Текст книги "Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели"
Автор книги: Николай Мельниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Проектные страдания (частушки)
Мой наган семизарядный,
В реку брошу я тебя.
Ты зачем осечку делал,
Когда резали меня?
(Детская песенка)
Мы с Иваном напряженно думаем. Лучшее из придуманного – вычерпать «нулевку» ведрами. Неясно – куда сливать и как доставить в резервуар. На стройке все напряженно работают головой или руками. Стоит неподвижно только дело: нет воды и пара, но полно неподвижного холодного мазута, не крутятся насосы, простаивают неразгруженные цистерны…
Приезжает Шумаков из Дальвоенморпроекта. Во главе с ДН наша делегация приходит к нему в местную гостиницу. «Маститый ГИП» встречает нас высокомерно, он очень недоволен, что его потревожили и заставили выехать в такую дыру:
– Ну что вы тут еще натворили? В чем не можете разобраться?
Через полчаса разговора на тему «кто виноват» спесь с него начисто слетает: злополучная «загогулина» с контруклоном, разрушившая систему нагрева нулевой емкости, красуется на подписанных им чертежах. Он будет вынужден подписать акт о «техническом ляпе» Дальвоенморпроекта вообще и собственном – в частности, который привел к тяжелым последствиям на базе.
Начинаем второй раунд переговоров уже на тему «что делать». Нам, чтобы исправить положение, немедленно нужны чертежи новой работоспособной системы подогрева нулевого резервуара. Я уже сформулировал общие требования к ней: а) никаких обратных уклонов (контруклонов); б) увеличить число калориферов в 1,5–2 раза; в) греть не все 500 кубов мазута и стены емкости, а только ту часть, которая идет к насосам.
При обсуждении моей эскизной схемы размещения калориферов обнаруживаем, что «маститый Главный Инженер Проекта» не понимает простейших вещей. Долго доказываю ему, что один калорифер имеет такое же сопротивление для пара, как четыре, но соединенных параллельно – последовательно…
Ликбез затягивается. Шумаков, наконец, заявляет, что ему для создания такого проекта нужно 3 месяца и штат сотрудников, которые могут работать только дома – во Владивостоке… Мы настаиваем на немедленной выдаче проектных решений, хотя бы в черновом, эскизном виде. За нами стоит бездействующая база и полковник Васильев, который может в Москве весьма испортить жизнь Дальвоенморпроекту и лично – ГИПу. Понимая это, Шумаков невнятно блеет, что он изучит вопрос и будет думать… Удивительные ГИПы «произрастают» в Морпроектах!
Чернопятов уже понимает, что наше светило проектной мысли ничего не соображает и ничего не решит. После ухода от Шумакова он задумчиво говорит мне:
– Давай, Николай Трофимович, рисуй. Тебе же и делать…
Я давно уже подозревал, что такая фраза будет произнесена. В голове крутятся совершенно несовместимые мысли. Что, дурак несусветный, опять выпендрился? Тебе больше всех надо? Опять стаешь «любимчиком командира», который будет тебя бросать во все «горячие» места, как было на сахарном заводе? Зачем пренебрег мудрой морской заповедью «не давай умных советов начальству, а то тебя же заставят их исполнять»? Вот теперь и вертись, идиот одержимый, вкалывай, – хочешь-не хочешь! Давай, груздь, полезай в кузовок!
А вот и противоположные мысли. «Если не ты, то кто»? Ты же не глупый пингвин, который «робко прячет тело жирное в утесы», когда надо выложиться? Не только Горького, – Карла Маркса вспоминаю, который нам поведал, что только тот достигает сияющих вершин чего-то там, «кто без устали карабкается» туда по очень неудобным и очень каменистым тропам…
Наверное, все проще: я близко узнал и очень «зауважал» своего командира – Дмитрия Николаевича Чернопятова, и мне не хочется валять дурака. Да уже и «не можется»…
Продолжаю работать. Рисовать чертежи – негде и некогда. Если я также и «исполнитель», то достаточно будет только эскизов. Размещаю максимум калориферов в два этажа в двух дугах, расходящихся от всасывающего отверстия насоса. Никаких контруклонов: самая низшая точка системы лежит выше уровня обратной трубы. Это означает, что калориферы (регистры) надо поднять, чтобы конденсат свободно вытекал, не заполняя все сечение трубы. Дальше. Нельзя сразу нагревать весь мазут. Нагретый мазут сразу поднимается вверх, а трубы калориферов непрерывно охлаждаются поступающим снизу холодным. Насос откачивает мазут снизу, поэтому его нельзя запустить, пока не нагреется весь объем. Это долго и неразумно: горячий мазут вверху тоже быстро отдает тепло крыше емкости. Надо одеть всю систему калориферов в непроницаемый кожух, открытый только по двум торцам. Только туда будет заходить холодный мазут. Он будет нагреваться все сильнее по мере продвижения к всасывающему входу насоса.
