Текст книги "С людьми древлего благочестия"

Автор книги: Николай Лесков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

КНИГА «ЦАРСКИЙ ПУТЬ»

Книга «Царский путь» разделяется на две части. Первая часть, составляющая собственно Царский путь, занимает 340 страниц in octavo, а вторая, составляющая как бы дополнение к первой, – 92 страницы. В этой части заключаются повествования об Илие, Енохе и об антихристе.

В Царском пути Павел более или менее искусными компиляциями из разных других книг старается доказать следующие положения:

Глава I.

Раздел 1. «Яко евангелие вечно есть, а не на время дано есть, и всякаго чуждаго Господня гласа всегда отбегати подобает и не достоит преданий ради человеческих отметати заповедь божию».

Раздел 3. «Яко евангельское учение есть общее всем, или муж есть, жена, или отроча, и тако требуется ведети оное, паче нежели солнечное зрение и воздуха дыхание и по земли хождение, и всякому потребна суть и никто же возбраняя». (Это очень не нравится старикам и духовным отцам, как федосеевским, так и поморским, по мнению которых евангелие не может быть домашнею книгою, а должно быть читаемо только при служении. Миршащим же вовсе и прикасаться к этой книге во многих местах вовсе запрещают.)

Разд. 4. «Яко противу господняго гласа аще бы и глаголали нецыи отцы святии, но несть сопротивостоятелен».

Разд. 5. «Яко вина всем есть злым не ведети писаний».

Разд. 6. «Яко вси святии седмь вселенския соборы сошедшеся, не новое что проповедаша: но во утверждение евангельския правды беша и ту евангельскую правду запечатлеша, то бо есть царский путь, с него же несть уклонитися ни на десно, ни на шуе».

Разд. 7. «Яко се царский путь есть еже шествовати по евангелию и не уклонятися от него ни на десно, ни на шуе».

Разд. 8. «Ересь каяжде есть неразсудна, подобна кораблю единодревну».

Разд. 9. «Яко подобает нам испытывати божественныя писания, да не навыкнем что от преданий человеческих». (Здесь видят прямой намек на бракоборов, особенно федосеевцев.)

Разд. 10. «Яко божественная писания именуются евангельския и апостольския и пророческия книги; божественных же отец писания именуются отеческия предания».

Дополн.: «Яко св. писания толковати от божественных отец сказания, а не по своему смышлению и яже приемлют возводне (иносказательно, аллегорически), тая возводне разумети, а яже простым разумом, тая просте разумети». (Спор об антихристе – будет ли он чувственный или невидимый.)

Разд. 14. «Яко подобает уподоблятися Богу по добродетелям, а не по власти божественной и ведети свою меру, – в положенных заповедях трудолюбне трудитися, а не иным законы полагати».

Гл. II.

Разд. 2. «Яко того ради евангелия написани суть, понеже ереси хотяху прозябнути и растлити правы наши: благоизволи Бог написаным быти евангелиям от сих научаеми истине не развратимся лжею еретическою».

Разд. 3… «не по писанию верующии вси еретицы».

Разд. 7. … «иже (пастырь) глаголет евангельская, сей дух свят имать, и еже не евангельская, но от себя глаголет, сей есть ложный пророк».

Разд. 8… «и в дом таковых не приимати» (не пребывающих в учении евангельском).

Разд. 10. «Яко неверующаго писанию достоит отвращаться, яко от беснующагося и изумленнаго».

Разд. 11. «Писания приводят в познание правды».

Разд. 14. «Яко нецыи отцы по недоумению, а не по распре некая здравому учению реша несогласная и не бяше тогда кто наставил их, и сего ради мужи онии святые приемляются, учение же их, еже что по недоумению реша несогласная с евангелием, несть нужда тако мудрствовати».

На это положение Павла особенно нападают федосеевцы и поморцы, находя, что он сам замудрствовался и этим положением опровергает боговдохновенность книг, писанных отцами церкви. О том же, как принимать встречаемые в этих книгах противоречия, рассуждать отказываются, утверждая просто, что «все написанное до патриарха Никона отцами восточной церкви верно, хотя бы в этих писаниях были и противоречия». Понять, как это строится в головах людей древлего благочестия, невозможно.

Разд. 15. «Яко в гонимыя времена за нужду гонений быша недосмотрения». Это простится, но «впредь же тако действующия осудишася».

Гл. III. Разд. 3. «Яко ведущим писания подобает глаголемая от учителей искушати». (Это общее мнение о всех учителях, как о молитвенных, так и о школьных «мастерах» и «мастерицах».)

