Текст книги "Тайная военная разведка и борьба с ней"
Автор книги: Николай Батюшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Патриот-контрразведчик, но не царедворец и не политик, дав втянуть себя в крупнейшую политическую игру, не сравнимую по масштабам с делом Мясоедова, не смог разглядеть грозившей ему опасности. Она стала для него роковой и в служебном, и в личном плане. Крах задуманного другими игроками стал в итоге, его, батюшинским «Ватерлоо».
Карьера, но не жизнь Батюшина близка к завершению. Впереди отдельный подробный рассказ о перипетиях его теперь генеральской биографии, хронологически очерченной второй половиной 1916 года и двумя месяцами 1917 года. При назначении он мог думать, что наступил его звездный час. И на пике карьерного взлета, как сказал поэт, «на разливе души», неожиданная потеря всего: доброго имени, Великой Императорской России и даже любимой Родины вообще, для благополучия которой он отдал свои лучшие годы. Удар судьбы непереносимо трудный, так как в числе первых пострадавших был он и члены его небольшой команды, а не те высшие военные верхи, кто задумал саму акцию по спасению страны от ее внутренних врагов силами… мизерной группы специалистов, знающих толк в применении особого оружия – агентуры, и кто дал добро руководителю этой группы.
С имени Николая Степановича Батюшина открывается в российской истории XX века уникальный скорбный список первых лиц специальных служб, отданных на заклание политиками в угоду политике.
Цели, поставленные комиссией военной верхушкой, свидетельствовали о потрясающем политическом инфантилизме ее участников, граничащим с примитивизмом, что вообще-то было присуще огромному числу представителей российского генералитета. Среди них оказался и дважды генерал Н. С. Батюшин: и «генерал для поручений», и генерал по званию. Крайний монархист по политическим убеждениям, сторонник сильной руки, а потому – враг демократии и парламентаризма, мало разбиравшийся в вопросах права (этой сфере государственной жизни он нигде не учился), Батюшин в дни своего взлета на оперативный Олимп и сам мог поверить, что силовыми методами, включая сюда и те специфические, которыми он владел мастерски, можно спасти от гибели Империю, особенно если у тебя за спиной стоит генералитет всей страны во главе с Верховным главнокомандующим.
До конца дней своих он так и не осознает, что революционные волны снесли с лица земли императорскую Россию, а вместе с ними не одну тысячу таких и еще более мощных фигур, чем он сам. Это была трагедия всей страны, общая беда народа и разовых усилий для ее предотвращения оказалось совсем недостаточно. Батюшин, не желая того, попал в расставленные им самим силки. Оперативные силки.
Предваряя рассказ о крушении карьеры генерала-разведчика, нельзя проигнорировать еще одну составляющую проблемы – национальную, а точнее, еврейскую. Ее невозможно ни обойти, ни объехать, так как комиссия, предназначавшаяся для наведения порядка в тылу, в экономической сфере, по внутренней логике вещей должна была столкнуться с проблемой еврейской. Чтобы понять ее сложность именно в годы Первой мировой войны, отсылаем читателя к книге А. И. Солженицына «Двести лет вместе (1795 -1995)», а именно к главе 12-й «В войну (1914-1916)». Здесь же воспользуемся необходимыми для нашего изложения фактам, взятыми из его книги.
В трех сопредельных европейских империях (России, Австро-Венгрии, Германии) «жило три четверти евреев всего мира и 90 процентов евреев Европы, причем сосредоточены они были в театре назревающих военных действий, от Ковенской губернии (затем и Лифляндии) до австрийской Галиции (затем и Румынии)». У оперативных работников, сформировавшихся на западных рубежах страны, а именно таким был Батюшин, отношение к евреям как к народу было, скажем прямо утилитарное, имперски высокомерное, подчас даже с неким налетом черносотенства, как сказали бы сейчас. Тут как говорится ни убавить, ни прибавить. Это российская историческая данность, ее роковое наследие.
С большой примесью юдофобии – так уж повелось на Руси – формировались в ней жандармы, охранники различных мастей, а позже и контрразведчики. Мало кто знает, например, что в «Инструкции начальникам контрразведывательных отделений» (1911 г.) содержалось двадцать пунктов с перечислением лиц, на которых контрразведчики должны были обращать «особое внимание». Среди различных категорий иностранцев, русских подданных, военных и классных чинов, инородцев, упоминались «комиссионеры (особенно евреи)», а также «лица, втирающиеся в военную среду (особенно еврейского происхождения)». Агентский корпус спецслужб всех трех государств до войны во многом формировался из числа лиц еврейской национальности.
