Текст книги "Русские полководцы XIII-XVI веков"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Исправность ямской службы подкреплялась свирепым указом Великого хана Угедея: за малейшую оплошность ямщиков ожидала жестокая кара. Был определен перечень вещей, которые должны были быть в каждом яме. „И если впредь у кого окажется в недочете хоть коротенькая веревочка против установленного комплекта, тот поплатится одной губой, а у кого недостанет хоть спицы колесной, тот поплатится половиною носа“ (5, 198).

Монгольские ханы и в середине XIII в., создав крупнейшую в истории человечества империю, по образу жизни и привычкам были близки к своим предкам – безвестным кочевникам из рода Борджигид. Они лишь изредка, главным образом зимой, жили в Каракоруме. Основное время Великий хан проводил в кочевой ставке – на коне или же в огромной, поставленной на повозку юрте, медленно передвигавшейся по степям вслед за табунами лошадей и отарами овец. Можно думать, что именно там, в кочевой ставке, принял хан Гуюк прибывших к нему князей из „русского улуса“.

Уже само пребывание при дворе хана таило для русских большую опасность. Все здесь было проникнуто тайной и явной ненавистью одних „сильных людей“ к другим. Не зная всех хитросплетений придворных интриг, Александр и Андрей легко могли попасть в ловушку, ненароком нажить себе влиятельных врагов.

Однако Великий хан Гуюк и его окружение проявили „милость“ к Ярославичам: оба они были подобру-поздорову отпущены на Русь с ярлыками – особыми ханскими грамотами, дававшими право на то или иное княжение. Однако хитроумные советники подсказали Гуюку коварное решение: старший из братьев, Александр, получил лишь киевский „стол“, а младший, Андрей, был удостоен титула великого князя Владимирского. Это создавало напряженность в отношениях между братьями: Александр должен был чувствовать себя обделенным, так как по понятиям того времени владимирский „стол“ был более значительным, чем киевский.

Как бы там ни было, Александр не стал жить в разоренном и обезлюдевшем Киеве и вскоре по возвращении на Русь отбыл в Новгород. Там он занялся привычными для него заботами Северо-Западной Руси.

В самом начале 50-х гг. Александр, находясь в Новгороде, вел переговоры с норвежским королем Хаконом. Их главной темой был намечавшийся брак старшего сына Александра, отрока Василия, и дочери Хакона Кристины. Этот брак, как и вообще дружба с норвежцами, укреплял позиции Александра в борьбе со Швецией.

В 1251 г. в Новгород прибыло ответное посольство короля Хакона. Вот что рассказывает об этом событии древняя скандинавская сага. „Прибыли они летом в Хольмгард (Новгород). И конунг (князь. – Н. Б.) принял их хорошо; и установили они тут же мир между своими данническими землями так, чтобы не нападали друг на друга ни кирьялы, ни финны; и продержалось с тех пор это соглашение недолго. В то время было немирье великое в Хольмгарде; напали татары на землю конунга Хольмгарда. И по этой причине не поминали больше о сватовстве том, которое велел начать конунг Хольмгарда. И после того как они (норвежские послы. – Н. Б.) исполнили порученное им дело, поехали они с востока обратно с почетными дарами, которые конунг Хольмгарда прислал Хакону конунгу“ (53, 326).

„Нападение татар“, о котором упоминает сага, отмечено и всеми русскими летописями. То была страшная „Неврюева рать“, изменившая судьбу не только самого Александра и его детей, но и всей Северо-Восточной Руси. Рассказ об этом событии следует начать с небольшой предыстории.

Важнейший вопрос тогдашних междукняжеских отношений – кому из Ярославичей владеть каким „столом“ – необычайно усложнялся тем, что при его решении можно было исходить из трех различных мнений на сей счет – Великого хана, хана Батыя и покойного великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича. Кроме того, существовало, разумеется, и личное мнение каждого из Ярославичей. Наконец, имел свой взгляд на дело и общий соперник Ярославичей – их дядя Святослав Всеволодович, княживший в Юрьеве-Польском. Строитель великолепного белокаменного собора, лично принимавший участие в его оформлении, этот князь-каменотес также не смог устоять перед демоном честолюбия и вступил в борьбу за великое княжение Владимирское.

Все это до такой степени запутывало и обостряло ситуацию, что каждый день можно было ожидать вспышки междоусобной войны или же карательного татарского набега. Понимая это, Александр поступил в высшей степени благоразумно: он уехал в Новгород и тем самым на время „вышел из игры“.

