Текст книги "Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели"
Автор книги: Николай Мельниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Идем в Мурманск. Ветерок небольшой, но маленький восьмисотсильный буксир «Амазар» сильно и как-то неритмично болтается: тяжелый двухсотметровый трос, тянущий баржу, вносит в качку от волн свою частоту колебаний. Высоко поднятый над волнами острый нос «Чукотки» выписывает правильную восьмерку. В бинокль видны на носу мои матросы. Перегибаясь через фальшборт, они периодически удобряют Баренцево море недавно съеденной пищей, которой по продаттестату накормил их кок на лихтере…
На «Амазаре», буксире финской постройки, гражданская команда. Мы внесли деньги в судовую кассу и питаемся вместе с командой. На буксире все сделано удобно и надежно. Деревянный стол в уютной кают-компании имеет высокие борта, которые не позволяют тяжелым фаянсовым кружкам сваливаться со стола. Мается команда с одной нерешенной проблемой. На борту есть киноаппарат и фильмы, но смотреть их нельзя: в бортовой сети постоянный ток. Добыли немецкий умформер (преобразователь), но никто не может разобраться в его многочисленных выводах.
Я потихоньку влезаю в это дело и перестаю замечать и качку, и время. Когда кино «пошло», наш караван уже входил в залив. Особенно приятно было увидеть чахлые, но зеленые, сосенки на серых берегах. От зеленого цвета мы совсем отвыкли…
В Ленинград мы приезжаем в последнее воскресенье июля – День Военно-морского Флота СССР. Нас встречает большой грузовик с сиденьями. Я делаю своим ребятам небольшой подарок: мы проезжаем по всем основным набережным Ленинграда. Это можно сделать: грузовики с людьми имеют права автобусов. Да еще в День ВМФ, да еще с людьми в форме военных моряков. На Неве стоит много военных кораблей, по набережной гуляет народ, который дружески машет руками моим ребятам. Если бы они знали, что мы, не щадя себя, строили атомный полигон. Без нашего труда нельзя совершенствовать оружие огромной мощности, которое способно уничтожить не только военного противника, но, заодно, – и всю планету Земля…
16. Горячая осень 56
Если выпадает холодное лето (53 г), то осень может быть и жаркой (56 г).
(Из опыта)
Микробам надо расти быстрее
Прокатив «вверенный личный состав» по праздничным набережным Ленинграда на День ВМФ, я отвожу их в часть и сдаю на попечение местных отцов-командиров. Мне нужно еще пару дней с понедельника, чтобы оформить столь желанный отпуск. Ночлег мне предоставляет офицерское общежитие во Флотском экипаже у Поцелуева моста. Вечером Олежка Козлов, очевидно, замаливая свои грехи, тащит меня на танцы в Дом офицеров на Литейном. Деваться некуда: Павка Смолев на своем крейсере, Валера Загорский – доит коров на целине (мы шутили, что он скорее склонен к дойке самих доярок). От скуки и из любопытства плетусь с Олежкой на эти танцы.
Моему удивлению нет предела: Олежку здесь все знают. Маши, Вики, Веры, Нины приветливо произносят:
– Привет, Олежка! Что-то тебя давно видно не было!.
– Служба, Маша! (Вика, Вера, Нина и т. д.), – отвечает мой Олежка, ни разу не перепутав имен приветствующих дев. Олежка расправил крылья: он в своей тарелке. Мне становится стыдно: такого орла я заставлял вникать в монтаж каких-то железяк.
– Откуда ты всех знаешь? Как ты их различаешь? – удивляюсь я: все девицы, довольно пожилые, мне кажутся на одно лицо.
– Да они ходят сюда годами, надеясь найти жениха, – проницательно и пренебрежительно ставит девицам общий диагноз Олежка, одновременно давая понять, что сам он женихом для них не станет никогда. Впрочем, танцевать и поболтать об общих знакомых, – всегда, пожалуйста…
Я – инопланетянин в этом спаянном коллективе и вскоре отчаливаю в свое общежитие. Среди офицеров встречаю одного старого знакомого и коллегу Севастьянова. Он рассказывает мне долго и нудно, как его обижают сверхсрочники и даже матросы. Мне его жаль.
