Текст книги "Первые залпы войны"

Автор книги: Николай Аввакумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Николай Васильевич Аввакумов
Первые залпы войны

Накануне

Шел июнь 1941 года. Наш 41-й мотострелковый полк 84-й дивизии 11-й армии в то время находился в лагере. Располагались мы на берегу небольшой речушки, притока реки Вилии. Палатки полковой школы, в которой я числился курсантом, были разбиты рядом с расположением рот второго батальона. Это не случайно. Как объявили нам еще до выезда в лагерь, во время полковых учений и в случае боя школа должна действовать со вторым батальоном на правах самостоятельного подразделения.

Но главная задача школы состояла в подготовке младших командиров. Поэтому программа боевой подготовки была обширней, чем в других подразделениях, а требования к курсантам значительно выше, чем к бойцам батальонов. В курсанты нас зачислили после двух месяцев службы в обычных ротах. В школу отбирали рослых, физически развитых ребят с образованием 6–7 классов и выше, которые за короткий срок службы сумели себя показать положительно. Для тех лет 6–7 классов средней школы считалось высоким образовательным уровнем. Были бойцы, которые с трудом писали и читали. Нам, «образованным», приходилось по их просьбе «сочинять» письма к их родным и любимым.

Помощники командиров взводов и командиры отделений школы в основном подобрались из тех, кто успел понюхать пороху в финскую кампанию, из сверхсрочников. У нас помощником командира взвода был старший сержант Бродов. Он по гражданской специальности учитель. Наверное, это и помогало ему четко, доходчиво вести занятия, находить подход к каждому, хотя все мы были разными. Авторитет Бродова был настолько непререкаем, что никто не мог ему лгать, а в случае душевных невзгод обращались не к кому-нибудь, а к старшему сержанту за советом. Он строго требовал с подчиненных, ко всем относился одинаково и при этом никого не унижал и никому не позволял смеяться над товарищами.

Командир взвода лейтенант Рожков все строевые занятия и занятия по изучению матчасти оружия поручал вести Бродову. И мы понимали почему. Лейтенант, как мы узнали, был сыном какого-то крупного военного и готовился поступать в военную академию. К тому же он прекрасно понимал, что в знаниях и умении вести занятия он не мог равняться со старшим сержантом.

Бродов был высок, широкоплеч, спортивного сложения, всегда сохранял идеальную военную выправку. Глубокий шрам на правой щеке от пули белофинского снайпера не уродовал лица, а придавал ему суровый и благородный вид. Мы с восхищением смотрели на своего командира, когда он показывал приемы штыкового боя. Казалось, нет человека, который бы смог одолеть Бродова в штыковом бою. В его руках трехлинейка мелькала словно игрушка. В строевой подготовке ему тоже не было равных. Особенно поражали нас четкость и отточенность движений, когда Бродов брал винтовку «на руку!» и шагал строевым шагом. Поднимая ногу с оттянутым носком на высоту 45 сантиметров, не сгибая колена, как требовалось тогда по строевому уставу, он четко чеканил шаг. При виде этого мы представляли, как шагали наши бойцы по Красной площади на праздничных парадах. Бродов для нас тогда был как бы сошедшим с кинокадров тех лет.

При изучении матчасти оружия старший сержант ловко разбирал и собирал винтовку, автомат и пулемет.

Его движения были доведены до автоматизма. После каждой операции Бродов делал секундную паузу, чтобы курсанты могли лучше запомнить их.

Однажды он продемонстрировал сборку и разборку винтовки с завязанными глазами. Мы засекли время и попытались повторить его скорость, не завязывая глаза. Но, увы, никому не удалось даже приблизиться ко времени, за которое наш командир собирает и разбирает оружие. Бродов разъяснил, что в этом нет ничего особенного. Надо при разборке каждую деталь класть в определенном порядке, а остальное зависит от тренировки и старания.

