Текст книги "Семь ангелов"

Автор книги: Николай Усков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Барвиха

Алехина и Лизу встретили во Внуково-III и доставили в Барвиху, где, как сообщил Лизин водитель, Полина Одоевская планировала что-то вроде семейного совета. Они прошли в знакомую Кену гостиную. Полина была в черном, лицо скрывали огромные солнцезащитные очки. Она быстро поздоровалась с Лизой и попыталась ее обнять. Та устало отстранилась и плюхнулась на диван. Полина Станиславовна, вошедшая в роль матери семейства, прошептала: «Бедная девочка», но тотчас нанесла ответный удар.

– Иннокентий, и вы здесь! Я очень признательна вам за поддержку, которую вы оказали Лизе, но нам нужно обсудить кое-какие семейные дела. – Слово «семейные» она произнесла почти по складам и с неким укором Алехину.

– Полина, отстань от него, – устало буркнула Лиза, – Кен, садись ко мне. – Алехину оставалось только вежливо улыбнуться и развести руками. Почтительно ссутулившись, словно в кинотеатре после начала сеанса, он пробрался к Лизе.

Теперь можно было осмотреться. Под окном тихо всхлипывала Лена, худая, угловатая, некрасивая девушка – сестра Ивана и дочка Климова от второй жены – Светланы Петровны. Лена казалась еще более жалкой, чем во время памятного обеда, когда Федор Алексеевич впервые заговорил о духовной Климента VI. Ее обнимала незнакомая Кену женщина средних лет, напрочь лишенная светского лоска, как-то странно выпадавшая из антуража московской жизни. Алехин решил, что это, наверное, няня. Но Лиза зло сообщила: «Забавно, Светлана Петровна притащилась, несмотря на то что сынок ее в морге авиньонском валяется». Кену эти слова показались жестокими, поскольку в глазах женщины он не заметил ничего, кроме собачьей тоски.

– Лиза, я говорила с Ириной Сергеевной, – объявила Полина, – она уже прилетела в Москву и будет с минуты на минуту. Может быть, пока чаю?

– Мама здесь? – неуверенно спросила Лиза, вдруг вспомнив, что не слышала голос Ирины Сергеевны все эти дни. «Действительно странно, что мама даже не позвонила, зато теперь живенько собралась в Москву». Кену же она истерически прошептала: – Сейчас дележ начнется. Видишь, все всё побросали, почуяли запах миллиардов. – Алехину ничего не оставалось, как обнять ее и повторить фразу, которую он уже ненавидел:

– Тише, тише, Лиза, я здесь.

Время до появления Ирины Сергеевны прошло в напряженном молчании. Принесли чай, но, кроме Полины, никто к нему не притронулся. Она сидела необыкновенно ровно за круглым столиком в центре залы, полагая, вероятно, что грацией скорби напоминает Джеки Кеннеди. Волосы ее были тщательно убраны назад и заколоты простыми шпильками, украшения демонстративно отсутствовали, колени плотно сжаты, а голени слегка скошены по диагонали, как у всех хорошо воспитанных женщин из общества. Алехин перевел взгляд на Светлану Петровну с Леной. Несчастная мать Ивана все так же гладила дочку, но смотрела куда-то в пустоту, тоскливо и жалко. В доме, где царила скорбь, только Лиза вела себя непочтительно: она ерзала, нервно встряхивала головой, что-то бормотала и, очевидно, хотела устроить скандал. Алехину была неприятна сама мысль о том, что он будет втянут в семейную склоку, для которой сложились самые благоприятные обстоятельства.

Ирина Сергеевна появилась тоже в черном. Она подошла к Лизе и обняла ее. Алехин зря боялся, инстинкт победил истерику. Девушка прижалась к матери и мгновенно из злобной стервы превратилась в обиженного котенка. Полина сама поднялась и подошла к первой жене своего мужа, слегка кашлянула и сообщила:

– Ирочка, спасибо, что выбралась. Нам теперь всем нужно держаться друг друга. – Ирина Сергеевна, не отпуская дочь и не оборачиваясь, кивнула головой. Полина постояла с минуту, не зная, чем занять руки, подошла к столу и громко предложила всем чаю. Ирина Сергеевна усадила дочь рядом с собой. Кену пришлось из вежливости подняться с дивана и пересеть в кресло.