– Ваня, ты же целый инженер-лейтенант! Да поставь ты их всех раком и сделай вливание, как следует, чтобы неповадно было!
Севастьянов только грустно улыбается. Я понимаю, что все будет точно наоборот, и с этими предвидениями засыпаю.
В понедельник Шапиро просто столбенеет, увидев меня. Я докладываю официально:
– Товарищ подполковник! Вверенная мне группа поставленные задачи выполнила и прибыла в часть в полном составе без замечаний. Командир группы лейтенант Мельниченко.
Подошедший Чернопятов и Шапиро начинают недоверчиво расспрашивать меня:
– Что все три БК сделали? И сдали? Не было пятитонного крана? Почему ты мачты согласился поднимать вместо 15107? Френкель тебе так сказал? А стрелу получил? Как, и уголковые отражатели? Как испытывали на плотность? Форму два закрыл?
Вопросы сыплются на меня в течение получаса, я коротко отвечаю. Только теперь узнаю с удивлением, что Френкель еще с ледокола послал шифровку, что поднимать мачты буду я, после чего ДН позаботился о падающей стреле, чтобы я не «пролетел».
Шапиро, наконец, удовлетворенно откидывается на спинку кресла, Чернопятов победоносно смотрит на него. Я понимаю этот взгляд: это Чернопятов настоял на командировке меня вместо Марусенева и теперь молча говорит Шапиро: «Видишь, все обошлось, как я и предвидел». Я рад, что не подвел хорошего человека, у которого многому научился.
Моему долгожданному и многострадальному отпуску наконец зажигается зеленый свет. Завтра я получаю отпускные, проездные, всякие шмотки, и в путь. К ней, к ней!
В части встречаемся с Витей Мурашовым. Он такой же тотальник, но с Урала, мы вместе с ним проходили «курс молодого лейтенанта». Витя после одной командировки уезжает в следующую – на Север, нам есть о чем поговорить. Поскольку хочется еще и поесть, и приобщиться к цивилизации, отправляемся с ним в ресторан «Северный» на Садовой рядом с Невским проспектом (потом там был, кажется, азербайджанский ресторан, сейчас – не знаю что).
Денег у нас достаточно, и мы заказываем всякие вкусные вещи, в том числе – заливной язык, паюсную икру, хороший коньяк. Сидим, наслаждаемся общением, гуторим. Единодушно отвергаем предложение официанта о подсаживании «девочек». Сытые и довольные отправляемся на Московский вокзал, сажаю Витю в поезд, отправляюсь в общежитие и заваливаюсь спать.
Около двух часов ночи просыпаюсь: меня неудержимо «мутит». Принимаю известные меры. Как будто полегчало, но через минуту все начинается сначала. Меня неудержимо выворачивает, хотя я уже все отдал, что имел. Креплюсь из последних сил, один раз непроизвольно застонал. В полубреду вижу над собой обеспокоенное лицо Севастьянова. Он что-то спрашивает, я ему бормочу, что надо сообщить как-то в поезд: там Мурашов, он – отравился… сейчас он в дороге… а я – выдержу. Севастьянов ничего не может понять, но действует правильно: вызывает скорую. Приезжает военная скорая. Медкнижки со мной нет, она где-то в части, и врач начинает заполнять новую, тщательно записывая все-все мои анкетные данные. На вопрос: комсомолец ли я, у меня еще хватает силы сообщить врачу, что для могильной плиты эти сведения не так уже и нужны.
Дотошный эскулап спохватывается, и с недозаполненной анкетой меня загружают в машину. В три часа ночи я попадаю в 1 ВМГ – Военно-морской госпиталь. Раньше он располагался в нескольких домах на проспекте Газа, напротив нынешнего госпиталя.