Дни в лагере проходили в напряженной боевой подготовке. Кроме винтовки Мосина (трехлинейки) мы изучали автомат ППД и самозарядную винтовку Симонова. Новое оружие, которое мы впервые увидели в киножурнале, показывающем парад в Москве, не пользовалось большой популярностью у старых военных. Те, кто побывал на финской, жаловались на ППД. Особенно они были недовольны пружиной диска, сделанной из тонкой проволоки. Она оказалась слабой и часто ломалась в местах, пораженных ржавчиной, отчего случалось много отказов. Капризной была и самозарядная винтовка. Ее в основном использовали как снайперскую.

Бродов отлично знал это оружие. Однажды даже показал, как можно стрелять очередями из самозарядной винтовки, защемив спичкой шептало. Но он не рекомендовал пользоваться этим способом, так как в диске винтовки всего 10 патронов и к тому же это может вызвать разные задержки.

В лагере постоянно практиковались броски по тревоге. В первое время многие курсанты не выдерживали темпов, которые задавал командир полковой школы майор Сидоренко. Мы знали, что он кадровый военный, долгое время служил в инженерных войсках. Награжден медалью «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии». Сидоренко был лет сорока, небольшого роста, с брюшком, добрейшим выражением лица. Он внешне походил больше на интенданта, чем на строевого командира. Но в пеших бросках ходил, как выражались курсанты, словно лось. Длинноногий и худой лейтенант Рожков едва поспевал за ним. А Сидоренко через каждую пару километров пути останавливался и подгонял отставших.

– Подтянитесь, подтянитесь! Не отставать, не отставать! – звонким голосом торопил он курсантов. Затем догонял голову колонны и снова взвинчивал темпы. Броски обычно заканчивались занятием обороны или исходного рубежа для наступления. Вот тут-то Сидоренко выжимал из нас семь потов. Он давал команду на занятие рубежа и окапывание, а сам засекал время. Доставалось тем, кто неправильно выбирал место для окопа или хотел «схалтурить», то есть сделать окоп мельче или уже. Командир учебной роты на глаз определял размеры окопа, но всегда имел при себе рулетку. Она служила ему для того, чтобы доказать курсанту, что тот ошибся. Когда кто-то пытался оправдаться, что у него нет такой рулетки, майор говорил, что у бойца всегда при себе имеется много средств, чтобы с наименьшим допуском определить размеры.

– Надо знать длину малой саперной лопаты, длину патрона, штыка, следа своей обуви. Тогда можно и без рулетки все разметить. Находчивость, солдатская находчивость нужна, – говорил майор.

Больше всех доставалось тем, кто неправильно выбирал себе рубеж. Помню, однажды я делал окоп в полный рост. Сидоренко несколько раз молча проходил мимо и ничего не говорил. Я постарался на совесть. Окоп делал с любовью, по всем правилам, промеряя его размеры. Когда я все закончил и обложил бруствер дерном, майор снова оказался рядом и спросил меня:

– Курсант Аввакумов, сколько вы намерены продержаться в этом окопе?

– Буду держать оборону, пока не кончатся боеприпасы, а затем отбиваться штыком.

– Не придется вам штыком отбиваться. Противник вас уничтожит в первые минуты боя. Он показал на лощинку, которая проходила в 20 метрах от окопа.

– Вот по этой лощинке противник подползет незамеченным и уничтожит тебя гранатой, – пояснил майор. Он подробно разобрал невыгодное расположение моего окопа, указал на то, что сектор обстрела из него очень узкий и связь с товарищами по отделению тоже не идеальная. И тут же приказал мне определить подходящее место для окопа и выкопать заново. Поработать мне пришлось изрядно. Но урок, полученный от Сидоренко, запомнился основательно.

– Тяжело в ученье – легко в бою, – постоянно напоминал нам Сидоренко, за что мы прозвали его Суворовым. А за его внешний вид называли еще Колобком. Но все мы уважали своего командира. Он был простой, отзывчивый, внимательный к подчиненным.

Один курсант получил письмо, где сообщалось о том, что у него заболел отец, а дом, где живет семья, требовал серьезного ремонта. Парень ходил сам не свой, ни с кем не делился горем. Это заметил майор, в беседе сумел вызвать курсанта на откровенность. Парень показал письмо. Майор попросил курсанта написать рапорт об отпуске. Хотя отпуск не был положен, Сидоренко сумел убедить командира полка отпустить курсанта домой на 15 дней. Этого времени хватило, чтобы подремонтировать дом.

