Текст книги "Охота на зайцев и других грызунов"

Автор книги: Николай Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Смирнов Николай
Охота на зайцев и других грызунов

Николай Павлович Смирнов

Охота на зайцев

и других грызунов

СОДЕРЖАНИЕ

От автора

Робинзоны в русском лесу (вместо предисловия)

Охота на зайца

Охота на белку

Летяга

Охота на бурундука

Животные-подводники

Речной бобр

Ондатра и нутрия

В степных просторах

Суслик

Сурок

Хомяк

Тушканчик

О спорте смелых (послесловие)

ОТ АВТОРА

В этой книжке сделана попытка дать более или менее подробное описание охоты на зайца, белку и некоторых других животных, относящихся к семейству грызунов.

Любительская oxoтa на грызунов имеет в виду прежде всего именно зайца и в значительно меньшей мере белку. Охота на прочих грызунов: на бурундука, хомяка, суслика – носит лишь истребительно-промысловый характер.

Отсюда понятно, что, во-первых, очерки об охоте на зайца и белку занимают большую половину книжки и что, во-вторых, стиль ее – несколько неоднородный и неровный: в первой части, где речь идет о зайце и белке, он художественный, насколько это, конечно, в силах и возможностях автора, во второй – более сух, деловит и энциклопедичен. Это вполне закономерно: рассказывая об охоте на зайцев и белок, автор исходит из личного опыта и собственных наблюдений; во всех остальных случаях он в значительной мере вынужден ограничиваться литературными данными.

Включенный в книжку очерк о бобре не имеет практического значения, поскольку охота на бобров повсеместно запрещена законом.

Этот очерк ставит своей целью хотя бы кратко познакомить молодых охотников с интереснейшим представителем семейства грызунов и придать, таким образом, книжке необходимую тематическую полноту.

В предисловии молодой читатель вводится в романтический мир охоты, каким он запомнился автору по его отроческим впечатлениям. Автор считает, что, говоря об охоте, надо не только перечислять ее способы, но и показывать ее красоту и поэзию.

В послесловии содержатся некоторые советы и назидания молодым охотникам. Вполне вероятно, что большинство из них не новы и встречаются и в других выпусках этой "библиотечки". Автору кажется, однако, не лишним еще раз напомнить молодым собратьям по страсти их обязанности на охоте, особенно о соблюдении всех охотничьих правил и об осторожности в обращении с ружьем.

РОБИНЗОНЫ В РУССКОМ ЛЕСУ

(Вместо предисловия)

Мне было двенадцать лет, когда я прочитал незабываемую полусказочную книгу "Робинзоны в русском лесу". В книге рассказывалось о двух мальчиках-охотниках, проживших целый год в уединенной лесной избушке, построенной собственными руками. Мальчики охотились, обзавелись хозяйством, приручили лося, добывали птицу и зверя. Я переживал ощущения и приключения юных охотников с необычайной живостью. Перед моим взором вставали, будто в действительности, заповедные лесные чащи, светлели озера и реки, расстилались бесконечные дороги, по которым бродили мои ровесники-следопыты. Особенно волновала меня маленькая избушка, приютившаяся среди огромных сосен и дубов. В осенние и зимние вечера в избушке пламенела печь, у огня отдыхали две собаки – гончая и лайка, а охотники готовили ужин, чистили ружья, любовались добытыми зайцами, белками и глухарями.

Книга говорила не только о красоте и радости охоты, но и о красоте и силе труда, который утверждает могущество человека в природе. Пример двух маленьких следопытов показывал, что человек, обладающий упорством, мужеством и волей, преодолевает любые препятствия на своем пути.

Книга о двух юных "робинзонах", заблудившихся, но не пропавших в лесу, раскрывала охоту как источник неутомимости и предприимчивости, изобретательности и смелости. Образ охотника, нарисованный в этой книге, выступал как образ хозяина природы.

