо везут, тогда на месте разберемся.
В конце концов решают: выдать делегатам на двоих по тулупу, а также сковородок, вьюшек, подков, гвоздей и прочих скобяных изделий для промена на харчи.
Наутро собрали обоз. В розвальнях новые кошевки. Свежее сено накрыто овчинными одеялами.
Ничего еремшинцы для своей молодежи не пожалели. Снарядили ребят под лозунгом «Знай наших». На всех новые рубашки, валяные сапоги с узорами, шапки заячьи, рукавицы овчинные. Ребята мордастые, коренной еремшинский пролетариат. И вдруг видим, один интеллигент ковыляет, в пальтишке и даже в очках. Что за птица? А это, оказывается, сын доктора. Как быть? Испортит все дело! Оказывается, он с детства с рабочими ребятами играл и по дружбе они его в свой союз молодежи приняли. Правда, с годичным кандидатским стажем. И все потому, что отец его, эксплуататор наемного труда, держит в своих когтях трудящуюся девушку как домработницу.
– Очень нужный нам парень, грамотный, все резолюции наизусть пишет! На съезде пригодится, – говорят делегаты.
– Ладно, с совещательным пройдет, сажай его, чтоб не замерз, где потесней компания, – командует Сережка.
А вслед за интеллигентом еще одно чудо: громоздится на сани с променным скобяным товаром, предназначенным нам на харчи, старик в длиннополой шубе, в бобровой шапке, как у боярина. Кто таков, зачем? А это главный казначей артели Савва Исаич. Доверенное лицо.
На каждую подводу в кучера снаряжен бородач с обрезом.
На весь обоз две гармонии. Под каждой дугой колокольчик. На хомутах бубенчики. На сбруе глухари. В хвостах и гривах ленты. А над дугами кумачовые флажки.
Вот так красная молодежь на свой первый съезд ехала.
Летим, гремим, звеним; на морозце и полозья саней, как скрипки, поют.
И чем дальше, тем больше людей набирается, катимся, народом обрастая, как снежный ком с великой горы.
Правда, не без шуток.
В одном селе наш обоз за свадебный поезд приняли. Шустрый дьячок церковные двери открыл да так на паперти с разинутым ртом и остался. В другом – сочли за гулливую банду. Околицу на запор, заслонили стогом сена и поверх дуг – залп из ружей.
– А ну, не замай, держи около!
Хорошо, время было дневное – объяснились:
– Мы красная молодежь! На съезд едем!
При огнях подкатили к большому селу – первому ночлегу. Здесь неожиданно проявил себя Савва Исаич.
В одном из больших домов шел не то митинг, не то собрание. Тогда ведь и в деревнях пустых вечеров не бывало. Оживился Сережка: ему бы только где выступить!
Выскочил из саней – и к трибуне разогреться с мороза.
Самыми красивыми словами доводит идею объединения всей красной молодежи в один союз. С лету добивается резолюции – послать на съезд делегатами местных ребят от сохи. Приветствует нас крестьянский народ.
И вдруг вылезает ему на смену Савва Исаич в своем поповском длинном пальто, снимает боярскую шапку и говорит:
– Уважаемые крестьяне, бывшие мужички, поручено мне, между прочим, пользуясь подходящей оказией, напомнить вам, что задолжали вы нашей артели «Красный металлист» немалую недоимочку, а именно…
Раскладывает перед собой толстенную бухгалтерскую книжищу, надевает на слоновый нос очки и начинает вычитывать:
– Гвоздочков, вот тут записано, столько-то ящиков брали, пшена не давали. Подков столько-то дюжин наши кузнецы наковали, а натурой за них не собрали. Полведерников, подойников, железных рукомойников опять же приобретали, а мучицу до новою урожая задержали…
Вычитывает и бороду при каждом подсчете гладит.
Повытянулись лица мужичков.
– Савва Исаич, да ведь это должок еще времен царских!
– Позвольте, товар-то делан рукой пролетарской! Честью прошу!
– Где же ты раньше был, казначей?
– Ждал, поди, пока соберешь продотряд? Ишь появился с какой гвардией. За горло хочешь взять? Это что же получается, эй, солдаты!