В условиях войны проблема обострилась стократно. Доктор Д. Пасманник, бывший всю войну на фронте врачом, свидетельствует, что к новому 1915 году «вдруг по всему фронту и во всех правительственных кругах заговорили о еврейском шпионаже».
В экономической области много нареканий было в адрес евреев-поставщиков. Например, в день своего вступления в должность Верховного главнокомандующего государь подписал в Ставке приказ, в котором говорилось, что поставщики-евреи злоупотребляют доставками перевязочных средств, лошадей и хлеба для армии; получают от войсковых частей удостоверения, «что им поручена покупка для надобностей войск…, но без указания количества покупаемого и района» покупки. Затем «евреи снимают с них в разных городах значительное число нотариальных копий, раздают их своим единомышленникам» и таким образом получают возможность производить закупки в любом районе Империи. «Благодаря еврейской сплоченности и значительным денежным средствам, ими захватываются обширные районы для скупки главным образом лошадей и хлеба», а это искусственно повышает цены и затрудняет деятельность правительственных заготовителей.
Добавим к сказанному о том, что на протяжении нескольких месяцев 1916 года в стенах Государственной Думы шли открытые дебаты по различным аспектам еврейского вопроса, то есть общественность страны практически без перерыва два военных года была вовлечена в публичную полемику по одной из самых острых проблем российской жизни.
Все сказанное по данному вопросу, на наш взгляд, является дополнительным аргументом для ответа на вопрос, почему верховное командование именно контрразведчика Батюшина привлекло к делу, еврейский аспект постоянно присутствовал в оперативных делах его, начиная с первых дней службы в «органах» в Варшавском военном округе.
А теперь обо всем по порядку.
В конце мая 1916 года на основе сведений, регулярно поступавших из Департамента полиции, а также докладов военной контрразведки о подозрительных в пользу Германии банковских операциях Дмитрия Рубенштейна и некоторых других финансовых воротил (среди них сахарозаводчики Абрам Добрый, Израиль Бабушкин, Иовель Гопнер) начальник штаба Верховного главнокомандующего М. В. Алексеев добился разрешения Николая II на создание специальной оперативно-следственной комиссии в рамках Северного фронта. Выбор пал на Генерального штаба генерал-майора Батюшина. Тандем «состоящих при штабе фронта» Бонч-Бруевича и Батюшина, поддерживаемый Рузским, вновь заработал безотказно.
В состав комиссии вошли избранные самим Батюшиным квалифицированные офицеры контрразведки. Среди них поднаторевший за военные годы в делах по борьбе со шпионажем В. Г. Орлов, в то время официально числившийся на должности военного следователя по особо важным делам при штабе Верховного главнокомандующего. Он на протяжении четырех месяцев 1915 года в составе специально созданной комиссии вел следствие по делу бывшего военного министра В. А. Сухомлинова, а ранее – жандармского полковника С. Н. Мясоедова. В слепом угождении начальству замечен не был, мог с достоинством отстаивать свое мнение. Так будучи членом комиссии по делу Сухомлинова Орлов установил, что около военного министра длительное время крутился некий делец А. О. Альтшиллер, который по оперативным данным политической полиции и контрразведки, являлся австрийским шпионом. Однако эти данные следственным путем не подтвердились, что весьма разочаровало высокое начальство. Об его особом мнении по делу Мясоедова точнее, некоторых участников этого процесса, уже ранее шла речь.
В комиссию были включены контрразведчики из петроградского КРО прапорщики Барт и Логвинский. На заключительном этапе комиссия пользовалась также услугами юристов, служивших до войны в Варшавском военном округе и поэтому хорошо знакомых Батюшину. Ими были: соратник Батюшина по Варшавскому округу, а ныне помощник военного прокурора столичного военно-окружного суда, автор книги «Немецкое шпионство», написанной на материалах судебных процессов над шпионами в России, полковник Александр Семенович Резанов, товарищ прокурора варшавской Судебной палаты Василий Дмитриевич Жижин, судебный следователь по особо важным делам также из Варшавы Петр Николаевич Матвеев и некоторые другие.