– Полечка, спасибо, дорогая. Чай – это то, что нужно, – первая жена светски поддержала третью. Скучавший у колонны дедушка в белом кителе ожил, подошел к серебряному чайнику, наполнил чашку из веджвудского фарфора, аккуратно поставил ее на серебряный поднос, где уже имелась пузатая сахарница, и торжественно понес к дивану. Все погрузились в напряженную тишину, ожидая, когда прислуга снова выключится.

– Ну что же, – сообщила Полина Станиславовна, – в нашей семье произошли два ужасных несчастья. Будет очень много разговоров, пересудов. Нам надо оградить честное имя Федора Алексеевича и Ивана от всех этих гнусных домыслов.

– Полина, что вы имеете в виду под гнусными домыслами? – впервые открыла рот Светлана Петровна. Голос ее показался Алехину совершенно не соответствующим внешности, твердый, деловой.

– Ну как же, это ведь самоубийство, да и еще и в Авиньоне. Что Иван там делал в день, когда пропал Федя? И почему решил отравиться? Журналисты будут делать предположения, что обе смерти… – она осеклась, – исчезновение Федора Алексеевича и смерть Ивана связаны напрямую.

– А разве непонятно, что они действительно связаны? – в Лизе вновь проснулась фурия.

– Конечно, нет, – твердо ответила Полина, как будто речь шла о совершенно очевидном деле. – Здесь не может быть никакой связи. Это просто совпадение.

– Ты че, дура совсем? – неожиданно грубо выпалила Лиза. Она вырвалась из материнских объятий и вышла в центр комнаты. – Папа пропал, его ограбили, а на следующий день его приемный сын, тайно приехавший в Авиньон, выпивает цианистый калий. Это совпадение?! – заорала она. Эхо ее голоса отдалось в просторной зале. Алехин понял, что должен подойти к Лизе, но ему стало интересно посмотреть на реакцию собравшихся. Все молчали, фурия не унималась: – Иван ненавидел папу, который столько всего для него сделал.

На эту реплику сочла своим долгом отреагировать Светлана Петровна.

– Лиза, я понимаю, что ты очень любила Федора Алексеевича… – она запнулась, – прости, любишь и расстроена, но, поверь, ты ошибаешься насчет Ивана. Он был настоящим учеником и соратником Федора Алексеевича.

– Соратником?! Ой, не смешите меня. Он только тянул из него деньги и тратил их на своих дурацких футболистов.

– Мама, Лиза права, – всхлипывая, сказала Лена. В комнате повисло молчание. Все были ошарашены тем, что обычно тихая Лена вступила в разговор.

– Что ты говоришь, доченька?! – изумилась Светлана Петровна. Лена, как раньше Лиза, высвободилась из объятий матери и вышла в центр комнаты. Мизансцена начинала напоминать античную трагедию. Две немолодые женщины, испуганные и удивленные, сидели на противоположных диванах, в центре за столом застыла третья с полуоткрытым от удивления ртом, а две растрепанные девушки – красавица и дурнушка – стояли рядом, с вызовом глядя в глаза старшим.

– Лиза совершенно права, – твердо продолжила Лена, – Иван был никудышным бизнесменом и злился на то, что папа не хотел заливать деньгами любые его капризы и провалы. Незадолго до отъезда у них был очень тяжелый разговор. Я подслушивала, – сообщила Лена.

– Что ты делала?! – притворно изумилась Полина.

– Подслушивала. Иван хотел срочно получить от отца пять миллионов евро, а папа сказал, что он не жена ему, чтобы тянуть из него деньги.

– Да как ты смеешь? – закричала Полина.

– Ой, смотрите, нашу бессребреницу задело, – злобно зарычала Лиза, – ты всегда тянула из папы деньги. Ты его не любила!

