Текст книги "Карающий меч адмирала Колчака"

Автор книги: Николай Кирмель

Соавторы: Владимир Хандорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Третьим по значению городом Сибири был Томск – до революции единственный за Уралом университетский центр, цитадель сибирской интеллигенции (а еще ранее, до постройки «обошедшей» его стороной Транссибирской магистрали – и крупнейший торгово-экономический центр, в дальнейшем ставший утрачивать это значение). Здесь, как уже отмечалось, ведомство возрожденной политической полиции возглавил такой маститый старый «зубр», как генерал С.А. Романов.

Главным центром Дальнего Востока по существу являлся Владивосток, чему способствовал его статус международного порта. Здесь данное ведомство возглавил также опытный профессионал – начальник Приморского областного управления государственной охраны полковник А.А. Немысский (в некоторых документах – Немыский), 1878 г. рождения, из потомственных дворян, выпускник элитного Павловского военного училища, перешедший из армейской пехоты в жандармерию и там сделавший быструю карьеру. С 1914 г. он занимал должность начальника контрразведки штаба Приамурского военного округа в Хабаровске (до революции все начальники военных контрразведывательных отделений в России были жандармскими офицерами) в чине подполковника. Начальником Приморского областного управления госохраны он был назначен 26 апреля 1919 г. (приказом по Департаменту милиции № 241) и вскоре произведен в полковники. В его подчинение входили не только Приморье, но и Камчатская область и Сахалин, на территории которых, за их отдаленностью, собственные областные управления не были созданы^{218}.

Важнейшим городом являлся Харбин, служивший не только центром полосы отчуждения КВЖД (Китайско-Восточной железной дороги) и «русской» Маньчжурии, но и резиденцией верховного уполномоченного правительства Колчака на Дальнем Востоке. Начальником Харбинского управления государственной охраны, действовавшего на правах губернского в полосе отчуждения КВЖД (с подчинением ее управляющему), был назначен (приказом по Департаменту милиции № 755 от 25 августа 1919 г.) также профессионал – полковник Л.Я. Горгопа, 1858 г. рождения, из потомственных дворян, начинавший службу уланским офицером в кавалерии, а затем перешедший в жандармы. С 1911 г. и до Февральской революции он занимал пост начальника жандармского полицейского управления КВЖД (там же в Харбине) в чине полковника. Подобно генералу С.А. Романову, при Колчаке он продолжил карьеру в спецслужбе в том же регионе, где возглавлял ее и до революции^{219}.

Значимую роль играла Чита – стратегически важный узел Транссибирской магистрали и Забайкальской железной дороги и одновременно центр Забайкальского казачьего войска. Начальником Забайкальского областного управления госохраны с июля 1919 г. был назначен бывший жандармский полковник Л.А. Иванов, 1873 г. рождения, из потомственных дворян, выпускник Нижегородского графа Аракчеева кадетского корпуса и Александровского военного училища, с 1900 г. служивший в корпусе жандармов. С 1916 г. и до революции он занимал пост начальника Енисейского губернского жандармского управления в чине полковника. Любопытно, что весной и летом 1918 г. Иванов служил дежурным штаб-офицером при штабе войск КВЖД одновременно с А.В. Колчаком, возглавлявшим тогда вооруженные силы в полосе отчуждения КВЖД. В дальнейшем состоял при штабе Приамурского военного округа, откуда был назначен начальником Забайкальского областного управления госохраны приказом № 597 по Департаменту милиции 19 июля 1919 г.^{220}. В декабре 1919 г. по донесениям он проходил уже как генерал-майор^{221}.

Профессионалом был и начальник Тобольского губернского управления государственной охраны полковник В.П. Григорович, 1861 г. рождения, из потомственных дворян. Окончив (как и Немысский) одно из самых элитных в Российской империи Павловское военное училище, он затем поступил в Академию Генерального штаба, но был отчислен за неуспеваемость. Прослужив несколько лет пехотным офицером, он перевелся в жандармский корпус. С 1912 г. и до революции служил начальником жандармского полицейского управления Забайкальской железной дороги в чине полковника. На должность начальника Тобольского губернского управления госохраны был назначен приказом по Департаменту милиции № 406 от 11 июня 1919 г., причем за его кандидатуру «усердно просил» лично управляющий Тобольской губернией В. Пигнатти^{222}.