А. И. Солженицын, признав комиссию Батюшина «важной», тем не менее огорчается, что «не сумели составить ее достойно, добротно», излагая при этом, к сожалению, часть измышлений, высыпавшихся как из рога изобилия на каждого из ее членов в те дни, когда комиссия была повержена: «картежник и любитель ресторанной жизни с возлияними» Резанов, «другие подозрительные лица». Об Орлове им сказано как об «оборотне», но применительно не ко времени работы комиссии, а к последующим годам жизни и деятельности человека с исключительно сложной судьбой. Так можно утверждать, совсем не зная характера Батюшина, его безгранично ответственного подхода к любому делу, тем более к делу особой государственной важности. Мы знаем, каким щепетильным и бескомпромиссным был он в оценке людей, особенно тех, с кем нужно было разделить ответственное поручение. Конечно не исключается, что в отдельных случаях при общем дефиците специалистов в спешке Батюшин мог опрометчиво воспользоваться каким-либо рекомендованным ему офицером с сомнительными в нравственном отношении качествами (прапорщик Логвинекий, например), но костяк комиссии был представлен не этими случайными людьми. Роковая ошибка руководителя комиссии как мы узнаем бьша в сотрудничестве с другими лицами.
Эта полемика с Александром Исаевичем не должна помешать нашей абсолютной убежденности в том, что именно ему, Солженицину, на сегодняшний день принадлежит наиболее корректное в анализе и емкое, исторически достоверное изложение так называемого еврейского вопроса в России в период Первой мировой войны. И в контексте этой острейшей на то время в стране социальной проблемы следует рассматривать очень многое из того, что произошло с комиссией генерала Батюшина и последующими судьбами ее членов.
В июне 1916 года в Петрограде на дверях дома № 90 на Фонтанке появилась написанная на белом листе бумаги вывеска: «Комиссия генерала Батюшина». Как зачастую бывает и сейчас, денег на оборудование помещения не дали. Вот как описывает «апартаменты» оперативников и следователей один из приходивших на допрос свидетелей: «С большим трудом поднялся я по грязной лестнице, пахнущей кошками, на третий этаж, нашел нужную дверь… Открыв дверь, вошел в приемную (полутемную переднюю). Единственным предметом мебели тут был грязный топчан, служивший лежанкой для находившегося здесь жандарма… За простым столом, заменявшим письменный, сидел генерал Батюшин». Примерно так же, как с помещением, обстояло дело с транспортом, связью, командировочными расходами. Но несмотря на некомфортные условия бытия, комиссия взялась за дело.
А. И. Солженицын, используя неизвестный нам ученый труд 20-х годов (в архивах нами не обнаружены дела оперативных разработок комиссии, хотя они в марте 1917 года самим генералом были предусмотрительно в полном объеме направлены в Ставку), пишет, что первой мишенью ее стал банкир Д. Л. Рубенштейн, подозреваемый в «спекулятивных операциях с немецким капиталом», финансовых операциях в пользу неприятеля, дискредитировании рубля, переплате заграничным агентам при заказах интендантства и в спекуляции хлебом на Волге. Рубенштейн был арестован распоряжением министра юстиции А. А. Макарова 10 июля 1916 года с обвинением в государственной измене. Последнее – на счет министра Макарова – вызывает сомнение, ибо случись такое, комиссия Батюшина могла бы спать спокойно. В том-то и дело, что министр юстиции здесь не при чем: банкир был действительно арестован в начале июля в результате дознания, проведенного самими контрразведчиками (по существующему положению, необходимые права для этого у них были). Здесь-то и начались настоящие сложности. Чтобы дознание перевести в стадию предварительного следствия (Рубинштейн уже несколько месяцев сидел в псковской тюрьме, куда переведен был после ареста в Петрограде), тем самым оправдать состоявшийся арест и в последующем осудить арестованного, для этого необходимо было получить согласие Петроградской судебной палаты. Прокурором последней был один из самых авторитетных юристов России Сергей Владиславович Завадский. Приведем фрагменты из воспоминаний С. В. Завадского, уверяя читателя, что опубликованные в 1923 году воспоминания его отличаются большой точностью и редко требуют от историков какой-либо особой корректировки. Батюшин же считал Завадского юристом, зараженным революционными идеями и потому пристрастным.