Четко сформулировать идеи – это гораздо больше, чем половина дела. Регистров у нас заготовлено достаточно, их размеры известны. Размеры кожуха, где это возможно, выбираю такими, чтобы меньше резать имеющиеся на складе листы.
Со всеми подходами-отходами все проектирование укладывается в два дня, не считая ночных размышлений. Все чертежи от руки, но почти в масштабе, – выполнены на нескольких листах школьной тетради «в клеточку». Детали – только самые важные.
Обсуждаем проект с Иваном. Общую концепцию мы формировали вместе, а вот по деталям он вносит ряд замечаний. Кое-что изменяю, упрощаю: свежий взгляд всегда полезен.
Уже вместе идем к ДН. Он задает короткие вопросы, остается доволен ответами и выносит короткое решение:
– Действуйте.
Нулевая жизнь
Судьба – индейка, жизнь – копейка.
(Что-то народное)
Основное решение уже есть. Будет ли оно успешным – не знает никто, даже автор, который всего лишь «надеется». А вот до «действий» – еще далековато: надо сначала удалить из «нулевика» – нулевого резервуара – полтысячи тонн застывшего мазута.
Я не помню сейчас, кому принадлежит идея – попробовать откачать нулевую емкость зачистным насосом, не нагревая мазут. О маленьком плунжерном насосе в большой насосной под землей все забыли. Его обнаружили случайно; он был подключен к трубам и энергопитанию. Насос этот предназначен для откачки в резервуар остатков мазута из больших трубопроводов.
Включаем насос. Крутится двигатель, зубчатая передача, плунжер начинает бегать туда – сюда. Приоткрываем вентиль на входе. Насос засасывает мазут, слышно, как напрягается электродвигатель. Насос качает мазут, ура! Мы с Иваном чуть не пускаемся в пляс, пожимаем друг другу руки. Очевидно, испугавшись наших воплей, насос заклинивает. Двигатель гудит, не в силах преодолеть сопротивление плунжера. Радость слетает с нас мгновенно. Теперь, даже при закрытом вентиле впуска, двигатель не может провернуть насос. Ломиком проворачиваем шестерни в такое положение, когда усилие минимально. При закрытом вентиле насос запускается. Беда состоит в том, что так он ничего не качает. Приоткрываем входной вентиль. Двигатель опять напрягается и через пару минут опять ревет в заторможенном состоянии. Уясняем: если впускать мазут понемножку, только слегка приоткрыв вентиль, то насос качать может. Часа два подбираем это «слегка», чтобы насос работал. Вот насос работает уже пять минут, десять…
Мы уже снова готовы радоваться: качает, хоть и «чайной ложечкой»! И тут насос просто отключается, уже без всякого гудения. Двигатель и провода горячие, напряжение отключил тепловой автомат. Иван электричества не любит и с ужасом смотрит, как я снимаю крышку щита и включаю пускатель доской, валявшейся на полу. Все работает опять: двигатель натужно гудит, но вертит насос. Все же приходится чуть-чуть зажать вентиль впуска: пожар на насосной, находящейся почти под нулевой емкостью, заполненной мазутом, нас бы сильно огорчил…
Спустя несколько часов мы с Иваном приобретаем драгоценный опыт общения с насосом. Только мы понимаем, чего он хочет, – по звуку и температуре двигателя, по особенностям урчания плунжера и даже по миганию лампочки под потолком. Таких уникальных специалистов заменять нельзя: последствия будут не очень веселыми! Мы с Иваном, сменяя друг друга, стоим двухсуточную непрерывную вахту.
Это просто чудо: мы не сожгли ни двигатель, ни насосную, не сломали насос и перекачали в большой резервуар 500 кубометров совершенно холодного мазута!