Бог весть чем бы кончился этот семейный совет, если бы Алехин все-таки не подал голос:

– Дамы, прошу прощения, давайте успокоимся и посмотрим фактам в лицо: Федор Алексеевич пропал, вместе с ним пропал документ, ведущий к несметным сокровищам, скрытым в авиньонском дворце. Трагическая смерть Ивана, как мне кажется, с этим действительно не связана. Думаю, что Иван приехал в Авиньон, чтобы еще раз просить эти злосчастные пять миллионов евро. Вероятно, он получил решительный отказ и не сумел найти иного выхода из своего более чем печального положения, в которое нас посвятила Лена. – В комнате опять все стихло. Дамы, кажется, оценили логику главного редактора «Джентльмена». Не давая опомниться самой опасной из них, Алехин подошел к Лизе, обнял ее и сказал: – Мне кажется, сейчас всем не помешает отдохнуть. Нервы у вас ни к черту.

Место не установлено

Полковник ФСБ Петр Евгеньевич Севастьянов снял трубку кремового правительственного телефона, увенчанного двуглавым орлом, дождался высокого: «Слушаю» – и доложил обстановку:

– В Авиньоне покончил с собой приемный сын Климова, Иван. Сам Климов, как помните, пропал ночью того же дня. На месте обнаружены следы борьбы и кровь. Из кабинета Климова Федора Алексеевича похищены некоторые бумаги. По предварительным данным, бумаги не имеют отношения к деловой жизни Климова.

– Выполняешь свой план? Как ты его там назвал? «Нимфетка»?

– «Сиренко» – Силовое решение нестандартных коллизий. Отмашки на осуществление плана я не давал.

– Есть версии?

– Есть. Рабочая. Исчезновение и, возможно, смерть Климова связаны с каким-то средневековым документом, который похищен. Однако… – замялся полковник, – дело в том, что у нас возникла проблема с агентом. Похоже, он ведет самостоятельную игру.

– Как зовут?

– Махаон.

– Основания?

– Во-первых, Махаон пропал и не выходит на связь. Во-вторых, почерк. В первом случае характерно отсутствие тела на месте преступления. «Нет человека – нет проблемы», – говорил обычно Махаон. Во втором – самоубийство. Это вообще классика жанра.

– Согласен, но Махаон – агент проверенный.

– Вы правы. Однако, по нашим данным, Махаон находился в контакте с Иваном Климовым. – Севастьянов помолчал, а потом добавил: – В личном контакте.

– То есть?

– Имеются материалы видеонаблюдения.

– Понятно, держите меня в курсе… – голос на секунду умолк, – если установите факт самостоятельной игры, Махаона ликвидировать. Только смотрите, без спецэффектов. Хватит с нас полония.

– Есть, – ответил Петр Евгеньевич. Положив трубку, полковник неторопливо раскурил сигару, улыбнулся чему-то своему. И повторил слово «есть».

Барвиха

– Ты рядом, и все так ясно, так понятно, – шепнула Лиза Кену, когда они выходили из гостиной. Алехину удалось погасить начинавшийся скандал, но он был уверен, что это была пристрелка орудий. Невыясненным оставался главный вопрос, как три женщины поделят между собой огромное состояние Климова. Очевидно, что ни одна из них не собирается упустить своего куска.

– Если ты успокоилась, могу я с тобой поговорить? – спросил Кен, когда они поднялись в комнату Лизы. Глядя на белый ковер с высоким ворсом, он вспомнил, что еще пару дней назад они здесь валялись и любили друг друга. Жизнь казалась беззаботным праздником. Теперь та жизнь навсегда закончилась.

– О чем ты хочешь поговорить? – вяло и без интереса отозвалась Лиза, усаживаясь в кресло под огромным закругленным окном. Алехин сел на кровать напротив нее.

– Все это время мы упускали из виду вопрос денег, очень больших денег. Тихоня Лена вернула нас с небес на землю, рассказав про пять миллионов евро, которых так мучительно недоставало твоему брату.

– Он не мой брат, он не климовский, – четко сформулировала Лиза.

– Брат – это только слово.

– Ошибаешься, это вопрос крови, – в глазах ее мелькнуло высокомерие, сменившееся снисхождением. «Тебе никогда меня не понять, ты ведь тоже не климовский», – прочел Алехин. На самом деле то, что Кен принял за снисхождение, было совсем другим чувством. Лиза, обессиленная и не готовая спорить, просто вяло отбивалась, а тут внезапно заметила пронзительно голубые глаза своего друга. Он сидел напротив света, и глаза, казавшиеся обычно серыми, светились так, будто были нарисованы на компьютере. Она хотела сказать ему об этом, но осеклась, потому что Кен встал, достал сигарету и закурил. На свое волшебное место он не вернулся.