Любил майор песни и сам неплохо пел. Запевал для взвода, подбирал лично и прослушивал их. У каждого взвода была своя коронная песня и своя у роты. На вечерней прогулке мы всегда пели:

 
Наша школа, школа командиров,
Младший комсостав полка…
 

Трое «свистунов» сопровождали припев лихим присвистом. Командир полка не раз объявлял роте благодарность за хорошую песню. Когда усталые подразделения возвращались с полковых учений, командир полка на своей «эмке» подъезжал к нашей роте и, обращаясь к Сидоренко, говорил:

– Взбодри, майор, бойцов. Пусть твои молодцы хорошую строевую оторвут.

А Сидоренко словно ждал этого. Вместе с запевалой сержантом Федоровым он начинал:

– Распрягайте, хлопцы, коней, – или другую лихую песню.

Будет – не будет

Еще до выезда в лагерь, находясь в военном городке, мы много слышали о том, что вот-вот начнется война. Жены многих командиров уезжали в глубь страны к родственникам. Чаще и чаще стали говорить о нарушениях границы и других провокациях со стороны фашистской Германии. Хотя политработники и командиры убеждали нас в обратном, но чувствовалось, что они думали так же, как и мы. Смутная тревога и нехорошие предчувствия не покидали нас. А тут еще сержант Федоров, который не мог не петь, в последнее время чаще затягивал грустные песни. Но это не мешало ему мечтать. Он так красочно расписывал нам, как скоро вернется домой, встретится с отцом, матерью, с любимой девушкой и как заживут они после свадьбы. Мы слушали и завидовали ему. Старший сержант Бродов стал часто поговаривать, что устал от службы и скучает по своему учительскому делу.

– Нынче мои ребята уже десятый заканчивать будут. Выросли, возмужали, наверное, не узнаю, – мечтательно, с глубокой грустью говорил он.

Однажды, уже в лагере, во время самоподготовки сержант Федоров взял баян и вместо любимой «Катюши» затянул песню из кинофильма «Большая жизнь» о том, как молодого коногона несут с разбитой головой. Пел с каким-то душевным надрывом, проникновенно, вышибая слезу. Майор Сидоренко, который в лагере почти неотлучно находился в роте, подошел сзади к Федорову, положил руку на плечо и сказал:

– Хватит, дружок, больше не могу. Заводи веселую. – На глаза командира навертывались слезы. Увидев это, Федоров тут же рванул мехи и начал: «Ты сказала, в понедельник»…

Песню подхватили все. Спели лихо. Но что-то грустное, необъяснимое осталось от этой картины на душе у меня и, думаю, у других. Тут пришел дежурный, принес почту и, как водится, заставил плясать счастливчиков, которым принес весточки от родных, любимых и знакомых. Получил письмо и я. Написал его брат Иван. Вот оно: «Здравствуй, Коля! Пламенный привет тебе от всей семьи! Живем мы не хуже, чем при тебе. Я заканчиваю седьмой класс. Экзамены сдам. В этом твердо уверен. Пока не решил, что буду делать дальше. Если у родителей будет здоровье, то, может, пойду в восьмой, а нет, то в ремесленное училище, или пойду работать. У бати здоровье-то неважное, пора бы на пенсию, а он все хорохорится, говорит, что до института меня доведет, инженером с высшим образованием сделает. Конечно, учиться – дело неплохое, но и совесть надо иметь. У старика жизнь была нелегкая, сам знаешь. А мы, если надо, можем учиться и заочно. Все думаю: кем быть? Эх, если бы в шоферы попасть удалось, пошел бы, не задумываясь.

У нас часто поговаривают, что может начаться война. Правда это? Батя рассказал, что у них с конного двора стройки забрали лучших лошадей. Говорят, для армии. Со снабжением тоже похудшало. Масло сливочное стали продавать с перебоями. Дают в одни руки по 200 граммов. А так все как будто есть.