Но и на берегах Волхова Александр внимательно следил за событиями в Северо-Восточной Руси. Он видел: там происходят перемены, которые могут иметь трагические последствия для десятков тысяч русских людей.

Вернувшись из Монголии, Андрей, ссылаясь на волю Великого хана, подтвержденную согласием Батыя, прогнал из Владимира своего дядю Святослава Всеволодовича и занял великокняжеский „стол“. Ему пришла мысль укрепить свое положение, женившись на дочери самого могущественного в те годы князя Юго-Западной Руси – знаменитого Даниила Галицкого.

Этот брак противоречил церковным канонам. Андрей и его невеста, имя которой источники не сохранили, состояли в близком родстве: их матери были родными сестрами. Однако в 1250 г. сам митрополит Кирилл обвенчал Андрея с юной Даниловной. Свадьба состоялась во Владимире-на-Клязьме. Летописец отмечает, что празднества прошли очень весело. Однако был ли на них Александр – неизвестно.

Едва ли Александр был доволен тем, что брат его сблизился с Даниилом. Он понимал, что свадьба Андрея – звено в цепи дипломатических ходов, предпринятых многоопытным галицким князем после его поездки к Батыю в 1245 г. (51, 235). Даниил не мог примириться с зависимостью от татар, которые не только требовали дани, но и постоянно грабили окраины его владений. Гордый наследник Романа Галицкого не мог забыть унижения, которое ему пришлось пережить во время встречи с Батыем. Но воевать с татарами в одиночку было делом явно безнадежным из-за их многократного численного превосходства. И потому Даниил исподволь начал искать союзников для будущей войны с „Несокрушимым“.

Через своего печатника – т. е. главу княжеской канцелярии – Даниил вел переговоры о женитьбе сына на дочери венгерского короля Белы IV. Вскоре тот же печатник Кирилл благодаря поддержке Даниила был утвержден патриархом на престоле митрополита Киевского.

Вскоре после 1250 г. Кирилл приехал в Новгород, где встретился с Александром Ярославичем. Вероятно, митрополит надеялся вовлечь и его в намечавшийся антиордынский союз. Однако достичь этого ему не удалось. И дело было не только в том, что Даниил уже давно стремился овладеть Киевом, который татары передали под власть Александра. Корни разногласий между двумя выдающимися полководцами лежали гораздо глубже.

Оба они – Даниил и Александр – мечтали о возрождении могущественной, независимой Руси. Однако условия, в которых им приходилось действовать, а вместе с ними и пути, которыми они пытались достичь своей цели, были совершенно различны.

Александр, проехав из конца в конец империю потомков Чингисхана, воочию убедился в могуществе степных владык. Он понял, что Русь не сможет собрать достаточно сил, чтобы отразить новое нашествие. Александр не разделял надежд Даниила на помощь с запада, от римского папы и католических государей соседних с Русью стран. Своей главной задачей он считал предотвращение любого конфликта между Русью и монголо-татарами.

В 1252 г. на Северо-Восточную Русь обрушилась посланная Батыем карательная „Неврюева рать“.

Что вызвало гнев „Несокрушимого“? Узнал ли он о тайных замыслах Андрея и Даниила? Или же этот поход был результатом прихода к власти в 1251 г. нового Великого хана – близкого с Батыем Менгу? Можно думать, что оба предположения содержат долю истины. Главная цель нашествия состояла в том, чтобы запугать русских, сломить их волю к сопротивлению.

В „Истории“ Татищева есть уникальное сообщение, взятое, вероятно, из какой-то не дошедшей до нас летописи: Александр донес сыну Батыя Сартаку о том, что Андрей утаивает часть собранной для татар дани. Следствием этого доноса и стала „Неврюева рать“ (61, 40).

