Текст книги "Сборник стихов"

Автор книги: Николай Гумилев

Отрывок из поэмы

 
… И взор наклоняя к равнинам,
Он лгать не хотел предо мной.
– Сеньоры, с одним дворянином
Имели мы спор небольшой…
 

Warum

 
Целый вечер в саду рокотал соловей,
И скамейка в далекой аллее ждала,
И томила весна… Но она не пришла,
Не хотела, иль просто пугалась ветвей.
 
 
Оттого ли, что было томиться невмочь,
Оттого ли, что издали плакал рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И кого-то еще было тягостно жаль.
 
 
Не себя – я умею забыться, грустя.
Не ее – если хочет, пусть будет такой.
– Но за что этот день, как больное дитя,
Умирал, не отмеченный божьей рукой?
 

Молюсь звезде моих побед...

 
Молюсь звезде моих побед,
Алмазу древнего востока,
Широкой степи, где мой бред —
Езда всегда навстречу рока.
 
 
Как неожидан блеск ручья
У зеленеющих платанов!
Звенит душа, звенит струя —
Мир снова царство великанов.
 
 
И все же темная тоска
Нежданно в поле мне явилась,
От встречи той прошли века
И ничего не изменилось.
 
 
Кривой клюкой взметая пыль,
Ах, верно направляясь к раю,
Ребенок мне шепнул: «Не ты ль?»
А я ему в ответ; «Не знаю.
 
 
Верь!» —И его коснулся губ
Атласных… Боже! Здесь, на небе ль?
Едва ли был я слишком груб,
Ведь он был прям, как нежный стебель.
 
 
Он руку оттолкнул мою
И отвечал: «Не узнаю!»
 

Альбом или слон

 
О, самой нежной из кузин
Легко и надоесть стихами,
И мне все снится магазин
На Невском, только со слонами.
 
 
Альбом, принадлежащий ей,
Любовною рукой моей,
Быть может, не к добру наполнен,
Он ни к чему… ведь в смене дней
Меня ей только слон напомнит.
 

Мыльные пузыри

 
Какая скучная забота
Пусканье мыльных пузырей!
Ну, так и кажется, что кто-то
Нам карты сдал без козырей.
 
 
В них лучезарное горенье,
А в нас тяжелая тоска…
Нам без надежды, без волненья
Проигрывать наверняка.
 
 
О нет! Из всех возможных счастий
Мы выбираем лишь одно,
Лишь то, что синим углем страсти
Нас опалить осуждено.
 

Неизвестность

 
Замирает дыханье, и ярче становятся взоры
Перед странно-волнующим ликом твоим, неизвестность
Как у путника, дерзко вступившего в дикие горы
И смущенного видеть еще неоткрытую местность.
 
 
В каждой травке намек на возможность немыслимой встречи,
Горизонт – обиталище феи всегда легкокрылой,
Миг… и выйдет, атласные руки положит на плечи
И совсем замирающим голосом вымолвит: «Милый!»
 
 
У нее есть хранитель, волшебник ревнивый и страшный,
Он отметит, он, как сетью, опутает душу печалью,
…И поверить нельзя, что здесь, как повсюду, всегдашний,
Бродит школьный учитель, томя прописною моралью.
 

Акростих

 
Можно увидеть на этой картинке
Ангела, солнце и озеро Чад,
Шумного негра в одной пелеринке
И шарабанчик, где сестры сидят,
Нежные, стройные, словно былинки.
 
 
А надо всем поднимается солнце,
Лютой любовью вдвойне пронзено,
Боли и песен открытая дверца:
О, для чего даже здесь не дано
Мне позабыть о мечте иноверца.
 

В четыре руки

 
Звуки вьются, звуки тают…
То по гладкой белой кости
Руки девичьи порхают,
Словно сказочные гостьи.
 
 
И одни из них так быстры,
Рассыпая звуки-искры,
А другие величавы,
Вызывая грезы славы.
 
 
За спиною так лениво
В вазе нежится сирень,
И не грустно, что дождливый
Проплывет неслышно день.
 