То же можно сказать о начальнике Уфимского, а затем Енисейского губернского управления государственной охраны подполковнике Н.Н. Рудове, 1879 г. рождения, из дворян. Окончив Киевский кадетский корпус и Константиновское артиллерийское училище (а также два курса Московского высшего технического училища), он служил офицером в артиллерии, откуда в 1904 г. перевелся в жандармы. Последней его должностью до революции был начальник отделения жандармского полицейского управления Пермской железной дороги в чине подполковника. При Колчаке он вначале был назначен начальником Уфимского губернского управления госохраны (приказом по Департаменту милиции № 213 от 16 апреля 1919 г.), а после оставления белогвардейцами Уфы в июне 1919 г. – начальником Енисейского губернского управления с центром в Красноярске (приказом № 720 от 20 августа 1919 г.)^{223}.

Профессионал возглавлял и Алтайское губернское управление государственной охраны (с центром в Барнауле). Подполковник Н.И. Игнатов, 1876 г. рождения, будучи призван в армию вольноопределяющимся, окончил Виленское пехотное юнкерское училище, в жандармы перешел из армейской пехоты в 1908 г. Накануне Февральской революции служил в чине ротмистра в жандармско-полицейском управлении железной дороги. В ходе революции вернулся в пехоту капитаном, а при Временном Сибирском правительстве поступил на железную дорогу. Его назначению (одним из первых) в марте 1919 г. на ответственный пост начальника Алтайского губернского управления госохраны (приказом по Департаменту милиции № 197 от 14 апреля 1919 г.) способствовала отличная аттестация одного из «столпов» ведомства, генерал-майора С.А. Романова, который знал его лично до революции. В дальнейшем он был произведен в подполковники^{224}.

Зато Семипалатинское областное управление госохраны временно возглавлял бывший учитель словесности Семипалатинской мужской гимназии И.П. Ильинский^{225}, а Амурское, как мы уже видели, – коллежский асессор В.П. Яниос.

Как видим, не только управляющий Особым отделом, но и 8 из 11 начальников региональных управлений госохраны, о которых найдены биографические сведения, были жандармскими офицерами с большим опытом службы в чинах от ротмистра до генерал-майора.

Начальниками отделений Особого отдела госохраны также были, как правило, жандармские офицеры, среди них – полковники Л.С. Ивлев (IV отделение) и В.Л. Кастрицын^{226}.

Однако уже на должностях помощников начальников губернских управлений, начальников уездных управлений и на нижестоящих должностях, как явствует из приказов по МВД^{227}, находились по большей части люди случайные, от гражданских чиновников в ранге коллежского асессора до обычных армейских подпоручиков. Хотя и среди них попадались профессионалы. Так, выходцами из жандармского корпуса были начальник Хабаровского уездного управления штабс-ротмистр К. Анненков, помощник начальника Приморского областного управления ротмистр А. Беккер, начальник Петропавловского уездного управления ротмистр А. Журавский, помощник начальника Алтайского губернского управления В. Новиков, помощник начальника Тобольского губернского управления ротмистр Н. Ордин. Иногда за нехваткой жандармов подобные должности занимали выходцы из полиции – помощник начальника Томского губернского управления госохраны, бывший пристав Л. Александров, начальник Павлодарского уездного управления, бывший исправник С. Архангельский, начальник Семипалатинской городской милиции, бывший полицмейстер Б. Висман, чиновник для особых поручений Приморского областного управления госохраны, бывший начальник Харбинского сыскного отделения полиции В. Гладышев, секретарь Нижнеудинского уездного управления госохраны, бывший исправник А. Грессеров, помощник начальника Алтайского губернского управления, бывший пристав К. Жиляков, начальник Минусинского уездного управления, бывший пристав К. Зудин, секретарь Алтайского уездного управления, бывший пристав Е. Зыбин, начальник Енисейского уездного управления, бывший пристав Н. Литвинцев, начальник Новониколаевского уездного управления, бывший помощник исправника В. Мединцев, помощник начальника Иркутского губернского управления, бывший помощник исправника И. Остроух, помощник начальника Енисейского управления, бывший пристав А. Френкель, начальник Ачинского уездного управления, бывший исправник В. Цявловский^{228}.