Солдаты, известно, всему делу голова. Выскакивают и в протест:
– Никаких царских долгов! Без аннексий и контрибуций! Долой!
Обрезы у них под шинельками затворами гремят.
Шум поднялся ужасный. Вот как дело обернулось: вместо рабоче-крестьянской смычки получается стычка! Тянем за полы Савву Исаича, а он знай свою бухгалтерию проповедует:
– Должок, должок за вами… Еще вот шестеренки для молотилок… А вот…
Наконец стащили мы его с трибуны и выпустили Сережку. Уж он агитировал, агитировал, бил себя кулаком в грудь. Насилу успокоил волнение масс. Охрип, волосы вспотели. И в результате такая была резолюция:
«Ежели они действительно делегаты – напоить, накормить и на дорогу харчей дать».
Народ оказался гостеприимный. На ночь разобрали нас по домам. Везде угощение, всюду разговор душевный, какие на свете новости, как будет дальше, о планах жизни.
Попали мы с Сережкой в какой-то дом к хозяину выдающегося ума. Под образами стопка книжек. А вся чистая горница кадушками с медом заставлена.
– Вот, – говорит, – юноши, самое праведное богатство, добытое честным трудом. Желаете, каждого из вас обучу, как стать богатым, не эксплуатируя чужого труда. Поступайте ко мне в ученики, будете счастливы, как Ваня.
И представляет нам застенчивого кудреватого паренька в белой домотканой рубашке.
– Второй год обучается у меня Ваня пчеловодству, а на третий год получит в премию бочонок меда на свадьбу, хе-хе-хе! Женится, заведет себе пчельник и будет богатеть, богатеть… Так ведь, Ванек?
Парень кивнул кудреватой головой.
– Да, позавидовать можете такому человеку, в жизни у него полная ясность. Вот и вам бы так пчеловодному делу обучаться. Куда вы едете, зачем? Почему в дороге, в тревоге?
Налила нам хозяйка жирных щей, поставила пирог с кашей, налила медовой браги. Любо нам стало, и пошли рассказывать про все тревоги. Как Советской власти помогаем, как ловим контру, как стреляют в нас из-за угла.
Пчеловод только ахает:
– Ай-яй-яй, страшно! Ай-яй-яй, беды какие, слышь, Ваня? Ой, не сносите вы головушек! Не доживете до свадеб, как вот ученичок мой! А дальше-то будете как, неужто всю жизнь в такой канители?
– А как же, подрастем, в Красную Армию пойдем, беляков бить. Побьем дальше пойдем, за мировую революцию…
– Погибнете, – пугается пчеловод, – погибнете.
– А нам не жалко! Нас много таких! Какие-нибудь да останутся, наше святое дело продолжат, чтобы не было эксплуататоров на земле! – задорим старика.
– Да ведь какие эксплуататоры, меня вот тоже так обзывали не раз, а кого я эксплуатирую? Только пчелу! Но это нам и бог велел.
– А Ваню? – шутит Сережка.
– Ах, да какая же это эксплуатация? Ваня – мой ученик, добровольный помощник. Он от меня больше пользуется, чем я от него. Верно ведь, Ванек?
Кивает кудрявый, а сам к нам льнет:
– Ну, а чего дальше-то, ребята, как это будете мировую революцию-то делать?
– А уже она делается. В Германии, например… Опять же в Венгрии.
Мы за словом в карман не лезем. И так это все любо, что и бабушка с печки слезла, и девчонки не спят – дочки пчеловода. А у тихого Ванечки глаза звездами горят.
Понравились мы в семье пчеловода. Почти до свету проговорили. Все жалели нас, опасались за молодые наши жизни, уговаривали остаться: дела нам всем хватит на пчельнике.
И старик просил, и хозяйка заботилась, и дочки ласково за руки брали. Ну, ей-ей, чуть не соблазнились мы с Сережкой, кабы не пролетарская наша закалка.