«Теперь я подошел к пресловутому делу о государственной измене банкира Д. Л. Рубенштейна. Дознание по этому делу производили военные власти: особая комиссия, из состава которой я видел и знал только председателя ее генерала Н. С. Батюшина и еще полковника Рязанова (на самом деле Резанова. – А.З.), носившего чисто русскую фамилию и говорившего по-русски безупречно, но оказавшегося почему-то лютеранином. Мое отношение к делу выражается лучшего всего старым присловьем: с боку припека. Я уже знал, что Рубенштейн содержится в псковской тюрьме по обвинению в измене, когда ко мне явился генерал Батюшин за консультацией. Все вопросы его в это посещение, а затем и в следующие, сводились к одному: есть ли состав преступления в том-то и в том-то. Менялись только приводимые генералом факты, потому что обвинений было множество» (пропустим конкретные факты из этих «обвинений», подаваемых автором несколько в шаржированном виде. – А.З.) И далее: «Многое я в настоящее время уже забыл, да подробностей и передавать незачем. Достаточно отметить, что протоколов дознания генерал мне не показывал (да и обязан не был), а довольствовался или передачей копий своих донесений по начальству или словесными утверждениями, будто дознанием уже установлено то-то и то-то… Кое-что в словах генерала было для меня странно; однако не верить ему, что дознание вполне изобличило Рубенштейна, я не имел ни повода, ни права, да и спрашивал меня генерал только о составе преступления. Я отвечал, что состав преступления есть, исходя конечно из предположения, что установлены соответствующие факты». Вдохновленный пониманием ситуации со стороны первоклассного юриста, Батюшин в очередной приход к С. В. Завадскому (вместе с Резановым) «оставил мне все дознание на несколько дней, и я до сих пор не могу забыть того чувства подавленности, которое овладело мною по прочтении этого детского лепета: все слухи, все сплетни, все обрывки без начала и конца. Рассказы генерала были только смелою попыткой реконструкции целого здания из жалких обломков и отдельных кирпичей». Завадский, спасая ситуацию, пишет для генерала отдельную памятку («шпаргалку»), что дополнительно надо установить дознанием, чтобы начать следственные действия, иначе все усилия контрразведчиков обернутся против них и Рубенштейна придется освобождать из тюрьмы. «Батюшин на меня вознегодовал ужасно: против освобождения Рубенштейна он восставал с жаром, говоря, что военное командование этого не потерпит, а дознание, в котором запутался, хотел отпихнуть от себя во что бы то ни стало. Я понимал положение генерала: продолжать дознание без надежды закончить его удовлетворительно, значило бы еще больше отягчать свою ответственность за длительное содержание человека под стражей без достаточных улик, а идти на немедленное освобождение обвиняемого в порядке следственных действий было бы все равно, что разом подчеркнуть неправильность принятой комиссией меры пресечения. Более того, я отдавал себе отчет в своем положении: каких только собак не повесит на меня командование, да и оно ли одно (намек прозрачный: сам царь Николай II. Значит в беседах с прокурором Батюшин ясно дал понять, кто стоит за его спиной. – Авт.), когда следователь освободит такую крупную дичь среди отысканных военными властями изменников. Но помочь ни генералу, ни себе я ничем не мог, а должен был подчиняться тому, что мне говорили закон и человеческая совесть.
Генерал Батюшин ушел от меня врагом, и более я с ним не видался».
Заключительную часть поучительнейшего эпизода из истории русской военной контрразведки военной поры, одно из ведущих подразделений которой оказалось вовлеченным в качестве активного участника в крупную политическую игру, расскажем своими словами (первоисточником останутся те же воспоминания С. В. Завадского). Министр юстиции и одновременно по должности генерал-прокурор А. А. Макаров, которому после случившегося Батюшин пожаловался на прокурора, предложил Завадскому высказать свое мнение по существу дела. Завадский и министру сообщил то, что сказал Батюшину, получив при этом от самого министра одобрение своей позиции. Несмотря на это Макаров, руководствуясь состоявшимся на этот счет Высочайшим повелением, вынужден был пойти навстречу настойчивым усилиям Батюшина и разрешил передать дело на рассмотрение прокурору Варшавской судебной палаты. Хотя из-за такого решения в ложном положении оказалось высшее звено российской юстиции в лице ее министра и столичного прокурора, но с этим считаться не приходилось, так как нужно было выполнять волю императора. Завадский печально констатировал: «Я еще был прокурором судебной палаты, когда в Петроград приехали следователь Матвеев и товарищ прокурора Жижин для производства следственных действий о Рубенштейне… Со мною повидаться они… признали излишним».