Иногда назначения оказывались неудачными. Так, назначенный начальником уездного управления госохраны в Николаевске-на-Амуре (в сферу деятельности которого входила также Сахалинская область) коллежский советник Лех (в прошлом – управляющий Камчатским уездом) был снят по ходатайству управляющего Сахалинской областью за «незнание дела, бездеятельность, неумеренное употребление спиртных напитков» и переведен с понижением помощником начальника уездного управления в Петропавловск-Камчатский^{229}.

Хуже всего обстояло с кадрами в отдаленных глухих углах Сибири. Так, управляющий Якутской областью Соловьев докладывал в июле 1919 г. в Департамент милиции, что приступить к формированию государственной охраны в области «не представляется возможным» за полным отсутствием «соответствующего контингента кандидатов», и просил прислать из центра опытные кадры^{230}.

При этом штаты госохраны, как и военной контрразведки, резко «разбухли» сравнительно с дореволюционными (что объяснялось, конечно, и обстановкой Гражданской войны). Историк Н.В. Греков подсчитал, что до революции при Акмолинском областном жандармском управлении числилось всего 14 агентов-филеров, а в соответствующем управлении госохраны – целых 57, работой которых руководили 10 офицеров в штате управления^{231}. При этом отдельные начальники управлений на местах считали и эти штаты недостаточными для эффективной работы. Так, в отношении начальнику Иркутского губернского управления Н.А. Смирнову от 30 мая 1919 г. врио управляющего особым отделом Н.В. Львов достаточно раздраженно сообщает, что запрашиваемые им штаты управления и ставки для них чрезмерно завышены, в частности, штатами не предусмотрены унтер-офицеры в составе управлений, и «возбуждение по этому предмету вопроса является совершенно излишним», рекомендуя в случае нужды принимать на службу сверхштатно «вольнонаемных лиц»^{232}.

Вместе с тем тот же Н.А. Смирнов отмечал в своих донесениях необходимость тщательной проверки и отбора лиц, поступающих на службу в госохрану, контрразведку и милицию, сообщая своему начальству, что в иркутский ОМОН «попали офицеры не из лучших и… бывшие красноармейцы», и прося полномочий для личного контроля за комплектованием кадров всех правоохранительных структур губернии. В ответ ему было предложено: о лицах, на которых есть «неблагоприятные сведения», всякий раз сообщать лично управляющему губернией, которому тот же ОМОН непосредственно подчинен^{233}.

Негативно отразился на кадровом потенциале госохраны недостаток финансовых средств. Так, в докладе исполняющего должность управляющего Особым отделом от 11 марта 1919 г. указывалось, что низкое жалованье, установленное чинам государственной охраны, побуждает профессионалов высокого класса предпочитать ей службу в военной контрразведке. Между тем, отмечал автор доклада, «именно теперь представляется настоятельная необходимость в контингенте офицеров предпочтительно тех, кои по старой деятельности знакомы с охранной службой»^{234}. На трудности комплектования штатов по причине низкой оплаты трудной и опасной службы сетовали управляющие губерниями и начальники управлений государственной охраны на местах в своих докладах^{235}. Характерен раздраженный ответ Особого отдела на одну из таких жалоб: «Ваше ходатайство, как не предусмотренное штатами, не подлежит удовлетворению, и на будущее время предлагаю не возбуждать излишней переписки об увеличении или изменении штатов, которые получили утверждение в законодательном порядке»^{236}.

Летом 1919 г. начались военные неудачи. В связи с этим, в частности, управляющий Тобольской губернией В. Пигнатти телеграфировал в Департамент милиции, что «события на фронте тяжко отражаются на состоянии губернии» и поэтому «государственная охрана губернии пока не сорганизована, нет желающих занимать должности»^{237}.

0 нехватке кадров говорилось и в отчете Департамента милиции, представленном в октябре 1919 г. (незадолго до падения Омска) в Совет министров и подводившем итоги работы за неполный год деятельности (Департамент милиции был образован в декабре 1918 г. в соответствии с постановлением еще Временного Сибирского правительства от 17 сентября 1918 г. «Об изъятии общей милиции из ведения городских и земских самоуправлений с передачей ее в ведение Министерства внутренних дел». Железнодорожная милиция, находившаяся в ведении Министерства путей сообщения, постановлением правительства от 10 июня 1919 г. была также подчинена МВД). Примечательно, что, поручая министру внутренних дел В.Н. Пепеляеву представить отчеты департаментов к приближавшейся годовщине образования «Всероссийского правительства», премьер П.В. Вологодский просил его сделать не парадный, но честный отчет, который не напоминал бы «казенные отчеты старого образца с их чрезвычайной сухостью и официальным оптимизмом»^{238}. Однако и этот, сохранившийся в архиве отчет, озаглавленный «Обзор деятельности Департамента милиции за время существования Российского правительства» (т.е. с ноября 1918 г.), подвергся правке чьей-то рукой, зачеркнувшей наиболее острые моменты (видимо, для представления в официальную печать)^{239}. В частности, была зачеркнута фраза: «Директор Департамента милиции Пепеляев в первые же дни своей деятельности при посредстве печати заявил, что милиция крайне нуждается в опытных служащих с прежней полицейской подготовкой и стажем»^{240}. В числе трех главнейших задач Департамента третьей по счету указывалось «образование особых органов политического розыска, то есть государственной охраны»^{241}.