"Робинзоны в русском лесу" положили, кроме всего, начало моей первой мальчишеской дружбе. Сережа Киселев был на два года старше меня, он учился уже в третьем классе городского училища и, как я знал, был неутомимым oxoтником. Мы сошлись с ним однажды осенним днем в кузнице дяди Виктора, куда Сережа принес в починку свое ружье – легкую, прикладистую централку-одностволку 28-го калибра.

В кузнице полыхало малиновое "горно", и дядя, опоясанный кожаным фартуком, щипцами доставал из огня накаленное добела железо, бросал его на наковальню и, крепко размахиваясь, бил и бил молотом. Откованные куски опускались в чан с водой – и вода начинала закипать и бурлить, охлаждая железо.

Мы с Сережей разговорились.

– У тебя ведь, кажется, "монтекристо" [Малокалиберная винтовка]? спросил он. – Ты, значит, бьешь больше ворон и галок?

– Я бью еще дроздов [Необходимо помнить, что в настоящее время охота на дроздов запрещена законом], – ответил я.

– Дроздов и я люблю бить: их очень много сейчас в деревнях, на рябинах, и в сухарских перелесках.

– Неужели ты ходишь так далеко?

– Это до Сухары-то далеко? – удивился Сережа. – Да это каких-нибудь пять верст... Недавно я два раза подряд прочитал книжку "Робинзоны в русском лесу"... там охотники уходили, действительно, очень далеко... а ведь они не старше нас с тобой. Вот книжка! Сегодня в третий раз сяду за нее!

– Я тоже только что прочитал "Робинзонов".

Мы взглянули друг на друга веселыми глазами – и я понял, что нашел верного друга и спутника по охоте. По блеску Сережиных глаз я видел, что то же самое чувствует и он.

Мы пошли вместе, продолжая охотничий разговор.

Я спросил:

– Ты, Сережа, кроме дроздов, бьешь еще какую-нибудь дичь?

Сережа улыбнулся.

– А то как же? За осень я взял шесть уток, четырех рябчиков, тетерочку и зайца...

Заметив, очевидно, недоверчивое выражение на моем лице, Сережа несколько обиделся.

– Не думай, что я прихвастываю, – я и "мазал" немало. Теперь вот все прикидываю, как бы собачку завести, лаечку. Белок нынче много, а белка, говорят, стоит дорого – полтинник шкурка. Набью сотенку – и у меня будет целое богатство: пятьдесят рублей!

Он о чем-то подумал, потом еще раз оглянул меня.

– Вместе, может быть, будем ходить на охоту? И вот мы тоже стали маленькими робинзонами.

Мы не пропускали почти ни одного дня: нас задерживали дома лишь дожди и бури. После школьных занятий я перекидывал за плечи "монтекристо" и ягдташ, насыпал в карман горстку патронов и заходил за Сережей. В праздничные дни мы уходили с утра, захватив с собой закуску и чайник.

Домик, где жил Сережа, стоял на одной из самых крутых и отдаленных городских гор. Гора густо, зарастала кустарником – зимой тут наваживались русаки, – а под го-.рой лежала Волга, по которой в эти осенние дни непрерывно плыли медлительные и гулкие буксиры.

Отец Сережи, пожилой человек с казацкими усами, был сапожником – в домике всегда чувствовался запах шагрени и дегтя, слышалось ровное постукиванье молоточка или хрустящий треск кожи под ножом. Старшая сестра Сережи строчила на машине или вышивала на пяльцах, покрывая тонкий батист лебедями и розами, папоротниками и звездами. За работой она хорошо пела русские песни.

Сережу любили дома за скромность и хозяйственность, за отличные успехи в занятиях: он почти всегда шел первым учеником. У него была своя крошечная комнатушка, где над кроватью висели ружье, патронташ и сумка, а над столом – чучело голубой сизоворонки. Чучело было сделано самим Сережей. На столике ровными стопками лежали тетради и книги. Изящно переплетенные Пушкин и Гоголь – награды при переходе из класса в класс – были бережно обернуты золоченой бумагой.