– Ну, конечно, Лиза, это вопрос крови, – раздраженно продолжил он, – вашей бело-сине-красной крови. Увы, во мне тоже нет ее ни капли.

– Я не об этом, глупый. Папа особенный, Иван был совсем на него не похож.

– Полина тоже не похожа. И тем не менее она, судя по всему, получит все.

– Отнюдь, милый, согласно папиному завещанию основное состояние получу я. За мамой, Светланой Петровной, Леной и Полиной закреплены внушительные суммы на их содержание. Долю Ивана, вероятно, получит Светлана Петровна.

– Интересно, а ты уверена, что Федор Алексеевич не изменил завещания? Ведь Полина ждет мальчика.

– Папа ничего об этом не говорил, хотя он никогда не ставил никого в известность о своих действиях. – Она посмотрела в потолок, вероятно, пытаясь что-то представить про своего отца. – Он не испытывал сомнений, ему не нужно было знать, что думают другие. Его мозг работал как компьютер, перебирая за доли секунды все возможные сценарии и останавливаясь на единственно верном. Он никогда не обременял себя объяснениями для других. Он просто повторял: «Я так решил. В этой фразе главный член предложения – местоимение «я».

– Представим на секунду, что за событиями последних дней стоят именно деньги. В вашей семье все заинтересованы в сохранении status quo, кроме Полины и Ивана. Ивану были очень нужны деньги. Настолько нужны, что, не получив их, он покончил с собой. Остается Полина, – Кен замялся.

– Она, конечно, сука, но чего ради Полине убивать папу. Она ждала наследника. Ей, наоборот, нужно было сдувать пылинки с мужа, превратившего ее из лягушки в царевну, – в глазах Лизы появились озорные искорки. – Правда она на лягушку похожа?

– Неправда, – сухо ответил Кен. – Лиза, если другого завещания нет и ты действительно являешься главной наследницей, тебе стоит подумать о надежной охране. По-моему, Полина тебя не очень жалует, а сейчас ты для нее – кость в горле.

– Мой дорогой, это взаимно. Впрочем, спасибо за беспокойство. Неужели я и для тебя теперь представляю повышенный интерес? – в Лизе начала оживать фурия.

– Конечно, жениться на миллиардерше – мечта моего детства. Особенно радует, что миллиардерша такая аппетитная, – Алехин вернулся на кровать, и солнце вновь выхватило пронзительно голубой цвет в его глазах. Лиза пересела и обняла его. Вскоре они забыли и о духовной Климента, и о царевне-лягушке.

Авиньон, госпиталь святой Терезы

С того момента, как начальник охраны Климова Игорь Петрович сообщил об исчезновении хозяина, прошло всего три дня. Теперь Игорь Петрович лежал в отдельной палате, тщательно охраняемой полицией. Комиссар Комндом, занимавшийся расследованием, навещал его дважды, но всякий раз уходил ни с чем. Карие глаза Игоря Петровича, некогда цепкие и наблюдательные, были широко распахнуты и, казалось, лишены даже отблеска мысли. Большую часть дня он смотрел в одну точку на стерильно белом потолке. Одет он был в смирительную рубашку.

Когда к дому Климова прибыла полиция, Игорь Петрович еще немного напоминал собранного и четкого начальника охраны. По-офицерски ясно изложил комиссару обстановку, которую застал в кабинете босса. Странности начались в тот момент, когда комиссар, говоривший с начальником охраны по-английски, прошел в дом. Комндом стукнулся головой о низкий свод лестницы, ведущей на второй этаж, и помянул отца всякой лжи.

– Дьявол! – сказал он негромко, но искренне. И тут Игорь Петрович прозрел.

– Конечно, комиссар! Как я раньше не догадался! Именно! Вот дурак! – Комндом с интересом посмотрел на начальника охраны. Глаза русского светились бешеным огнем.

– Вы о чем-то вспомнили? – спросил полицейский.