Я теперь получаю возможность в темном подземелье, покрытом мазутом и снабженным единственным маленьким люком в потолке, реализовать свой эпохальный проект. Дмитрий Николаевич и Иван стоят на нулевике, но не суетятся и не мешают: все, что можно, уже сделано. Со мной бригада матросов и куча техники, кабелей, шлангов. Работают на малых оборотах два САКа, в стороне лежат кислородные баллоны. Сварена прочная стальная лестница. Рядом лежат новые калориферы и стальные листы для кожуха…
Луч фонарика высвечивает в пятиметровой черной глубине такой же черный скелет размороженных регистров, черные стены и тускло поблескивающие мазутные лужи на черном же днище… Мы уже готовы десантироваться в преисподнюю, но ДН, заглянув туда, вдруг требует официального признания безопасных условий работы: мазут ведь выделяет пары легких фракций, даже бензина. Пусть пожарник базы проверит наш железобетонный мешок и выдаст допуск – разрешение на работы. Иван приводит пожарника – молодого лейтенанта из части Морозова. Он с опаской заглядывает в черную дыру: видно, что он не знает, как можно проверить объект на взрывобезопасность. Под нашими нетерпеливыми взглядами он зажигает спичку и, сожалея, что длина его руки не достигает хотя бы нескольких метров, отклонив голову, приближает огонек к краю черной дыры люка. Догорающую спичку он заботливо отбрасывает подальше от люка…
– Объект не взрывоопасный, – заключает лейтенант. – Можно работать!
Смеются даже матросы. Я сообщаю лейтенанту, что температура сварочной дуги – шесть тысяч градусов, а нефтепродукты при контакте с кислородом образуют взрывчатые смеси. Глаза его удивленно округляются: если они это и проходили в училище, то данную лекцию он просто проспал. Но продолжать эксперименты по взрывобезопасности он явно не желает и подтверждает свое заключение. Тогда я провожу свое испытание: отогнав всех, – направляю факел зажженного резака прямо в горловину.
Преисподняя не взрывается. Мы тут же наполняем ее собой, кабелями, металлом и освещением. С пожарного лейтенанта берем обещание: немедленно доставить нам несколько пенных огнетушителей из помещений.
– Лучше – углекислотных, – советует лейтенант с остатками прежнего апломба.
– А чем мы будем дышать, когда потушим пожар? – простой этот вопрос заставляет его вспомнить, что вытесненный углекислотным огнетушителем кислород поддерживает не только вредное горение, но и саму жизнь…
Работать мы начинаем с опаской. Особенно страшно резать кислородом промазученные, разорванные льдом, трубы. Вентиляция – только через люк в потолке, на треть заполненный кабелями и шлангами. Резчикам приказываю очень экономно расходовать кислород: его избыток в нашем бетонно-мазутном мешке более чем вреден.
Вскоре мы забываем о всякой опасности, тем более – когда начинаем работать с чистым металлом. Наше черное пространство теперь заполнено дымом и копотью. Зато – постепенно согревается, и работать стает легче. Хуже тем, кто наверху: там мороз под 40 градусов. «Верхними» командует Иван. Они вытаскивают через люк вырезанные конструкции, подают новые, поддерживают работу САКов, меняют кислородные баллоны…
… Штурм продолжается непрерывно, днем и ночью, двое суток. Матросы по очереди ходят в столовую. Там Квасов договорился, что они будут питаться, не переодеваясь: некогда. Некоторых матросов отправляю на отдых, их сменяют другие. Не меняются только два сварщика: Богомолов и Кудра. Они теперь лучшие друзья и заботливо помогают друг другу. Кудра – маленький, поэтому он варит все стыки у самого днища и в узких местах, куда тяжелей добраться более крупному Богомолову. Дмитрия Николаевича мы с Иваном просто прогоняем: в единственной шинели ему, очень крупному мужику, в «банку» от мазута забираться нельзя, а наверху – очень холодно…
Я из этой «банки» практически не вылезаю. Термос с чаем, какие-то бутерброды и даже котлеты мне опускают периодически Иван и Квасов.
