Текст книги "Существует ли русская нация и почему Россия отстала от Европы"
Автор книги: Николай Усков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
В конечном итоге казачество сформировало имперский limes – границу России по всему южному степному коридору, от Запорожья до Амура. Правда, limes этот был постоянной головной болью правительства. Интеграция казачества в государство шла крайне медленно и вызывала довольно ожесточенное сопротивление вольных людей. По меньшей мере три крупных бунта были не столько крестьянскими, как заклинала марксистская наука, сколько казачьими – восстания Разина, Булавина и Пугачева. После последнего даже мятежную реку Яик переименовали в Урал. Во второй половине XVIII века казаки наконец были подчинены империи в качестве особого сословия, весьма привилегированного. В 1811 году Александр I запретил запись в казаки. Отныне казаком можно было только родиться. К концу империи в России существовало 11 казачьих войск, которые могли выставить до 200 тысяч человек. Казаки по своей многочисленности – их накануне революции насчитывалось 4,4 миллиона – вполне могли претендовать на статус особого этноса, которым, конечно, не являлись. Впрочем, Гитлер предполагал создать государство «Казакия», ошибочно полагая, что казаки являются потомками остготов Причерноморья.
Редкость, рассредоточенность населения, огромные просторы для «гуляния» не способствовали формированию горизонтальных гражданских связей. «Чувство локтя», земская солидарность, умение находить компромисс, гармонизировать противоположные точки зрения в общих интересах, столь важные для генезиса европейской идентичности, которая рождалась в густонаселенном мире Европы, в России выражены слабо.
Русский сам по себе был лучше русского народа в целом, который вообще как общность людей сформировался только благодаря насилию государства. Соответственно, в те редкие моменты нашей истории, когда народ ненадолго осознавал себя самостоятельным, отдельным от государства вершителем собственной судьбы, он отрицал всякую государственную атрибутику как навязанную сверху. Так произошло с имперским флагом и даже торговым триколором в 1917 году, которые стихийно были вытеснены красным знаменем, судя по всему, поначалу не связанным только с большевиками и прочими социалистами. Впервые красный флаг появился во время крестьянского восстания в селе Кандиевка Пензенской губернии в 1861 году, вождь которого, крестьянин Леонтий Егорцев, выдавал себя за великого князя Константина Павловича, а потому едва ли может быть заподозрен в связях с Герценом. Как бы там ни было, красное знамя в 1991 году ждала та же участь. Теперь уже оно воспринималось в качестве символа государственного угнетения. Но очень скоро вернувшийся в 1991 году триколор сам перестал ассоциироваться с народом, обрушившим Советский Союз, и превратился буквально в государственный флаг. Поэтому на Болотной и Сахарова триколоров не было, вместо них присутствовали ветхие символы всех существоваших в России идеологий и хипстеровский креатив. Какой контраст с украинским Майданом, который являлся именно национальным, «жовто-блакитным», протестом не против государства как такового, а против отдельных его представителей, протестом нации против «тирана»?! 
Б. Кустодиев. Большевик. 1920 гЖаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же
К вопросу о природе русского государства и причинах его отчуждения от народа я вернусь позже, сосредоточившись пока что на других, прежде всего социальных последствиях низкой плотности населения при громадности доставшихся России пространств. Власть рано осознала, что именно это является самой большой проблемой страны, и начала действовать как умела, то есть насильственно ограничивать мобильность населения. Первыми жертвами этой политики стали вовсе не крестьяне, а аристократия.
В Киевской Руси княжеские дружинники, из которых в конечном итоге сформируется русское боярство – сословие господ, бар (это упрощенная форма слова «боярин»), считали себя слугами не какого-то конкретного князя, но всего рода Рюриковичей, владевшего Русской землей, и легко переходили от одного князя к другому. Дело в том, что отношения князя с дружинниками были договорными, а потому переход в другую землю не рассматривался в качестве измены. Со смерти Ярослава в 1054 году до 1228 года в летописях насчитывается до 150 имен дружинников. Не более шести из этого списка по смерти князя-отца остались на службе у его сына. Судя по всему, Киевская Русь не располагала иными способами мотивации своих дружинников, кроме перераспределения в их пользу части дани, собираемой с покорного населения, и прибылей, полученных от участия в торговле из варяг в греки. Так обычным боярским окладом в XII веке считались 200 гривен кун (около 50 фунтов серебра). Денежное и натуральное довольствие мешало формированию прочных связей дружины с местом ее службы, да и князья, которые скакали с одного стола на другой в силу довольно экзотического способа наследования, в этом были совсем не заинтересованы.