– Тут и вспоминать нечего, – Игорь Петрович истерически захихикал, – конечно, дьявол! Это он! Хвостище во-о-о! – Начальник охраны перешел на русский и сделал характерный жест руками, которым бывалые рыбаки описывают размеры своей добычи.

– Простите? – забеспокоился Комндом.

– Я лично все проверил, запер. Мышь не проскочит. Тишина была такая тихая! – нес околесицу Игорь Петрович.

– И что же?

– Как что?! Тут вечером раздался стон, страшный такой, нутряной.

– Вы слышали, как стонал раненый Климов?

– Да какой там Климов. Это был нечеловеческий стон, где-то глубоко. Это он, чертяга, стонал, – безумец опять перешел на русский.

– Успокойтесь, пожалуйста, – комиссар отечески похлопал Игоря Петровича по плечу, они все еще стояли на лестнице. – Давайте пройдем в комнату, и вы мне все подробно расскажете.

Мужчины поднялись. Начальник охраны гулко топал и сопел за спиной так, что Комндому стало немного страшно. «Надо было пропустить его вперед», – подумал он.

Они сели на стулья в еще не обставленной комнате, загроможденной большими коробками с маркировкой Christie’s. Игорь Петрович сдвинул колени как школьник, положил на них свои огромные руки и стал слегка раскачиваться, смотря куда-то поверх Комндома. Выглядело это странно. Немолодой стриженный бобриком мужчина в майке-алкоголичке, обнажавшей монументальные плечи и буханки бицепсов, был явно не в себе.

– Итак, вы слышали стон?

– Да! – Игорь Петрович стал истово креститься и бормотать по-русски: «Изыди, сатана».

– А потом что?

– Потом стало тихо, я поднялся к боссу, постучал, а он мне так со смехом отвечает: «Ты что, выпил, что ли?»

– Вы видели Климова?

– Никак нет, мы через дверь разговаривали.

– Вы уверены, что это был голос Климова?

– На все сто. Я двадцать лет с ним бок о бок. Такое вместе пережили.

– А почему вы все-таки решили, что тут побывал дьявол?

– А кто же еще сквозь стены толстенные пройти сможет? Человек не сможет. Однозначно! Вспомнил! – почти закричал Игорь Петрович. – Из-под двери, когда я подошел, красный свет исходил. Как из преисподней.

– Свет? Это очень интересно.

Комиссар осторожно достал трубку телефона и по-французски приказал вызвать «Скорую». Но он опоздал. Начальник охраны вскочил и побежал вниз, выкрикивая по-русски: «Черти, черти, святой водой надо окропить! Это за грехи наши!»

Игоря Петровича госпитализировали силой. В результате операции у одного полицейского была сломана челюсть, под глазом другого красовался здоровый фингал. И все-таки Комндом проверил насчет «красного света». Ничего похожего на следы возгорания в кабинете Климова обнаружено не было. Камин давно не топили, дымовых шашек не зажигали. «Русский явно сошел с ума», – констатировал комиссар.

Теперь, после уколов успокоительного, Игорь Петрович вроде бы унялся, хотя врачи благоразумно решили держать пациента в зафиксированном состоянии. Начальник охраны раз за разом прокручивал в голове тот день. Он хорошо помнил, как они с боссом садились в Лионе в «Майбах». За границей Климов позволял себе ездить на сверхдорогих лимузинах, которые никогда не использовал в России, чтобы не злить вертикаль. Все было как обычно. Климов молчал, читал журнал «Джентльмен», даже процитировал несколько понравившихся ему мест:

– «Одряхлев, восклицательный знак становится вопросительным». Классно сказано. Или вот еще: «Если вы прожили год и видели смену времен – зимы, весны, лета, осени, – то вы уже все видели! Ничего нового вы уже не увидите».

Потом они приехали в Авиньон. Никаких распоряжений Климов не оставил, только сказал, что сегодня же может отправиться в Лондон. Игорь Петрович попытался припомнить, не сделал ли он чего лишнего или неосторожного, но все было, как обычно, тип-топ.

Неаполь, лето Господне 1345, месяца ноября 5-й день

Долго не писал сюда, чему были свои причины. К удивлению моему, госпожа Иоанна не только не наказала Людовика за совершенное преступление, но даже никого из его людей, хотя, по правде сказать, мудро было бы предать этих злодеев жестокой казни. Зрелищем этим уняла бы кровавую жажду толпы и отвлекла ее внимание от собственной персоны. Будто не нашла бы она другого любовника взамен ничтожного Людовика. Но этого не случилось. Воистину глупость сильных мира сего – большая помощница в наших замыслах.