Дежурный врач пытается сделать мне промывание желудка. Мы вдвоем пихаем толстую резиновую трубку мне в горло. Она упорно туда не лезет, несмотря на совместные усилия.
– Тогда пей! – приказывает врач и ставит передо мной 10-литровое ведро теплой воды, хорошо подкрашенной марганцовкой. Я с усилием выпиваю одну кружку.
– Все ведро надо выпить! – требует врач. Я что-то блею о клятве Гиппократа, которая автоматически должна была превратить моего мучителя в гуманиста, но расстегиваю брючный ремень и начинаю вливать в себя жидкость кружка за кружкой. Вторую половину ведра я закачал в свое чрево, освободившись от предыдущей. Меня уложили в постель и поставили большую капельницу на вену. Я слышал слова «против обезвоживания организма». Какое может быть «обезвоживание организма» у человека, только что выпившего полное ведро воды? Что-то бормоча на эту тему, я проваливаюсь в сон.
Утром я просыпаюсь, совершенно здоровый и голодный, как пес. Поднимаюсь, ищу свою одежду. Ее нет, на мне только матросские, много раз стиранные, белые кальсоны и такая же рубашка. Приходит врач, вежливая пожилая женщина, беспокоится о моем самочувствии. Я говорю, что совершенно здоров, и прошу меня сразу выписать из госпиталя: очень некогда. Врачиха замахала сразу двумя руками:
– Что вы, что вы! У вас может быть инфекционное заболевание! Мы взяли мазки, высеяли микробы… Посев должен вырасти. Только после его анализа можно будет принять решение о вашей выписке…
– И долго они будут вырастать до нужной кондиции?
– Ну, минимум – десять суток!
– Вы что – смеетесь? Целых десять суток я, «тяжело здоровый», буду здесь валяться? Да я в отпуске не был уже больше двух лет! Меня мама и невеста ждут не дождутся!
Женщина проводит со мной беседу о тяжелых инфекционных заболеваниях. О скрытом периоде развития вредных микробов в утробе безответственного носителя, а, следовательно, – и распространителя, инфекции… Призрак 10-ти бесполезных дней встает передо мной в полный рост, и я не могу сочувствовать достижениям медицинской науки. Твержу, что совершенно здоров, и требую немедленной выписки. Врачиха обиженно поджимает губы, доводит до моего сведения правило «закон суров, но это закон» и уходит.
В отчаянии начинаю перебирать способы освобождения из госпиталя. Их почти нет: мои одежда и документы в руках тюремщиков. Приносят завтрак, и я вспоминаю о старом способе психического давления на угнетателей всех мастей: голодовка! Демонстративно отодвигаю вожделенный завтрак и сообщаю сестре, что объявляю голодовку, пока меня не выпустят из госпиталя. Сестра удивленно пожимает плечами и уходит, оставив завтрак на тумбочке.
Хочется есть. Начинаю понимать Васисуалия Лоханкина, тайком таскавшего мясо из борща после объявления голодовки. Отворачиваюсь на другую сторону.
Перед обедом приходит седовласый полковник, начальник отделения госпиталя. Осматривает меня и нетронутый завтрак, покачивает головой.
– Ты, сынок, недавно служишь в армии? Два года всего… Ты должен уже знать, что в армии отказ от пищи является воинским преступлением. Почти как «самострелы». Так что нам придется кормить тебя принудительно. А когда вылечим, – милости прошу на гауптвахту. На полную катушку – десять суток!
Такая перспектива меня сражает наповал. Отдать целых десять суток жизни неторопливым микробам, а потом еще десять – любителям Дисциплинарного и Строевого уставов! Тяжело вздыхаю: от посеянных микробов не отделаться, но еще десять суток на губе – это уже лишнее, ребята. Приносят обед. Сполна воздаю ему должное, кое-что даже добавляю из остывшего завтрака. Аппетит после выпивки целого ведра – зверский, даже если это было ведро марганцовки. Уже через день меня все же выписывают из госпиталя. А я еще ругал бедных микробов! Конечно, они все поняли, и начали расти быстро, как и подобает нашим, монтажным, микробам!