В отчете отмечалось, что эта задача (как и остальные) в основном решена, хотя «учреждения государственной охраны, как требующие по роду своей деятельности особенно тщательного подбора служащих, укомплектованы менее других учреждений милиции, но все крупные центры уже обслуживаются этими органами», с особым вниманием на Транссибирскую магистраль и приграничные районы^{242}. Из зачеркнутого: «Лица, обладающие полицейским стажем, в большинстве случаев избегают службы в милиции, так как она в настоящее время чрезвычайно опасна и не предоставляет тех материальных выгод, которые можно получить даже при самом примитивном труде»^{243}.

В связи с этим в марте 1919 г. были учреждены подготовительные курсы для чинов милиции в большинстве губернских городов, готовившие кадры и для госохраны. Нехватка кадров объяснялась в отчете и мобилизацией всех боеспособных мужчин на фронт. Из-за недостатка финансирования не хватало оружия и снаряжения, и лишь после неоднократных настойчивых просьб Военное министерство поделилось с МВД частью своих запасов.

Острая нехватка кадров в госохране восполнялась, как и в контрразведке, случайными людьми, зачастую попросту уклонявшимися от фронта и пользовавшимися своим служебным положением для различных злоупотреблений и личного обогащения путем вымогательств. Впоследствии многие из таких хамелеонов, скрыв свое прошлое, благополучно устроились в советских учреждениях. Ряд подобных примеров (из числа раскрытых органами советской ЧК) приводит Н.В. Греков: так, бывший штабс-капитан контрразведки колчаковской Ставки А. Васильев после восстановления советской власти устроился на службу в военкомат; его коллега подпоручик Михайлов – красным командиром, и даже успел вступить в партию; молодой выпускник матфака МГУ Б. Деминов, ранее бывший лектором агитотдела при одном из штабов РККА, при А.В. Колчаке подвизался начальником особого отдела при Управлении делами Совета министров, когда же его арестовала ЧК, пытался представить себя добровольным лазутчиком красных у Колчака, «внедрившимся» с целью развала работы, но был разоблачен и расстрелян^{244}. При этом Н.В. Греков справедливо отмечал, что впоследствии на допросах в ЧК профессионалы-жандармы вели себя намного достойнее таких проходимцев, не выдавали всех подряд своих сослуживцев, по мере возможности конспирировались и т.д.^{245}.

С другой стороны, отмечалось и сравнительно небольшое число (в Акмолинском областном управлении госохраны, по данным Н.В. Грекова – 14%^{246}) агентов, работавших на госохрану из идейных соображений и даже не бравших денег за свою осведомительную службу.

В результате разгрома армии адмирала А.В. Колчака оказалась разрушена система спецслужб. Количество прежних структур значительно сократилось, кадровые потери были неизбежны. Опыт большинства оказался невостребованным, некоторым из них удалось занять руководящие посты в контрразведывательных и сыскных структурах на Дальнем Востоке.

Так, полковник Н.П. Злобин с марта по август 1920 г. был помощником начальника управления главного отдела государственной милиции Российской Восточной окраины. В 1921 г., уже в чине генерал-майора, он являлся помощником начальника информационного отделения административного отдела МВД Временного Приамурского правительства, а с июня по июль 1922 г. возглавлял владивостокскую милицию^{247}, с июля по сентябрь – районный охранный отдел ведомства внутренних дел Земского Приамурского края.

Бывший жандарм и начальник Приморского областного управления госохраны полковник А.А. Немысский в 1920 г. был произведен атаманом Г.М. Семеновым в генерал-майоры, в июле 1921 г. назначен начальником управления политического розыска района Гродековскои группы войск. Умер в эмиграции в Шанхае в 1940 г.^{248}.