Народу объявили, что короля убили неизвестные лица. Никто, конечно, этому не поверил. В тот же день на рынке поймали бродягу, который возмущал народ слухами, будто сама госпожа Иоанна кромсала ножом несчастного своего мужа, пока Людовик со товарищи держал его. Бродягу следовало бросить в тюрьму, но госпожа Иоанна повелела лишить его языка, а потом высечь. Для народа другого доказательства ее вины уже было не нужно. На следующий день весь Неаполь был охвачен слухами. Некоторые же вполне почтенные граждане стали собираться в группы и требовать справедливого суда над убийцами. Стражники попытались было задержать кого-то из смутьянов, но народ их отбил и с ликованием носил на руках по улицам, словно героев. Как часто случается, кто-то сочинил песню о добром короле Андрее, прекрасном, как Антиной, кротком, как агнец, и мудром, как Соломон, что от начала и до конца было вздором. Покойник был уродлив, заносчив и глуп, но кого теперь интересовала правда. Песню пел весь город по тавернам и рынкам. Люди ведь любят творить себе кумиров, особенно из тех, которых, как они считают, несправедливо умертвили. Одной якобы парализованной старухе было видение явиться на могилу короля Андрея. Ее принесли, положили на каменную плиту, и она, полностью излечившись, пошла восвояси на собственных ногах. Вскоре туда устремились все косые, бесплодные и хромые в пустой надежде на помощь и заступничество.

Наконец, у королевы проснулся разум. Ее советники приказали схватить одного из слуг короля Андрея, объявили его убийцей и возили в клетке по городу, прижигая раскаленным железом. Делали они это якобы затем, чтобы весь народ услышал признания в страшном преступлении. Но несчастный только мычал, ибо, по тайному приказу, ему заблаговременно отрезали язык. Надо сказать, затея эта показалась мне очень полезной. Ведь для народа зрелище важнее истины, особенно когда пытаешься истину скрыть. Однако вскоре поползли слухи о том, что наказали невиновного. В народе стали называть имена едва ли не всех знатных господ этого королевства, якобы замешанных в убийстве государя.

И что же наша златокудрая королева? А ничего. Иоанна, не дожидаясь окончания траура по мужу и не разрешившись от бремени – ведь носила она под сердцем ребенка, – заявила, что собирается второй раз выйти замуж. Воистину глупы женщины. Только из снисхождения к их скудоумию наградил Господь женщин плавными формами, нежной кожей, упругими выпуклостями и полными неги отверстиями. Иначе кто из мужчин обратил бы внимание на эти бессмысленные, пустые и ничтожные создания. Как только королева заявила о своих намерениях, первым в очереди к ее руке оказался принц Роберт из Таранто, старший брат того злосчастного Людовика. Ведь привык он везде быть первым. И не мог теперь допустить, чтобы королева досталась кому-то еще, особенно младшему в семье. Приехал тот Роберт в королевский замок, сидя на белом коне, словно уже считал себя государем. Вся сбруя, платье и даже волосы принца были усыпаны жемчугом и драгоценными камнями в пустой надежде затмить собою солнце. Камни разглядели мы и в ушах Роберта, к которым на манер женщин прицепил он серьги. Со встречавшими его принц говорил милостиво и снисходительно, полагая, что так обычно разговаривают короли со своими подданными. Иоанне преподнес он щедрые подарки и прочел стихи собственного сочинения, смысл которых сводился к следующему: я так красив, богат и знатен, что тебе, никому не нужной дурнушке и нищенке, сильно повезло. Королева все это выслушала с улыбкой, но ответила уклончиво, дескать, польщена столь благородным предложением от столь прекрасного юноши, согласившегося призреть бедную вдову. Роберт был так доволен собой, что не заметил насмешки в голосе Иоанны, но, напротив, поспешил распространить по городу весть о предстоящей свадьбе. И даже написал об этом нашему господину папе.