Известие Татищева ложится темным пятном на безупречную репутацию святого, омрачает светлый образ „заступника Руси“. В его достоверности можно сомневаться: летописи полны злословий и наветов. У такого человека, как Александр, несомненно, было много врагов, желавших очернить его перед потомством. Впрочем, мы не особенно настаиваем на этих оправданиях. Задача историка существенно отличается от задачи агиографа (составителя жития святого). Даже беглое знакомство с прошлым свидетельствует о том, что нравственные падения – неизбежная расплата за власть над людьми. Однако прежде чем выносить приговор, следует обратить внимание на то, как использовалась купленная дорогой ценой власть. Что же касается князя Александра; то здесь уместно будет вспомнить и другое известие Татищева. По его сведениям, вернувшийся на Русь в 1256 г. князь Андрей был принят старшим братом „с любовию“. Александр выхлопотал у татар прощение для Андрея, а позднее передал ему в удел Суздаль (61, 42). Впрочем, все это еще впереди. А пока – черной тучей надвинулась на русские города и села многотысячная „Неврюева рать“…

Узнав о приближении ордынского войска, Андрей бежал из Владимира на северо-запад. Близ Переяславля-Залесского 24 июля 1252 г. произошло сражение между дружиной Андрея и посланным вдогонку за ним татарским отрядом. Князь был разбит и едва успел ускользнуть из рук победителей. Он пытался найти убежище в Новгороде или Пскове, но везде встретил холодный прием. Никто в Северо-Западной Руси не хотел навлечь на себя гнев всемогущего Батыя. В конце концов Андрей со своей княгиней вынужден был бежать в Швецию.

Изгнав Андрея из Владимира, Батый решил заменить его Александром. Он получил в Орде великокняжеский ярлык, а вместе с ним право старшинства среди русских князей и обширные территории, входившие в состав великого княжения Владимирского. Вскоре он уже въезжал в разоренную татарами столицу Северо-Восточной Руси. У древних Золотых ворот, построенных еще Андреем Боголюбским, Александра встречало с крестами и хоругвями все уцелевшее после погрома местное духовенство во главе с митрополитом Кириллом.

Нашествие принесло горе не только простонародью. От него пострадала и знать. Один из младших братьев Александра – Ярослав, в будущем родоначальник династии тверских князей, – во время нашествия потерял семью. Сам он успел уйти от татар. Но его княгиня с малолетними детьми попала к ним в руки. В плену она держалась столь гордо и вызывающе, что татары в ярости убили ее, а детей увели с собой в степь, надеясь получить за них большой выкуп.

Взойдя на великое княжение, Александр „церкви отстроил и людей собрал“ (8, 437). Постепенно Владимирская Русь стала залечивать раны, нанесенные ей „Неврюевой ратью“.

На период пребывания Александра на великом княжении Владимирском приходится упорядочение системы монгольского владычества над Русью – перепись 1257–1259 гг. Исходя из этого, некоторые историки изображают его чуть ли не главным виновником установления ига, задушевным другом Батыя и Сартака. По мнению современного американского историка Д. Феннела, книга которого издана и в нашей стране, получение Александром великого княжения „знаменовало… начало новой эпохи подчинения Руси татарскому государству… Так называемое татарское иго началось не столько во время нашествия Батыя на Русь, сколько с того момента, как Александр предал своих братьев“ (64, 148–149).

Особое значение придавал восточной политике Александра Невского и создатель оригинальной концепции древней истории Евразии историк Л. Н. Гумилев. Он считал, что Русь в 40-е гг. XIII в. была не в состоянии отразить натиск западных соседей. „Ее ожидала судьба Византии, захваченной в 1204 г. крестоносцами и разграбленной до нитки. Организованные рыцарские армии, с латной конницей и арбалетчиками, настолько превосходили раздробленные дружины русских князей, что выиграть можно было одну-другую битву, но не длительную войну. А такая война была неизбежна, потому что папа объявил крестовый поход против православия.

В этих обстоятельствах князь Владимирский Ярослав в 1243 г. собрал съезд князей и предложил им признать „казна“ царем и заключить союз с главой рода Борджигидов – Батыем. Это признание ни к чему не обязывало – Ярослав просто вышел из войны, которую объявил монголам в 1245 г. на Лионском соборе папа Иннокентий IV. Сын Ярослава, Александр Невский, достиг большего, заключив с ханом Берке оборонительный союз. Крестовый поход на Русь не состоялся. Так Русская земля вошла в состав улуса Джучиева, не потеряв автономии и без ущерба для культуры, унаследованной от Византии“ (33, 615).

Построения Л. Н. Гумилева весьма спорны. Характер отношений между Русью и Ордой в XIII в. определяли все же не побежденные, а победители. Кроме того, Русь доказала свою способность без чужой помощи остановить натиск „римлян“ в битвах на Неве, Чудском озере и под Ярославом в 1245 г.