Сокращение притока денег в Киевскую Русь начиная с середины XII века должно было изменить эти порядки. Нам точно не известно, как именно формировалось боярское землевладение, но очевидно, что русская знать постепенно, особенно после середины XII века, как считал, например, академик Черепнин, становится оседлой, более укорененной в тех или иных областях страны, получая земли и работников, просто потому что иных способов заинтересовать их в службе у князей уже не было.
Везде в Средние века власть – это не столько земля, сколько люди. Западноевропейские источники долгое время исчисляют мощь того или иного государя количеством его вассалов. Нечто подобное можно сказать и о Руси после монгольского нашествия. Московское княжество уже с конца XIII века становится центром притяжения боярских фамилий, которые сначала просто ищут покойного места, а с превращением Даниловичей в наместников золотоордынского хана почитают здешнюю службу особенно выгодной: перечень старейших московских семей, по меткому выражению Ключевского, «производит впечатление каталога русского этнографического музея». Здесь выходцы из Чернигова, Киева, Волыни, с немецкого запада (как, вероятно, Романовы), из Твери, Литвы, Крыма, Золотой Орды, даже из финнов. Четыре десятка фамилий в XV веке и уже 200 – к концу XVI века. По мере своего усиления московский князь превращался в мощнейший магнит, высасывающий из прочих земель служивую знать, в том числе бывших удельных и великих князей – русских Рюриковичей и литовских Гедиминовичей, которые составляли верхушку российской аристократии вплоть до 1917 года. Впрочем, переход на московскую службу не означал потери «отечества» – наследственных владений боярина, лежавших в других землях, или прерогатив княжеской власти на собственной территории. Случалось, что и московский боярин мог какое-то время послужить другому сюзерену.
Уйти к сильному князю являлось абсолютной нормой, но московские государи, достигнув царского могущества, собрав отовсюду знать русской земли, отныне считают отходников и перебежчиков изменниками. Так Иван Грозный в 1564 году пишет князю Курбскому, бежавшему в Литву: «Из-за одного какого-то незначительного гневного слова погубил не только свою душу, но и души своих предков, ибо по Божьему изволению Бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда. А ты все это забыл, собачьей изменой нарушив крестное целование, присоединился к врагам христианства». И главное, что произносит Грозный и что с тех пор является наиболее универсальным выражением смысла русской государственности: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Так князь Курбский, Рюрикович, как и Грозный, вместе со всем своим классом высшей аристократии, низводится до положения холопов, рабов московского государя, которым и души их не принадлежат.
Впрочем, кроме Литвы русским боярам ни отъехать, ни бежать было уже некуда. К тому времени единственный уцелевший удельный князь Владимир Старицкий, двоюродный брат Ивана, обязался договорами не принимать ни князей, ни бояр, ни прочих людей, отъезжавших из Москвы. Так впервые в нашей истории на Россию, пусть и боярскую, опустился железный занавес, превратив иммиграцию в драматический разрыв с родиной, предательство. Соборное уложение 1649 года, официально вводившее «проезжие грамоты» – первые российские паспорта, предусматривало смертную казнь для тех, кто «ездил… самоволством для измены или для иного какова дурна», а если не для измены, то «ему за то учинити наказание, бити кнутом, чтобы на то смотря иным неповадно было таки делати». И здесь уже речь идет не только о знати, но обо всех людях.