Людовик, услышав о бракосочетании королевы, которую считал своей, пришел в ярость. Особенно его задело, что избранником назвала она старшего брата, которому и так досталось в этой жизни все по праву первородства. Людовик явился к Иоанне и в самых последних выражениях обругал и ее, и своего брата. Королева была немало удивлена жестокими словами любовника, ибо полагала, что не давала своего согласия на брак с Робертом, а лишь посмеялась над его заносчивостью. Воистину эта женщина проявляет тонкость там, где она не нужна. Если бы дала она Роберту четкий отказ, не случилось бы того, чему мы, к стыду своему, стали свидетелями. Людовик заставил Иоанну публично объявить, что весть о ее помолвке с принцем Робертом из Таранто – плод воображения того Роберта, поскольку она давно выбрала себе в мужья его младшего брата. Роберт, который уже рисовал картины пышной свадьбы, надеясь затмить пир в Кане Галилейской [30]30
  Упомянутый в Евангелии свадебный пир, на котором Иисус превратил воду в вино (Ин. 2, 1 – 11).


[Закрыть], получил двойное оскорбление. Он обвинил королеву в нарушении слова, данного ему. А чтобы привлечь к себе симпатии толпы, заявил, что, выходя за Людовика, королева намерена избавить убийц Андрея от праведного наказания. Покинув Неаполь, Роберт направился в свои владения, чтобы собрать армию и силой заставить Иоанну выйти за него, а брата своего единоутробного схватить и казнить. Так в стране, где жена изменяет мужу, а подданный убивает короля, брат идет на брата. Глядя на все это, я заскучал. Замысел наш осуществлялся сам собой, без каких-либо усилий с моей стороны.

Поскольку в Неаполе стало небезопасно, отправил Клару, брюхо которой заметно округлилось, к матери ее, в деревню Ашея. Выдал ей порядочное содержание в двадцать флоринов. На стол и вино потрачено десять флоринов. Причина такой расточительности – скука, а также брожение телесных соков, не находящих выхода. Ведь брюхо той Клары столь велико, что не мог возлечь на нее для расслабления. Вот и приходилось заливать внутренний пламень вином. Наш медик по имени Мордехай предлагает в лечебных целях собственной рукой выпускать соки. Но он так говорит, поскольку иудеи всегда следовали мерзостному обычаю проклятого Онана. Что не удивительно, ибо мало найдется в мире женщин, готовых разделить ложе со столь уродливыми мужчинами, каковыми являются все иудеи. За рукоблудие и другие свои преступления будут в свое время по справедливости наказаны.

Неаполь, лето Господне 1346, месяца января 15-й день

В декабре королева Иоанна благополучно разрешилась от бремени. Я присутствовал при этом деле и молил Создателя лишь об одном, чтобы ребенок не был черным и хвостатым. Ведь встречалась она с мавром, пока не остановила свой выбор на Людовике. Хвала Господу, у Иоанны родился белый мальчик. По сморщенной его мордашке не смог установить, похож он на убитого короля или кого-то из принцев Таранто. Ибо, думаем, на ложе ее побывал не только злосчастный Людовик, но и брат его Роберт. Чтобы умаслить венгров, младенца назвали в честь деда Андрея Карлом Мартеллом [31]31
  Именно от Карла Мартелла (+1295) происходила венгерская ветвь Анжуйского дома.


[Закрыть]. Венгров это известие нисколько не обрадовало, ибо не хотели они передавать трон сыну Иоанны, но намеревались заполучить его сами. Ведь король Венгерский по имени Людовик [32]32
  Людовик, король Венгерский (1342–1382), был внуком Карла Мартелла.


[Закрыть]приходился Андрею старшим братом, а лет ему исполнилось двадцать.