Впрочем, здесь уместно будет вспомнить суждение академика Д. С. Лихачева в предисловии к книге Гумилева: „Спорить с Л. Н. Гумилевым по частностям мне не хочется: в его концепции все они имеют подчиненный характер. Л. Н. Гумилев строит широкую картину, и ее нужно принимать или не принимать как целое“ (33, 7).

К этому можно добавить лишь то, что книга Л. Н. Гумилева имеет одно неоспоримое достоинство: она наглядно свидетельствует о крайней скудности наших знаний относительно раннего периода русской истории. Бедность источников делает любые обобщающие построения в этой области преимущественно предметом веры.

Что касается Александра Невского, то он в своем стремлении наладить мирные отношения с Ордой не был ни предателем интересов Руси, ни ее „добрым гением“, „спасителем“. Князь действовал так, как подсказывал ему здравый смысл. Опытный политик суздальско-новгородской школы, он умел видеть грань между возможным и невозможным. Подчиняясь обстоятельствам, лавируя среди них, он шел по пути наименьшего зла. Он был прежде всего хорошим хозяином и более всего заботился о благополучии своей земли.

Заметим, что применительно к людям столь далекой от нас эпохи можно лишь с большой осторожностью использовать такие понятия нового времени, как „патриотизм“, „благо Отечества“. В них вкладывали тогда очень много собственнического начала. Они были сугубо конкретны, осязаемы. В основе всего лежало ощущение земли как наивысшей ценности. Особые отношения с „матушкой сырой землей“ были, конечно, у крестьян. Но и князья, не пускаясь в рассуждения, испытывали острую, почти плотскую любовь к своей земле, вотчине – достоянию их отцов и дедов. Разорение вотчины причиняло им невыносимые страдания.

В 1254 г. вспыхнул конфликт между Александром и его младшим братом Ярославом. О причинах ссоры летописи не сообщают. Тверской князь с боярами бежал в новгородские земли. Поначалу он обосновался в Ладоге, затем перебрался во Псков. В следующем году новгородцы изгнали сидевшего у них на княжении сына Александра – отрока Василия, а на его место приняли Ярослава.

События приобретали весьма опасный для Александра оборот. Признание в Новгороде было для него не только вопросом престижа. Оно давало и весьма ощутимые материальные блага. Помимо содержания, которое получал князь от новгородского правительства, он имел здесь и иные статьи дохода: судебные пошлины, всякого рода дары и подношения от бояр. Наконец, князь через своих доверенных лиц, вероятно, принимал участие в торговле на Балтике и в различных лесных промыслах на новгородском Севере.

Потеряв новгородский „стол“, Александр лишился бы и значительной части своих доходов. А между тем именно деньги – как в чистом виде („серебро“), так и в виде пушнины или иных ценимых в Орде товаров – решали судьбу князя в ханской ставке. Хан, его жены и дети, его приближенные – все ожидали и даже требовали от русского князя щедрых подарков. Скупость здесь была губительна: ярлык на княжение получал лишь тот, кто мог щедро заплатить за него.

Все это и заставило Александра, узнав о новгородской „измене“, немедленно взяться за меч. Как всегда, он действовал стремительно и напористо. Вместе с сыном Василием и двоюродным братом Дмитрием Святославичем Александр занял Торжок – южные ворота новгородской земли. Вскоре он уже стоял у стен самого Новгорода.

Ярослав не решился выступить против брата и бежал из города. Ожесточенная борьба боярских кланов, в которой приняли участие и рядовые новгородцы, завершилась победой сторонников Александра. Новгород без боя открыл ворота перед ним, вновь признал его власть.

Между тем события в Орде – смерть Батыя, приход к власти Сартака – заставили Александра покинуть Новгород. Он должен был ехать вместе с другими князьями на поклон к новому хану. Но именно в этот момент он получил тревожные вести, которые заставили князя вновь вернуться на берега Волхова.

Весной 1256 г. шведские корабли вошли в устье реки Нарвы, отделявшей новгородские земли от датских владений на севере Эстонии. Вторжение шведов было поддержано войском крупнейшего феодала северо-восточной Эстонии Дитриха фон Кивеля. Главной целью похода был захват новгородских земель и постройка крепости в устье реки Нарвы. В случае успеха этого замысла пути русской балтийской торговли оказывались под угрозой.