Сережа встречал меня веселой улыбкой, придававшей его широкому скуластому лицу оттенок особого добродушия. Он надевал изношенную клетчатую курточку, старую рыжую шапку и осторожно брал в руки ружье, которым очень дорожил и гордился. Гордился он и охотничьими сапогами, подарком отца: сапоги были удобные, широкие, с двойной подошвой и ремешками на голенищах.

– Робинзоны двинулись, – весело говорил Сережа, пересчитывая в патронташе медные узкие патроны.

До чего же памятны мне эти лесные, в особенности праздничные, скитанья, просторно открывавшие пленительный мир охоты!

Мы быстро спускались по скату горы, шли вдоль ключевой речки, входили в осенний лес. В лесу расходились и, перекликаясь ("гоп-гоп"!), неторопливо подвигались по вырубкам и дорожкам. Лес уже осыпался, но все еще радовал пышной яркостью красок. Если было ветрено, листья падали быстро, косым золотым ливнем; если день был тихим и звонким – они ложились неторопливо, с легким шуршанием. Особенно восхищали своими тончайшими узорами листья дуба и вяза, похожие на переводные картинки. Я подолгу любовался ими, смотрел сквозь них на солнце – и они наполнялись каким-то сумеречным светом, словно бумажные фонарики на зажженной праздничной елке. Самые красивые из этих листьев я опускал в сумку – для гербария.

Лесной мир, впервые открываемый и познаваемый, завораживал своей прелестью на каждом шагу. Лисьи норы и отнорки в овраге вызывали в памяти рисунки из охотничьих журналов: веселых охотников в зеленых куртках, пушистого багряного зверя и неуклюже грациозных такс с кривыми лапками и острыми рыбьими мордами. Старые дубы со своими щербатыми стволами и могуче недоступной вершиной волновали думами о богатырях и великанах. Даже от желудей трудно было оторвать взгляд: так приятна была их литая тяжесть, их кофейный маслянистый блеск. Спелые, красноватые орехи, горстями насыпанные в сумку, перезванивали в ней, как детские игрушечные гусли. Засохшая смола, отламываемая с неохватной елки, напоминала сотовый мед.

В высоких и частых ельниках стоял полумрак. Овраги удивляли стремительной глубиной. Их песчаные скаты сверкали под солнцем, как бронзовые плиты. По дну оврагов катились студеные ручьи. Круглые чистые камешки светились в них зеленовато-и влажно, будто виноградины. В оврагах обитали нелюдимые, сумрачные барсуки.

Сережа был старше меня не только возрастом, но и знаниями, касающимися жизни природы. Эти знания он приобретал как из книг, так и из своей охотничьей практики.

Сережа знал в подгородных лесах каждый уголок, где обитала дичь.

– Вот сейчас начнется рябчиковая гривка, – говорил он, когда мы, миновав опушку, входили в березовые и осиновые заросли. – Иди тише, присматривайся и прислушивайся.

Мы опять расходились, и скоро, действительно, слышался треск крыльев: с земли поднимались рябчики. Где-то в стороне начинался тоненький свист: это посвистывал в пищик Сережа, подманивая птицу.

В этой памятной "гривке" и я добыл своего первого рябчика. Поднятый Сережей, он скользнул между березами и вдруг опустился невдалеке от меня на вершину елочки. Глаза мои затуманились, но я все же мгновенно поднял "монтекристо" и выстрелил пулькой "боскет". Я ничего не видел, слышал только какой-то удивительно приятный звук: рябчик упал на землю.

То был, вероятно, самый счастливый день в моей охотничьей жизни. Я почти непрерывно трогал рукой сетку, где лежал рябчик, с великим довольством носил в себе ощущение охотничьего полноправия, которое давала мне первая настоящая добыча. Не менее моего радовался и Сережа.

Но мы не только охотились, – мы внимательно и жадно наблюдали осеннюю жизнь леса.