В Североморске трубку берет сам Мурашов. Он удивлен: никаких желудочно-микробных приключений у него не было, – ни в поезде, ни потом. Значит, это был мой личный, сугубо индивидуальный, заскок. Что-то я второпях проглотил такое, чего не досталось Мурашову. Название подлой субстанции осталось неизвестным…
Наконец-то, наконец!!! Все формальности – позади, я в так долго ожидаемом отпуске!!! Для ускорения передвижений лечу самолетом до Киева. Тем более, что в Киеве, на неизвестном Дионисиевском переулке, надо найти жену Левы Мещерякова, поздравить ее с рождением сына, которого папа еще не видел, и передать посылочку с очень далекого Севера. Проделываю все намеченное, знакомлюсь с Людой и новорожденным. Забегая вперед, скажу, что Мещеряковы стали нашими самыми близкими друзьями до сего времени, – а это уже полстолетия без одного года. Саша Мещеряков долгое время оставался нашим единственным ребенком на две семьи…
Через несколько часов из поезда Киев – Одесса я высаживаюсь в незабываемых Рахнах, с которыми связано так много в моей жизни. Оружейной свалки здесь уже давно нет. Почти неизменной осталась старинная дорога к Деребчину, с вековыми липами по сторонам. Целых пятнадцать лет уже прошло, когда я здесь последний раз видел отца. Ты, папа, всегда мне говорил, что наша фамилия – честная и трудовая. Что я должен в будущем тоже заботиться о сохранении этой репутации. За прошедшие пятнадцать лет я ведь не подвел тебя, папа?
Глоток свободы
Свобода – это осознанная необходимость.
(Кто-то из мудрых)
Маму из нашего родового поместья выселили. Да и зачем ей, одинокой, разваливающаяся хата и большой огород, которые требуют капвложений и непрерывной работы мужских рук? Теперь мама снимает комнату у знакомых. Впрочем, там все знакомые, и знают даже, что готовит дальняя соседка на обед.
Тамила уже окончила институт и работает по распределению в Вашковцах возле Черновцов. Это уже Западная Украина со всеми вытекающими последствиями. Как-нибудь потом я напишу о печальной судьбе моей дорогой сестренки…
По сельскому обычаю мама созывает всех соседей, готовит угощение. Я уже далек от этих мероприятий, но мама хочет показать всему Деребчину, что приехал такой(!) сын, и я не могу ей отказать. Да и пусть знают ее угнетатели и обидчики, что она стоит за моими широкими плечами… Посещаю знакомых, Яковлевых. Ребят моего поколения, точнее – товарищей, уже нет почти никого. Трудятся на необъятных просторах Родины Славка Яковлев, Боря Стрелец, Леня Колосовский. Однажды я надеваю парадную форму и прохожу к заводу, чтобы отведать стариков Яковлевых и Стрелецких, где мы встречались с Эммой. После моего похода одна знакомая говорит маме:
– Видела вашего Колю. Такой заслужОнный!!!»
Все мои «ордена» в то время составляли только блестящие нездоровым блеском пуговицы и якорный орнамент на лацканах тужурки. После этого я перестал надевать форму, чтобы не вызывать нездоровый ажиотаж среди аборигенов…
Почти неделя у меня уходит на поездку к Тамиле. Был я и у дяди Антона. Он строит дом в Виннице, и мои деньги ему были очень кстати (в жизни чрезвычайно мало ситуаций, когда деньги появляются «некстати»). Дядя хотел записать их к себе в долг, но я ему сказал, что это я отдаю свои долги, и то – пока не полностью.