Новгородское правительство спешно собрало ополчение и направило его к Нарве. Александр с дружиной выступил из Владимира на помощь новгородцам. В Орду он отправил лишь щедрые дары и грамоты с извинениями за свое вынужденное отсутствие.

Новое шведское вторжение закончилось столь же бесславно, как и поход 1240 г. На сей раз дело даже не дошло до битвы. Узнав о приближении новгородского войска и выступлении в поход великого князя Владимирского, шведы вместе с отрядом Дитриха фон Кивеля спешно покинули Русскую землю. Недостроенная крепость на правом, новгородском берегу Нарвы была брошена на произвол судьбы (70, 214).

Весть о бегстве шведов, конечно, обрадовала Александра. Однако он понимал, что должен вернуться во Владимир с каким-то военным успехом. Иначе ему трудно будет оправдать свой отказ от поездки в Орду. К тому же и войско, собранное для войны со шведами, рвалось в бой.

Народы Прибалтики и Северо-Западная Русь в XIII в.

И тогда Александр задумал смелый набег на территорию современной юго-восточной Финляндии, в землю финского племени тавастов (еми). Еще в 1227 г. отец Александра Ярослав утвердил в землях еми русское влияние. Однако в конце 40-х гг. XIII вв. шведы подчинили себе эти края. Тавасты тяготились шведским присутствием и при появлении русских готовы были восстать против них.

Поход в землю еми с военной точки зрения был задуман и осуществлен блестяще. Вновь главным условием успеха Александр поставил внезапность, стремительность и скрытность передвижения. Во главе суздальско-новгородского войска он выступил из Новгорода к погосту Копорье на берегу Финского залива. Казалось, князь готовится нанести ответный удар по датским владениям в северо-восточной Эстонии. Однако из Копорья Александр повернул совсем в другую сторону – на север. По льду Финского залива русские перешли на Карельский перешеек и двинулись по заснеженным лесам – несомненно, на лыжах – в землю еми.

Зимний поход оказался настолько тяжелым, что часть воинов Александра – в первую очередь новгородцы – отказались следовать за ним и из Копорья повернули обратно. Но оставшиеся достигли цели. Шведские гарнизоны в земле еми были застигнуты врасплох и уничтожены. Те, кто ускользнул от русских, были схвачены самим местным населением. Со славой и трофеями Александр возвратился в Новгород. Теперь князь имел средства почтить нового хана и оправдать свое отсутствие на торжествах по случаю его прихода к власти. Оставив в Новгороде своего сына Василия, он вернулся во Владимир, а оттуда в 1257 г. отбыл наконец в Орду.

Зимний поход Александра на емь имел не только военное, но и политическое значение. Он наглядно показал шведским правителям, что русские способны совершать неожиданные, глубокие рейды в центральные районы Финляндии, выходя к Ботническому заливу. Для укрепления шведского владычества в этом крае требовались крупные силы. Завоевание Карелии становилось явно нереальным. Поход научил шведов осторожности: вплоть до начала 90-х гг. XIII в. они не пытались вновь испытывать прочность русских рубежей.

Вся жизнь Невского прошла в постоянном движении. От природы наделенный кипучей энергией, он не знал ни минуты покоя. Едва успевал он управиться с одним делом, как тут же принимался за другое. Судьба словно испытывала Александра, бросая с севера на юг и с запада на восток. После трескучих морозов финских лесов его ожидал палящий зной выгоревших от солнца степей Нижней Волги. Летом 1257 г. Александр вместе с братом Андреем и ростовским князем Борисом Васильковичем отправился на поклон к всесильному Улавчию – приближенному хана Берке (брату Батыя, пришедшему к власти после внезапной смерти Сартака), которому поручено было ведать делами Руси.

Князья вернулись на Русь с тревожной вестью: „поганые“ решили провести перепись всего населения страны, определить точные размеры дани.

Великий хан Менгу (1251–1259) решил пресечь злоупотребления в финансовых делах, а также упорядочить призыв в монгольскую имперскую армию воинов из покоренных народов. С этой целью в 1250-е гг. была проведена перепись населения „улуса Джучи“. Все взрослое мужское население было разделено на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч (тумены), что позволяло в случае необходимости быстро провести полную или частичную мобилизацию.

В южных районах (Северный Кавказ) перепись началась в 1254 г. Однако из-за недостатка опытных в этом деле людей, глухого сопротивления местного населения и смены ханов в Сарае дело затянулось. Лишь в 1259 г. удалось провести перепись на крайнем севере „улуса Джучи“ – в новгородской земле.