Мы дивились разнообразию и пестроте деревьев, с удовольствием зарисовывая в свои альбомы из "слоновой" бумаги узорчатые листья дуба и перистые листья ивы. Мы срывали и уносили с собой целые букеты розоватых папоротников, которые так хорошо было писать дома акварелью. Нас восхищали своим синим и алым оперением сойки и плотники дятлы и поистине бросал в дрожь шорох случайно поднятого зайца. Сереже посчастливилось на одной из наших охот добыть молодого русачка, и мы никак не могли налюбоваться его красивой седой шубкой с бархатно-черным кушаком на спине.

– А заяц все же самая лучшая добыча! – сказали мы тогда в один голос.

Лес все больше терял разноцветную листву, становился сквозным и просторным, казался покинутым и опустевшим: гостившие в нем певчие и хищные птицы одна за другой отлетали в теплые края. Отлетали пеночки-веснички и зяблики, пропали седые луни и ястребы-перепелятники. Только пушистый филин, эта кошка на крыльях, оставался, как всегда, зимовать в нашем лесу. По вечерам далеко разносилось его гулкое и переливное "гуканье".

На смену отлетевшим певчим птицам прилетали но-вые – те, что проводили лето в северных лесах. Одни из них скоро улетали дальше – на юг, другие осаживались у нас на зиму.

Сережа, знавший по названиям многих из этих птиц, с удовольствием знакомил меня с ними.

– Это вот клест, – говорил он, указывая на ярко-алую птичку, которая легко и быстро, с коротким "поци-киванием", вышелушивала своим вытянутым клювом еловые семена из твердой, будто литой, еловой шишки.

– А этих ты и сам знаешь, – поворачивался ко мне Сережа, когда мы замечали на ветвях уже голой березы легкую стайку красногрудых, чернокрылых снегирей.

Русский осенний лес был полон своеобразия и потаенной жизни, и изучение этой жизни, этой неисчерпаемой "Книги природы" захватывало нас целиком. Охота, с ее поэзией и увлекательностью, была лучшим способом такого изучения.

Мы никогда не гонялись за обилием добычи, никогда не огорчались, если возвращались с пустыми сумками: трофеи вполне заменялись красотой и разнообразием охотничьего дня...

На сечах мы любовались иногда звучным полетом тетеревов, а где-нибудь около полей – стремительным бегом зайца. Заяц заводной игрушкой катился по жнивью, будто вовсе не работая лапами...

Мы глубоко и остро волновались своей кровной причастностью к миру охоты и природы, своей любовью к родной земле, расстилавшейся вокруг нас в тихой осенней дремоте. .

Широкая столбовая дорога, далеко уходившая в поле, вызывала чувство беспредельного простора. Шум парохода на Волге тревожил мечтой о дальних плаваниях и скитаниях.

– Вот поступить бы в речное училище, выучиться, стать капитаном и плавать по Волге или Оке... – мечтал иногда Сережа, с улыбкой вслушиваясь в дальний свист парохода. – А еще бы лучше, – продолжал он, – поступить в университет, сделаться ученым, написать книгу о природе, вроде "Робинзонов в русском лесу"... Не знаю, что выйдет на самом деле, а хоть самоучкой, да буду учиться всю жизнь.

Глаза Сережи ярко блестели, лицо казалось мужественным, во всех движениях молодого охотника проступали уверенность, настойчивость и сила.

В праздничные дни наши охоты украшались привалом и костром.

Привал устраивался где-нибудь на опушке, над оврагом; мы развешивали по сучьям ружья, сумки и дичь, весело собирали ломкий хворост, поджигая его потрескивающей берестой. Сережа насекал маленьким топориком кучу елового лапника, расстилал его на земле, деля на две части, – лапник ложился высокими, пышными подушками; я спускался в овраг, наполнял чайник водой из ручья, с наслаждением чувствуя ее чистоту, прозрачность и холод. С двух сторон костра в землю туго ввинчивались двурогие осиновые сучья, на них опускалась толстая и сырая плаха, посередине которой висел чайник. Костер шумел и гудел, дым выбивался со свистом, завиваясь и округляясь, словно связка воздушных шаров. Мы доставали из сумок хлеб, яйца, яблоки, сахар и леденцы, раскладывали все это на бумажном листе, то и дело вспыхивавшем от постреливавших угольков. С особенным удовольствием доставал я кусок жареного зайца, нарезанного ровными тонкими ломтиками. Закусывали по-охотничьи, неторопливо и со вкусом, с жадностью глотали огненный чай, пахнувший вялыми листьями и брусникой.