С кем же может быть война? С японцами? Неужели Халхин-Гол не пошел впрок? Снова с финнами? Не похоже. Часто поговаривают, что будто бы Германия копит силы на нас. Ты служишь там, около самой границы. Тебе, наверное, лучше знать, что к чему. Нынче картошки мы насадили много. Кроме своего огорода, разделали целину под высоковольтной и засадили там три сотки. Батя сказал, что на всякий случай это нам не повредит, а когда война, всегда голодно. Приедешь в отпуск, наговоримся досыта. А пока до свидания. Жду ответа, как соловей лета. Твой брат Иван».

Письмо, на которое я надеялся, что оно разгонит плохое настроение, наоборот, утвердило во мне мысль, что война все же будет, если уж об этом говорят даже на Урале.

В последнее время нас чаще и чаще призывали проявлять бдительность, читали лекции о том, что мы должны быть в постоянной боевой готовности. Но ответа сомневающимся в том, будет или не будет война, нам никто не давал. Даже старший сержант Бродов, который хорошо разбирался в международной обстановке и отвечал на любые вопросы, уклонялся от ответа на этот. А однажды, когда его спросили в очередной раз, он сказал, что на эту тему прочитает лекцию старший политрук Смирнов. Такая «лекция» вскоре состоялась. Старший политрук Смирнов раскрыл газету за 14 июня и прочитал нам Заявление ТАСС. В нем опровергались слухи о неизбежности войны между СССР и Германией.

– Большего я вам сообщить не могу, а сейчас спешу в штаб, – уклонился от вопросов Смирнов. По поведению старшего политрука было видно, что он не сомневается в том, что опровергается в Заявлении, но высказать, что думает, не желает.

18 июня были прерваны занятия и объявлена тревога. Старшина Яновский скомандовал: «Рота, в ружье!» Командиры взводов доложили майору Сидоренко о наличии бойцов в строю. А затем перед ротой была поставлена задача. Полковая школа должна марш-броском совершить переход в расположение военного городка. Палатки в лагере не снимать. При себе иметь только крайне необходимое.

Переход совершили за два часа с небольшим. В городке вся техника была приведена в боевую готовность. Нам приказали сжечь все конспекты и наставления. Выдали боеприпасы. После обеда все подразделения полка построились около автомашин, на которых предстояло ехать. Нам объявили, что на днях начнутся армейские учения с боевыми стрельбами и мы должны выехать в поле для подготовки. К вечеру полк выехал и часа через два-три остановился в сосновом лесу, опушкой выходившему к хлебным полям. Сразу же нам приказали рыть траншеи для укрытия от авиации.

Начались жаркие дни учебы. Постоянные пешие марш-броски, окапывание. Все, что раньше проходили теоретически, сейчас отрабатывалось на практике. Занимались по 10–12 часов в сутки. Наши командиры почти неотлучно находились в подразделениях и спали с нами по-походному, на земле, подостлав под себя нижние ветки деревьев. Верхние ветки, которые помягче нижних, нам рубить не разрешалось, их сохраняли в целях маскировки. Кроме обычных постов вокруг места, где расположился полк, велось постоянное патрулирование. Прошел слух, что группа диверсантов, переодетых в красноармейскую форму, нарушила телефонную связь соседнего с Вильнюсом района, повалив несколько столбов. Нам не разрешалось выходить за опушку леса.

В ночь с 21 на 22 июня в нашей роте была проведена игра «Ночной поиск». К рассвету мы все, промокшие насквозь, возвращались с учений. Все были веселые, впечатлений много, тем для споров, обсуждений предостаточно. Костры нам разжигать запретили, но, чтобы быстрее согреться, разрешили отдыхать на открытом месте на юго-восточном склоне холмика, за опушкой. Старшина объявил, что в связи с ночными занятиями роту поднимут на два часа позже, а воскресенье 22 июня объявляется рабочим днем.

Мы еще не успели заснуть, как со стороны Каунаса донеслись приглушенные взрывы, слившиеся в единый гул.

– Ну вот и начались армейские учения с боевыми стрельбами, прислушиваясь к взрывам, прокомментировал сержант Федоров. Но уставших ребят больше интересовал сон, и поэтому не все обратили внимание на взрывы.