Мы-то не соблазнились, а вот Ванюшка соблазнился. Тронулись мы на рассвете, смотрим, что-то в наших санях лишнее, тесновато как-то в плетеной кошеве. Хвать-похвать, а это лишний пассажир. Кто же это к нам вскочил зайцем? Глядь – Ванюшка! Вот тебе и раз – это он с нами собрался мировую революцию делать, не побоялся опасностей и от своего благодетеля тайком сбежал.
– Куда же ты, Ваня, от такой тихой жизни?
– Пока на съезд, а там видно будет, – тряхнул кудрями парень.
– Да ведь никто не выбирал тебя, Ваня. Чей же ты представитель?
– А я сам от себя буду.
– Сам себе делегат?
Хохочут ребята, но парня не гонят. Как его обижать, он не просто в чужие сани вскочил, закатил перед тем два бочонка меду, свое жениховское приданое. Все, что заработал за труды свои, не пожалел ради будущего!
– Это, – говорит, – в общий котел: чай пить будем на съезде.
Прихватили мы его с собой не то всерьез, не то для забавы.
Мчится наш поезд санный, колокольцы звенят, глухари гремят, железные подреза, как скрипки, поют. Оркестр, да и только! Морозная пыль из-под копыт. Ветерок на спусках.
Мы и поем, и шутим, и, спрыгнув с саней, с конями перегоняемся. А Сергей Ермаков, как руководитель делегации, уму-разуму учит казначея нашего Савву Исаича, чтоб он на собраниях зря не болтал. Сорвет нам предсъездовскую политику.
– Ничего, – усменулся в бороду казначей, – припугнуть мужичков старыми грехами не вредно, добрей к новому станут.
Второй ночлег наметили мы за Окой: там от банд поспокойней. Но попалось на пути большое красивое село Навра: внизу заливные луга, по горам дремучие леса. Взлетаем в околицу, намереваясь проскочить мимо, но не тут-то было.
– Смотри – крашены дышала, видать, еремша пришла?
– Колокольчики-бубенчики, еремшинские птенчики.
– Знаменитые кучера, с горы кубарем, а в гору пешком! – шутят деревенские.
– Эй, не замай: что у навринца на языке, у еремшинца в кулаке, отвечает наша ямщина.
– Известно, в Еремше ребят не родят – на наковальнях плодят, кованые башмаки, железные кулаки, – смеются навринцы.
– Узнают петуха по крику, Навру – по вру!
– Ладно, побасками сочтемся, далеко ли путь держите?
– На съезд молодежи! На красный съезд!
Так перебрасываемся шутками с ребятами молодыми, с бабенками удалыми, придерживая коней, чтобы собак не давить. И чуем, что-то в селе пахнет жареным. Почему-то не в субботний день бани топятся над ручьем. Бабы на крылечки босые, в подоткнутых юбках выскакивают. Что за уборка, к какому празднику готовятся?
Поводит длинным носом Савва Исаич и спрашивает:
– Что это у вас за праздник, каких гостей ждете?
– Да вас, Савва Исаич, кого же! – кланяются ему старики, снимая шапки, как до революции.
– Ай слух раньше нашего звона дошел? Вспомнили про долги – решили угощеньицем откупиться? – усмехается казначей.
– Да уж угостим гусями, пирогами, жаркими баньками.
– Так-так, дело доброе, – приглаживает Савва Исаич бороду и нам своими большими, как у совы, глазищами подмаргивает: вот, дескать, что делает правильная политика, стоило в одном селе долговую книгу предъявить, как в другом – честью кланяются. Без всякого спору об аннексиях.
Кучера наши тоже носы по ветру, коней ко дворам и объявляют постой.
Нам бы на съезд поторопиться, а Савва Исаич агитирует насчет баньки.
– Останемся здешнюю молодежь всколыхнуть! – поддержал Сережка.
Ладно, всколыхнули. Ниспровергли руководства какого-то местного культпросветского кружка, под аполитичным названием «Рассвет», где захватили власть поповы сыновья. Мы переименовали его в «Красный рассвет». Избрали и здесь двух делегатов от сохи.
После официальной части объявили вечер смычки рабочей и крестьянской молодежи с музыкой и танцами.
Как сел за рояль сын доктора да как ударил по клавишам, так из-под пальцев только что живые птицы не вылетали, а звуки играли, звенели и пели на разные голоса: и ручьями журчали, и громами разговаривали. Старался интеллигент.