Красота охотничьего костра, привала с тех пор навсегда вошла в мою жизнь как одна из поэтических радостей охоты...

После.привала мы опять бродили по лесам, а перед сумерками возвращались домой – шли полями, деревенскими гумнами, где хорошо пахло дымком овинов, ржаным зерном, сухой соломой.

Охота учила нас и меткости выстрела, и неутомимости в ходьбе, и ползанию "по-пластунски", и самой изощренной наблюдательности...

В город входили на заре. Усталые и счастливые, мы все же бодро взбирались по крутому горному скату, уже покрытому холодным сумраком. Но кргда поднимались на гору, перед нами широко открывалась пунцовая и багряная Волга. Над Волгой стаями кружились, кричали вороны и галки, а по Волге плыл пассажирский пароход, печально мерцавший зелеными вахтенными огнями. Мы с Сережей тепло прощались до следующего дня...

* * *

В условиях старой России Сережа, несмотря на его способности и упорство характера, не пошел бы дальше счетовода на захолустной фабрике или, в лучшем случае, сельского учителя.

Советская страна открыла талантам из народа все пути-дороги, и нет ничего необыкновенного в том, что Сережа, которому в пору Октября было двадцать лет, сумел получить не только среднее, но и высшее образование. Сережа, как он и мечтал когда-то, попал в университет, стал ученым-биологом, неутомимым тружеником науки. Теперь Сергей Петрович Киселев – профессор, автор нескольких живых и увлекательных книг о зверях и птицах. Профессор всегда подчеркивает, что успехом этих книг он обязан нашей "робинзонаде" в родных приволжских лесах.

Сергею Петровичу скоро стукнет шестьдесят. Голова его покрылась серебром-сединой, скуластое бритое лицо пересекли глубокие морщины. Но глаза профессора по-прежнему светятся молодостью, а в движениях проступает юношеская охотничья легкость.

Все свое свободное время профессор и сейчас отдает охоте.

Иногда осенью я с удовольствием слушаю по телефону его звучный и взволнованный голос:

– Появились высыпки вальдшнепов... Давай-ка махнем завтра с первым поездом, вспомним матушку старину!

И на другой день мы чуть свет уже бродим по березовым и осиновым чащам, любуемся золотой и розовой листвой, зорко следим за легавой собакой, быстро и весело снующей по росистым кустам, по влажным, расцвеченным папоротникам...

Мы снова чувствуем себя прежними робинзонами в счастливой Стране Охоты – по-отрочески волнуемся от каждого удачного выстрела, долго и радостно отдыхаем на привале у костра, никак не можем налюбоваться осенней лесной красотой.

И когда в сумерки выходим к железнодорожной станции, у нас обоих такое ощущение, будто к нам возвратилась молодость: охотничий день отзывается в нас не усталостью и утомлением, а бодростью, свежестью и силой. В наших сумках лежат рядом с вальдшнепами букеты кленовых и дубовых листьев и сухих крупных папоротников. Записная книжка моего спутника с каждой охотой обогащается каким-нибудь новым наблюдением.

А по приезде домой я весь вечер провожу над старыми охотничьими журналами, над памятным альбомом с рисунками Левитана, опять и опять вспоминаю свои детские и юношеские дни.

От этих дней на всю жизнь остался в памяти запах апрельской свежести и первых ландышей, цветущей липы и вялого осеннего леса.

В лесах есть потаенные и прозрачные родники, из которых пьют звери, птицы и охотники. Вода в них даже в летний жар свежа и прохладна, будто на дне лежит ледяной кристалл. И все то пахучее и молодое, что соединено в памяти с охотой, насквозь пронизано такой же свежестью, душевной и физической бодростью. Так охота становится источником здоровья, родником сказочной живой воды, возвращающей детскую радость чувств.