Прогулка

 
В очень, очень стареньком дырявом шарабане
(На котором после будет вышит гобелен)
Ехали две девушки, сокровища мечтаний,
Сердце, им ненужное, захватывая в плен.
 
 
Несмотря на рытвины, я ехал с ними рядом,
И домой вернулись мы уже на склоне дня,
Но они, веселые, ласкали нежным взглядом
Не меня, неловкого, а моего коня.
 

На кровати, превращенной в тахту

 
Вот троица странная наша:
– Я, жертва своих же затей,
На лебедь похожая Маша
И Оля, лисица степей.
 
 
Как странно двуспальной кровати,
Что к ней, лишь зажгутся огни,
Идут не для сна иль объятий,
А так, для одной болтовни,
 
 
И только о розовых счастьях:
«Ах, профиль у Маши так строг…
А Оля… в перстнях и запястьях,
Она – экзотический бог…»
 
 
Как будто затейные пряжи
Прядем мы… сегодня, вчера…
Пока, разгоняя миражи,
Не крикнут: «Чай подан, пора!»
 

Лиловый цветок

 
Вечерние тихи заклятья,
Печаль голубой темноты.
Я вижу не лица, а платья,
А, может быть, только цветы.
 
 
Так радует серо-зеленый,
Живой и стремительный весь,
И, может быть, к счастью, влюбленный
В кого-то чужого… не здесь.
 
 
Но душно мне!.. Я зачарован,
Ковер подо мной, словно сеть.
Хочу быть спокойным – взволнован.
Смотрю…– а хочу не смотреть.
 
 
Смолкает веселое слово,
И ярче пылание щек…
– То мучит, то нежит лиловый,
Томящий и странный цветок.
 

Куранты любви

 
Вы сегодня впервые пропели
Золотые «Куранты любви».
Вы крестились в «любовной купели»,
Вы стремились «на зов свирели»,
Не скрывая волненья в крови.
 
 
Я учил вас, как автор поет их,
Но, уча, был так странно-несмел.
О, поэзия – не в ритмах, не в нотах,
Только в вас. Вы царица в гротах,
Где Амура звенит самострел.
 

Медиумические явления

 
Приехал Коля. Тотчас слухи,
Во всех вселившие испуг:
По дому ночью ходят духи
И слышен непонятный стук.
 
 
Лишь днем не чувствуешь их дури.
Когда ж погаснет в окнах свет,
Они лежат на лиги-куре
Или сражаются в крокет.
 
 
Испуг ползет, глаза туманя.
Мы все за чаем – что за вид!
Молчит и вздрагивает Аня,
Сергей взволнован и сердит.
 
 
Но всех милей, всех грациозней
Все ж Оля в робости своей,
Встречая дьявольские козни
Улыбкой, утра розовей.
 

В Вашей спальне

 
Вы сегодня не вышли из спальни,
И до вечера был я один,
Сердце билось печальней, и дальний
Падал дождь на узоры куртин.
 
 
Ни стрельбы из японского лука,
Ни гаданья по книгам стихов,
Ни блокнотов! Тяжелая скука
Захватила и смяла без слов.
 
 
Только вечером двери открылись,
Там сошлись развлекавшие вас:
Вышивали, читали, сердились,
Говорили и пели зараз.
 
 
Я хотел тишины и печали,
Я мечтал вас согреть тишиной,
Но в душе моей чаши азалий
Вдруг закрылись, и сами собой
 
 
Вы взглянули… И стула бесстрастней,
Встретил я ваш приветливый взгляд,
Помня мудрое правило басни,
Что, чужой, не созрел виноград.
 

О признаниях

 
Никому мечты не поверяйте,
Ах, ее не скажешь, не сгубя!
Что вы знаете, то знайте
Для себя.
 
 
Даже, если он вас спросит,
Тот, кем ваша мысль согрета,
Скажет, жизнь его зависит
От ответа.
 
 
Промолчите! Пусть отравит
Он мечтанье навсегда,
Он зато вас не оставит
Никогда.
 

Страница из Олиного дневника

 
Он в четверг мне сделал предложенье,
В пятницу ответила я «да».
«Навсегда?» – спросил он. «Навсегда».
И, конечно, отказала в воскресенье.
 
