Текст книги "Русский октябрь. Что такое национал-большевизм"
Автор книги: Николай Устрялов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
ОБМИРЩЕНИЕ2424
«Новости Жизни», 10 декабря 1922 года. «Россия» (Москва), № 9.
[Закрыть]
Историки средних веков согласно и убедительно показывают, каким образом первоначальная чистота трансцендентного средневекового христианского идеала, покорив мир через мощную организацию церкви, постепенно и органически перерождалась под влиянием конкретных и неистребимых требований земной действительности. Формально торжествуя, на деле она мало-помалу впитывала в себя элементы и качества, внутренно чуждые ее отвлеченному существу. Воплощаясь, она переставала быть самою собой, несмотря на неизменность официальных своих признаков, внешнего своего ритуала.
«Чем более религиозный дух средневековья овладевал миром, – читаем мы у Г.Эйкена, известного историка этой эпохи – тем более церковь должна была получать мирской характер. Идея отрицания мира сама стала источником «обмирщения» церкви. Чем упорнее религиозный дух старался бежать от мира, тем глубже ему приходилось погружаться в мирскую суету. Отрицание мира, с одной стороны, обусловливало равносильное его утверждение – с другой. Через посредство евангелия нищеты церковь приобрела неисчислимые богатства; своим отрицанием половой чувственности она превратила религиозную метафизику в систему грубейших чувственных представлений; евангелие смирения помогло церкви сделаться величайшим и сильнейшим государством своего времени. В этом внутреннем разложении сверхчувственного царства Божия заключалось трагическое противоречие средневековой истории развития. Религиозный дух средневековья стремился избавиться от бремени земного и материального, и это стремление делалось для него источником подчинения материи».
«Религиозная вера была источником богатства, – богатство же и похоронило веру», – писал об этом процессе один из современников позднего средневековья.
Обмирщение церкви было самокритикой сверхчувственной религиозной идеи христианства. Заложенные в этой идее элементы отрицания мира самым процессом своего развития обращались в свою собственную противоположность. Подобно тому, как некогда земной принцип древней культуры – национальное государство – погиб благодаря своему наивысшему воплощению во всемирной римской империи, так чрезмерное расширение «небесного» принципа средневековой культуры повело к стремлениям, прямо ему противоположным.
Средневековье логически пришло к Возрождению. Но длителен был путь всестороннего и всеисчерпывающего «обмирщения» мироотрицающей идеи…
Причудливыми, воистину «диалектическими» путями развивается всемирная история…
Мне вспомнился грандиозный и богатейший пример средневековья в связи с размышлениями над нынешней фазой русской революции. Ведь, право же, в ней отчетливо отражается – только в соответственно измененном масштабе, конечно, – тот же закон исторической диалектики. На наших глазах происходит решительное и неудержимое обмирщение экстремистских дерзаний коммунистической церкви.
Достаточно прочесть месячный комплект любой из больших московских газет современности, чтобы убедиться в этом. После бешеного наступления отвлеченной идеи, пытавшейся подчинить себе чужую ей жизнь, – жизнь вступает в свои права. Дух жизни рвется из всех щелей, преображая идею, покоряя ее себе. Так после кризиса, после «перелома болезни», выдержавший ее организм начинает стихийно наливаться здоровьем.
Разумеется, до настоящего, окончательного выздоровления еще очень далеко. «Болезнь входит пудами, а выходит золотниками». Страшное опустошение государства за эти годы дает себя знать на каждом шагу. Пессимистам и безответственным критикам и политиканам – масса благодарного материала. Там и здесь – «маленькие недостатки механизма». – Но общая картина – типичный пейзаж «лед тронулся» и «пробуждение весны»…
От коммунистической идеи остались терминология и мечта о мировой революции. И то и другое – достаточно неопасно для современной жизни России. Коммунистическая терминология – те «тормоза», которые сделали болезненным спуск к реальной действительности с утопических высот. Коммунистическая терминология – дань, которую платит жизнь идее за право господствовать над нею. Это совсем не страшно, что коммунисты так часто повторяют свои священные слова. «Всех своих святых помянувши», они постепенно приучаются делать живое и полезное дело, а на свое прошлое остроумно нацепили классическую по находчивости этикетку:
– Эсеровский потребительский коммунизм!..2525
Из недавнего воззвания Дальревкома.