Система калориферов готова. Тщательно проверяем все уклоны: «контриков» – нет. Делаем временную врезку и испытываем систему воздухом. Ни единой течи. Я показываю своим ребятам большой палец: они горды своей работой, а я горжусь своими мастерами. Быстро закрываем листами оставшиеся для контроля проемы в кожухе, завариваем их. Здесь можно расслабиться: герметичность не нужна, мазут будет со всех сторон. Убираем все из нулевой емкости, я прошу открыть пар. Через минуту из контрольного краника сливной трубы вне нулевика начинает хлестать конденсат, затем – пар. Мне радостно об этом кричит Маклаков. Калориферы уже раскалены, но в нулевике температура почти не меняется: тепло удерживает кожух вокруг калориферов. Ради этого и старались…
Матросы убирают освещение. Предпоследним из теплого нулевика вылезаю я, последней – вытаскивают лестницу. Люк закрывают: не лето. Меня слегка пошатывает. Ослепляет яркое солнце, тридцатиградусный мороз почти не чувствуется. Замерзший «в сосульку» Иван сообщает, что сегодня, пятого декабря, праздник – День Сталинской конституции, и что ради этого великого праздника он погнал свой грузовик без номеров за спиртным. Водки там, конечно, нет, годовые лимиты на «сучок» магазин выбрал еще в начале года. Но Иван выделил «средствА» на закупку дорогущих ликеров «Шартрез» или «Бенедиктин», которые уже давно пылятся на полке магазина из-за неплатежеспособности туземцев. У нас текут слюнки от предвкушения божественной продукции средневековых монахов…
Обескураженный гонец сообщает, что все раритеты уже раскуплены, и он на свой страх и риск взял две бутылки мятного ликера, – больше ничего не было. Мы, обрадованные ростом покупательной способности советского народа, начинаем наливать в стаканы доставленную зеленую жидкость. Увы, она уже совсем не жидкость, и не хочет вылезать из насиженного места. Проволочным крючком вытягиваем из бутылки нечто тягучее и зеленое. Пить это тоже нельзя, ложек у нас нет. Кое-как слизываем со стакана «нечто», затем дружно начинаем плеваться невыразимо мерзким концентратом мяты…
Согревает нас одна единственная мысль: Дальвоенморпроект, в лице своего ГИПа товарища Шумакова, усиленно трудится над проектом переделки нулевой емкости!
Рейс, полный счастья
Если хочешь быть счастливым, – будь им.
(К. П. № 80)
Приближается Новый 1956 год. Дел у нас и после «нулевой эпопеи» – выше макушки. Надо ехать в Читу за деньгами, но времени на обычную поездку нет: поезда отнимают целый день. К нашему счастью Иван узнает, что в Читу идет автомашина с грузом, едет строительный бухгалтер, есть одно место. Иван решается ехать, чтобы сэкономить время. Я говорю, что поеду с ним в кузове, Иван меня отговаривает, но я уже решил. Уже давно и очень хочется пообедать…
Для посещения забайкальской столицы мы должны одеваться по полной форме: там полно патрулей и свирепствует твердолобый комендант. Нас уже прихватывали в Чите за белые шарфики под шинелью, – черные тогда почему-то не предусматривались формой одежды. В комендатуре дежурный нам долго доказывал, что шарфики должны быть как у всех – серые. Спасла нас не логика: «серый шарфик не может быть на черной шинели», а толстенная книга с формами одежды, в которой, к счастью, оказались и морские формы одежды, в том числе – с белым шарфиком. Хуже было с обувью. Единственный вид обуви для морских офицеров – ботинки. В этих ботинках надо продеть шнурки в два десятка дырочек. Это очень удобно: пока зашнуруешь по тревоге ботинки, война может уже и кончиться. Подошвы у ботинок, как теперь говорят, – «экологически чистые», то есть натуральные, кожаные. Носочки – тоненькие х/б. На морозе 30–40 градусов создается впечатление, что ходишь босиком по горячей сковородке. Впрочем, это длится недолго: скоро ноги перестают что-либо чувствовать… Немного спасает «разрешенное» ношение галош, хотя «видок» человека в военно-морской форме и в галошах при сухой погоде навевает воспоминания о чеховском «человеке в футляре»…
Экипированный, как надо коменданту, я подбегаю к машине. Ее кузов доверху наполнен кислородными баллонами, даже за кабину спрятаться не удастся. Отступать поздно, и я, под философские пассажи Ивана о некоторых упрямых хохлах, забираюсь в кузов. Машина выезжает на шоссе, построенное трудолюбивыми японцами в плену. Серпантин шоссе кружит по склонам заснеженных сопок. Иногда, глядя на какой-нибудь поселок, кажется, что смотришь на него с самолета. Смотреть вперед я не могу: встречный «ласковый ветерок» действует на лицо подобно рашпилю, которым сапожники обдирают лишнюю резину каблуков. Мою тяжелую шинель этот ветерок превращает в легкое ситцевое платьице, защищающее только от солнца. Ноги в ботинках задубели уже давно, перчатки висят пустыми пальчиками на сжатых кулаках. Надежно утеплена только голова: кожаная шапка, если завязать веревочки не сверху, а снизу – отличная штука. И почему это великий Суворов призывал охлаждать голову?… Я ложусь на баллоны, чтобы не создавать машине дополнительное сопротивление: пусть бежит быстрее… Через пару минут температура баллонов достигает моих печенок: баллоны оказываются холоднее воздуха. Тогда я начинаю танцевать, если можно назвать танцем движения еще живого карася на горячей сковородке. В отличие от молчаливого карася, я громко ору в такт что-то лирическое, типа «Лоц, тоц, первертоц…»
Эти мероприятия несколько скрашивают мой досуг. Мы уже преодолели больше половины пути, когда мотор замолкает, машина останавливается. Обеспокоенный Иван выскакивает из кабины и стаскивает меня с баллонов. Водитель, пожилой мужик, произносит несколько русских слов и поднимает капот. Там – дизель, который я знаю только в теории. Пытаюсь ему помочь отвернуть топливную трубку, но у меня руки стали такие же деревянные, как и у него. В кабине так же «жарко», как на улице. Бухгалтерша там уже совсем окоченела, и только заиндевевшее лобовое стекло говорит, что она жива и даже дышит. Мы с Иваном пытаемся толкать друг друга кулаками, чтобы согреться, но замерзшими ногами толкаться неприлично. Танцы типа чечетки тоже помогают мало: нужен внешний источник тепла.
На дороге других машин нет, – ни встречных, ни поперечных – слишком рано. Взошедшее солнце еле просматривается сквозь серую изморось, накрывшую сопки… Мы просто-напросто замерзаем. Замерзаем среди бела дня, прямо на японской дороге «союзного значения». Японский бог равнодушно смотрит на нас из морозного тумана…
Однако наш водитель не сдается. Он сует тряпки в топливный бак и с трудом разжигает несколько коптящих черным дымом факелов. Два из них он ставит под двигатель, в огонь остальных сует свои руки. Мы с Иваном поочередно суем в пламя то руки, то ноги, все же стараясь уберечь от дыма наши белые шарфики.
Несколько раз водитель переносит руки из пламени факела в двигатель. Из нас уходят последние остатки тепла, вместе с ними – надежда, – все в машине тоже уже застыло…
Внезапно двигатель, уныло чихнув два раза, начинает вдруг уверенно реветь!
Боже, какое большое счастье, какое наслаждение – слышать этот рев, обонять и вдыхать гарь и копоть работающего двигателя!!!
Всю остальную дорогу я уже не чувствовал ничего, кроме тревоги за работающий двигатель. Только его – то натужный, то неравномерный рев я и слышал…
В Чите заскакиваем на вокзал и немного приводим себя в порядок. Затем спешим в банк. Тут нас огорчают: наши деньги еще не пришли. Других денег у нас нет, даже на обратную дорогу. А как хочется есть, – не описать словами! Глубокая депрессия очень голодного человека при сильном холоде – не приведи, Господи!
А вот приходит и счастье: вспоминаю, что у меня за обложкой удостоверения когда-то была спрятана 100-рублевая облигация. Проверяю: есть!!! Эта бумага свободно продается и покупается!
Летим, спешим в ближайшую сберкассу. Там мы получаем удар с совсем неожиданной стороны: касса принять облигацию не может, так как сегодня производится очередной тираж выигрышей, и наша облигация может выиграть.
– Ну, вот и выиграйте, – советую кассирше я. – Разбогатеете, мы будем рады.
Но работница рубля твердо стоит на своем: запрещено, «низзя». Мы ругаемся, доказываем, – все бесполезно. Наконец, вызванная заведующая сообщает нам, что сегодня нашу облигацию можно продать только в Центральной сберкассе Читы, но там скоро начинается обед. Несемся аллюром «три креста» в Центральную. В кассе очередь из трех человек, до начала обеда еще 15 минут – в зале стоят большие часы. Почти счастливы: успели, добежали. В проходе появляется некая молодая красотка и грозно заявляет:
– Не занимайте очередь: у нас скоро обед!
Объясняем даме, что у нас – секундная операция и времени еще много. Она исчезает, мы, без пяти минут до обеда, подходим к заветному окошку. Однако, наша красотка уже там. Она захлопывает окошко непосредственно перед нашими носами. Мы просим, уговариваем, – бесполезно. Злобное выражение лица сразу превращает красотку в обыкновенную мымру типа «грымза»:
– Я сказала – не занимать! – твердит она одно и тоже.
Пока уговариваем, минутная стрелка переползает через 12 часов, и тогда мымра (она оказывается руководит этой конторой) показывает на часы и торжествующе заявляет:
– Вы отнимаете у меня время обеда!
«Баба на должности – грозное оружие в руках сатаны!» – вспоминаем мы мудрую народную примету. Решаем ждать конца обеда здесь: деваться нам некуда. Стоим в «предбаннике»… Через полуоткрытую дверь слышим разговор:
– Это комендатура? Пришлите патруль, тут два морских офицера, комсомольцы(?!), – пьяные, дебоширят, не хотят уходить…
Капитан с красной повязкой «Патруль» и два бойца выводят нас к зеленому козлику с зарешеченными окнами. Через считанные минуты – центр Читы небольшой – мы предстаем перед глазами самого Коменданта с погонами полковника. Тяжелым взглядом исподлобья он осматривает нашу морскую внешность.
– Документы.
Выкладываем свои военные «ксивы». Он просматривает их и пододвигает дежурному офицеру, который тут же раскрывает толстенную «Книгу задержанных» и начинает заносить на ее скрижали данные из наших удостоверений.
– Ну, – рассказывайте, как пили, как хулиганили, – полковник сверлит нас взглядом. – Вы, – он тычет пальцем в Маклакова.
Иван начинает подробно объяснять, что мы не пили и не хулиганили, а просили выплатить деньги по облигации, – за 10 минут до перерыва. А заведующая – закрыла окно перед нашими носами еще в рабочее время, после чего мы тихо ожидали конца «еённого» обеда в предбаннике сберкассы: на улице очень холодно…
– Что вы мне сказки рассказываете?! Ягнята какие у нас вдруг объявились! Да еще в морской форме! Не дебоширили, не пьяные! Зря мне заведующая сообщила о ваших художествах?! Отвечайте вы! – его палец направлен на меня.
В книгу задержанных мы уже занесены, – теперь я могу спокойно орать полковнику:
– Почему Вы верите всяким б…м, а не верите своим офицерам??? Мы – не хулиганы!!! Мы – не пьяные, мы – голодные!!! Только в этой гнусной сберкассе мы могли получить деньги по вот этой облигации, чтобы пообедать!!!
Совершенно неожиданно сверлящие глаза полковника стают почти человеческими, и он еще раз осматривает нас. Недолго размышляет. Затем забирает у дежурного наши удостоверения и отдает их нам с неким подобием улыбки:
– Приятного аппетита! – Потом добавляет, почти по-отечески: – Не нарывайтесь…
… Да, – это великое счастье: вместо губы, получить пожелание приятного аппетита от самого грозного читинского коменданта! «Счастье – когда тебя понимают!» – скажет позже юный герой популярного кинофильма…
Мы возвращаемся в ту же сберкассу за пять минут до конца перерыва. Прямо язык чешется: рассказать подлой мымре, что мы о ней думаем. Нас удерживает отеческое «не нарывайтесь». Впрочем, уже само наше появление приводит мымру в ступор. Мы подходим к кассе и через 10 секунд (!!!) получаем свои 100 рублей.
«Забайкалец» – совсем недалеко. В меню там есть всякие заливные языки, икра, крабы, шницеля, отбивные, эскалопы, ростбифы, бифштексы, мясо по-всякому и еще уйма вкуснейших вещей, к которым тебе дадут поджаренную картошечку с зеленью. Коньячок – «до того» и «во время»; «после того» – можно черного кофейку, а можно – и источающего пузырьки газа боржоми… Сто рублей – огромные деньги, у нас еще останется…
Это ли не счастье?
Еще раз мы испытываем счастливые минуты через неделю, когда я проверяю таблицу выигрышей. Радость – неописуемая: номер моей облигации даже близко не находится от выигравших номеров. Это – тоже счастье! Было бы очень обидно, если бы выигрыш был тысяч сто: подлая мымра, возможно, придержала нашу облигацию до объявления таблицы…