Генерал-майор В.А. Бабушкин осенью 1922 г. руководил разведкой и контрразведкой Приамурской области^{249}.

После разгрома белых армий сотрудники контрразведки и госохраны в большинстве своем предпочли эмигрировать из России по двум основным причинам. Они негативно относились к советскому строю и решили продолжить борьбу с ним из-за рубежа. Кроме того, их не прельщала перспектива сурового наказания со стороны советской власти, которая разыскивала бывших сотрудников белогвардейских спецслужб после Гражданской войны с целью привлечения их к уголовной ответственности. Косвенным подтверждением тому, в частности, является изданная в 1930 г. ОПТУ в оперативно-розыскных целях брошюра «Список контрразведчиков, милиции, официальных чинов министерства внутренних дел белых правительств».

По-разному сложились судьбы бывших сотрудников белогвардейских спецслужб в эмиграции.

Опытный контрразведчик генерал-майор Н.П. Злобин работал истопником, конторщиком в околотке, раздатчиком на складах КВЖД, служил в низших чинах железнодорожной полиции Харбина. Умер 28 августа 1945 г. в Харбине.

Проанализировав имеющиеся в опубликованных источниках биографии чинов белогвардейских спецслужб, авторы разделяют точку зрения историка В.И. Голдина, который не рекомендует «идеализировать ситуацию с привлечением опытных офицеров спецслужб к активной деятельности и борьбе против советской власти в эмиграции. Имевшая место еще в годы Гражданской войны в России недооценка белогвардейским командованием профессиональных разведчиков и контрразведчиков старой армии, офицеров жандармерии и охранки продолжала сохраняться и в период пребывания на чужбине. Так или иначе, ряд бывших царских и белогвардейских спецслужб активно участвовал в новой стадии борьбы с советским режимом, находясь в эмиграции, некоторые начали сотрудничать с иностранными спецслужбами, а многие просто рассеялись по странам мира и вынужденно осваивали другие виды занятий»^{250}.

Раздел 3.
ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРЕСЕЧЕНИЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНО-ПОДРЫВНЫХ АКЦИЙ СОВЕТСКИХ И ИНОСТРАННЫХ СПЕЦСЛУЖБ

Согласно вышеупомянутого «Временного положения», первичная задача контрразведки традиционно заключалась в «обнаружении и обследовании неприятельских шпионов». «Конечная цель военного контроля, – гласила «Инструкция начальникам военно-контрольных отделений», – есть привлечение к судебной ответственности уличенных в военном шпионаже лиц… или прекращение вредной деятельности названных лиц административными мерами»^{251}. Безусловно, такое явление как военный шпионаж – «собирание всякого рода сведений о вооруженных силах и об укрепленных пунктах государства, а также собирание имеющих военное значение географических, топографических и статистических данных о стране… с целью передачи их иностранной державе»^{252} – на территории белой Сибири имело место.

К собиранию «всякого рода сведений» регулярно прибегал как противник (Советская Россия), так и многочисленные союзники. Белые контрразведчики, случалось, выявляли и даже пресекали деятельность агентуры советской и иностранных спецслужб, но вот что касалось привлечения к судебной или административной ответственности, то здесь дело обстояло хуже.

Говоря о приоритетах в деятельности колчаковской контрразведки, следует иметь в виду, что спецслужбы главного противника – Советской России – находились в стадии формирования и становления. 5 ноября 1918 г. был создан центральный орган военной разведки – Регистрационное управление (Региструпр) Полевого штаба Революционного военного совета Республики (РВСР). Испытывавшему недостаток финансовых средств, квалифицированных кадров Региструпру не сразу удалось создать агентурные сети в белогвардейском тылу и наладить сбор нужной командованию Красной армии информации.

Органы ВЧК в 1918 г. еще не располагали специализированными разведывательными структурами, их основные усилия направлялись на «борьбу с контрреволюцией» внутри страны и подавление очагов антисоветских выступлений. Основной задачей созданного 19 декабря 1918 г. Особого отдела ВЧК являлась борьба со шпионажем и контрреволюцией в учреждениях и частях Красной армии. С февраля 1919 г. на него возлагалась задача по организации и руководству «работой агентуры за границей, в оккупированных иностранными державами и занятых белогвардейцами областях»^{253}.