Любопытно, что в Российской империи логика Грозного дожила до середины XIX века, когда в 1849 году император Николай I наложил арест на многомиллионное имущество своего политического оппонента и эмигранта Герцена. Александр Иванович назвал это «казацким коммунизмом» – я бы не отмахивался от этого определения, которое роднит и Грозного, и Николая I c большевиками и даже с Путиным. Неуважение к собственности в России – испокон веков есть и неуважение к личности. И наоборот. Известно, что «первой гильдии купец Николай Романов» в конечном итоге проиграл «императору» Ротшильду, который владел ценными бумагами Герцена. Впервые в русской истории царь был вынужден признать право своего подданного на нелояльность и уплатить причитающиеся по ценным бумагам деньги. В следующем году Герцен ответит решительным отказом вернуться в Россию – император, напуганный размахом революций в Европе, потребовал от всех подданных возвратиться домой. Герцен добивается швейцарской натурализации и пишет в «Былом и думах»: «Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой, ни даже английской… Не скверного барина на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы». И это пишет дальний родственник Романовых: отец Герцена, Иван Алексеевич Яковлев, происходил из того же рода, что первая жена Ивана Грозного и сам император Николай. Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй
Упомянутое выше Соборное уложение 1649 года завершает закрепощение русского крестьянства. 29 января была, наконец, закончена работа по его составлению и редактированию. А 30 января 1649 года в Лондоне был казнен король Карл I Стюарт, победила английская буржуазная революция. Таков разрыв между жизнью на Западе Европы и в России.
Советские историки изображали крепостное право проявлением феодальной общественно-экономической формации. Марксистская теория общественно-экономических формаций пыталась втиснуть бесконечно разнообразную историю человечества в прокрустово ложе исторического материализма, который, в частности, был призван оправдать захват власти большевиками и «научную закономерность» их диктатуры. Однако наше крепостное право – качественно иное явление, нежели любая форма феодальной зависимости крестьянства в Западной Европе, и объясняется прежде всего низкой плотностью населения при громадности российских пространств. Фактически речь идет о варианте рабовладения, по крайней мере в XVIII – первой половине XIX века. В 1790 году Радищев (эпиграф к его книге «Путешествие из Петербурга в Москву» я выбрал в качестве названия этой главы) обращался к помещикам с такими словами: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, – воздух. Да, один воздух. Отьемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно».
Никакое внеэкономическое принуждение, которое реализовывалось в Западной Европе главным образом через отчуждение прерогатив государственной власти в пользу феодалов, не имело таких масштабов и интенсивности. Может быть, поэтому в русском языке само слово «работа» происходит от слова «раб». Даже наши ближайшие братья, украинцы, используют другой термин – «праця», который в русском языке мелькнет лишь однажды в XV веке (по данным Академического словаря русского языка XI–XVII веков).
Проблема крепостного права в России толком не осмыслена, несмотря на бесконечный и довольно бесплодный спор сторонников «указного» и «безуказного» закрепощения крестьян. Одно изложение аргументов сторон, кажется, отнимает у любого исследователя силы от подлинного понимания проблемы. Безусловным благом стало, наконец, обнаружение профессором Корецким ссылок на указ царя Федора Ивановича о запрещении крестьянского выхода от помещика в 90-х гг. XVI века. Впрочем, и после того спор главным образом вяз в частностях. Взглянем на проблему иначе, чем принято в историографии.
В России с конца XVI века начинается прикрепление крестьян к земле. Вызвано оно было опасением, что свободное перемещение крестьян по всем громадным пространствам России подорвет военную мощь страны, поскольку тогдашнюю армию главным образом составляли помещики, получавшие земельные пожалования за несение своей службы «конно, хлебно, людно и оружно». Затем, с конца XVII века прикрепление постепенно переходит от земли к личности помещика, чтобы облегчить владельцам крупных хозяйств перераспределение трудовых ресурсов в рамках своих владений. После создания регулярной армии было важно не столько поддерживать военную мощь помещиков, сколько формировать ударную силу новой империи, оплачивая тысячами душ верность, инициативу и азарт всех этих «птенцов гнезда Петрова» и «Екатерининских орлов». Других ресурсов в распоряжении постоянно пустой казны просто не было. Укрепление государственной автономии от имперской аристократии, в том числе создание мощного бюрократического аппарата, позволили всерьез задуматься об отмене крепостного права, уже при Николае I. К тому же демографически Россия, как помним, более могла не опасаться оскудения своих центральных губерний. Впрочем, даже Александр II накануне оглашения Манифеста об освобождении крестьян приказывает привести столичные войска, в том числе артиллерию, в боевую готовность. Говорят, кое-кто во дворце даже держал запряженные экипажи на случай бегства царской семьи из Зимнего. Страх перед собственными подданными – самой блестящей знатью Петербурга – жил в сердцах Романовых даже еще до убийства Павла I.