 
Но мои глаза вдруг стали больше,
Тоньше руки и румяней щеки,
Как у девушек веселой, старой Польши,
Любящих обманы и намеки.
 

Борьба

 
Борьба одна: и там, где по холмам
Под рев звериный плещут водопады,
И здесь, где взор девичий, – но, как там,
Обезоруженному нет пощады.
 
 
Что из того, что волею тоски
Ты поборол нагих степей удушье.
Все ломит стрелы, тупит все клинки,
Как солнце золотое, равнодушье.
 
 
Оно – морской утес: кто сердцем тих,
Прильнет и выйдет, радостный, на сушу,
Но тот, кто знает сладость бурь своих,
Погиб… и бог его забудет душу.
 

Райский сад

 
Я не светел, я болен любовью,
Я сжимаю руками виски
И внимаю, как шепчутся с кровью
Шелестящие крылья Тоски.
 
 
Но тебе оскорбительны муки.
Ты одною улыбкой, без слов,
Отвести приказала мне руки
От моих воспаленных висков.
 
 
Те же кресла, и комната та же…
Что же было? Ведь я уж не тот:
В золотисто-лиловом мираже
Дивный сад предо мною встает.
 
 
Ах, такой раскрывался едва ли
И на ранней заре бытия,
И о нем никогда не мечтали
Даже Индии солнца – князья.
 
 
Бьет поток. На лужайках прибрежных
Бродят нимфы забытых времен;
В выем раковин, длинных и нежных,
Звонко трубит мальчишка-тритон.
 
 
Я простерт на песке без дыханья,
И меня не боятся цветы,
Ио в душе – ослепительность знанья,
Что ко мне наклоняешься ты…
 
 
И с такою же точно улыбкой,
Как сейчас, улыбнулась ты мне.
…Странно! Сад этот знойный и зыбкий
Только в детстве я видел во сне.
 

Ключ в лесу

 
Есть темный лес в стране моей;
В него входил я не однажды,
Измучен яростью лучей,
Искать спасения от жажды.
 
 
Там ключ бежит из недр скалы
С глубокой льдистою водою,
Ио Горный Дух из влажной мглы
Глядит, как ворон пред бедою.
 
 
Он говорит: «Ты позабыл
Закон: отсюда не уходят!»
И каждый раз я уходил
Блуждать в лугах, как звери бродят.
 
 
И все же помнил путь назад
Из вольной степи в лес дремучий…
…О, если бы я был крылат,
Как тот орел, что пьет из тучи!
 

Опять прогулка

 
Собиратели кувшинок,
Мы отправились опять
Поблуждать среди тропинок,
Над рекою помечтать.
 
 
Оля правила. Ленивый,
Был нежданно резв Силач,
На Голубке торопливой
Поспевал я только вскачь.
 
 
И со мной, хоть осторожно,
Оля ласкова была,
С шарабана это можно,
Но не так легко с седла.
 

Ева или Лилит

 
Ты не знаешь сказанья о деве Лилит,
С кем был счастлив в раю первозданном Адам,
Но ты все ж из немногих, чье сердце болит
По душе окрыленной и вольным садам.
 
 
Ты об Еве слыхала, конечно, не раз,
О праматери Еве, хранящей очаг,
Но с какой-то тревогой… И этот рассказ
Для тебя был смешное безумье и мрак.
 
 
У Лилит – недоступных созвездий венец,
В ее странах алмазные солнца цветут:
А у Евы – и дети, и стадо овец,
В огороде картофель, и в доме уют.
 
 
Ты еще не узнала себя самое.
Ева ты иль Лилит? О, когда он придет,
Тот, кто робкое, жадное сердце твое
Без дорог унесет в зачарованный грот?!
 
 
Он умеет блуждать под уступами гор
И умеет спускаться на дно пропастей,
Не цветок – его сердце, оно – метеор,
И в душе его звездно от дум и страстей.
 