Эмма в Брацлаве. Меня тянет к ней, хотя я не очень знаю, как там буду «представляться» ее родителям. Вскоре к Яковлевым приезжают гости из Польши, и вместе с ними, веселой компанией, мы едем в Брацлав. У нас там всего несколько дней. Я жду не дождусь, когда Эмма поедет в Киев на учебу. Я туда тоже уеду с ней.
Родители принимают меня радушно. Правда, они вообще гостеприимные люди, тем более – я с польской делегацией. Конечно, они понимают, что я приехал только к Эмме.
Конец лета выдается жаркий, и мы значительное время проводим на речке. Южный Буг в Брацлаве широк и хорош. Со стороны города пляж оборудован всякими скамеечками и удобствами, кроме того, много деревьев, создающих тень. После Новой Земли я «бледный как сметана» и стараюсь загорать понемногу. Федор Савельевич – мужик вообще азартный. Когда-то в Деребчине мы с ним уже соревновались в то, что сейчас называется «армрестлинг». Он испытующе смотрит на меня и предлагает:
– Ну что, посоревнуемся? Кто быстрей переплывет на тот берег?
Я честно признаюсь, что плаваю как топор, но на ту сторону переплыть смогу. Без всяких соревнований мы тихонько переплываем на пустынный противоположный берег, где раньше добывали известняк. Тут на камнях ничего не растет, и мы усаживаемся прямо на солнцепеке.
Федор Савельевич очень осторожно начинает речь издалека. Сначала – о том, что «люди влюбляются, женятся». Это – естественно и хорошо. Плавно переходит ко второй части доклада: что я, вроде, парень «ничего», и ни он сам, ни Мария Павловна, против меня ничего не имеют. В третьей части своего выступления Федор Савельевич кратенько обрисовывает роль высшего образования в нашей жизни. Оно просто необходимо даже тем людям, которые могут заработать себе на жизнь собственными руками, например – мне. А Эмма сейчас только окончила первый курс, и если ее ввергнуть в омут семейной жизни, то окончание института станет или вообще невозможным или окажется слишком трудным. Исходя из вышесказанного, переходим к заключительной части беседы. Федор Савельевич очень просит меня подождать: пусть Эмма хотя бы окончит четыре курса из пяти…
Я назвал наш разговор беседой. Конечно, это была не беседа, а монолог любящего и заботливого отца, его мольба перед жестоким хищником, которому просто самой природой предназначено отнять и съесть его любимого ребенка, его доченьку… Я мог только поддакивать его неотразимым доводам. В итоге: я твердо обещаю ждать до окончания четвертого курса… А что мне оставалось делать? Я очень хорошо понимал заботы и тревоги любящего отца. У меня в голове, конечно, были соображения насчет всяких разных волков, которые жаждут «схавать» моего ягненка. Да и вообще, время – не всегда наш союзник: может случиться, что «сменит не раз младая дева…». Эти мысли требовали просто «демонического» ответа: «Оставь ее: она – моя».
Но другие мысли удерживали меня от столь романтического выпендривания. Я – не всемогущий демон, а всего лишь младший офицер монтажной части ВМФ. И куда же я привезу свою «царицу Тамару»? У Демона в изобилии были хоть какие-то пещеры в преисподней, а меня – так даже с общежития выселили… Он обещал сделать свою Тамару царицей мира. А наше будущее место – не в «межзвездных эфирах» и даже не в «блистательном Петербурге – Ленинграде», а где-нибудь в сопках и на островах обширной Родины, где моя подруга будет жить в шалаше и может стать только дамой местного гарнизона… Разве могу я подвергать девочку, совсем дитя, выросшую под крылом любящих родителей, таким передрягам своей собственной жизни?
Я сдался. Я отложил срок нашей совместной жизни на два года. Целых два года, за время которых могло случиться что угодно…
… Солнце уже припекало по-настоящему. Из цивилизованного берега нам начали кричать, что мы сгорели. Действительно: наши бледно-белые тела за время прений успели приобрести цвета пионерских галстуков.
Киев – наш город
Знову цвітуть каштани,
Хвиля дніпровська б›є,
Молодість мила,
Ти щастя моє…
Мы ненадолго расстаемся, и встречаемся с Эммой уже в Киеве. Я предусмотрительно выписал отпускной билет в Киев тоже. Меня без всяких препон принимают в большое общежитие военной гостиницы «Звезда», – она находится совсем рядом с площадью Калинина, – теперь это знаменитый по Оранжевой революции «Майдан Незалежності». Эмма поселяется на прежнем месте – у «тети» Лизы.
Мы бродим вдвоем по прекрасному городу, по его паркам и набережным. Толпы народа позволяют чувствовать себя в уединении. Еще хорошо – сидеть на скамейке в парке. Чтобы совсем уединиться – мы садимся в такси. Комфортабельные «Победы», у которых нет избыточного остекления, прячут нас в своем уютном чреве. Мы общаемся на каком-то подсознательном уровне. Наверное, мы разговаривали и вслух о чем-нибудь, шутили и смеялись, но это было несущественным и второстепенным…
С первого сентября Эмма начинает посещать институт, и мне приходится забирать ее от тети Лизы, которая меня люто ненавидит. Но, боится – значит уважает. Стоит мне посмотреть на нее, как она немедленно ретируется. «Воздыхатели» Эммы не появляются: тетя Лиза их, наверное, напугала моей мрачной персоной тоже…
Мы не можем не касаться нашего будущего, хотя оно видится в очень далеком тумане. Главная наша нерешаемая беда: нам негде жить. И тут мне в голову приходит одна идея.
– Слушай, Малыш (наверное, я обратился к Эмме как-то по-другому, но я в дальнейшем буду использовать именно это обращение: оно закрепилось у нас окончательно за долгие годы). Слушай, Малыш, дай мне в руки одно оружие для борьбы за наше будущее. Мой малыш вопросительно смотрит на меня. Я поясняю:
– Одинокого холостяка никто ни в какую очередь на жилье ставить не будет. Давай распишемся, получим об этом «бумагу». Для нас ничего-ничегошеньки не изменится. Для всех близких и для себя тоже, – мы просто друзья, а не муж и жена. Но, вооруженный такой бумагой, я смогу обратиться к отцам-командирам: «Ребята, я теперь – женатый человек. Почему бы вам не подумать о жилище для семьи своего офицера?» Вопросы жилья в Ленинграде решаются даже не годами, а десятилетиями. Так эти два года нашей разлуки хотя бы вычтутся из них…
Обсуждаем вопрос со всех сторон. Мой Малыш отважно соглашается «сочетаться со мной законным браком» немедленно, без согласия родителей. Уже потом она мне рассказала, что принять это нелегкое решение ей помогла бабушка Юзя.
О бабушке Юзе, матери Марии Павловны и нашем добром ангеле, стоит рассказать особо. Она жила в Виннице. С первой нашей встречи мы понравились друг другу. Эмма делилась с ней всеми своими заботами и мыслями. Бабушка говорила, что я «хороший хлопець, але, на жаль, в мене буде дві жінки, бо на бороді я маю ямку».
Перед отъездом в Киев Эмма рассказала бабушке, что папа и мама не разрешают ей выходить замуж, пока не окончит четыре курса института.
– А ти плюнь на їх заборони (запреты) і розпишись! А то загубиш (потеряешь) хорошого хлопця!
– Бабушка, какой же он «хороший», если у него две жены будет: на бороде-то ямочка!
– Яка дурна баба тобі про це казала? Плюнь на всі забобони (предрассудки, приметы, поверья), і розписуйся!
– Бабушка, идти против воли родителей?
– А вони мене дуже питали (спрашивали)? Пішли вдвох, тай розписалися!
Так что у моей малышки тайное благословение все же было. У меня – его не было, но я уже давно был в «автономном плавании» и «судьбоносные решения» принимал сам.