Утро 22 июня началось для нас с политинформации. Старший сержант Бродов пересказывал материалы из центральных газет о наиболее важных событиях жизни страны. В это время над лесом почти на бреющем полете пролетело несколько самолетов. Поскольку деревья скрывали от нас небо, мы не увидели, что это были за самолеты. Закончив политинформацию, Бродов объявил перерыв на 10 минут. Но он затянулся почти на полчаса, так как следующие по объявленному расписанию занятия должен проводить майор Сидоренко, но его где-то не было.

Мы из леса вышли на опушку, чтобы спастись от духоты. Здесь хоть и припекало солнце, зато ветерок приносил прохладу, а воздух был суше и свежее. Вдруг, уже с той стороны, куда улетели самолеты, послышался гул моторов. Мы увидели, как низко над землей летит наш истребитель. Из крыльев и кабины выскакивали язычки огня, и за хвостом тянулся черный шлейф. Его преследовали два самолета с крестами на крыльях. Через несколько секунд самолеты скрылись за лесом, а затем раздался взрыв. Мы поняли, чем все это кончилось. А со стороны Каунаса продолжали то усиливаться, то ослабевать взрывы.

Мы окружили Бродова и засыпали его вопросами. Он ответил, что это похоже на войну, но точно мы узнаем скоро. Всех командиров подразделений вызвал к себе командир полка. И мы курили, и каждый высказывал свои догадки. Одни говорили, что это, видимо, провокация. Другие, что самый настоящий военный конфликт, который может закончиться и войной. Но большинство считало, что началось то, чего так опасались, – война.

Разговоры прервал лейтенант Рожков. Он прибежал взволнованный. Таким мы его еще не видели. Построил взвод и скомандовал: «За мной бегом – марш!» Мы выбежали на поляну, где уже выстроилась часть подразделений полка.

Когда собрались все, начался митинг. Открыл его старший политрук Неустроев. Он сказал, что гитлеровская Германия вероломно напала на Советский Союз. Сейчас идут ожесточенные бои на всей протяженности границы от Балтийского до Черного морей. Врагу удалось на ряде направлений перейти границу и вклиниться на нашу территорию. Нашей дивизии предстоит встретить врага и дать ему достойный отпор. Он сказал, что только что выступил товарищ Молотов. Старший политрук заключил выступление его словами: «Наше дело-правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Выступавшие на митинге гневно клеймили врага, давали клятву уничтожить его. Было объявлено, что наш особый Прибалтийский военный округ переименован в Прибалтийский фронт.

К вечеру полк снялся с этого места и двинулся дальше, в сторону Каунаса. Ехали медленно, петляли. С наступлением темноты темпы продвижения полка замедлялись. Шоферы, не умевшие водить машины в темноте, часто въезжали в кюветы, сталкивались машины. Поэтому приходилось много останавливаться и подолгу – стоять. Наконец полк прибыл в назначенное место. Здесь уже стояли вкопанные в землю около дороги противотанковые пушки. Было видно, что артиллеристы приехали задолго до нас и успели приготовиться к бою.

Заняв оборону, мы получили приказ окопаться. Большинство из нас волновало то, что полученных в городке боеприпасов не хватит для хорошего боя. Командиры подразделений успокоили, что к утру полк будет полностью обеспечен всем необходимым. Майор Сидоренко прочитал приказ о присвоении званий сержантов выпускникам школы и сказал, что завтра часть выпускников будет направлена в другие подразделения на должности командиров отделений и помощников командиров взводов. Оставшиеся выпускники в школе будут в качестве отдельной роты воевать в составе второго батальона и одновременно выполнять роль резерва для пополнения младшими командирами других подразделений. Старшина раздал нам знаки отличия – металлические треугольники, покрытые красной эмалью. Мне приказом по полку было присвоено звание сержанта. Обычно выпуск из полковой школы раньше, как рассказывали наши командиры, проходил торжественно, как праздник. У нас он прошел как бы между делом. Это был первый выпуск полковой школы во время войны. Выпуск сержантов, которым придется принять первые удары врага.