Но странное дело: веселья не получилось. Что-то было не так. Девушек, например ни одной. Куда девались? Да и сельские ребята какие-то робкие, настороженные. Словно ждут чего-то, а чего – неизвестно.
Так и разошлись по домам в какой-то неопределенности… Но горячие пироги, жареное и пареное мясо, сладкая медовуха несколько поуспокоили нас. И мы заснули в чистых горницах не хуже кучеров наших, всласть попарившихся в навринских банях. Спим чистые, невинные, как младенцы. И вдруг пробуждает нас ржание коней, топот ног, хлопанье дверей, злая ругань. И больше того – толчки и пинки. И непонятный вопль наших хозяев:
– Караул! Ратуйте! Медведь!
Какие там медведи? Чуем, терзают нас какие-то политические противники.
– Вот вам за красный съезд!
– Бей докрасна, кто чужое ест!
Дают тумаки, бьют и приговаривают.
Вначале мы растерялись, а потом, как раздался крик «наших бьют», поднялись, как от трубного гласа, все еремшинцы – слесари, токари, паяльщики, молотобойцы, бородатые кучера и даже старина Савва Исаич с полатей сиганул.
Уж если еремшинец, воспитанный с детства на товариществе, заслышит «наших бьют», он на такой призыв не только с полатей, с того света явится.
Высыпали мы из тесной избы на широкую улицу и при лунном сиянии увидели странную картину. Куда ни глянь – всюду, как привидения, еремшинцы, выскочившие в нижнем белье, схватились с неизвестными в шинелях и полушубках.
Не ожидая отпора, смешались неизвестные бандиты. Попробовав еремшинских железных кулаков, схватились за оружие. Но выстрелы только разъярили драку. Как ухватят бородачи-кучера такого нахала за руки, за ноги, раскачают да о бревенчатую избу со всего маха кинут. И лежит потрясенный бандит безучастно. Где уж драться, слово-то бранное и то произнести не может, молчит, только звездам подмигивает.
Окончилось ужасное побоище к утру. Изрядно помятых бандитов перевязали еремшинским способом, как буянов: посовали в мешки, под шеями бечевками завязали так, что торчат одни головы – усатые, бородатые, лысоватые, чубатые – и вращают глазами.
– Ну, чьи вы, откуда свалились, гости незваные? – спрашиваем их.
– Это вы таковы, мы-то званые! – очухавшись, отвечают бандиты. – Для нас были бани топлены, медовухи варены. А вы раньше нашего заявились. Нахально! Чужой пар выпарили, чужую брагу выпили. Вот мы и били вас.
– Интересное дело, – догадывается наш руководитель Сергей Ермаков, как же это вы так, товарищи навринцы, готовили пир для банды, а угостили красную молодежь? За кого же вы, за красных или за белых?
Молчат навринские старики, глаза в густых бровях прячут лукаво. Дипломаты!
– Знаю я их, навринцев, – вступается Савва Исаич, – двойственный народ. Они еще и при старом режиме двум богам молились. И святым угодникам в церкви свечки ставили к образам, и нечистым лешим в лесу корки хлеба на пеньки клали.
– А как же, – смиренно оправдываются навринские старики, – живем на краю лесов муромских, исстари привыкли и власть почитать и ублажать разбойничков.
– Да ведь это же не разбойники, а бандиты!
– Известно. Благодарствуем за избавленьице!
– Избавленьице… Вы-то избавились. А вот нам-то каково – кому руку прострелили, кому ногу, у кого глаз подбит, у кого нос на сторону… Как же теперь на съезд нам явиться? – ругается Ермаков, прикладывая к синяку под глазом медные пятаки и пряжки.
– То-то и оно, – соглашаются навринцы, – сильна была банда, нешто бы мы своими силами с ней управились? Спасибочко вам, выручили. Только уж не выпускайте их на волю – как доедете до Оки, так в полынью да и под лед. Мешков не жалейте.