Советские спецслужбы иногда взаимодействовали с Сибирским бюро РКП(б) при проведении разведывательно-диверсионных акций.

На территории Сибири противоборство между советской разведкой и колчаковской контрразведкой велось с переменным успехом.

Зафронтовая разведка 5-й красной армии смогла внедрить агентуру в разведорган белогвардейской Западной армии и таким образом проводить дезинформацию противника. Началу этой операции способствовало появление в особом отделе 5-й армии видных эсеров Кондакова и Семенова. На допросе они заявили, что состоят в сибирской подпольной организации, добивающейся свержения интервентов и Верховного правителя. По заданию руководства партии они внедрились в колчаковскую разведку и включились в совместную с большевиками борьбу.

После тщательной проверки красные представили Кондакову возможность встретиться с резидентом белогвардейцев Григорьевым, который дал ему задание вернуться с отчетом в разведотдел Западной армии, возглавляемый полковником М.М. Шоховым. Последний по неизвестным причинам не стал тщательно проверять полученные от агента сведения, а сразу доверил ему группу диверсантов для переброски в тыл красных. Естественно, все они работали под наблюдением советского особого отдела. Позже их под различными предлогами подвергали «изъятию». Всего было обезврежено более 130 диверсантов.

Параллельно Кондаков, продолжая контакты с Григорьевым, снабжал его разведывательными донесениями, содержавшими дезинформацию. По признанию арестованного в Красноярске полковника М.М. Шохова, при борьбе за Златоуст командование Западной армии не допускало мысли о том, что их дезинформирует красноармейская разведка. О том, что чекисты в течение нескольких месяцев вели с ним игру, начальник разведки узнал лишь после ареста. Вот что показал он на допросе: «Была налажена, как мне казалось, надежная работа. Вся работа велась через Кондакова. От него вначале пришел ко мне Перепелкин, его информация перекрывалась нашими данными, затем ко мне в разведотдел нелегально поступали разведсводки через переходивших линию фронта моих агентов Смирнова («Богданов»), Кутасова и многих других… Все поступавшее к нам после перепроверки докладывалось командованию… За это я им щедро платил… Выдавал по 50 тысяч рублей и с новыми заданиями направлял в расположение ваших частей… Посылалась мною одна женщина с заданием поступить в штаб 5-й армии, помнится, что такие же задания имели землемер Пименов, еще один учитель, кажется, по фамилии Иванов… Потом в зафронтовую полосу посылал еще двух поляков, четырех женщин, одного артиллериста…» Полковник признал, что такое могло случиться только от неопытности его подчиненных, и заявил, что «никто из нас не был как следует знаком с искусством разведки, все мы были направлены в нее со штабной работы»^{254}. К словам Шохова следует добавить, что провал случился из-за отсутствия взаимодействия между разведкой и контрразведкой, несмотря на то что обе находились в подчинении генерал-квартирмейстера. Правда, иногда разведка снабжала штабы контрразведывательной информацией. Например, начальник разведки штаба Западной армии капитан Горецкий 26 января 1919 г. сообщал начальникам штабов 1-го Волжского, 2-го Уфимского, 3-го и 6-го Уральских корпусов телеграмму о направлении трех советских агентов в расположение белых войск, с указанием возраста и примет^{255}. Были ли переданы эти сведения в контрразведку, остается неизвестным.

Успех же красных спецслужб в оперативной игре в немалой степени обусловлен взаимодействием военной разведки и особого отдела – структур, подчинявшихся разным ведомствам. Кстати, особый отдел Восточного фронта также самостоятельно вел разведку, что не являлось секретом для белых.

В целом же командование Красной армии и руководители Сибирской ЧК деятельность советской военной разведки оценивали критически, полагая, что колчаковская разведка работала более эффективно, нежели собственная. По их мнению, главная причина недостатков заключалась в отсутствии грамотных специалистов. В чем-то они были правы. В Гражданскую войну, как известно, большевики в разведку набирали людей по политическому стажу, а не военному опыту^{256}. Так, начальник 1-го отделения 1-го отдела Региструпра В.А. Срывалин, 19 февраля 1919 г., подводя итоги работы органа агентурной разведки за 10 месяцев, в своем докладе отмечал, что привлечение «партийных сил не дало пока результатов ни в качественном, ни в количественном отношениях»^{257}. Характеризуя личный состав агентуры, работавшей в Сибири, он указывал: «Дальность расстояния, невозможность наладить связь – не привлекала охотников пуститься в тайную разведку в Сибирь»^{258}.