Что мы представляли тогда из себя как воины? Мы были уверены, что наша армия непобедима. Успехи в создании индустриальных гигантов первых пятилеток, челюскинская эпопея, героические перелеты Чкалова и других летчиков, стахановское движение воспитывали в нас уверенность в том, что нам все по плечу, для нас нет преград. Вся политическая работа того времени порождала в нас жажду подвига. Я хорошо помню встречи с участниками боев на Хасане и Халхин-Голе, которые проводились в школе. Мы с интересом смотрели фильмы «Истребители», «Суворов», «Щорс», «На границе» и другие, воспевающие боевые подвиги, воспитывающие патриотизм и веру в непобедимость.

В школах того времени и среди рабочей молодежи была развита тяга к спорту, работе в оборонных кружках. Мы с гордостью носили значки ГТО (готов к труду и обороне), «Ворошиловский стрелок», ПВХО (противовоздушная химическая оборона). Девушки сдавали на значки ГСО (готов к санитарной обороне). Во всех школах действовали оборонные и спортивные кружки.

Конечно, тогда не было таких стадионов, как сейчас, кортов, плавательных бассейнов. Но массовый спорт был в большом почете. Помню, мы сами сооружали спортивные площадки, футбольные поля. Собирали металлолом и другое вторсырье, чтобы приобрести камеру для футбольного мяча. В те времена это было большим дефицитом.

Любой призыв тогда был сигналом к действию. Так, после призыва «Молодежь, на самолеты!» у нас почти весь класс пошел в аэроклуб Осоавиахима, но только нескольким счастливчикам удалось записаться, и то в парашютный кружок.

Патриотизм, стремление к подвигу поощрялись и в песнях, и в литературе, и в массовых мероприятиях. В середине 30-х годов наш земляк из Кушвы пограничник Баранов был захвачен японцами. Он отбивался от врагов до последнего. Только израненного, потерявшего сознание, его удалось перетащить через границу. Японцы зверски издевались над героем и замучили его до смерти. Во всех областных и местных газетах был описан подвиг Баранова. О нем рассказывали на школьных линейках. Вскоре появилась песня о подвиге героя-пограничника.

А какие песни тогда звучали! Взять хотя бы популярнейшую «Катюшу», «Каховку», «Я на подвиг тебя провожала». Патриотизм, любовь к Родине и призыв к действию – вот что было главной их темой.

Правда, надо сказать и о другой стороне многих песен, особенно на военные темы. Они в большинстве отражали вчерашний день. В них восхвалялась старая военная техника, старый подход к вопросам войны. Например, «Тачанка», «Винтовка», которой помогают острой саблей. Чуть ли не самой грозной силой считалась кавалерия. К сожалению, на армию мы часто смотрели с позиций времен гражданской войны.

Словом, перед вступлением в Великую Отечественную мы приобрели очень много хорошего, что нам помогло выстоять, и в то же время у нас было много ложных, порой наивных представлений о будущей войне. Так, например, мы считали, что все наше оружие лучше, чем у врага, что солдаты из рабочих и крестьян не будут стрелять в воинов Страны Советов, что война будет такой, какой мы ее видели в кинофильме «Если завтра война». За иллюзии, заблуждения и ошибки нам пришлось платить дорогой ценой, переучиваться на ходу, менять многие представления и убеждения. Вот какими были мы, солдаты, встретившие войну. Да, были среди нас и трусы, и предатели, но это единицы. В целом на защиту страны встал народ, горячо любящий Родину, до конца преданный ей, закаленный в преодолении трудностей, каких немало легло на наши плечи, уверенный в правоте своего дела и в победе. Это все мы старший сержант Бродов, сержант Федоров, майор Сидоренко и другие, то есть миллионы советских людей. Не случайно в газете, выходившей в фашистской Германии, «Фелькишер беобахтер» появилась статья, в которой говорилось: «Русский солдат превосходит нашего противника на Западе своим презрением к смерти. Выдержка и фанатизм заставляют его держаться до тех пор, пока он не убит в окопе или не падает мертвым в рукопашной схватке». (Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. – М., 1985. – Т. 2. – С. 141.)