Хан Менгу внимательно следил за ходом переписи в русских землях. В 1253 г. он поручил руководство этим делом некоему Бицик-Берке – своему доверенному лицу. Позднее, в 1257 г., хан назначил верховным сборщиком налогов на Руси своего родственника Китата (67, 199).

Имперские чиновники проводили перепись при содействии нового правителя „улуса Джучи“ – хана Берке, а также самих русских князей, и в первую очередь великого князя Владимирского. Вот как рассказывает об этих событиях летописец: „В лето 1257 зимою приехали татарские численники и пересчитали всю землю Суздальскую, и Рязанскую, и Муромскую, и поставили десятников, сотников, тысячников и темников, и поехали в Орду. Не пересчитали только игуменов, и чернецов, и попов, и клирошан тех, кто зрит на святую Богородицу“ (25, 95).

Но если в Северо-Восточной Руси Александру удалось провести перепись без особых осложнений и конфликтов, то совсем иначе сложилась обстановка в новгородской земле. Здесь не испытали татарского погрома, не видели воочию страшной лавины с воем несущейся вперед ордынской конницы. И потому новгородцев куда труднее было заставить принять у себя ханских чиновников-переписчиков.

„В лето 1257 пришла в Новгород весть из Руси злая, что хотят татары тамги и десятины от Новгорода. И волновались люди все лето. А зимой новгородцы убили Михалка-посадника. Если бы кто сделал другому добро, то добро бы и было, а кто копает под другим яму, сам в нее ввалится.

В ту же зиму приехали послы татарские с Александром и начали послы просить десятины и тамги. И не согласились на то новгородцы, но дали дары для царя Батыя и отпустили послов с миром“ (25, 96).

Понимая, что строптивость новгородцев может вызвать ханский гнев и новое нашествие на Русь, Александр в 1258 г. вновь отправился в Орду. Вместе с ним поехали к Улавчию братья – Андрей и Ярослав – и князь Борис Ростовский.

Но как ни щедры были русские князья на дары и лесть ханским вельможам, решение Великого хана о проведении переписи по всей Руси оставалось в силе. Князья только-только вернулись из Орды, а вслед за ними пожаловали во Владимир и ханские „численники“ для переписи новгородской земли.

Александр знал, что на сей раз именно он – как великий князь Владимирский – непременно должен заставить новгородцев смириться с переписью. В то же время князь не хотел доводить дело до вооруженного столкновения с новгородцами, проливать русскую кровь. Да и мог ли он навести татарскую рать на Новгород – город, с которым связана была вся его жизнь?

Задача, стоявшая пред Александром как полководцем и политиком, была крайне сложной: гордые новгородцы поклялись скорее умереть, чем признать над собой власть „поганых“. Казалось, ничто не может подорвать их решимость. Однако князь хорошо знал этих людей – столь же храбрых, сколь и легкомысленных, впечатлительных. Скорые на слово, новгородцы были по-крестьянски неторопливы на дело. К тому же их решимость сражаться отнюдь не была единодушной. „Вятшие люди“ – бояре, купцы, зажиточные ремесленники – хотя и не решались открыто призывать к благоразумию, но в душе готовы были откупиться от татар.

В начавшейся бескровной или, выражаясь современным языком, „психологической“ войне с новгородцами Александр решил прибегнуть к средству, которое точнее всего было бы в данном случае определить как военную хитрость. В Новгород был послан некий Михаило Пинешинич – новгородец, преданный Александру. Он уверил земляков, будто на них уже послано татарское войско. Оно стоит во владимирской земле и в любой момент готово двинуться на Новгород.

Это известие произвело на новгородцев очень сильное впечатление. Перед лицом страшной опасности они дрогнули, вновь обрели здравый смысл и согласились принять татарских „численников“.

Зная изменчивость настроений новгородцев, Александр поспешил закрепить достигнутый успех. Он не только сам прибыл в Новгород вместе с „численниками“, но и привел с собой сильнейших князей Северо-Восточной Руси – своих братьев Андрея Суздальского и Ярослава Тверского, а также Бориса Ростовского. Все они, разумеется, явились на берега Волхова в сопровождении многочисленных дружин. Обо всем этом, а также о завершении переписи лаконично и выразительно повествует новгородский летописец.