Для сбора сведений во вражеском тылу вербовались возвращавшиеся домой из австрийского и германского плена офицеры и солдаты. Со временем колчаковская контрразведка научилась отличать настоящих военнопленных от мнимых. Советских разведчиков, как правило, выдавало наличие с собой больших денежных сумм^{259}. По данным контрразведки штаба ВГК, каждая партия военнопленных, переходившая фронт, насчитывала от 5 до 10% большевистских пропагандистов, снабженных соответствующими документами. Среди советских агентов также были пленные сербы, карлики, женщины и дети, которым рекомендовалось поступать рассыльными в военные учреждения. Например, при штабе 1-й армии находился 13-летний советский разведчик В.В. Вейверов^{260}.

Красные спецслужбы применяли и другие уловки для заброски агентуры: отправляли вплавь на бревне, под видом перебежчиков, которые после выполнения задания должны вернуться обратно, при отступлении подвергали порке и оставляли. Контрразведка узнавала о таких приемах, кстати, от перебежчиков. Они также сообщали о проникнувших в штабы белогвардейских воинских формирований большевистских агентах, главным образом офицерах и «интеллигентных женщинах»^{261}.

Массовой заброске советской агентуры колчаковская контрразведка не смогла противопоставить надежный заслон, хотя и пыталась. Так, возвращавшихся из плена офицеров, намеревавшихся занять высокие посты в армейских структурах, зачисляли в резерв при Ставке, подозрительных подвергали проверке. Для выявления красных разведчиков белогвардейские спецслужбы в каждую партию военнопленных стремились внедрить своих секретных сотрудников^{262}.

Облегчало работу неопытных красных разведчиков отсутствие в белогвардейских учреждениях системы защиты секретов. Так, на телеграфе штаба Западной армии отсутствовал негласный контроль над лицами, допущенными к работе с секретной корреспонденцией. Всякий офицер и чиновник даже других отделов смог послушать все новости, пришедшие в телеграф, которые расшифровывались в присутствии посторонних. Недаром при аресте и обыске у одного из большевиков контрразведчики нашли копии телеграмм военного характера^{263}. Об этом факте докладывали командованию, но были ли предприняты конкретные меры по защите тайн в штабах, на данный момент однозначно ответить трудно.

Колчаковская контрразведка испытывала трудности в защите не только военных секретов в армейских штабах, но даже своих собственных. Так, в докладе помощника начальника информационного отдела Региструпра Полевого штаба РВСР приводятся сведения об организации контрразведки при штабе Волжской группы, входившей в состав 3-й армии, названы воинские звания и фамилии сотрудников контрразведывательного отделения^{264}. Из каких источников красным удалось получить эти сведения, в документе не указано.

В хаосе Гражданской войны проникнуть в белогвардейские штабы разведке красных большого труда не составляло, впрочем, как и белой – в красные. В результате раскола общества по разные стороны баррикад оказались различные слои населения: интеллигенция, офицерство, дворянство, служащие, рабочие и т.д., которые сотрудничали со спецслужбами противоборствующих сторон.

Борьба со шпионажем осуществлялась по следующей незамысловатой схеме: получение первичной информации, наблюдение за отдельными лицами, их разоблачение, арест и предание суду. Эти задачи решались посредством внутреннего (секретная агентура) и наружного (филеры) наблюдения. Получая информацию от разных источников, чины контрразведки систематизировали данные, разрабатывали полученный материал, вели учет и регистрацию лиц, заподозренных в шпионаже. При всей кажущейся простоте выявление разведчиков или агентов противника являлось сложным делом. «Наибольшие затруднения представляют получения сведений о подозреваемых в военном шпионстве лицах ввиду того, что шпион работает в одиночку, не сообща, как то имело место в подпольных политических организациях, где всегда можно найти недовольных азефов, – пишет профессиональный разведчик генерал Н.С. Батюшин. – Обнаружить поэтому шпиона, обыкновенно ничем не выделяющегося из окружающей среды, дело нелегкое и возможно лишь при широком содействии не только осведомленных в этом деле правительственных органов, но главным образом всех слоев населения, разумно воспитанных в целях сохранения военных тайн государства, то есть в конечном результате и своих собственных интересов, с крушением государства обыкновенно страдают и частные интересы подданных»^{265}.