Оказывается, в ночной стычке одолели мы банду знаменитого Медведя, царского офицера Медведева, не признавшего Советскую власть. Набрал он всяких отщепенцев и бесчинствовал в здешних лесных местах. Облагал окрестные села и деревни данью. Обязывал по очереди кормить, поить, угощать хмельным, парить в банях. Непокорные села на дым пускал.
Вот почему и пахло в Навре жареным. Вот отчего и девчат молодых не было, всех невест в ожидании банды навринцы по другим деревням отправили.
– Ай, ловко они нашим заездом воспользовались! Ахти мне, – причитал Савва Исаич, разглядывая шубу, порванную пополам, шапку, в навоз втоптанную. – В чужой драке всю одежу спортил! Что я старухе скажу?
Ему-то еще ничего. Еремшинские ребята огорчились куда больше. Докторского сына у них тяжко ранили. Не повезло интеллигенту: получил сразу две пули в живот.
Лежал в санях, накрытый тулупом, и извинялся:
– Вы простите меня, товарищи. Все настроение вам испортил. Досадная случайность. Не расстраивайтесь, пожалуйста, подумаешь, что значит один совещательный голос… обойдетесь…
Но эти слова еще больше терзали ребят.
– Потерпи до Елатьмы. Довезем, а там у тебя дядя доктор, вылечит.
Всю дорогу сани от толчков берегли. И на руках внесли в приемный покой. Там всем потерпевшим раны, царапины перевязали, и они явились на съезд, как с войны.
Елатьма нас встретила с почетом. А как же – впереди летела слава победители Медведя. С ним уездные власти всеми вооруженными силами справиться не могли, а мы его, как кота в мешке…
И надо сказать, убили позором. По всем деревням, на которые он страх наводил, провезли мы белобандита. Старухи на его голову помои выплескивали, мальчишки, вскочив на запятки саней, изловчались окропить несвятой росой. Девчата, видя такое поношение, стыдливо хихикали, гремели хохотом мужики.
Хозяевами вошли мы в бывший купеческий дом, овеваемый красными полотнищами со словами: «Привет, привет…» Мандатная комиссия сразу признала нас. Каких же еще нужно делегатов? Даже Ванечка – белокурый беглец, и тот пришел, оформили. Приняли и его дар – две бочки меда.
Попытались проскользнуть за нами и делегаты СММ, мы их на последнем перегоне нагнали и до города подвезли. Кормясь подаянием, они пешью, как побирушки, шли. Но не повезло им. При виде их монастырских подрясников вся комиссия на дыбы:
– Вы что, поповское влияние желаете протащить? Не выйдет!
– Смилуйтесь, – канючили Саровские послушники, – ведь мы ж самые разугнетенные пролетарии. Над вами уже буржуев нет, а над нами еще монахи царствуют. Они наверху попоют-покадят да за трапезы, а мы внизу, в сырых подвалах, киснем. Из ворохов медных денег, накиданных верующими в тарелки и кружки, серебряные монеты выбираем от зари до зари! Погибаем! За лучшее будущее бороться хотим!
– Борцы! Вот если бы вы прикатили на реквизированной игуменской тройке, мы бы вас прямо в президиум… А так…
…Чем окончился наш первый уездный съезд, известно. И спорили мы до хрипоты. И чай пили по вечерам до поту с Ванюшкиным медом. И за самоваром мирились. В конце концов решили – вступить в Российский Коммунистический Союз Молодежи, кратко наименованный РКСМ, и впредь зваться комсомольцами.
С такой резолюцией разъехались по домам делегаты, а еремшинцы еще и с подарком.
Пока мы вопросы обговаривали, Савва Исаич не зевал. Узнав, что всем делегатам полагается казенное довольствие, казначей променял всю скобянку на мед, на масло. Где нужно, подсластил, где нужно, подмаслил, и с одного реквизированного купеческого парохода так тихо увез динамо-машину для выделки электричества, что елатомские обыватели только через три года хватились.
Попытались машину вернуть, да не вышло. И то сказать: зачем оно им, электричество, танцы да балы проводить? Елатьма – городок мещанский, обывательский. Еремшинцам динамо нужнее: станки двигает, гвозди бьет, подковы кует. Не бесполезно теперь бойкая еремшинская речка гремит, вырабатывает энергию.