После короткого промежутка воли в 1861–1930 годах происходит повторное закрепощение крестьянства в рамках колхозно-совхозного строя, более даже масштабное, чем в царской России. Тогда крепостное право еще не было распространено на Сибирь. В Советской России крепостное состояние становится тотальным. Не стоит забывать, что вплоть до 1974 года паспорта колхозникам не выдавались, а система прописки была создана уже в 1932 году и окончательно отменена только при Борисе Ельцине в 1993 году. Конечно, уходу из колхоза советская власть никогда не препятствовала, но она была заинтересована в притоке в города максимально ограбленного, исключительно нищего деклассированного населения, которое было бы готово жить в самых чудовищных условиях и на крошечные деньги. В 1940 году указом президиума Верховного Совета СССР рабочим было запрещено менять место работы, а опоздание наказывалось трудовыми работами сроком до шести месяцев с удержанием 25% зарплаты. Таким образом, крепостное право при Сталине было распространено и на рабочих. Параллельно, начиная с 1929 года, шло строительство экономики ГУЛАГа, в которой к моменту смерти Сталина работало 2 500 000 человек. Всего через сталинские лагеря прошли 15-18 миллионов человек. Рецидив рабовладения в XX веке, без сомнения, объяснялся несоответствием откровенно безумных задач, которые коммунистическая власть придумала для страны, с ее реальными возможностями. Неудивительно, что следствием такой политики в конечном итоге стал стремительный крах Советского Союза при крайнем истощении человеческих ресурсов.
Впрочем, незаселенность и депопуляция России толкает и путинское государство к воспроизводству элементов рабовладения путем сознательного деклассирования мигрантов, которое требует держать их на полулегальном положении, в нищете и вечном страхе перед произволом властей и ненавистью автохтонного населения.
Фото: ИТАР-ТАССПразднование Нового года на Красной площади
По исследованиям ООН, Россия находится на втором месте в мире по количеству легальных и нелегальных мигрантов. По разным данным, их насчитывается от 13 до 20 миллионов человек. Иммиграция покрывает до 71% убыли населения. И нет сомнения, что уже очень скоро мы будем иметь совершенно иную этническую карту страны.
Вспомним прогнозы генерала Куропаткина, который в 1900 году утверждал, что население России к 2000 году достигнет 400 миллионов человек. Генерал не предусмотрел главного. Россия к началу XX века действительно вышла на финишную прямую к своему подлинному величию. И по плотности населения, и по соотношению между сушей и морским побережьем наша страна уже была скорее Европой, чем Азией, но культурно она оставалась все еще недо-Европой. Это и предопределило ее падение.
+T-
Оноре Домье «Карикатура времен Крымской войны», 1854Европа и не Европа: культура
Еще Геродот отказывался понимать, отчего люди стали называть одни земли Европой, другие – Азией, третьи – Ливией (так древние греки именовали Африку). Тогда эти понятия действительно были условностями. Их наполнили содержанием, раскрасили красками, тысячелетия истории и культура обитавших там народов.
В фундаменте современной Европы как культурного феномена лежит pax romana (лат. «Римский мир», на латыни слово pax женского рода), хотя без усвоенной Римом эллинистической культуры невозможно представить и позднейшую европейскую культуру. Однако не Греция, а именно Рим создал цивилизационный каркас такой прочности и очарования, который пережил крушение самой империи на Западе в 476 году.