„В лето 1259 зимою приехал с Низа (т. е. из Владимирской земли. – Н. Б.) Михаило Пинешинич со лживым посольством, говоря так: „Соглашайтесь на число, не то полки татарские уже на Низовской земле“. И согласились новгородцы на число. В ту же зиму приехали окаянные татары сыроядцы Беркай и Касачик с женами своими и иных много. И был мятеж велик в Новгороде. И по волости много зла учинили, когда брали тамгу окаянным татарам. И стали окаянные бояться смерти и сказали Александру: „Дай нам сторожей, чтобы не перебили нас“. И повелел князь сыну посадникову и всем детям боярским стеречь их по ночам.

И говорили татары: „Дайте нам число, или мы уйдем прочь“. Чернь не хотела дать числа, но сказала: „Умрем честно за святую Софию, за дома ангельские“.

Тогда раздвоились люди: кто добрый, тот стоял за святую Софию и за православную веру. И пошли вятшие против меньших на вече и велели им согласиться на число. Окаянные татары придумали злое дело, как ударить на город – одним на ту сторону, а другим – озером на эту. Но возбранила им, видимо, сила Христова, и не посмели.

Испугавшись, новгородцы стали переправляться на одну сторону к святой Софии, говоря: „Положим головы свои у святой Софии“.

А наутро съехал князь с Городища, и окаянные татары с ним. И по совету злых согласились новгородцы на число, ибо делали бояре себе легко, а меньшим зло. И начали ездить окаянные татары по улицам и переписывать домы христианские. Взяв число, уехали окаянные, а князь Александр поехал после, посадив сына своего Дмитрия на столе“ (25, 96–97).

Летописец явно сочувствует тем, кто готов был положить голову за честь „Господина Великого Новгорода“. Действительно, настроения новгородцев не могут не вызывать сочувствия. Но значит ли это, что Александр Невский действовал в данном случае вопреки интересам Руси? Отнюдь нет. Князь „любил“ ордынцев не более, чем восставшие против „численников“ горожане. Но он был правитель – и потому не мог поступать как все. Гордость и мужество – эти коренные свойства натуры Александра – толкали его на путь мятежа. Однако, став кормчим Руси, он потерял право быть самим собой.

„…Добродетели государя, противные силе, безопасности, спокойствию Государства, не суть добродетели“, – заметил Карамзин (39, 108). В этом суждении историка открывается вечное, непримиримое противоречие власти и совести, правды земной и правды небесной. Вся религиозно-этическая мысль Древней Руси вращалась вокруг этого печального парадокса. И даже такой человек дела, как Александр, не мог не думать о нем. Случайно ли, что жизнь свою он окончил монахом? То было явное, хотя и запоздалое, покаяние…

Заставляя новгородцев согласиться на уплату ордынской дани, Александр тем самым спасал новгородскую землю от погрома, подобного тому, что испытала Северо-Восточная Русь в 1237–1238 и 1252 гг. Для достижения этой благородной цели князь привлек весь свой опыт обхождения с новгородцами. Он использовал самые различные приемы воздействия на боевой дух противника – впечатляющие демонстрации военной силы, распускание панических слухов, разжигание внутренних противоречий и привлечение на свою сторону влиятельных лиц из вражеского стана. Вероятно, не обошлось и без тайной дипломатии – подкупа, посулов, интриг. Все шло в ход для умиротворения мятущегося города.

И наконец Александр одержал победу – быть может, не менее трудную, чем победа над шведами или немцами. Новгород принял на себя ордынскую дань и выплачивал ее вместе с другими русскими землями вплоть до освобождения страны от чужеземного ига.

Летописец с возмущением отмечает, что новгородские бояре, перешедшие на сторону князя, постарались переложить основную тяжесть ордынской дани на плечи „меньших“, т. е. простонародья. Князю пришлось закрыть глаза на эту несправедливость: мог ли он в критическую минуту выступить против своих союзников-бояр? Да и по самому своему положению Александр, конечно, был ближе к новгородской знати, „вятшим“, нежели к „меньшим“. Он, вероятно, и не представлял мир иначе, как разделенным на „больших“ и „меньших“, богатых и бедных. Таким создал мир Всевышний. И могут ли люди усомниться в мудрости его замысла?

Здесь мы предлагаем читателю отвлечься на время от внешних событий биографии Александра Невского и попытаться увидеть его живым человеком, понять его отношение к происходившим событиям.