ОХОТА НА ЗАЙЦА

Несколько биологических замечаний. Зайцы, населяющие просторы нашей Родины чуть ли не от края до края, делятся на четыре основных вида: беляк, русак, толай и маньчжурский заяц. Кроме того, встречается еще гибрид – так называемый тумак (помесь русака с беляком). Иногда он больше похож на русака, иногда на беляка; обычно у него преобладают все же признаки беляка. Обитает тумак по преимуществу в лесу.

Маньчжурский заяц, населяющий приморские леса Дальнего Востока, несколько напоминает кролика.

Толай, заяц среднеазиатских, казахстанских и забайкальских степей, походит на русака, но примерно в два с половиной раза меньше его; зато уши толая значительно длиннее русачьих.

Русак и беляк, наиболее распространенные виды зайцев, хорошо знакомы каждому охотнику.

Беляк распространен по всей северной лесной части СССР, включая и ее горные области. Встречается он и в "карликовых" зарослях тундры, и в башкирских и казахских степях, где когда-то росли, по-видимому, леса.

Русак держится по полям и степям всей Европейской части СССР, проникая частично и в Азию. В Сибирь, куда русак не мог проникнуть через массивы уральских лесов, он, начиная с 1936 г., завозится из других мест.

Беляк и русак довольно резко различаются между собой и по месту обитания, и по образу жизни, и по ряду биологических особенностей.

Беляк – лесной житель, он водится в самых разнообразных лесах, предпочитая, однако, такие, где есть сечи, зарастающие летом густой и высокой травой, болота с осокой, ельники и, главное, молодые осинники, корой которых он особенно охотно питается осенью и зимой.

Русак живет в открытых местах (поле, степи, заливные луга) и, совершенно избегая глухого леса, заходит лишь в полевые перелески и фруктовые сады, принося им иногда значительный вред [Обгладывает кору яблонь и других плодовых деревьев.].

Беляк к зиме целиком оправдывает свое название – Становится совсем под цвет снега, только на кончиках ушей сохраняется невыцветающая черная оторочка.

Русак и зимой остается серебристо-серым, чуть желтоватым на груди и брюхе; вдоль его спины прокинут красивый "кушак", в смуглом, янтарном и розоватом накрапе. С. Т. Аксаков сравнивал заячий "кушак" с крымской мерлушкой. Тот же Аксаков называл этот "кушак" русым, производя отсюда название "русак".

Беляк несколько меньше и легче русака. Вес русака составляет 5 – 6 кг, беляка – 3 – 4 кг.

Различно и питание этих зайцев.

Беляк питается летом травой, осокой, древесными листьями, веточками черники и иногда грибами – оленьими трюфелями; зимой он довольствуется древесной корой.

Русак летом ест полевые травы и хлебные злаки, зимой – озимые всходы (откапывая их в снегу), остатки овощей на огородах, сено на гумнах и т. п.

Форма лап беляка и русака также заметно отличается одна от другой.

Лапа беляка более широка в пальцах, и след ее на снегу напоминает маленькую чашу; при широкой лапе беляк меньше вязнет и легче движется по самому глубокому и рыхлому снегу.

Лапы русака, особенно передние, "поменьше и поуютнее" (С. Т. Аксаков); задние русачьи лапы похожи, по выражению Н. А. Зворыкина, на пружинистые рычаги. След русака мельче и изящнее по своим очертаниям.

Рис. 1. Хвост, следы и помет зайцев беляка (слева) и русака

Одним из существеннейших отличий беляка и русака служит и хвост (цветок). Русачий хвост – уже и длиннее; он имеет сверху резко-черную полоску, одинаковую и летом и зимой. У беляка этой полоски нет.

Зайцы (всех пород) чрезвычайно плодовиты; срок беременности зайчихи 50 – 51 день [Это относится к зайчихе беляка. По наблюдениям П. А. Мантейфеля в Московском зоопарке, продолжительность беременности зайчихи-русака составляет 44 – 46 дней.]; зайчихи приносят зайчат дважды или даже трижды за лето (от трех до шести зайчат каждый раз).