Pax romana не исчерпывалась географическими границами Европы. Она включала в себя и Переднюю Азию и Северную Африку по крайней мере на протяжении восьми-девяти веков, а Малую Азию – даже пятнадцати столетий, но отнюдь не всю Европу. Римская граница стабилизировалась по Рейну и Дунаю уже при Домициане (81–96 годы), а в Британии она пролегла по Адрианову валу, который был построен в 122–126 годы. Таким образом значительная часть Германии, Скандинавия, Шотландия, Ирландия и Исландия, будущие западно-славянские страны, Прибалтика оставались за пределами античной pax romana. Превращение их в «Европу» совершилось благодаря рецепции римского наследия уже в средние века: католическая церковь, латинский язык, римский научный и образовательный канон, римское право постепенно сблизили эти страны с бывшими римскими провинциями, хотя их своеобразие ощущается еще и сегодня.
Средневековая и новоевропейская история – череда возрождений Рима. Их было, очевидно, больше, чем одно, которое, собственно, и узурпировало термин «Ренессанс», по крайней мере в массовом сознании. Историки сегодня выделяют каролингское возрождение в VIII–IX веках, оттоновское возрождение в X–XI, возрождение XII–XIII веков, а XIV век называют Предвозрождением, имея в виду канун того главного Возрождения, которое относят к XV–XVI векам. Потом, во второй половине XVIII – начале XIX века будет еще эпоха классицизма с его модой на античную простоту, монументальное величие и политические идеи в духе древних демократий. Тогда даже самодержавная Екатерина Великая называла себя «республиканкой». 
Рафаэль Санти «Афинская школа», 1509-1511
Таким образом, все более углубленное освоение римского наследия можно представить движущей силой европейской истории. Я бы даже не говорил о возрождении. Рим никогда не умирал или, вернее сказать, всегда жил в Европе. Не стоит недооценивать фактор элементарного материального присутствия Рима на значительных территориях Западной Европы на всем протяжении ее истории, даже в так называемые «темные века» с V по VII. Начать с того, что римское население составляло подавляющее большинство в наиболее романизированных частях Европы – в Италии, Галлии, Испании, чьи национальные языки развивались на основе латыни. Например, общее число вторгшихся в Римскую Галлию германцев оценивают в 450-500 тысяч человек, из них 200 тысяч составили франки, давшие имя будущей Франции. При этом предполагается, что коренное население римских Галлий насчитывало от 6 до 10 миллионов человек. Неудивительно, что, несмотря на естественные для любых завоеваний разрушения, массы римлян довольно быстро ассимилировали варваров, которые усвоили язык туземного населения, его религию, а также множество культурных привычек вроде развитой агрикультуры, технологий и ремесленных традиций.
Почти все города Франции и Италии, а также большинство крупнейших городов остальной римской Европы были основаны римлянами. Их отличными дорогами, акведуками, мостами, крепостными стенами, зданиями, даже общественными банями, как, например, в английском Бате, продолжали пользоваться на протяжении всего средневековья и раннего нового времени, пока в середине XVIII века не появилось желание превратить это наследие в неприкосновенный музейный фонд, классику (в Древнем Риме классиками называли граждан 1-го класса – сенаторов и патрициев).
Средневековые люди были убеждены, что они продолжают жить в Риме, они не противопоставляли свое время античности. Сами варварские племенные союзы, создавшие на территории римских провинций свои королевства, вовсе не были дикими ордами, как их иногда изображают. По меткому выражению Фернана Броделя, они уже пару столетий, по крайней мере с III века, толкались в римской «прихожей», то воюя с Римом, то находясь у него на службе в качестве федератов, и успели основательно романизироваться. Вожди варваров носят титулы не только племенных королей, но и официалов империи – консулов, префектов, патрициев и магистров милиции (то есть военачальников). После падения Западного Рима некоторые из них формально признают суверенитет Рима Восточного, а франкский король Хлодвиг даже получит от константинопольского императора римские инсигнии власти – ему в 508 году прислали хламиду, пурпурную тунику и диадему.