 
Если надо, он царство тебе покорит,
Если надо, пойдет с воровскою сумой,
Но всегда и повсюду – от Евы Лилит —
Он тебя сохранит от тебя же самой.
 

Слова на музыку Давыдова

 
Я – танцовщица с древнего Нила,
Мне – плясать на песке раскаленном,
О, зачем я тебя полюбила,
А тебя не видела влюбленным.
 
 
Вечер близок, свивается парус,
В пряном запахе мирры и нарда
Я вплела в мои косы стеклярус
И склонилась на мех леопарда.
 
 
Но, как волны безмолвного Нила,
Все ты бродишь холодным и сонным…
О, зачем я тебя полюбила,
А тебя не видала влюбленным.
 

Остров любви

 
Вы, что поплывете
К острову Любви,
Я. для вас в заботе,
Вам стихи мои.
 
 
От Европы ль умной,
Джентльмена снов;
Африки ль безумной,
Страстной, но без слов;
 
 
Иль от двух Америк,
Знавших в жизни толк;
Азии ль, где берег —
Золото и шелк;
 
 
Азии, иль дале
От лесов густых
Девственных Австралий,
Диких и простых;
 
 
Все вы в лад ударьте
Веслами струи,
Следуя по карте
К острову Любви.
 
 
Вот и челн ваш гений
К берегу прибил,
Где соображений
Встретите вы ил.
 
 
Вы, едва на сушу,
Книга встретит вас,
И расскажет душу
В триста первый раз.
 
 
Чтоб пройти болота
Скучной болтовни,
Вам нужна работа,
Нужны дни и дни.
 
 
Скромности пустыня.
– Место палачу! —
Все твердит богиня,
Как лягушка в тине:
«Нет» и «Не хочу».
 
 
Но стыдливость чащей
Успокоит вас,
Вам звучит все слаще:
«Милый, не сейчас!»
 
 
Озеро томлений —
Счастье и богам:
Все открыты тени
Взорам и губам.
 
 
Но на остров Неги,
Тот, что впереди,
Дерзкие набеги
Не производи!
 
 
Берегись истерик,
Серной кислоты,
Если у Америк
Не скитался ты.
 
 
Если ж знаешь цену
Ты любви своей —
Эросу в замену
Выйдет Гименей.
 

11 июля 1911 г.

 
Ты, лукавый ангел Оли,
Ставь серьезней, стань умней!
Пусть Амур девичьей воли,
Кроткий, скромный и неслышный,
Отойдет. А Гименей
Выйдет, радостный и пышный,
С ним дары: цветущий хмель
Да колечко золотое,
Выезд, дом и все такое,
А в грядущем колыбель.
 

Четыре лошади

 
Не четыре! О, нет, не четыре!
Две и две, и «мгновенье лови»,—
Так всегда совершается в мире,
В этом мире веселой любви.
 
 
Но не всем вечеровая чара
И любовью рождаемый стих!
Пусть скакала передняя пара,
Говорила она о других.
 
 
О чужом… и, словами играя,
Так ненужно была весела…
Тихо ехала пара вторая,
Но наверно счастливей была.
 
 
Было поздно; ночные дриады
Танцевали средь дымных равнин,
И терялись смущенные взгляды
В темноте неизвестных лощин.
 
 
Проезжали какие-то реки.
Впереди говорились слова,
Сзади клялись быть верным навеки,
Поцелуй доносился едва.
 
 
Только поздно, у самого дома
/ Словно кто-то воскликнул: «Не жди!» /,
Захватила передних истома,
Что весь вечер цвела позади.
 
 
Захотело сказаться без смеха,
слово жизни святой и большой,
Но сказалось, как слабое эхо,
Повторенное чуткой душой.
 
 
И в чаду не страстей, а угара
Повторить его было невмочь.
Видно, выпила задняя пара
Все мечтанья любви в эту ночь.
 

Рисунок акварелью

 
Пальмы, три слона и два жирафа,
Страус, носорог и леопард:
Дальняя, загадочная Каффа,
Я опять, опять твой гость и бард!
 
 
Пусть же та, что в голубой одежде,
Строгая, уходит на закат!
Пусть не оборотится назад!
Светлый рай, ты будешь ждать, как прежде.
 

Огромный мир открыт и манит...

 
Огромный мир открыт и манит,
Бьет конь копытом, я готов,
Я знаю, сердце не устанет
Следить за бегом облаков.
Но вслед бежит воспоминанье,
И странно выстраданный стих,
И недопетое признанье
Последних радостей моих.
Рвись, конь, но помни, что печали
От века гнать не уставали
Свободных… гонят и досель,
Тогда поможет нам едва ли
И звонкая моя свирель.
 

Я до сих пор не позабыл...

 
Я до сих пор не позабыл
Цветов в задумчивом раю,
Песнь ангелов и блеск их крыл,
Ее, избранницу мою.
 
 
Стоит ее хрустальный гроб
В стране, откуда я ушел,
Но так же нежен гордый лоб,
Уста – цветы, что манят пчел.
 
 
Я их слезами окроплю
/Щадить не буду я свое/,
И станет розой темный плюш,
Обвив, воскресшую, ее.
 

Освобожденье

 
Кончено! Дверь распахнулась перед ним, заключенным.
Руки не чувствуют холода цепи тяжелой.
Грустно расстаться ему с пауком прирученным,
С милым тюремным цветком, пичиолой.
 
 
Жалко тюремщика…,/ Он иногда улыбался
Странно-печально… / и друга за тяжким затвором…
Или столба, на котором однажды качался
Тот, кого люди назвали убийцей и вором.
 
 
Жалко? Но только, как призрак, растаяли стены,
В темных глазах нетерпенье, восторг и коварство,
Солнце пьянит его, солнце вливается в вены,
В сердце… изгнанник идет завоевывать царство.
 

Хиромант, большой бездельник...

 
Хиромант, большой бездельник,
Поздно вечером, в сочельник
Мне предсказывал: «Заметь:
Будут долгие недели
Виться белые метели,
Льды прозрачные синеть.
 
 
Но ты снегу улыбнешься,
Ты на льду не поскользнешься,
Принесут тебе письмо
С надушенною подкладкой,
И на нем сияет сладкий,
Милый штемпель – Сан-Ремо!»
 

Открытие летнего сезона

 
Зимнее стало, как сон,
Вот, отступает все дале,
Летний же начат сезон
Олиным Salto-Mortale.
 
 
Время и гроз, и дождей;
Только мы назло погоде
Все не бросаем вожжей,
Не выпускаем поводий.
 
 
Мчится степенный Силач
Рядом с Колиброю рьяной,
Да и Красавчик, хоть вскачь,
Всюду поспеет за Дианой.
 
 
Знают они – говорить
Много их всадникам надо,
Надо и молча ловить
Беглые молнии взгляда.
 
 
Только… разлилась река,
Брод, словно омут содомский,
Тщетно терзает бока,
Шпорит коня Неведомский.
 
 
«Нет!.. Ни за что!.. Не хочу!»
Думает Диана и бьется,
Значит, идти Силачу,
Он как-нибудь обернется.
 
 
Точно! Он вышел и ждет
В невозмутимом покое,
Следом другие, и вот
Реку проехали трое.
 
 
Только Красавчик на куст
Прыгнул с трепещущей Олей,
Топот, паденье и хруст
Гулко разносятся в поле.
 
 
Дивные очи смежив,
Словно у тети Алины,
Оля летит… а обрыв —
Сажени две с половиной.
 
 
Вот уж она и на дне,
Тушей придавлена конской,
Но оказался вполне
На высоте Неведомский.
 
 
Прыгнул, коня удержал,
Речка кипела, как Терек,
И – тут и я отбежал —
Олю выводят на берег.
 
 
Оля смертельно бледна,
Словно из сказки царевна,
И, улыбаясь, одна,
Вера нас ждет Алексеевна.
 
 
Так бесконечно мила,
Будто к больному ребенку,
Все предлагала с седла
Переодеть амазонку.
 
 
Как нас встречали потом
Дома, какими словами,
Грустно писать – да о том
Все догадаются сами.
 
 
Утром же ясен и чист
Был горизонт. Все остыли.
Даже потерянный хлыст
В речке мальчишки отрыли.
 
 
День был семье посвящен,
Шуткам и чаю с вареньем…
Так открывался сезон
Первым веселым паденьем.
 

Над морем встал ночной туман...

 
Над морем встал ночной туман,
Но сквозь туман еще светлее
Горит луна – большой тюльпан
Заоблачной оранжереи.
 
 
Экватор спит, пересечен
Двенадцатым меридианом,
И сон как будто уж не сон
Под пламенеющим тюльпаном.
 
 
Уже не сон, а забытье,
И забытья в нем даже мало,
То каменное бытие,
Сознанье темное металла.
 
 
И в этом месте с давних пор,
Как тигр по заросли дремучей,
Как гордость хищнических свор,
Голландец кружится летучий.
 
 
Мертвец, но сердце мертвеца
Полно и молний и туманов,
Им овладело до конца
Безумье темное тюльпанов.
 
 
Не красных и не золотых,
Рожденных здесь в пучине тесной
Т……. что огненнее их,
Тюльпан качается небесный.
 

Этот город воды, колоннад и мостов...

 
Этот город воды, колоннад и мостов,
Верно, снился тому, кто, сжимая виски,
Упоительный опиум странных стихов,
Задыхаясь, вдыхал после ночи тоски.
 
 
В освещенных витринах горят зеркала,
Но по улицам крадется тихая темь,
А колонна крылатого льва подняла,
И гиганты на башне ударили семь.
 
 
На соборе прохожий еще различит
Византийских мозаик торжественный блеск
И услышит, как с темной лагуны звучит
Возвращаемый медленно волнами плеск.
 

Ольге Людвиговне Кардовской

 
Мне на ваших картинах ярких
Так таинственно слышна
Царскосельских столетних парков
Убаюкивающая тишина.
 
 
Разве можно желать чужого,
Разве можно жить не своим…
Но и краски ведь тоже слово,
И узоры линий – ритм.
 

Т. П. Карсавиной

 
Долго молили мы вас, но молили напрасно,
Вы улыбнулись и отказали бесстрастно.
 
 
Любит высокое небо и древние звезды поэт,
Часто он пишет баллады, но редко он ходит в балет.
 
 
Грустно пошел я домой, чтоб смотреть в глаза тишине.
Ритмы движений не бывших звенели и пели во мне.
 
 
Только так сладко знакомая вдруг расцвела тишина.
Словно приблизилась тайна иль стала солнцем луна.
 
 
Ангельской арфы струна порвалась, и мне слышится звук.
Вижу два белые стебля высоко закинутых рук.
 
 
Губы ночные, подобные бархатным красным цветам…
Значит, танцуете все-таки вы, отказавшая там!
 
 
В синей тунике из неба ночного затянутый стан
Вдруг разрывает стремительно залитый светом туман.
 
 
Быстро змеистые молнии легкая чертит нога —
Видит, наверно, такие виденья блаженный Дега,
 
 
Если за горькое счастье и сладкую муку свою
Принят он в сине-хрустальном высоком господнем раю.
 
 
…Утром проснулся, и утро вставало в тот день лучезарно.
Был ли я счастлив? Но сердце томилось тоской благодарной.
 

Марии Левберг

 
Ты, жаворонок в черной высоте,
Служи отныне, стих мой легкокрылый,
Ее неяркой, но издавна милой
Такой средневековой красоте.
 
 
Ее глазам, сверкающим зарницам,
И рту, где воля превзошла мечту,
Ее большим глазам, двум странным птицам,
И словно нарисованному рту.
 
 
Я больше ничего о ней не знаю,
Ни писем не писал, ни слал цветов,
Я с ней не проходил навстречу маю
Средь бешеных от радости лугов.
 
 
И этот самый первый наш подарок,
О жаворонок, стих мой, может быть,
Покажется неловким и случайным
Ей, ведающей таинства стихов.
 

Твоих единственных в подлунном мире губ...

 
Твоих единственных в подлунном мире губ,
Твоих пурпурных, я коснуться смею.
 