Зайчат первого (мартовского) помета охотники называют "настовиками", второго помета – "колосовиками", последнего помета – "листопадниками".

Количество новорожденных зайчат в выводке у русака составляет в среднем за год 2 – 5, а у беляка от 2 до 6.

Зайцы со всех сторон окружены врагами, за ними непрерывно охотятся волк и рысь, лисица и ястреб (тетеревятник), филин и сова.

Однако общераспространенное мнение о крайней трусости зайца преувеличенно и неточно, оно не подтверждается никакими строго проверенными научными данными. Ведь почти любой зверь, поднятый собаками, уходит наутек; рысь, например, панически спасается бегством от смычка гончих.

Охотники не раз наблюдали случаи, когда зайчиха ожесточенно защищает зайчат. Заяц, попавший даже в безвыходное положение, отмечает в своей книге проф. А. И. Калниньш [Охота и охотничье хозяйство в Латвийской ССР. Рига. 1950], "часто не обнаруживает ни малейшей растерянности – этого первого признака страха".

Заяц, будучи голодным, неторопливо обгрызает плодовые деревья даже поблизости от привязанной собаки. Спасаясь от собак, он иногда забирается на поваленное бурей дерево, переплывает через речку, бросается во время ледохода или ледостава на плывущую льдину, уходит, чтобы запутать гончих, то на пастбища, то (зимой) на укатанные разъезженные дороги.

Заяц любит логово, освещенное солнцем и надежно защищенное от ветра, за кочкой или кустом (преимущественно с южной стороны).

Зимой зайцы живут нередко в постоянных глубоко вырытых норах.

Зайцы не любят менять место лежки – они обычно стремятся отыскать старое логово.

Русак, обитающий в открытых угодьях, более, чем беляк, ограничен в выборе мест для лежки, и лучшие из них – там, где зайцев много, – бывают заняты постоянно.

Охота с гончими. Поздней осенью в русских лесах заунывно и музыкально трубят охотничьи рога, звенит жаркий и страстный гон...

Охота с говчими – одна из самых массовых и любимых русских охот нелегка, но увлекательна и красива. Добычливость ее зависит от самых различных причин: от количества зверя и качества гончих, от погоды и опыта охотника. Успех на этой охоте решает, в конце концов, все же собака. Гончая, без пользы тявкающая и копающаяся на жировке, часто "скалывающаяся" и бросающая, зайца на первом или втором круге, только раздражает охотника и лишает охоту ее обаяния и смысла. Конечно, можно и из-под такой собаки взять зайца, но это никогда не дает того удовлетворения; которое получаешь от зайца, добытого в результате длительного и азартного гона.

От собаки необходимо требовать прежде всего мастерства и вязкости, т. е. настойчивости в распутывании однажды взятого следа, и оаратости скорости в преследовании зверя, определяемой и чутьем, и мастерством.

Охота с гончими разрешается в среднерусской полосе примерно с половины октября – начала ноября. В эта время листопад заканчивается, наступают сырые и прохладные дни – собака полностью владеет чутьем и гораздо дальше не выбивается из сил.

Кстати о чутье. Бывают случаи, что охотники "вытаптывают" зайца в том самом месте, где только что прошла собака. В чем же тут дело? В отсутствии чутья у гончей?

П. А. Мажгейфель пишет но этому поводу:

"Дело тут не в чутье, а в зайце, у которого– шкурка почти не пахнет, так как в ней нет потовых желез... След чует собака потому, что именно на подошвах зайца много потовых и сальных железок, оставляющих сильный запах на следу. Сидящего зайца с прижатыми к земле лапками никто не чует, а бегущего чует хищник даже на полном скаку. След зайца, только что вскочившего с лежки, собака чует много хуже, чем того, который перед тем долго бежал. Усталый заяд оставляет более потные отпечатки лапок, чем лежавший на лежке без движения..."