Вот как несколько раньше, а именно в 469 году, рафинированный галло-римлянин Аполлинарий Сидоний описывает сына франкского короля Сигисмера, который посетил своего будущего тестя, бургундского короля, в его дворце в Лионе: «Впереди него шла лошадь в праздничной сбруе; другие лошади, нагруженные блестящими драгоценностями, шли впереди него и за ним. Но прекраснейшим зрелищем являлся сам молодой принц, выступавший среди своих слуг в багряном плаще и сияющей золотом белой шелковой тунике, причем его тщательно расчесанные волосы, его розовые щеки и белая кожа соответствовали краскам богатого одеяния». Неправда ли, не похоже на дикого варвара, только что слезшего с дерева? Перед нами скорее римский патриций, если не префект или даже император. Правда сопровождают розовощекого принца с идеальной укладкой вполне себе варвары, которые, как продолжает Аполлинарий, «способны нагнать страх даже в мирное время».
Возрожденная Карлом Великим в 800 году Западно-Римская империя, подхваченная в X веке немцами, просуществует до 1806 года, и ее императоры будут вести счет от Августа и Тиберия как ни в чем не бывало. В средние века Римскую империю было принято считать последним земным царством перед концом света, а потому ее именовали «Священной», предсказанной библейскими пророками. Впрочем, уже в XIV веке Данте мыслит эту империю скорее как прообраз Евросоюза, царство мира, призванное преодолеть вражду между народами и ввести разумные единые законы. Для осуществления этих идей понадобилось еще более шестисот лет. Современная евроинтеграция начнется с Римского договора 1957 года.
Разрыв с античностью был осознан только через 1000 лет после падения Рима, когда на исходе XV века в кругах итальянских гуманистов родился термин «средний век» (лат. Medium aevum). Он был призван подчеркнуть отличие эпохи самих гуманистов от предшествующего им тысячелетия, которое они считали готским – готическим (от имени готов), варварским и темным, что, конечно, не вполне соответствовало действительности.
Император Оттон III. Регистр святого Григория, 983
Хранителем римской интеллектуальной и гражданской традиции была католическая церковь. Ее мощь уже в эпоху поздней античности во многом основывалась на перераспределении публичной власти в городах в пользу епископов как наиболее авторитетных и владетельных землевладельцев. В условиях кризиса гражданских институтов именно епископы берут на себя основные гражданские обязанности императорской власти – отправление культа и раздачу хлеба неимущим. Неслучайно римский папа присваивает себе высший императорский титул – pontifex maximus, то есть верховный жрец, а основная форма публичной архитектуры Рима – базилика (от греч. «базилевс» – император) – становится господствующим типом культового здания. Римские папы вообще подражают стилю Римской империи – отсюда их белые и пурпурные одеяния, императорский балдахин, тиара, представляющая симбиоз короны и епископского колпака, обычай целовать папскую туфлю и т. д.
Но главное – усвоение юридического стиля императорской канцелярии во всех папских посланиях уже с IV века. По аналогии с империей они назывались декреталиями, законодательными установлениями по конкретным вопросам, которые создавали правовой прецедент. Папы IV–V веков формируют коллегию нотариев – опытных юристов, владеющих точным юридическим языком римского права, – и создают архив, который является древнейшим в мире из существующих по сей день. Это проложило дорогу для рецепции римского права сначала в церковных делах, а затем и в светских. С XII века папский престол занимают в основном юристы и начинается системная работа по кодификации церковного, а затем и светского права в соответствии с римской традицией. Поскольку церковь везде была крупным корпоративным землевладельцем и обладала огромной экономической и политической властью, она постепенно втянула в контекст римской правовой культуры и остальную Европу.
Христианство – религия книги, что предопределило заботу церкви о сохранении интеллектуальной жизни и системы образования даже в самые темные века и привело к монополизации этой сферы духовенством. Так, слово «клерк», обозначающее в новоевропейских языках служащего, восходит к латинскому «клирик» – священник. А парадное одеяние профессоров и выпускников нынешних университетов очевидно указывает на религиозное происхождение этих корпораций.