Шестого декабря (ст. ст.) по прямому настоянию императрицы, на которую в свою очередь воздействовал «свят той старец», Рубенштейн был условно освобожден из-под ареста под поручительство. Прямое участие при этом принимал и услужливый министр внутренних дел А. Д. Протопопов. Но следствие не было закрыто, и он вскоре (после смерти Распутина) был арестован теперь уже по постановлению варшавских юристов. Перед февралем Рубенштейн по законам военного времени как нежелательный элемент административным распоряжением был определен на высылку в двадцать четыре часа в Сибирь под конвоем. Много лет спустя один из современников будет вспоминать: «Надо было видеть, как взбесились все его поклонники, его огромная шайка дельцов, прислужников, маклеров, адвокатов и все «общество», его окружавшее и кутившее на его широкий счет первоклассного мошенника, обиравшего и морившего голодом русский народ. От этой всей своры некуда было деваться, так как наседали они с приставаниями о различных хлопотах. Конечно в Петрограде стон стонал (так в тексте. – Авт.) об ужасном «антисемитизме», проявленном к этому мученику воровского бизнеса, к этому несчастному Рубенштейну, которому не позволили выехать из Петрограда в собственном автомобиле, а предложили вместе с другими спекулянтами прокатиться до Новосибирска (в те годы – Новониколаевск. – А.З.) в арестантском вагоне за решеткой под конвоем». На самом деле «поездка» в арестантском вагоне не состоялась. Рубенштейн оказался на свободе 28 февраля – был освобожден из тюрьмы «восставшим народом» как писали в то время.
Мы процитировали фрагмент записок Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, твердокаменного большевика из ленинской обоймы, родного брата известного нашему читателю генерала. Вот какую через годы давал он оценку ситуаций, сложившейся в стране в этой сфере. «К сожалению среди самых наглых спекулянтов продуктами первой необходимости было очень много евреев, которые вели себя отвратительно и нагло… В Петрограде возникли спекулянтские еврейские банки, например, банк Рубенштейна, которые выделялись своей черной спекуляцией даже среди других таких же банков, принадлежавших русским, английским, французским трестам… Вот именно эти гады еврейской национальности, делавшие то же самое, что и русские, французы, англичане, армяне и другие, выделяясь своей наглостью, безжалостностью, кровавой жаждой наживы, порождали антисемитизм, который в данном случае проявлялся как ненависть к спекулянтам». Занося на бумагу в 30-е годы такие несвойственные для ортодоксального коммуниста резкие оценки российского еврейства в годы войны, В. Д. Бонч-Бруевич мог и не знать, что послеоктябрьские правители России не один год пользовались услугами этого вездесущего Рубенштейна.
Приведенные суждения Владимира Дмитриевича, не предназначавшиеся для печати, несомненно, явились результатом его бесед с братом-генералом. Но последний как ни странно в своих воспоминаниях на этот счет не был столь категоричен. Он не чурался разделить с контрразведкой фронта и 6-й армией, где короткий срок был начальником штаба, и лично с генералом Батюшиным почетную ответственность по многим успешно проведенным, на его взгляд, оперативным разработкам. Мало того, он с гордостью писал, что за одну из них заслужил гнев самой императрицы Александры Федоровны. Так как это были мемуары «красного» генерала, то последнее он с законной гордостью вписал в свой советский «послужной» лист. И в этом контексте тем более непонятно, почему дела Рубенштейна и сахарозаводчиков и вообще работа комиссии Батюшина остались проигнорированными им в его воспоминаниях. Информации типа: «контрразведке было известно», что «за назначение Добровольского министром юстиции Распутин получил от привлеченного за спекуляцию банкира Рубенштейна сто тысяч рублей» явно мало. Или: Батюшин «был для меня своим человеком, и я без всякой опаски посвятил его в свои далеко идущие намерения» (речь шла о Распутине). Наконец: «Рузский командировал меня в Петроград для обследования деятельности контрразведки штаба округа, недавно выделенного из состава фронта, и ознакомления с работой комиссии генерала Батюшина» (это декабрь 1916 года). Практически этими строчками и ограничиваются свидетельства генерала по одному из крупнейших дел, имевших место накануне гибели самодержавия. Архивные документы, однако, подтверждают, что Бонч-Бруевич в названном деле играл одну из заглавных ролей.