Сыроватая, не насыщенная дождями земля и возможно полная тишина в воздухе – самые благоприятные условия для охоты с гончими. Мороз, выстудивший землю до крепости камня, притупляет ощутимость звериного следа. Сильный ветер приглушает гон даже на близком расстоянии: невозможно следить за его направлением, невозможно выбрать верный лаз. Сильный дождь заливает заячьи следы, гололедица подбивает лапы гончих. И только тихая, мягкая, влажная погода помогает перечувствовать всю красоту охоты с гончими: гон слышен далеко, во всех своих переливах, ход зайца определяется с достаточной точностью.

На охоте с гончими приходится совершать длительные переходы и перебежки, накликать и подбадривать собак голосом ("порсканием") или рогом и, пока они не взбудят зайца, постоянно помогать им, "вытаптывая" наиболее глухие места. Но пользоваться рогом надо осторожно, во всяком случае не трубить почти без перерыва, иначе гончие, привыкая к звукам рога, перестают идти на вызов. Когда охотник сам поднимает зайца, он сейчас же накликает гончих (если, конечно, они в это время не заняты гоном, так как отзывать собак с гона не следует ни в каком случае).

Главная задача на охоте с гончими – возможно быстрее и любым способом взбудить зайца. Остальное, при наличии хорошей собаки, зависит от охотника. Как только заяц поднят, всякий крик и шум прекращаются. Перебегать иногда необходимо, от этого нередко зависит возможность выстрела, но при беге не надо шуметь и стучать, чтобы не "оттопать" зайца.

Вообще же излишняя непоседливость на охоте с гончими вредна.

Заяц имеет определенные повадки. Он почти всегда возвращается, например, к своей лежке и, делая круги, неоднократно проходит одними и теми же местами. Каждый охотник, зная об этом, старается дождаться возвращения зайца к лежке и все-таки очень редко выстоит до конца: перемолчка собаки или опасение, что кто-либо из товарищей перехватит зайца, заставляет охотника срываться с верного и надежного места.

Заяц далеко не всегда идет более или менее правильными кругами. Во время листопада он избегает березового леса (его тревожит шум листьев), в овражистых лесах придерживается края оврагов.

Погода тоже оказывает большое влияние на размер круга. Когда земля подморожена утренником, беляк делает самый большой и широкий круг. При ветре круг бывает меньше, нежели в тихий день, и притом не столь правильный (это объясняется, по-видимому, тем, что голоса гончих, развеваемые ветром, звучат слабее). Быстрота гона тоже влияет на круги зайца. Под паратыми гончими заяц идет широкими и правильными кругами, под пешими – дает менее правильные и более короткие круги.

Рис. 2. Заяц-русак

На кругах беляк нередко, петляет, а потом затаивается, сбивая этим собаку. Собака, разбираясь в заячьих следах, далеко не сразу определяет то место, где укрылся заяц: запах доносится то с одной, то с другой стороны. Заяц же, услышав приближающуюся гончую, неторопливо поднимается, делает несколько бесшумных прыжков и, выбираясь на прежний след, со всей резвостью продолжает бег. Скоро он опять сбивается с круга и, петляя, ищет наиболее потайное место.

Для успешности охоты необходимо знать привычки и повадки зайца применительно к времени года и природным условиям.

Поздней осенью беляки, живущие в лесах среди полей, кормятся обычно на озими. Если полей поблизости нет, беляк "путешествует" на кормежку на обкошенные полянки, в молодой осинник. Залегает беляк чаще всего в местах с густой травой, в плотном сосняке, в буреломе, под вершиной давно срубленного дерева. В сухую осень заяц держится поблизости от ручьев, речек и озер, в сырую – на возвышенных, сухих местах.

Выбор лаза определяется, главным образом, обстановкой. Выгоднее всего становиться на дорогах, на просеках, в редколесье, на кромках сеч, на небольших полянах среди густого леса, около болот, где любит скрываться заяц.

Основные правила при выборе лаза замечательно сформулированы Л. П. Сабанеевым в его "Охотничьем календаре".

Вот некоторые из этих правил, и до сих пор сохраняющие свою точность и всеобъемлющую полноту: