Текст книги "Воздушные рабочие войны"

Автор книги: Николай Купцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Поэтому в начале марта 1944 года перед оперативной группой 48-й авиадивизии была поставлена задача нанести бомбовые удары по аэродромам противника – Алакуртти, Тунгозеро и Кеми-Ярви.

Аэродром Алакуртти располагался в непосредственной близости от железнодорожной станции того же названия. По фотопланшету летный состав тщательно изучал все особенности аэродрома, имевшего одну взлетно-посадочную полосу размером 1250х120 метров. Здесь базировалось до сорока самолетов. Бомбардировщики находились на окраине леса, а истребители преимущественно в ангарах. Там же располагались ремонтные мастерские, гаражи и жилые помещения.

В первом же боевом вылете на Алакуртти наши экипажи испытали на себе необычную тактику ведения огня немецкой зенитной артиллерией. До этого ни с чем подобным нам сталкиваться не приходилось. Самолет подходит совсем близко к точке сбрасывания бомб, и ни одного луча прожектора, ни одного выстрела по нему. А потом вдруг – залп! И настолько точный, что самолет оказывается в огне разрывов зенитных снарядов.

При первом заходе на цель на высоте 4100 метров мне энергичным маневром удалось вырваться из огненного кольца. Отчетливо почувствовал запах пороха в кабине и услышал металлический стук осколков снарядов по обшивке самолета. Лишь с третьей попытки удалось прорваться через сплошную стену разрывов и прицельно сбросить бомбы.

Без прожекторов нас нигде еще так точно не обстреливали. Именно здесь, при защите аэродрома Алакуртти, противник применил в системе ПВО что-то новое, до этого нам неизвестное.

При подготовке ко второму вылету на этот аэродром офицер разведки штаба полка рассказал летному составу о том, что немцы стали использовать при отражении воздушных налетов новую технику – радары. Они-то и повышали точность стрельбы зениток.

Немного позже радары, или, как их стали потом называть, радиолокаторы, начали применять и у нас.

Наш экипаж совершил шесть боевых вылетов на аэродром Алакуртти. В каждом полете мы меняли направление захода на аэродром и характер противозенитного маневра. Но, несмотря на это, огонь зенитной артиллерии был всегда точным. А потому мы ни разу не возвращались домой без пробоин в самолете.

Но нам еще, как говорится, повезло. В гораздо худшем положении оказался экипаж капитана В. Д. Иконникова: прямое попадание – это не шутка. Но и здесь все обошлось: снаряд крупного калибра прошел через плоскость и разорвался выше самолета. Хорошо, что не повредило ни передний, ни задний лонжероны – основные несущие конструкции крыла. Иначе бы оно отвалилось.

Был выведен из строя левый мотор, пробит бензобак, разбит цилиндр подъема и выпуска шасси. С большим трудом летчик привел бомбардировщик на свой аэродром. Над аэродромом при выводе из пикирования выбросил шасси и благополучно произвел посадку на колеса, чем спас самолет. Об этом эпизоде подробно рассказывает в своей книге "По приказу Ставки" полковник А. И. Крылов.

Аэродром Тунгозеро гитлеровцы оборудовали прямо на льду озера. Быстро и дешево, хоть и недолговечно – только на зимний период. ПВО аэродрома была довольно сильной. Правда, здесь не было радаров, как в Алакуртти, зато четко взаимодействовали прожектористы и зенитчики.

Для нашего экипажа наиболее запомнившимся оказался боевой вылет на Тунгозеро 2 апреля 1944 года. Мы шли в замыкающей ударной группе. Подход к цели осуществлялся на высоте 4700 метров над облаками. Под нами и на многие десятки километров впереди местность была закрыта плотным слоем облачности. Это мешало точно выйти на цель и прицельно сбросить бомбы. Фашисты слышали, конечно, гул моторов наших бомбардировщиков, но не стреляли, боясь демаскировать прикрываемый объект.

Оценив ситуацию, принимаю решение снизиться, визуально отыскать цель и как можно точнее поразить ее. Определяю режим длительного снижения и даю указание штурману рассчитать время его начала, чтобы из облаков нам выйти сразу на немецкий аэродром.

Из облачности вышли на высоте 1200 метров. Через одну-две минуты после разворота на 180 градусов я увидел какое-то светлое пятно, резко выделявшееся на темном фоне лесного массива. Подумал: "Должно быть, Тунгозеро". Иду точно на него. Кругом пока все тихо. Фашисты молчат.

До аэродрома оставалось всего 2-3 километра, когда внезапно вспыхнуло сразу несколько прожекторов. Включаю освещение кабины на полную яркость и приказываю экипажу открыть огонь по прожекторам из пулеметов.

– Командир, они меня ослепили, ничего не вижу, – докладывает штурман.

– Ничего, стреляй непрерывно веером в пределах всего сектора обстрела.

Мою кабину начало сильно трясти. Потом она вдруг наполнилась дымом, и слух мне резанул крик штурмана. Так человек может кричать только от очень сильной боли. Подумал грешным делом, что в кабине Владимира разорвался снаряд.

– Володя, ты что, ранен?

– Нет, командир. Рукояткой перезарядки пулемета прищемил ладонь. Чертовски больно было. Вот я и заорал.

– А дым в кабине?

– Это оружейники не протерли пулемет от масла, – внес полную ясность штурман.

Короткий этот диалог продолжался во время непрерывной стрельбы штурмана из переднего пулемета. Обстрел принес свои результаты: прожекторы, светившие в лоб, погасли.

Штурман увидел хорошо укатанную взлетно-посадочную полосу и дал команду: "Вправо 5!" Я довернул самолет, и две фугасные бомбы тут же устремились к земле. Затем были атакованы стоянки самолетов.

После сброса бомб я перешел на бреющий полет и, быстро маневрируя между зенитными орудиями, вышел из зоны обстрела, не получив при этом ни одной пробоины.

Фашисты могли, конечно, расстрелять наш самолет в упор еще на подходе к аэродрому, когда он был в лучах прожекторов. Но немного замешкались, промедлили и поплатились за это.

На земле горели и взрывались самолеты. Устроенный нами фейерверк явился прекрасным световым ориентиром – точкой прицеливания – для всех остальных экипажей дивизии, которые сбрасывали бомбы с большой высоты из-за облаков, не подвергаясь опасности прицельного обстрела зенитной артиллерией.

По фотоснимкам воздушной разведки, проведенной на следующий день самолетом-разведчиком Пе-2, было подсчитано, что на аэродроме Тунгозеро в результате налета нашей авиации оказались уничтоженными около ста самолетов противника. Одна бомба крупного калибра попала во взлетно-посадочную полосу.

После этого на редкость успешного боевого вылета наш экипаж еще два раза поднимался в воздух и в составе полка принимал участие в нанесении бомбовых ударов по аэродромам Алакуртти и Кеми-Ярви. На этом боевая работа оперативной группы авиакорпуса в Заполярье закончилась. Полки дальних бомбардировщиков стали готовиться к перелету на базовые аэродромы.

Для семи фронтов и партизан Белоруссии

11 апреля 1944 года оперативная группа 48-й авиадивизии перелетела с Севера на базовый аэродром Мигалово (г. Калинин), откуда 109-й авиаполк в составе дивизии начал боевые действия в интересах Ленинградского, трех Прибалтийских, трех Белорусских фронтов, а также партизан Белоруссии. Бомбовые удары наносились по следующим основным объектам:

железнодорожным узлам Резекне, Двинск, Полоцк, Минск, Выборг и Тильзит;

аэродромам Балбасово и Идрица;

сланцеперегонным заводам и рудникам в районе Кохтла-Ярве;

скоплениям войск и техники противника в районах Глыбочки и Мосар-Киселево;

войскам противника, блокировавшим партизанские части в районах Полоцка, Лепеля, Березина и восточнее озера Палик.

Наш экипаж хоть и был молодым по возрасту, но уже достаточно опытным. Поэтому к концу нашего пребывания на Севере меня назначили командиром звена, а Володю Кулакова – штурманом. С возвращением на базовый аэродром в наше распоряжение поступили два молодых экипажа, которые мы обязаны были в кратчайший срок ввести в строй действующих.

Ввод в строй заключался в следующем. Вначале мы брали в свой экипаж радиста (вместо воздушного стрелка). Радист обучался наблюдению за воздушной обстановкой, постигал науку ведения дальней связи в боевой обстановке. Затем, после двух-трех полетов, экипажи менялись штурманами: опытный штурман звена летел в молодом экипаже, а со мной летел штурман-новичок. После этого молодые экипажи допускались к самостоятельным полетам.

Во время первых боевых вылетов с базового аэродрома мы выполнили поставленную перед нами задачу – ввели новые экипажи в строй действующих. Остальные молодые экипажи также вскоре были допущены к боевой работе. А это означало, что ударная мощь нашего полка значительно возросла.

Но были другие резервы.

На наш самолет поставили новые моторы. Выполнив, как и положено в таком случае, пять боевых вылетов с обычной бомбовой нагрузкой – 1500 килограммов, я пришел к выводу, что могу взять больше: моторы развивали отличную тягу. Хотелось, чтобы бомбовые удары по врагу стали еще мощнее.

Посоветовавшись с инженерами и получив разрешение от командира эскадрильи, я дал указание оружейникам подвесить на внешнюю подвеску не две, как всегда, а три ФАБ-250. Внутри в бомболюках у нас был обычный груз – десять стокилограммовых фугасных или зажигательных (в зависимости от цели) авиабомб.

Два боевых вылета с повышенной бомбовой нагрузкой были выполнены успешно. Тогда я решил пойти дальше и довести ее до 2000 килограммов.

Почин подхватили многие экипажи. Бомбовая нагрузка в 2000 килограммов стала в дивизии нормой для самолетов с новыми моторами.

А один из наиболее опытных летчиков – Герой Советского Союза майор Анатолий Васильевич Иванов установил "по поднятию тяжестей" своего рода рекорд: им было сброшено на головы врага одновременно 2500 килограммов бомб.

...Шла самая жестокая в истории человечества война. Но и она не могла убить прекрасного чувства любви. Встретил я девушку – Надю Климову. Полюбил. Она мне ответила взаимностью. В канун Первомайского праздника мы сыграли свадьбу.

Вскоре примеру командира последовал и штурман Владимир Кулаков.

Радист Василий Сорокодумов был женат еще до войны. Его жена находилась в эвакуации в Сибири.

Воздушный стрелок Александр Карелин также решил жениться. Но только после Победы.

Так обстояли семейные дела членов нашего экипажа.

* * *

Верховный Главнокомандующий неоднократно ставил перед нами и такую задачу: прийти, когда это было необходимо, на помощь партизанам. Такая помощь всегда оказывалась нами немедленно.

...1 мая 1944 года погода была совсем непраздничной. Вторые сутки шел проливной дождь. Нижняя граница облачности не превышала 150-200 метров. Вечером летный состав дивизии собрался, как обычно, в столовой на ужин, чтобы затем следовать на командные пункты своих полков за получением боевой задачи.

Не успели, как говорится, взяться за ложки, как в столовую быстро вошел начальник штаба дивизии подполковник И. Ф. Захаренко. Объяснив что-то нашему командованию, он вскочил на табуретку, поднял вверх правую руку и громко произнес:

– Прошу внимания, товарищи! Партизанам срочно нужна помощь. Всем быстро поужинать и в летном обмундировании явиться на КП своих полков для получения боевой задачи.

Продолжал идти дождь. Погода, увы, так и не улучшилась. После взлета пошли на высоте 150 метров. Нижняя граница облачности была неровной. Но в облака входить нельзя! Полет должен осуществляться только при визуальной видимости земли. Таков приказ. Иначе невозможно будет отыскать цель – скопление войск фашистских карателей в районе Березино.

Один штурман шутливо рассказывал девушкам, как он бил фашистов ночью с тяжелого бомбардировщика. "Лечу это я над территорией, занятой фашистами, внимательно в прицел наблюдаю. Вдруг вижу, из землянки фашист выползает. Я по нему бомбочкой – бац! И нет фашиста. Ищу второго..."

Мы не гонялись, конечно, с бомбочкой за каждым фашистом, а действовали наверняка. И помогали нам. в этом партизаны.

Успешно преодолев линию фронта, экипажи выходили на цель, используя разработанную партизанами систему наведения. Взаимодействие с партизанскими соединениями было хорошо организовано еще в начале 1943 года. Оно учитывало как наши требования, так и возможности партизан, и заключалось в следующем. Партизаны хорошо видимыми с воздуха кострами обозначали место своего базирования, а направление расположения карателей указывалось своеобразной стрелой, сложенной из тех же костров. Ну а расстояние до места дислокации фашистских войск определялось очень просто: один километр от конца стрелы. Если же это расстояние было больше километра, то тогда оно заранее сообщалось на Большую землю по рации.

Много раз мы летали на помощь партизанам Белоруссии. И всегда целеуказание с их стороны было отличным, что способствовало успешным действиям бомбардировщиков.

Погода в районе цели улучшилась, и я набрал высоту 600 метров, необходимую для полного срабатывания имевшихся на внешней подвеске двух ротативно-рассеивающихся авиационных бомб (РРАБ). Такие бомбы были начинены десятками артиллерийских снарядов и применялись при уничтожении живой силы противника.

Сбросив по два РРАБ и по десять фугасных стокилограммовых бомб и не встретив при этом хоть сколь-нибудь организованного отпора со стороны немцев настолько неожиданным для них оказался наш удар, – бомбардировщики, как по команде, включили аэронавигационные огни, снизились до высоты 200 метров и перешли к штурмовым действиям.

Полет закончился благополучно. Все экипажи дивизии произвели посадку на своем аэродроме. А вскоре пришло и сообщение из Москвы: партизаны нашей работой довольны и благодарят за оказанную помощь.

Один шанс из тысячи

Во второй половине июня 1944 года нашему экипажу вновь была поставлена задача ввести в строй молодой экипаж. Следуя выработанной методике (о ней я уже говорил раньше), мы брали в полет вместо своего штатного воздушного стрелка Саши Карелина радиста молодого экипажа Славу Свидельского. Во время первого боевого вылета Слава со своими обязанностями справился не в полном объеме: слишком поздно доложил по радио на К.П полка о выполнении задания. Из этого следовало, что необходимо продолжить его подготовку на земле и взять во второй полет.

Тем временем партизаны Белоруссии вновь оказались в тяжелом положении. Немецко-фашистское командование, стремясь любой ценой загнать партизанские соединения в болота и прижать к озеру Палик, бросило против них в бой свои регулярные части, в том числе танки и артиллерию.

Перед 48-й авиадивизией была поставлена задача: в ночь на 22 июня 1944 года нанести бомбовый удар по сосредоточению фашистских войск в районе деревни Волоки. Нам в этом вылете приказано было зафиксировать результат налета нашей авиации на фотопленку. Выполнив боевую задачу, экипаж возвращался на свою базу замыкающим в общей колонне бомбардировщиков дивизии.

Три часа ночи. Безоблачно. Видимость отличная. Подходим к линии фронта между Витебском и Оршей. На северо-востоке уже хорошо просматривается горизонт. Неожиданно слева и немного выше нас я замечаю промелькнувший на встречном курсе истребитель противника. Выполняя противоистребительный маневр, подаю команду:

– Экипаж, в воздухе истребители противника. Усилить осмотрительность!

В течение нескольких секунд все было спокойно. И вдруг слева пронесся сноп огненных трасс. Воздушный разбойник нажал на все гашетки. Загорелась левая плоскость. Самолет начало разворачивать. Удерживая его, я спросил:

– Радисты, вы видели истребитель?

– Нет, не видели, – ответили оба в один голос.

Ясно, радисты потеряли бдительность. Молодой решил, видимо, пораньше доложить по дальней радиосвязи о выполнении задания и за воздухом не следил. А опытный радист контролировал работу молодого и тоже не наблюдал за воздушной обстановкой.

На этом эпизоде очень наглядно видны изъяны существовавшей в то время методики обучения летных кадров. Нельзя посылать в боевой полет экипаж с двумя радистами, но без стрелка. Недопустимо ослаблять оборону самолета. Это иногда очень дорого обходится.

Бомбардировщик продолжал гореть и разворачиваться влево. Я делал все возможное, чтобы удержать его на прямой, но безуспешно.

Высота 4100 метров. Отчетливо видны вспышки огней на линии фронта. Она совсем рядом. Еще чуть-чуть, и мы у своих...

Но самолет по-прежнему продолжает разворачивать.

– Командир, ты что делаешь?! Линия фронта же впереди! – возмущается штурман.

– Не могу удержать самолет на прямой, сил не хватает, – объясняю я. Нужна помощь. Давай, Володя, жми на правую педаль!

Он развернулся ко мне (наши кабины сообщались), обхватил обеими руками ступню моей правой ноги вместе с педалью и так потянул, что я почувствовал сильную боль. Но терпел. Надо было терпеть.

– Немного, совсем немного по прямой, командир, и мы будем над своей территорией, – как заклинание твердил штурман.

Но и его усилия не помогали. Тогда я максимально увеличил мощность левого двигателя, а сектор газа правого убрал до отказа, полностью выкрутив при этом штурвальчики триммеров элеронов и руля поворота на правый разворот. Безрезультатно.

Положение создавалось катастрофическое. Горит обшивка левого крыла, горит бензин, вытекающий из пробитых баков. Горит левый двигатель и центроплан. За самолетом тянется огромный шлейф пламени. Каждую секунду может произойти взрыв бензобаков! Бомбардировщик становится неуправляемым и входит в глубокую левую спираль. В любой момент он может перевернуться и перейти в беспорядочное падение. От этого я его удерживаю последним напряжением сил; надо дать возможность экипажу покинуть обреченный самолет.

Оценив обстановку и полностью убедившись в том, что перетянуть линию фронта не удастся, подаю команду:

– Экипаж, покинуть самолет!

Через секунду-другую почувствовал удар в лицо струи свежего воздуха и понял, что штурман покинул самолет. Взглянул на высотомер и зафиксировал 2100 метров.

Надо прыгать и мне. Быстро оцениваю обстановку.

Самолет находится в левой спирали. Следовательно, прыгать надо влево. Но там бушует пламя. Можно сгореть в воздухе. Прыгать вправо. Что же делать? Где выход?!

Лихорадочное течение моих мыслей прерывает радист:

– Командир! Стрелок лег на пулемет, боится прыгать и мне не дает!

На самолете Ил-4, чтобы открыть нижний входной люк в кормовой кабине, надо поднять вверх и застопорить пулеметную установку. По СПУ требую: "Вася, постарайся вытолкнуть стрелка из люка. Только не забудь дернуть за кольцо, чтобы парашют раскрылся. И прыгай сам. Я подержу самолет".

Мучительно долго тянутся секунды ожидания. Высота катастрофически падает. Уже горят фюзеляж и кабина. Задыхаюсь от едкого дыма. В любое мгновение могут взорваться бензобаки. Напряжение доходит до крайнего предела. Дальше ждать уже невозможно. Спрашиваю: "Вася, как там у тебя?" – "Мертвая хватка у него, отвечает радист. – Ничего поделать не могу. Прыгай, командир, и прощай!" "Сбрось колпак турели и прыгай вверх! – кричу я. – До встречи на земле!"

Бросив взгляд на высотомер – 400 метров! – я отпустил штурвал. Самолет сразу же начал переворачиваться. Сомнений нет – надо прыгать вправо! Открываю фонарь и приподнимаюсь с сиденья. Встречный поток воздуха тут же выбрасывает меня из кабины.

Стремительно лечу вниз и пытаюсь правой рукой отыскать вытяжное кольцо парашюта. Но его на положенном месте не оказывается! Где же оно?! Искать некогда. Времени – считанные секунды. Тогда левой рукой нащупываю на ранце парашюта вытяжной тросик и резко дергаю за него. Слышу шум строп, вытягиваемых куполом из ранца, – парашют раскрывается! В голове лишь одна мысль: только бы он успел раскрыться полностью до удара о землю. Но вот чувствую наконец долгожданный (каждая секунда казалась вечностью) и хорошо знакомый аэродинамический удар – купол наполнился воздухом. Понял: я спасен! И тут же еще удар. На этот раз о землю...

Когда пришел в себя, то совсем рядом услышал перестрелку. Не мои ли это товарищи отбиваются от немцев? Надо спешить на помощь. Быстро освобождаюсь от подвесной системы парашюта. При этом чувствую сильную боль в позвоночнике этого еще не хватало! Пытаюсь стянуть купол парашюта с деревьев – ничего не получается. Правой рукой и зубами (пальцы левой руки не сгибаются) перезаряжаю пистолет и направляюсь в сторону, где слышны выстрелы.

Метров через сто наблюдаю догорающие обломки самолета. Периодически взрываются патроны в пулеметных лентах, отсюда впечатление перестрелки. Людей поблизости не видно. Подхожу ближе и под одной из сосен вижу обгоревший труп человека.

Кто же это? Узнать невозможно. Осматриваю все вокруг и нахожу часть поясного ремня и кобуру с пистолетом. Сомнений нет: это наш радист Василий Сорокодумов. Перехватило дыхание. Всего лишь несколько минут назад разговаривал с человеком, и вот...

Однако надо принимать какое-то решение. В сложившейся ситуации у меня было два возможных варианта действий. Первый – не теряя времени, идти на восток, к своим, и попытаться перейти линию фронта. Второй – искать встречи с партизанами. Мне было известно, что они находятся в лесах в районе западнее населенного пункта Сенно, до которого напрямую около сорока километров. Но где, в каком именно лесу разыскивать партизанские отряды? Сколько дней и ночей уйдет на это? Где брать продукты, чем питаться? В прифронтовой полосе немецкие войска расположены почти во всех населенных пунктах. Поэтому заходить в них нельзя. Заниматься же охотой небезопасно: можно привлечь внимание врага.

Взвесив хорошо все эти обстоятельства, я из двух вариантов выбрал первый: идти к линии фронта!

* * *

Я прекрасно понимал, что до рассвета мне необходимо постараться как можно дальше уйти от места падения самолета. Направление движения определяю по звездам. Но идти было очень тяжело: сильно болела левая нога. Мало того, что вывихнул несколько пальцев, так еще и сапог потерял; сорвало, когда покидал самолет. А ступать босой ногой в темном лесу по сухим сучкам и сосновым шишкам – почти то же, что идти босиком по колючей проволоке. С каждым шагом боль в ноге усиливалась. Стало ясно, что долго так не протяну. Но идти надо. Любой ценой, но идти. Тогда я присел на кочку, снял нательную рубашку и обмотал ею ступню левой ноги. Подобрал подходящую палку для опоры и продолжил движение на восток.

Пройдя два-три километра, решил передохнуть, сделать малый привал. Выбрав место посуше – местность была сильно заболочена, – присел, перемотал левую ногу и решил немного вздремнуть. Сон, как известно, лучший отдых.

Когда проснулся, солнце уже высоко забралось в небо и порядком пригревало. Быстро сориентировавшись, я снова двинулся в сторону линии фронта.

Шел очень осторожно, оглядываясь по сторонам и ловя каждый шорох. Тишину, окружавшую меня, ничто не нарушало, и казалось, лес не таил в себе никакой опасности.

И вдруг совсем близко я услышал немецкую речь. Тут же бросился на землю и быстро пополз в кустарник, росший метрах в трех впереди. Переведя дыхание и осмотревшись, увидел слева двух немецких офицеров, медленно ехавших на велосипедах по проселочной дороге и громко что-то обсуждавших.

Переждав несколько минут, я поднялся и, быстро перейдя дорогу, через густой колючий кустарник выбрался к небольшой, метров 5-7 шириной, речушке. Напившись, прошел немного вдоль берега и перебрался через реку вброд. Метрах в трехстах от реки пролегала грунтовая дорога, а сразу за ней начинался густой лес.

В лесу я почувствовал себя спокойнее, но продолжал двигаться очень осторожно, прислушиваясь к каждому звуку, каждому шороху.

Уже довольно отчетливо стали слышны звуки артиллерийской канонады. Следовательно, иду в правильном направлении. Линия фронта все ближе.

Во второй половине дня почувствовал голод и усталость. Чтобы немножко подкрепиться и отдохнуть, выбрал заросли погуще и присел на землю. Из комплекта НЗ съел немного шоколада и пару сухих галет. Хотелось пить. Но воды не было. Ничего не поделаешь, надо терпеть. Подумал: как все же нужна фляга с водой или чаем для летного состава на такой вот аварийный случай. Она всегда должна быть при тебе, как и пакет НЗ, в кармане комбинезона или летного костюма. Но по табелю оснащения фляга летчикам не полагалась. А жаль.

Когда начало темнеть, я, соблюдая все меры предосторожности , продолжил движение в сторону линии фронта. Вскоре лес начал постепенно редеть, и я оказался на опушке. Впереди, сквозь сетку редкого кустарника, просматривался небольшой холм. Неожиданно с холма выстрелило артиллерийское орудие. Через несколько секунд, с небольшим интервалом – еще два выстрела. Видимо, в холме был оборудован дот. Следовательно, идти прямо нельзя. Тогда я двинулся вправо вдоль опушки леса и вскоре вышел к сплошной траншее, тянувшейся с севера на юг. Прижавшись к дереву, внимательно осмотрелся вокруг. Траншея имела вид ломаной линии и была оборудована в полный профиль. Длина прямых участков не превышала 15 метров. Сверху, в целях маскировки, траншею накрыли жердями и ветками. Вдали слева виднелась едва различимая фигура солдата – должно быть, охрана, выставленная у командного пункта.

Впереди этой траншеи, метрах в 20-25, была вырыта еще одна, такая же: похоже на вторую полосу обороны. За ней лес кончался, местность резко понижалась и переходила в болото, поросшее кустарником и редкими небольшими деревьями. Перед болотом я обнаружил довольно сложную систему проволочных заграждений. Самым трудным препятствием оказалось проволочное заграждение спирального типа: одна спираль здесь входит в другую, причем витки их намотаны в разные стороны, а диаметр внешней спирали около метра. Ни перешагнуть, ни обойти невозможно, так как по обе стороны спирали колючая проволока натянута крест-накрест на колья и рогатки разной высоты. Значит – только вперед, несмотря на разодранную в клочья одежду и кровоточащие царапины на теле.

За проволочными заграждениями начиналось болото. Что ж, придется преодолеть и это препятствие...

Из болота я выбрался промокшим до нитки и сразу же почувствовал, как тяжело стало идти. Ватный комбинезон набух и сковывал движения. Поэтому я снял его и, аккуратно свернув, спрятал в густом кустарнике.

Наступал самый ответственный момент – переход переднего края. До своих оставалось каких-нибудь 2 – 3 километра. Днем, по хорошей дороге, такое расстояние можно преодолеть минут за двадцать-тридцать. А сколько времени потребуется мне? Не знаю. И никто не знает. Ясно одно: к рассвету я должен быть у своих.

По-прежнему мучительно хотелось пить. В горле пересохло настолько, что трудно стало дышать. И тут меня осенило – роса! Роса на траве. Пусть и не напьюсь, но хоть немного да утолю жажду.

Дальше двигался с еще большей осторожностью. Вскоре отчетливо услышал немецкую речь и увидел мерцающие огоньки сигарет. Пришлось постоять несколько минут, прижавшись к дереву, чтобы разобраться в обстановке и выбрать правильное направление дальнейшего движения.

Минут через десять огоньки исчезли, разговор прекратился, и все стало тихо. Очевидно, немецкие солдаты ушли в землянку.

Взяв немного влево, я продолжил движение в направлении передовой.

Лес внезапно кончился, но местность впереди не просматривалась: мешал земляной вал. Перебежками достиг препятствия, ползком забрался на него и оказался на насыпи шоссейной дороги. В этом районе в направлении с севера на юг проходит лишь одна магистраль – Витебск – Орша. Сомнений нет – это она и есть. С насыпи, как с наблюдательного пункта, мне открылась величественная ночная панорама линии фронта, линии боевого соприкосновения воюющих сторон. Впереди, метрах в трехстах слева и справа, периодически били немецкие пулеметы. По светящимся трассам их пуль, хорошо видимым в темноте, можно было определить, что пулеметы станковые и пристреляны днем: между ними распределены секторы обстрела. Трассы шли над землей ровным веером, и там, где кончался сектор одного пулемета, начинался сектор второго. Точно так же прочесывали позиции немцев и наши пулеметчики. Это действовали дежурные огневые точки. Стрельбы из других видов оружия пока не велось ни с той, ни с другой стороны.

Спустившись с насыпи, я оказался в редком кустарнике. Кое-где угадывались окопы. Людей в них не было. Через несколько минут вышел к траншее. Внимательно осмотревшись – пока в округе все было спокойно, – я перепрыгнул через нее и в нескольких метрах впереди увидел еще одну траншею. Это была первая траншея первой полосы обороны немцев. Дальше – нейтральная земля.

Шагнув за бруствер, я неожиданно споткнулся и покатился вниз по крутому песчаному откосу. Не успел сообразить, что к чему, как в небо с шипением взлетела осветительная ракета. Я вжался в землю и замер. Когда ракета начала гаснуть, слегка приподнял голову и осмотрелся вокруг.

Оказалось, что я нахожусь на берегу небольшой реки, почти у самой воды. За ней – несколько сот метров ничейной земли, и свои... Там спасение!

Я решил раздеться, уложить одежду и кобуру с пистолетом в сапог и, удерживая его левой рукой над водой, переплыть реку.

Выйдя из воды и быстро одевшись, я по-пластунски пополз по ничейной земле. С обеих сторон продолжали бить пулеметы. Пули пролетали так низко, что казалось, чуть подними голову, и получишь порцию свинца. Поэтому ползти пришлось очень осторожно. Местность была ровная, сухая, с травяной растительностью.

Через несколько десятков метров я наткнулся на какую-то проволоку. Движение вперед прекратил, даже отполз немного назад, замерев на мгновение в ожидании вспышки очередной ракеты. Теперь-то ее свет мне просто необходим. В темноте больше ни одного движения! Очень было похоже на то, что я оказался на минном поле.

При свете ракеты хорошо рассмотрел тонкую проволоку, натянутую в траве поперек направления моего движения на высоте 10-15 сантиметров от земли, и задумался над тем, как ее преодолеть. Если верхом, то попадешь под пулеметную очередь, если же низом, то обязательно зацепишь за проволоку и подорвешься. Ни тот, ни другой вариант не подходил. И тогда принимаю соломоново решение.

При свете ракеты ползу вдоль натянутой проволоки до мины и переползаю точно через нее. Растяжки у мин находятся у самой земли, поэтому приподниматься почти не приходится.

Так от мины к мине преодолевал я минные поля ничейной земли. Но чем дальше отдалялась от меня первая немецкая траншея, тем темнее становилось вокруг. Иногда я даже терял из виду проволоку...

Вдруг высоко в небе, как по заказу, вспыхнули десятки ярких фонарей. И тут же в районе опорных пунктов немцев начали рваться тяжелые авиабомбы.

Это была работа наших ночных бомбардировщиков авиации дальнего действия. Немного позже мне стало известно, что этим бомбовым ударом они взламывали оборону противника на участке прорыва наших войск: на рассвете 23 июня 1944 года началась операция "Багратион".