[Закрыть]
Кто знает, не услышим ли мы через год или два более выразительных определений. Например:
– Меньшевистский государственный капитализм!
Или:
– Кадетская идея монополии Внешторга!..
Все может быть. И меньше всего тут следует чему-то возмущаться, негодовать, протестовать. Это как раз то, что нужно, – это наиболее безболезненная форма выздоровления. Следует ее приветствовать от всей души.
«При переменах, – учил великий Маккиавелли, – надо сохранять тень прежних установлений, чтобы народ не подозревал о перемене порядка. Большинство людей больше боится внешности, чем сущности».
«Переход от настоящих установлений к новым, – писал Сперанский Александру I, – надлежит так учредить, чтобы новые установления казались вытекающими из прежних».
Естественно, что правящая власть должна прислушиваться к элементам, ее поддерживающим. В интересах «пролетариев всех стран» необходимо сохранять внешность коммунистических становлений, даже и меняя их сущность…
Что касается мечты о мировой революции, то здесь опять-таки нет ничего, что противоречило бы жизненным потребностям современной русской обстановки. Когда мировую революцию думали насадить ценой разрушения русского государства, дезорганизации армии, «похабного мира», наивных приветов «немецким товарищам» – это было плохо. Тогда «сверхчувственная идея» губила жизнь, была вредна для жизни (хотя из истории культуры мы знаем, что и такие идеи в общем культурно-историческом плане имеют свое «право на существование»). Но когда эта революционная мечта воплощается в жизнь путем воссоздания собственного государства, укрепления его международного положения, возрождения армии, организации хозяйства трезвыми приемами – дело принимает совсем другой оборот.
Не слишком переоценивайте «идеологическую надстройку» происходящего процесса – и вы поймете всю его осмысленность, всю глубокую и утешительную его органичность.
Но если противники марксизма начинают по-своему усваивать относительную истинность его учения о «базисе» и «надстройке», то марксисты, как бы желая любезностью ответить на любезность, конкретно признают самостоятельную значимость «идейного фактора».
Именно этой уступкой идеалистическому миросозерцанию объясняются недавние репрессии, обрушившиеся в России на интеллигенцию и ряд ученых, многие из коих уже читают в Берлине свои русские впечатления. Советская власть применила к ним меры пресечения, согласно заявлениям Троцкого и Зиновьева, по той причине, что опасались их грядущей антикоммунистической активности в благоприятной атмосфере «нэпа»: «все попытки собрать силы на основе нэпа мы будем разбивать на каждом шагу»…
Конечно, тут чистый идеализм: наверное, потом обливается от него в гробу прах сурового Маркса. Глубоко идеалистична и сама формула Зиновьева: «политическое наступление при экономическом отступлении». Решительно приходится констатировать, что коммунисты умеют бессознательно исправлять свои увлечения не только в области тактики, но и в плоскости идеологии…
Самый факт репрессий, ныне уже бесспорный, нам, «старым интеллигентам», разумеется, не может не казаться печальным. Впрочем, и в нашей собственной среде насчет высылаемых есть разногласия: одни особенно жалеют Мякотина и Пешехонова, не слишком возмущаясь высылкой Бердяева и Франка, в то время как другие особенно напирают именно на Бердяева и Франка, откровенно присовокупляя, что Мякотина с Пешехоновым они бы и сами, пожалуй, выслали, если б оказались у власти: «беспокойные, надоедливые господа».
Как бы то ни было, гонения на деятелей науки, стоящих далеко от практической политики, определенно свидетельствуют, что до полного выздоровления России еще не так близко. Но есть три соображения, помогающие преодолевать пессимистические порывы, рождающиеся в чересчур впечатлительных людях, в связи с этой мерой советской власти:
1) Самая «мера пресечения» – относительно гуманная. В прошлом году она даже казалась недосягаемым идеалом, – следовательно, известный прогресс уже налицо. «И злая казнь мила пред казнью злейшей».
Если так пойдет и впредь, если темп смягчения режима не слишком замедлится, – право же, следует воздержаться от неумеренных жалоб.
Пора вообще забыть о максимализме.
2) В настоящее время в России происходит чисто животный процесс восстановления органических государственных тканей. «Мозг страны» в этот период (по необходимости непродолжительный) не должен ни в какой мере мешать этому процессу. Просто-таки, должно быть, и ему нужно отдохнуть, восстановить свое «серое вещество», воздерживаясь от выполнения прямой своей функции – мысли. С грустью обязаны признаться люди «чистой мысли», философы и вообще «критически-мыслящие личности», что сейчас в России – не их время. Там теперь, – словно в организме после кризиса: волчий аппетит, «жажда жизни неприличнейшая», – как говорил Митя Карамазов, – радостное, животное чувство возвращающихся сил; все элементарно, грубо, стихийно. Рафинированный эстет Н.Н. Русов, захлебываясь, описывает арбатскую баню, а восторженный народнический интеллигент Тан, – гроздья бараньего сала на Смоленском рынке. Нэпманы, «кустари», «чумазый»… Куда уж тут – «критические мысли»! До них ли? Переварит ли их только что преодолевший смерть организм? Сейчас ему по плечу разве лишь «Азбука коммунизма» в ее «оскорбительной ясности» и всесторонней необрменительности для «серого вещества»…
Да, конечно, ныне Брюсов может повторить свое знаменитое:
Правы мудрецы, но своеобразно права и жизнь, их отсылающая в катакомбы. И они должны это понять, этому покориться. Держать «зажженные светы» в катакомбах личного сознания, не вынося их наверх, ибо на поверхности теперь слишком много горючего материала, и факелы мысли будут не столько светить, сколько поджигать…
От интеллигенции ныне требуется добровольная аскеза (конечно, очень для нее тягостная!), если ее нет, – жизнь превращает ее в невольную, насильственную.
Но неизбежно придет время – как только восстановятся элементарные животные соки, – когда неудержимо проснется дух и потребность в независимом духе, и тогда уже никакими скорпионами не загнать его в катакомбы. И вспомнятся старые, простые слова Аксакова:
Но вот и еще одно соображение, внешне наиболее парадоксальное:
3) «Варварская политика, правление дикарей!» – слышим мы нередко. «Готтенготская мораль».
Пусть так. Но разве сами мы не тосковали о «пылающей крови», о «новых гуннах», призванных обновить увядающую историю Европы? Разве на Россию мы не взирали с надеждой, как на «свежую нацию», таящую в себе бездны неосуществленных возможностей? – Так чего же пятиться назад, когда на исторической арене и впрямь появился скиф с исконными качествами варвара? Или, быть может, наш салонный скиф был наделен лишь всеми достоинствами дикаря, будучи лишен его недостатков? Подобно тем зулусам, которые чинно показываются в зоологических садах Парижа и Лондона, он обязан был только корчить страшные рожи, но не допускать невежливых жестов? О, наивность! О, лицемерие!
Нет, уж если взаправду пылающая кровь, то «со всеми ее последствиями». Атилла не знал правил хорошего тона. И покуда он был нужен истории, молчало римское право…
Но затем – неизбежный рок! – «обмирщение» постигло и гуннов в их своеобразной идейной миссии.
Постигнет оно и новых скифов…
«Буржуазная психология захлестывает нас, лезет из всех щелей, – жалуются московские «Известия». – Она проникла и в экономику, и в литературу, и в театр. Она прочно свила себе гнездо даже в нашей партии. Все на борьбу с буржуазной психологией!»…
А поэт зенитных достижений революции, бунтом и хаосом упоенный Маяковский из последних сил обличает канарейку, виденную им в уютной квартирке некоего коммуниста, одного из многих:
Однако не так-то легко свернуть канарейке шею! Это не Деникин, не Колчак, даже не Антанта. Ибо канарейка – «внутрь нас есть»…
Еще в начале революции прозорливый ум Ленина выразил эту истину в нашумевшем афоризме, что «в каждом мелком хозяйчике сидит по Корнилову»…
«Буржуазная психология» – это ныне официальный псевдоним жизни, вступающей в свои права. Как в свое время изнутри заползла она в палаты миродержавствующего Ватикана, так теперь просачивается она в буйные дерзания красного Кремля. «Мечта, войдя в действительность, преображает ее и преображается ею»…
Анализ современного положения России наглядно свидетельствует о неизбежности развития и углубления послекронштадского курса советской власти. Где ликвидируются коммунистические увлечения, там автоматически расцветает жизнь. Где они задерживаются, там безотрадная картина топтанья на месте, обильная пища для сатирических самобичеваний. «Государственная промышленность» трагически бессильна выдержать конкуренцию с воскресающей частной инициативой. «Тяжелая индустрия» – последняя цитадель коммунистической экономики – переживает, по общим отзывам, перманентный кризис. Она упорно не хочет «окупать себя», а государство не в состоянии содержать ее на свой счет. Бюрократизм, волокита, взяточничество – все это неразлучные спутники экономической химеры. И, лишь распростившись с нею, мыслимо их победить. Не иначе. Репрессии тут фатально безрезультатны.
Но, очевидно, так нужно, чтобы к сонму безвинных жертв, погибших за «спекуляцию» во славу «эсеровского потребительского коммунизма», прибавились еще толпы «взяточников», покаранных в честь «государственного капитализма». По Гегелю, это будет лишь новое подтверждение «лукавства разума», согласно коему «идея уплачивает дань наличного бытия не из себя, а из страстей индивидуумов»…
Сроки и масштабы истории часто кажутся современникам чересчур растянутыми. Но горе тому, кто, не поняв исторического темпа, хочет его изменить, не имея за собою ничего, кроме субъективных настроений и желаний. «Жирондисты погибли потому, что объявили вершину революции уже пройденной, Бабеф – потому, что считал ее еще не достигнутой» (Шпенглер). Нужно прислушиваться не к голосу чувства и личных стремлений, а к объективной логике событий. В ней всегда больше мудрости и смысла, нежели в самых возвышенных мечтах утопистов и самых страстных обличениях патентованных политических моралистов, на всех заграничных перекрестках ныне еще тянущих свою нудную канитель:
Окончательное констатирование «имманентного разума» русской революционной эпопеи – счастливый удел «будущего историка». Но уже и сейчас для хотящего видеть мало-помалу вырисовываются объективные ее контуры. Вдумываясь в них, невольно припоминаешь тот процесс «обмирщения» средневековой церкви, ссылкой на который начинается эта статья. Первоначальные импульсы революции, воплощаясь, явственно «переходят в собственную противоположность». И если нынешняя русская эпоха дождется своего Генриха Эукена, то не прочтут ли у него наши внуки приблизительно следующее:
«Чем более дух коммунистической революции овладевал Россией, тем более коммунизм должен был получать буржуазный характер. Идея отрицания собственности сама стала источником перераспределения богатств, и, следовательно, новой собственности. Чем упорнее революционный дух старался бежать от конкретных условий действительности, тем глубже ему приходилось погружаться в суету повседневной политики. Отрицание наличного социально-политического мира, с одной стороны, обусловливало равносильное его утверждение – с другой. Через посредство отрицания милитаризма коммунистическая власть обзавелась сильнейшей регулярной армией; отвергая в принципе патриотизм, она его практически воспитывала в борьбе с интервенцией и чужеземными вожделениями; своим отрицанием собственнических инстинктов она их побудила с интенсивностью, дотоле небывалой в общинной крестьянской России; антигосударственная идеология (ср. Ленин, «Государство и революция») помогла советам сделаться властью величайшего и могущественнейшего государства своего времени. В этом внутреннем разложении интернационально-коммунистической идеи заключалось трагическое противоречие Великой Русской Революции. Революционный дух большевизма стремился избавиться от влияний национальных и буржуазных, и это стремление делалось для него источником подчинения этим влияниям».
Неудержимо развивающийся процесс обмирщения коммунистического экстремизма есть истинно-действенная и глубоко-плодотворная самокритика русской революции. Она неизбежно приведет и уже приводит к подлинному русскому Ренессансу.
О НАШЕЙ ИДЕОЛОГИИ3030
«Русская Жизнь», выпуск четвертый, октябрь 1923.
[Закрыть]
1
Недавно в письме И.Г. Лежнева нам (группе «Русской Жизни») был предъявлен следующий упрек:
«…Вся группа в целом, живущая на берегах Великого океана, как-то не чувствует велико-океанской эпохи, в которую вступило человечество, интернациональной идеи нашего века, – идеи, которая по своей мощи и резонансу шире христианства, буддизма. Новая религия, под знаменем которой встает новый век, с новой государственностью, с новой культурой, – этого просмотреть нельзя, об этом каждодневно сигнализируют и Запад и Восток – каждый по-своему. С обязательной улыбкой заметить мимоходом, что эти заветы посланы вглубь истории, по доброму примеру французской революции, – значит ограничится красивой и светской отпиской»…
В этих строках затронута чрезвычайно существенная, серьезная проблема одновременно и «принципиального», и «тактического» характера. Необходимо отдать себе в ней вполне ясный отчет, тем более, что и в печати нам уже неоднократно приходилось слышать упреки в некоторой «старомодности» нашего национализма, неизбежной ограниченности нашего патриотического кругозора, в недостаточном чутье тех «катастрофических» перемен, которые вносит в мировую и русскую историю нынешний кризис. Тем острее потребность эти упреки и возражения основательно продумать, что их доводится нередко выслушивать и от близких нам тактически в данный момент общественно-политических течений, – например, от берлинских «наканунцев» («соскользнувших влево» сменовеховцев) и московско-питерских примиренцев (Лежнев, Тан, Адрианов). Само собою разумеется, что и коммунистические идеологии, со своей стороны, вполне присоединяются к подобным обвинениям по нашему адресу, формулируя их еще более выразительно:
«Проф. Устрялов, – пишет, например, проф. Покровский, – …оказывается со своим «национал-большевизмом» человеком отсталым, «человеком до 17 года», человеком, не понимающим, что государство охвачено тем же диалектическим процессом, как и все живущее, что государство, созданное революцией, и государство, опрокинутое революцией, разделены друг от друга бездной» (сборник «Интеллигенция и революция», с. 88).
Разберемся в этом обвинительном материале.
2
Прежде всего – в плане столетий, «в масштабе всемирной истории». Независимо от оценки нужд текущего дня, в отрыве от конкретных проблем современной политической жизни России.
В этом разрезе, конечно, нельзя игнорировать мощного интернационализаторского процесса, переживаемого человечеством. Это уже давно стало общим местом, – что международные связи с каждым десятилетием становятся все теснее, взаимозависимость государств – все неразрывнее. Недаром наука государственного права уже к концу прошлого века прочно принялась за пересмотр понятия «государственного суверенитета». Автоматически отцветает и ряд принципов традиционного международного права, вытекающих из старой, «бодэновской» концепции государства. Эволюция экономической действительности, естественно, не может не отражаться и на истории политических форм. Государственные границы перестают быть непроницаемыми. Признать эту истину, значит, по нынешним временам, сказать самый ординарный, азбучный трюизм. И воистину мы были бы не только «старомодными», но и просто невежественными людьми, если бы вздумали на этот трюизм ополчаться.
Столь же очевидно, что человечество вступает в «океанскую» эпоху своего существования. Весь земной шар становится ареной жизни и деятельности «единого человечества». Нет неоткрытых, и даже, пожалуй, и не используемых так или иначе территорий. «Цивилизация» перестала быть в каком-либо отношении провинциальной. Покоряются пространства, своеобразно побеждается и время, мобилизованы все материки, уже не только научившиеся понимать друг друга, но и органически связанные единством некоторых общих устремлений и интересов. «Мы начинаем мыслить океанами и материками» (Лежнев). Опять-таки, вовсе не нужно жить на берегах Великого океана, чтобы отчетливо сознавать и ощущать эту бесспорную истину.
Но из нее отнюдь еще не вытекает неизбежность какой-то «новой религии интернационализма». Тут уже совсем разные плоскости. Новый всемирно-исторический период принесет собою новую политику, новое государство, обновит правовую жизнь народов мира. Поскольку выдвинутся новые нации, – родятся свежие культурно-национальные ценности. Но считать, что буддизм и христианство могут быть заменены интернациональной идеей современной цивилизации – значит плохо уяснить себе и смысл мировых религий, и внутренние границы интернационализма, как идеи.
Интернационализаторский процесс развивается в категориях цивилизации по преимуществу. Он обусловлен всесторонним усложнением и усовершенствованием техники, он удовлетворяет практическим материальным потребностям современных народов. Социальные взрывы и массовые движения, которыми он сопровождается в настоящее время, ни в каком отношении не могут быть названы религиозными, не заключают в себе ничего по существу религиозного. «Социализм вообще плосок, доска», – преувеличенно резко выражал эту мысль В.В. Розанов («Апокалипсис нашего времени»). Только путем бесконечно поверхностных и внешних психологических аналогий, или откровенных «злоупотреблений термином», можно уподобить социализм и интернационализм религии. По содержанию между ними нет ничего общего, и если интернациональная идея не способна заменить собою религии, то и религия, со своей стороны, нисколько не препятствует успехам интернационализма и социализма. Следует поэтому признать, что «социалистическая» травля религии столь же беспочвенна и неправомерна, сколь поверхностно и тенденциозно становящееся ныне вульгарно-модным «религиозное» социалистоедство.
Если же обратить внимание на духовные возможности всечеловеческого объединения, то нельзя не прийти к выводу, что они вполне укладываются в рамки великих религий человечества. Только глубочайшим недоразумением можно объяснить утверждение, будто интернациональная идея нашего времени «по своей мощи и резонансу шире христианства, буддизма». Превзойти христианство широтой заданий, универсализмом единства и любви – задача заведомо неразрешимая. Поскольку в новом движении проявляются моменты высшей любви и действительной жертвенности, а не эгоизма и холодного практического расчета (в своей сфере вполне закономерного), оно исполняет общественные заветы евангельской этики. «Интернационализм» всецело умещается в эти заветы, для коих не было «эллина и иудея». Но в том-то и дело, что по «своей мощи и резонансу» религиозные заповеди всегда были и навсегда останутся несравненно шире, глубже, «органичнее» отвлеченно-этических императивов и тем более односторонне практических максим. Этицизм – сумерки религии, технический практицизм – сумерки этики.
Нельзя отрицать возможности возникновения в будущем каких-либо новых религиозных устремлений, новой «религиозной реставрации» (согласно позитивистскому термину проф. Виппера), причем косвенно, «в порядке генезиса», она может быть связна с великим историческим кризисом нашей эпохи. Тем более, что кризис этот бесспорно вскрыл наличность серьезного внутреннего неблагополучия в «историческом христианстве». Проблема «религиозного ренессанса», таким образом, в известных пределах вполне закономерна. Но когда, исходя отсюда, техника, как таковая, претендует стать «новой религией», то получается кричащая фальшь, обычно скоро разоблачаемая и философски, и исторически. Соответствующие массовые движения неизбежно тускнеют и вырождаются, лишенные подлинно творческого зерна. Великой культуры без помощи ценностей чистого духа им не создать. Аэропланами неба не завоюешь и физической сытостью духовного голода не удовлетворишь. Своеобразно повторится история Вавилонской башни…
Вот почему, ничуть не отрицая приближения «велико-океанской эпохи», не будем искажать ее подлинного смысла и тщетно искать его значения в том плане, коему она, по формальным своим признакам (интернационализм), индифферентна.
3
Однако остережемся в публицистической статье слишком растечься мыслью по древу философских рассуждений. В данный момент перед нами более конкретные и очередные проблемы. Гадая же о наступающем «новом периоде всемирной истории», мы вообще всегда рискуем слишком далеко уйти от величин более или менее определенных и затеряться в дебрях не только мысли, но и фантазии.
Отсюда, конечно, вовсе не следует, что размышлять на эти темы бесполезно. Нужно только всегда помнить ограниченность средств нашего познания в такого рода исследованиях и уметь критически относиться к собственным теориям. В частности, необходимо внести больше ясности в модные ныне интернационалистические конструкции, продумать самую сущность грядущего интернационализма. – «Отменяет» ли он национальные определения? Упраздняет ли он самое понятие нации?
Всматриваясь в общий стиль совершающегося процесса, вряд ли можно ответить на эти вопросы утвердительно. Превращение мира в одно хозяйственное целое еще далеко не убивает ни национальных культур, ни национальных особенностей. Интернационал, по самому смыслу этого термина, есть не уничтожение наций, а только установление постоянной и положительной связи между ними. В пределах исторического предвидения (и то достаточно еще отдаленного и туманного) рисуются «соединенные штаты мира», а не «единый человеческий народ», лишенный расовых и национальных перегородок. Этнографические и культурные типы сохранят свое индивидуальное бытие. Монголы не утратят не только своих «раскосых и жадных очей», но и специфических черт своего расового характера. Тоже и арийцы в целом, тоже, в частности, отдельные нации. Останутся еще надолго – покуда живут соответствующие народы – «и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». В расе, а частью и в цивилизации, есть нечто изначальное, духовно-органическое. Сгладятся разве лишь межгосударственные конфликты нынешнего стиля, в лучшем случае разрешится нерешенная еще мировой историей проблема бурных противоречий между «самоопределениями» различных национально-государственных организмов, сталкивающихся в процессе своего роста и самоутверждения3131
Эту сложную проблему я в свое время старался правильно осветить в статьях «Национальная проблема у первых славянофилов», «Русская Мысль», 1916, кн. 10, и «К вопросу о сущности национализма», моск. журнал «Проблемы Великой России», 1916.
[Закрыть]. Но, во всяком случае, интернационализм не есть принципиальная нивелировка, а поскольку он хочет ею быть, он упирается в неотразимое сопротивление жизни. Подобно тому, как истинная гармония «не есть мирный унисон, а плодотворная, чреватая творчеством, по временам и жестокая борьба» (К.Леонтьев), – так и жизнь человечества не может быть сведена к узкому единству отвлеченного космополитизма, ибо представляет собою своего рода радугу расовых особенностей и национальных культур. Пусть эта радуга в процессе всемирной истории перманентно тяготеет к «белому лучу» всечеловеческой идеи, но никогда нельзя забывать, что белый луч есть, в свою очередь, результат сочетания красок, творческий синтез цветов. Воистину, – «на противоположном напряжении основана гармония мира, подобно гармонии лука и лиры» (знаменитый фрагмент Гераклита Темного)…
«Общечеловеческий, планетарный патриотизм» не исключает расовых корней и национальных ликов. Недаром же сами деятели интернационализма глубоко национальны в лице лучших своих представителей: Ленин – столь же подлинно русский, сколь Бебель и Каутский – немцы, Жорес – француз, а, скажем, Макдональд или Гендерсон – англичане.
Таким образом, признание неизбежности и желательности существенных изменений в сфере взаимоотношений между государствами и нациями отнюдь не может парализовать работы по уяснению «ликов» отдельных национальных культур и тем более стремления к собственному национальному самосознанию. В доме Отца обителей много, и каждый народ призван заботиться прежде всего о своей обители. Украшая ее, он совершенствует весь «дом Отца».
Не должно отрекаться от общечеловеческих начал и ценностей, отдаваясь служению своей стране. Но, вместе с тем, общечеловеческие начала не исключают, а, напротив, предполагают национальное служение. Вопреки кошмарной фантазии нашего Печерина, «денница всемирного пробужденья никогда не воссияет, если ее пришествия будут добиваться путем «сокрушения отчизны»3232
См. прим. 77.
[Закрыть]. На этом пути живут лишь беды, поражения и разочарования.
Между интернационализмом и нацией логически нет непримиримого противоречия, и Лежнев совсем напрасно приписывает нам игнорирование этой святой истины (см. его письмо ко мне).
Плох интернационалист, убивающий «энтелехию» собственной нации, но плох и националист, замыкающийся в китайскую стену самодовольной ограниченности и отнимающий у национальной идеи общечеловеческое значение. Интернационал есть категория техническая по преимуществу. Нация есть по преимуществу категория духа, «культуры». Интернационал – алгебраическая формула, нация – ее реальное содержание, постигаемое раскрытием конкретного смысла алгебраических знаков.
4
«Познай самого себя!» – Этот старый сократовский императив должен быть обращен не только к отдельным людям, но и к нациям. Национальное самосознание – высший расцвет национального бытия. При этом необходимо уяснить себе, что самосознание означает одновременно как проникновение в собственную «субстанцию», постижение своей «идеи», так вместе с тем и отчетливое представление о степени собственной развитости, о границах своих конкретных возможностей в данных условиях. О внутренней зрелости своей к осуществлению «миссии»…
Конечно, большому кораблю большое и плавание. Но и у больших кораблей должны быть умные капитаны. А в мелких местах – и опытные лоцманы.