Авторитетный правовед и внимательный наблюдатель всего происходящего Михаил Павлович Чубинский записал в дневнике в январе 1917 года: «…говорят о предполагаемом уходе из прокуроров палаты С. В. Завадского и это будет очень печально. С. В. тонкий и умный юрист, который достойно и энергично вел себя в таких сложных и щекотливых делах как дело Рубенштейна, Манасевича-Мануйлова и других. Удивительно, что даже такой правый, сдержанный и типичный бюрократ как министр юстиции Макаров, ушел, не выдержав прекращения дела Мануйлова» (О Манасевиче-Мануйлове речь еще впереди).
Тут же в дневнике характерная приписка, весьма ценная для нас: «Д. Л. Рубенштейн – видный финансист, биржевик и банковский деятель, является одной из колоритнейших фигур нашего времени. Почти гениальный в спекуляциях, чуждый морали, смело оперирующий на границе гражданского и уголовного права он завоевал себе очень влиятельное положение и в то же время являлся неисчерпаемой темой для рассказов и анекдотов, сделавших его имя чрезвычайно популярным».
Аргументирование, в спокойных деловых тонах сам Н. С. Батюшин излагает эпизоды, связанные с делами Рубенштейна, сахарозаводчиков и иными объектами оперативной разработки. Тем самым приобщаешься к новому историческому первоисточнику, о котором наверняка не знали братья Бончи и, возможно, не знает Солженицын. Вот один фрагмент. «Устанавливать за ним (Рубенштейном. – Авт.) наружное наблюдение было бесполезно, настолько он был ловок. При обыске, например, у него был найден дневник установленного за ним Департаментом полиции наружного наблюдения. Он был в хороших отношениях с директором этого Департамента Климовичем. Да вообще у него были хорошие знакомства в высших сферах. Накануне, например, обыска у него обедал министр внутренних дел Протопопов. Его очень хорошо знала А. А. Вырубова. Про Распутина, которому он доставал любимую им мадеру, и говорить нечего. Ввиду этого разработка дела Рубенштейна представляла огромные трудности не в техническом отношении, а главным образом благодаря его колоссальным связям в Петрограде.
При обыске у него, между прочим, был найден секретный документ штаба 3-й армии. Вероятно, у него было бы найдено несравнимо большее количество секретных документов, если бы он не был предупрежден о готовившемся у него обыске человеком, близко стоявшим к председателю Совета министров Штюрмеру, что выяснилось лишь впоследствии». Этим человеком, возможно, был главный агент данной разработки И. Ф. Манасевич-Мануйлов. Как видим, в этом изложении упор сделан на оперативную, а не на политико-юридическую сторону всего того, что именуется «делом Рубенштейна».
И последний штрих из исторического, хотя и кратковременного «сотрудничества-противостояния» контрразведки и юстиции. Снова Завадский: «Дело кончилось ничем, но как именно это произошло, я не знаю. Рубенштейна впервые я увидел в Зимнем дворце, в столовой, где завтракали члены и следователи верховной комиссии(!), исследовавшие злоупотребления старого режима. Зачем он туда пришел, меня никто не осведомил, но тогда я собственными глазами удостоверился, что он уже выпущен на свободу. А затем я был вызван в качестве свидетеля сенатором В. А. Бальцем, стоявшим во главе комиссии, в задачу которой входило расследование злоупотреблений специально военного ведомства. Оказалось, что под стражею находится уже генерал Батюшин: ему, если не ошибаюсь, вменялось в вину включение ложных сведений о ходе дознания по делу Рубенштейна в письменные доклады начальству».