Шестого сентября 1956 года мы пришли в бюро ЗАГС Сталинского района города Киева, – по месту временной прописки Эммы, и заявили миловидной усталой женщине, что мы хотим «сочетаться» законным браком. Ради торжественного случая мы приоделись: я был при эполетах, Малыш в самой эффектной черной блузке. Женщина (это была заведующая) оглядела нас:
– Да, конечно. Подавайте заявление и приходите через две недели со свидетелями.
Мы переглянулись. Это был удар, нами не предусмотренный и неотразимый. Постояли, подумали. Я пытаюсь переломить ход событий. Достаю отпускной билет, показываю его женщине:
– Смотрите. Отпуск у меня кончается. Через пять дней я должен быть уже в Ленинграде. Моя невеста остается в Киеве. Неизвестно, когда и где мы сможем найти целых две недели: я ведь человек военный…
Глаза женщины наполняются сочувствием и жалостью. Она говорит, что ее сын – тоже военный, и судьба бросает его по всем углам нашей большой Родины. Еще раз глядит на нас. Мы смотрим на нее честными глазами. Видимо, осмотр ее удовлетворяет, и она решается:
– Хорошо, дети, я оформлю ваш союз сразу и без свидетелей…
Начинает выписывать свидетельство о браке, и тут мы спотыкаемся на одном вопросе: фамилия жены после вступления в брак. Для Эммы наш брак – тайный. Она говорит, что ей надо оставить прежнюю фамилию, чтобы в институте все осталось по-прежнему. И тут женщина делает нам еще один огромный подарок, который мы смогли оценить гораздо позже:
– Доченька, не надо тебе оставлять свою фамилию: потом у тебя будут большие сложности и хлопоты. Смотри: новую твою фамилию я записываю на дальней странице паспорта, маленькими буквами. Никто и знать не будет! А твой паспорт до обмена будет с прежней фамилией на первой странице…
К сожалению, мы не знаем ни имени, ни адреса нашего доброго ангела, чтобы сказать ей спасибо. Союз, который она скрепила, формально нарушив закон, оказался прочнее многих, совершенных с многолюдными и многодневными ритуалами и с пышными свадьбами. Найти эту женщину сейчас невозможно: места нашей юности уже в другом государстве. Если она жива – дай Бог ей здоровья и радости. Если умерла – надежда только на наши торсионные поля: пусть они донесут к ее бессмертной душе нашу благодарность…
Мы теперь семья (06.09.1956)
Посещаем фотографию, где нас увековечивают в нашу главную дату. Праздновать свою свадьбу – только вдвоем – мы отправляемся в ресторан «Спорт» на Красноармейской площади (?), которая рядом с Бессарабским рынком и Крещатиком. У моей Малышки и у меня – пол-Киева друзей, но мы не можем и не хотим никого звать и видеть. Сообщаем, что у нас свадьба, только молоденькой официантке. Она изумленно ахает при виде столь многолюдной свадьбы и проникается к нам сочувствием. Сажает нас в уютное обособленное местечко, где могут сидеть только двое. Советует нам, что выбрать в меню, все наши желания исполняет быстро. Правда, мы никуда уже не торопимся…
Окруженные заботой нашей официантки, мы очень хорошо празднуем нашу свадьбу с минимальным количеством гостей, равным нулю. Впрочем, бывают и отрицательные величины. Из общего зала некое «лицо кавказской национальности», с лоснящейся рожей и усиками, непрерывно пялит глаза на мою супругу. Затем «лицо» не выдерживает и подходит, чтобы пригласить ее на танец. «Нет, не хочу» – отказывает ему жена. На второе и третье настойчивое приглашение говорю ему «нет» уже я, после умоляющего взгляда Эммы.
– Ну, почему? – вопрошает «лицо». У нас считается честью, когда твою девушку приглашают на танец другие…
– А у нас за это морду бьют, – знакомлю я соискателя с обычаями своей страны, после чего межнациональный обмен культурными ценностями как-то сам собой угасает.