Франсуа-Луи Арди Дежюинь «Крещение Хлодвига», 1839
Латинский язык, который был родным для большинства населения бывших римских провинций, превратился в сакральный, будучи языком Священного Писания, богослужения. Средневековая латынь вовсе не являлась мертвым языком. Любой житель романской Европы даже сегодня сможет без словаря разобрать любую фразу на латыни. Другое дело, что в неримских частях Европы латынь была понятна только немногим образованным людям. Вместе с тем являясь языком высокой культуры, сакральным языком, она становится и языком власти. Нужно понимать, что лексически народные языки еще долго не могли выразить не только сложность и образность христианских текстов, но и множество юридических и политических понятий. Понадобятся столетия развития новых языков Европы, пока эти задачи окажутся им по плечу (или, точнее, по языку). В XIV веке появляются первые переводы Библии. Этого требуют не только еретики, но даже вполне респектабельные монархи Европы. Правда, монополия латыни в духовной жизни закончится только с Реформацией, впрочем, в научной сфере латынь будет влиятельна еще в XIX веке, а в юриспруденции, ботанике и медицине сохранит свои позиции по сей день, хоть и на уровне терминологии. 
Тома Кутюр «Римляне времен упадка», 1847
Осознание преемственности от Рима, преклонение перед ним обеспечило сохранение не только богословской традиции античности, но и светской языческой литературы от философов до поэтов. Более того, некоторые язычники стали непререкаемыми авторитетами наравне с отцами церкви. Таков Аристотель, которого начиная с XIII века принято было просто называть «Философом», или Птолемей. Из-за отрицания предложенной Птолемеем геоцентрической картины мира пострадало потом немало ученых. Доставалось и радикальным читателям Платона, вечного антипода Аристотеля. За критику Птолемея и Аристотеля, в частности, преследовали Джордано Бруно, который в 1600 году погиб на костре. Часть вины за его смерть лежит и на обожествлении античного наследия, хотя Бруно, конечно, придерживался весьма еретических воззрений на Христа и Деву Марию.
Средневековая система образования, оформившаяся уже в эпоху Каролингов в VIII–IX веках, восходила к позднеантичному канону из семи свободных искусств, которые подразделялись на тривиум и квадривиум. Тривиум включал грамматику, диалектику и риторику. Отсюда слово «тривиальный», то есть троепутный – так называлась начальная ступень образования. Квадривиум объединял дисциплины более высокого уровня – арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Лишь после всестороннего освоения этих искусств можно было приступить к цели и смыслу интеллектуальной жизни, как их понимали в средние века, – к интерпретации Священного Писания, теологии. Таким образом, огромный пласт знания, научного и светского, был освящен и оправдан конечной целью его освоения и прочно введен в обязательную программу для любого образованного человека. Отсюда и высокий, изначально духовный статус университетов, которые появляются в Западной Европе с конца XI века и закрепляют традицию восхождения к вершинам академического признания по лестнице научных степеней. Они присваиваются экспертным сообществом на основе защиты тезисов в ходе публичного диспута. Так начинается время очкариков – не удивительно, что впервые очки для чтения были изобретены в Европе, а именно в Италии в конце XIII века. Интеллектуальный труд, озаренный Божественным cиянием, становится важнейшим социальным лифтом. Начиная с XII века он возносит на вершины христианского мира безродных докторов, которые занимают высшие посты в римской курии и даже сам папский престол, проникают ко дворам светских правителей, тесня военную аристократию. Сила знания признается равной силе крови, силе оружия или силе денег.
Я все это так подробно описываю, чтобы сказать, что ничего подобного на Руси никогда не было и быть не могло. Она находилась за пределами pax romana. Даже само примение к России терминологии из истории Западной Европы вроде понятий «средневековье» или «возрождение» кажется непозволительной натяжкой. Русская античность – это дремучий непролазный лес, который и в XIV веке возрождать было глупо. Он и так стоял повсюду.Растленная, презираемая всеми народами Византия