На наш взгляд, острейшая коллизия Завадский (Макаров) – Батюшин (Ставка) – это лишь видимая часть айсберга. Нет сомнения, что истинное противостояние имело другой, общеимперский масштаб. На самом деле, на одной чаше весов – вся головка российской империи: Верховный главнокомандующий царь Николай II, Ставка, ближайший к столице фронт во главе с умным и проницательным главнокомандующим Н. В. Рузским. Их боевой, ударной силой был особый отряд – комиссия во главе с опытнейшим и надежным контрразведчиком Н. С. Батюшиным. На другой – небольшая кучка взлелеянных войной наглых финансовых и биржевых воротил, дельцов и попросту проходимцев (тот же Распутин чего стоил!), для которых воюющее российское государство и его народ – неисчерпаемый источник для их паразитирования, обогащения, достигаемого с помощью всех мыслимых и немыслимых средств. Их сила – в капитале, с помощью которого можно было привлечь на свою сторону и привлекались деятели любого уровня разлагающегося отечественного государственного аппарата. Великая Россия для них стала своеобразным ломберным столиком, на котором эти игроки делали свои, к сожалению, беспроигрышные ставки. В этом своем качестве они, по мнению защитников России и патриотов вообще, являлись подлинными ее врагами. А о том, что болезнь существующего режима зашла глубоко и в определенной мере уже не поддавалась лечению вопреки мнению ее «врачевателей», знало не так уж много лиц.
Итог этого по своему историческому противостоянию таков: победителем оказалась клика корыстных антигосударственников, больше похожих на врагов отечества, а вовсе не императорская Россия с ее могучей армией и военной контрразведкой, органами правосудия. Это страшная гримаса истории, а никакой не закономерный результат для всех иных держав, кроме России! Особую ответственность за поражения такого рода делят между собой все его участники, начиная с самого царя. Затем следует генералитет, за ним – в очередь – жандармерия, политическая полиция, контрразведчики и юристы всех рангов. Конечно и его величество Капитал. Но каждому на весах истории отмерено свое. В первую очередь, царю – за «самодовольное и бездарное правление, при котором сама судьба России уплывала из рук правителей» (Солженицын). Вот почему контрразведка так и не смогла реализовать свои возможности.
Все сказанное здесь относится к «большой истории», к «большой политике». Но совсем не безразлично осмыслить такой частный вопрос: почему вместо сотрудничества с органами правосудия контрразведка оказалась в состоянии конфликта, противоборства с ней? Какой здесь скрыт урок? Глубоко не правыми будут те, кто в конфликте юриста и контрразведчика увидят лишь субъективный момент. Будто одна из сторон попыталась «поставить на место» другую. Наше мнение иное. Случившееся – сотрудничество, вылившееся в противостояние, – стало возможным в силу ряда объективных причин.
Во-первых, в воюющей России, как ни покажется странным, не было единого правового пространства. По «Положению о полевом управлении войск в военное время», утвержденном за несколько дней до начала войны, страна искусственно расчленялась на две «отдельные части» – фронт и тыл. Характер взаимоотношений между гражданской администрацией и военным командованием сразу же приобрел особую остроту. Вся полнота власти на обширных территориях театра военных действий (ТВД) перешла к военным. Ставка Верховного главнокомандования стала фактически вторым правительством Империи. Механизма взаимодействия ее с Советом министров, законодательными органами создано не было. Попытки же в течение войны найти некий консенсус в действиях двух властных центров не удались. Это привело в конце войны к кризису государственного управления. В такой ситуации сильно страдала юриспруденция. В тылу она функционировала в традиционном формате, а на ТВД – бездействовала; так как полный набор репрессивных средств и возможностей был у армейского командования. Рассматриваемая коллизия есть ни что иное, как частный случай проявления такого объективно существующего в стране противоречия.
Во-вторых, юриспруденция и контрразведка это разноплановые государственные функции. Их представители по-разному смотрят на пути и средства достижения своих целей, ибо природа их различна, несхожа. Коллеги-юристы (Завадский, Чубинский) по роду своей деятельности не обязаны стараться узнать заранее о том, где и как некое лицо или группа лиц осуществляют преступления против государства. Для них зло только тогда считается таковым, когда оно будет доказано судом. Оперативный же работник в отличие от них способен получать информацию о преступлении в момент его совершения. Он способен видеть изнанку этого преступления, знать многое об его участниках, определить истинные масштабы содеянного. Для него то же самое зло – нечто осязаемое почти каждодневно, и он считает необходимым как можно скорее положить этому конец. Поэтому не мудрено, что оперативные начала до поры до времени могут просто не стыковаться с существующим правовым регламентом. Это особенно понятно, ибо речь идет о молодой отечественной контрразведывательной службе, которая еще не успела органически вписаться в российское правовое поле.