 
О слава тем, кем мир нам люб,
Праматери и змею.
И мы опьянены
Словами яркими без меры,
 
 
Что нежность тела трепетной жены
Нежней цветов и звезд, мечтания и веры.
 

Надпись на книге «Колчан»

 
У нас пока единый храм,
Мы братья в православной вере,
Хоть я лишь подошел к дверям,
Вы ж, уходя, стучитесь в двери.
 

Командиру 5-го Александровскго полка (Никитину)

 
В вечерний час на небосклоне
Порой промчится метеор.
Мелькнув на миг на темном фоне,
Он зачаровывает взор.
 
 
Таким же точно метеором,
Прекрасным огненным лучом,
Пред нашим изумленным взором
И вы явились пред полком.
 
 
И, озаряя всех приветно,
Бросая всюду ровный свет,
Вы оставляете заметный
И – верьте – незабвенный след.
 

Что я прочел? Вам скучно, Лери...

 
Что я прочел? Вам скучно, Лери,
И под столом лежит Сократ,
Томитесь вы по древней вере?
– Какой отличный маскарад!
Вот я в моей каморке тесной
Над вашим радуюсь письмам.
Как шапка Фацета прелестна
Над милым девичьим лицом.
Я был у вас, совсем влюбленный,
Ушел, сжимаясь от тоски,
Ужасней шашки занесенной,
Жест отстраняющей руки.
Но сохранил воспоминанье
О дивных и тревожных днях,
Мое пугливое мечтанье
О ваших сладостных глазах.
Ужель опять я их увижу,
Замру от боли и любви
И к ним, сияющим, приближу
Татарские глаза мои?!
И вновь начнутся наши встречи,
Блужданья ночью наугад,
И наши озорные речи,
И острова, и Летний сад?!
Но, ах, могу ль я быть не хмурым,
Могу ль сомненья подавить?
Ведь меланхолия амуром
Хорошим вряд ли может быть.
И, верно, день застал, серея,
Сократа снова на столе,
Зато «Эмали и камеи»
С «Колчаном» в самой пыльной мгле.
Так вы, похожая на кошку,
Ночному молвили «прощай» —
И мчит вас в психоневроложку,
Гудя и прыгая, трамвай.
 

Взгляните: вот гусары смерти...

 
Взгляните: вот гусары смерти!
Игрою ратных перемен
Они, отчаянные черти,
Побеждены и взяты в плен.
 
 
Зато бессмертные гусары,
Те не сдаются никогда,
Войны невзгоды и удары
Для них как воздух и вода.
 
 
Ах, им опасен плен единый,
Опасен и безумно люб,
Девичьей шеи лебединой
И милых рук, и алых губ.
 

Канцона

 
Бывает в жизни человека
Один неповторимый миг:
Кто б ни был он, старик, калека,
Как бы свой собственный двойник,
Нечеловечески прекрасен
Тогда стоит он, небеса
Над ним разверсты. Воздух ясен,
Уж наплывают чудеса.
Таким тогда он будет снова,
Когда воскреснувшую плоть
Решит во славу бога-Слова
К небытию призвать господь.
Волшебница, я не случайно
К следам ступней твоих приник,
Ведь я тебя увидел тайно
В невыразимый этот миг.
Ты розу белую срывала
И наклонялась к розе той,
А небо над тобой сияло,
Твоей залито красотой.
 

Канцона

 
Лучшая музыка в мире – нема!
Дерево, жилы ли бычьи
Выразить молнийный трепет ума,
Сердца причуды девичьи?
Краски и бледны и тусклы! Устал
Я от затей их бессчетных.
Ярче мой дух, чем трава иль метал,
Тело подводных животных!
Только любовь мне осталась, струной
Ангельской арфы взывая,
Душу пронзая, как тонкой иглой,
Синими светами рая.
Ты мне осталась одна. Наяву
Видевши солнце ночное,
Лишь для тебя на земле я живу,
Делаю дело земное.
 
 
Да! Ты в моей беспокойной судьбе —
Иерусалим пилигримов.
Надо бы мне говорить о себе
На языке серафимов.