Не было времени рассказать, как сразу после убийства Андрея попросил одного честного слугу, который служил покойнику, написать письмо королю Венгерскому. Праведное желание того слуги поддержал я суммой в десять флоринов. Не составило особого труда убедить его поведать королю Венгерскому, будто бы сама Иоанна придумала убить мужа. Злодейство же осуществила она при помощи сеньора дикого нрава, ею же и соблазненного в нарушении святых обетов брака. Остальное было изложено по правде, ибо сам слуга при этом присутствовал, разбуженный криками пьяных мужиков. Просил его не упустить ни одной яркой детали, каковых было немало, но и добавил кое-что. Мордехай рассказал нам, что в момент повешения, как он не раз видел – ибо часто покупал трупы казненных для своих исследований, – происходит извержение всех внутренних соков: мочи, спермы и кала. Сам я не уверен, так ли это было, когда душили короля Андрея, но слуге продиктовал, что несчастный король висел на веревке с обнаженным срамом, а по ногам его стекали экскременты. Пока сочинял это, представил себе, как должен багроветь король Венгерский. Чтобы от людей бесхитростных добиться нужного, недостаточно сухим языком изложить суть событий. Надо найти такую деталь, которая поразит их воображение и заставит действовать яростно и безрассудно. Замысел мой достиг своей цели. Король Венгерский публично обвинил Иоанну в убийстве мужа и покрытии соучастников злодейства, о чем он писал нашему господину папе. Король также заявил, что папа должен благословить его, Людовика Венгерского, занять трон убитого брата, который принадлежит ему по праву крови и по справедливости. Слышал еще, что готов он прийти в Неаполь с великой армией, чтобы покарать преступников и возложить на себя корону этого королевства.

Королеву Иоанну оставила прежняя невозмутимость. Теперь ей стало страшно. Роберт из Таранто начал против нее войну, Венгерский король готовит армию, чтобы высадиться в Неаполе, любовник ее ездит по стране, пытаясь отыскать хоть кого-то на защиту себя и королевы, а народ на улицах требует казнить убийц Андрея. В канун праздника Крещения оборванцы схватили одного из людей того Людовика, связали и долго водили по улицам, осыпая оскорблениями и нанося побои. А потом, не зная, чем еще занять свою праздность, привязали несчастного за руки и ноги к лошадям да разорвали на части. Упокой, Господи, его душу. Голову его и прочее нанизали на пики и, распевая песни, носили по городу, словно реликвии, пока не воткнули под дворцом госпожи Иоанны. Указывал ей в окно на столь печальное зрелище и умолял принести народу необходимую и спасительную жертву. Королева на мои слова расплакалась и сказала:

– О чем ты меня просишь, монах? Ты хочешь, чтобы я отдала им свое сердце. На, вырви его и кинь им, – и тут она, о Боже, порвала на своей груди тонкий шелк и показала мне свои тайны, от которых и сейчас туманится в голове. Слезы ее текли по нежным щекам, а в глазах была такая тоска и боль, что дал себе клятву отныне ее во всем защищать, сколь бы глупой и пустой она нам ни казалась.

По моему совету королева на следующий день покинула свой дворец, который все здесь называют Новым, и перебралась в более безопасный замок Яйца. Теперь расскажу, почему он так называется. Некогда Вергилий положил в основание замка яйцо, предупредив, что, когда яйцо разобьется, Неаполь падет. Чтобы не допустить этого, многие здешние короли не жалели сил, делая замок Яйца неприступным. Эта крепость – лучшая во всем королевстве. Стоит она на скале и со всех сторон окружена морем так, что королева могла чувствовать себя там в безопасности.

Не думал, что буду томиться без моей Клары, которая скоро родит. Каждую неделю пишу ей письмо и получаю ответ. Слава Создателю, Клара здорова и весела. Если дела позволят, хочу посетить Ашею, где живет она у своей матери. На стол и вино потратил десять флоринов из-за бурления соков, о чем уже писал. К стыду своему, тайно последовал пагубному совету Мордехая. Обретя короткое облегчение, решил отныне проводить время в посте, бичеваниях и коленопреклоненных молитвах, ибо, как учат отцы, только это спасает нас от телесного зуда. Нанес себе сегодня 25 ударов плетью. По малодушию своему не смог продолжать очистительного испытания. Томления, хоть и отступили ненадолго, вернулись опять с еще большей силой. Как прекрасны были мои времена в Авиньоне, когда не знал еще плотских искушений. Господин наш папа показывал нам много тайн и диковин во дворце своем, куда я хочу вернуться. Называл он это место нашим якорем, ибо таково значение его имени. «Сколь бы далеко ни отходил ты от этих мест, да притянет тебя якорь наш обратно в глубины любви», – повторял мне святой отец. Аминь.