Разд. 4. «Яко иже аще некоторые святыя отцы по забвению нечто противное евангелию и реша, хотящии же тое их мнение утвердити, тии, яко же Хам отчеругатель, ругаются отцам, непокрывая наготы отческия». (Помнится, то же самое говорилось у г. Аскоченского в «Домашней беседе» по поводу мыслей, высказанных насчет «Домостроя».)

Гл. IV.

Разд. 2. «Не от писаний вред происходит, но от нашего неискусства».

Разд. 5. «Еже ради великия заповеди малейшую заповедь отражаяй, сей праве разсуждает».

Разд. 7. «Яко правый путь веры и жития не от содержания старых и долголетних обычаев или знаменитых мест (намек на великую в расколе страну поморскую) подобает разсуждать и познавать, но от божественнаго писания».

Разд. 8 (в дополнении). «Яко не точию яже кроме божественных писаний, но и яже выше естества вещей глаголемая не суть достоверна».

Гл. V.

Разд. 2. «Яко аще кто и не вся заповеди сохранит, но аще и едину и то не избежит мучения», если «истинным покаянием не испросит прощения». (Этим Павел значительно снимает с себя упрек в евангеличестве или в лютеранстве, которыми его также нередко попрекают.)

Гл. VI.

Разд. 1. «Яко Павла апостола глаголы самого господа нашего Иисуса Христа суть глаголы: сего ради подобает их почитати». (Поморцы, ловя на этом инока Павла, говорят: «Правда, это правда, – ну так пусть же и он с нами поет тропарь за царя!» Федосеевцы же тоже говорят: «Правда, за власть молиться можно, если бы она была верная, а теперь эти слова ни к чему».)

Разд. 4. «Яко в тех вещах и делех обычаю подобает последовати, о которых несть писано в законе».

Кроме того в первой части Царского пути помещены главизны святого Иустина Философа: «како подобает казнити лукаво, а не благочестно жительствующих христиан». Како подобает покланятися честному кресту и «яко подобает покланятися святому евангелию не хартии, ниже чернилу, ниже коже, ниже дске, но повеети еже во плоти христова смотрения».

Во второй части прежде всего выборка из писаний «о Енохе и Илии», «иже послани будут от Бога у людям, яко да не приемлют прелести антихриста». Потом об антихристе и наконец рассуждение о «молении за неверных», «яко достоит творити моления за вся человеки, за царей и за всех яже во власти суть (аще и невернии или еретицы), ибо сие добро и приятно пред господом нашим Богом».

О Енохе и Илии инок Павел повторяет всем известные предсказания насчет их пришествия перед появлением антихриста, напирая на обращение ими евреев в христианскую веру прежде пришествия антихристова и таким образом устраняя мысль, что последние времена уже начались. Антихриста же ожидает явнообразного, выводя, что он «не к нам, но к жидам приидет и от них прият будет, нас же будет гнати и сядет в церкви божией, не в нашей, но в жидовской». Не разбирая совершенно толкования, что антихрист уже невидимо действует, уже Павел свидетельствуется Иоанном Дамаскиным, что «всяк убо не исповедуяй сына божия и Бога в плоть пришедше и суща Бога совершенна и человека совершенна, – антихрист есть. Обаче свойственно-образно и изрядно антихрист, глаголется в скончании века грядый».

Выписки о пришествии антихриста, сделанные Павлом, небезынтересны, но не для всех и даже не для многих, а потому я их оставляю. Довольно знать, что Павел ждет явнообразного пришествия антихриста и, следовательно, противоречит и поморцам, и федосеевцам, и филипповцам, и многим другим, решившим себе, что антихрист царствует или «нечувственно» в духе века, или даже в образе русских государей после-петровской эпохи.

Таким образом, резюмируя «Царский путь» и его «дополнение», мы видим, что Павел стремится распространить знание евангелия; ставит эту книгу выше всех позднейших творений; допускает в древних писателях способнось погрешать и ошибаться; не охуждает их за это, но не ставит обязательным держаться сказанного, «по недоумению», потому только, что это сказано человеком доброй жизни; возбуждает охоту к изучению писания и отстаивает прямой смысл апокалипсиса, доказывая, что антихриста нет еще и он не придет, пока в мире не совершится известных событий, которых тоже до сих пор еще не было. Во всех этих положениях Павел тверд, смел и определителен.

Павел начинает шататься и становиться сбивчивым и непоследовательным, когда дело касается до вопроса о том, сообразно ли критическое отношение к священному писанию и творениям св. отец духу этого писания и этих творений? Он отвергает несомненность авторитета некоторых творений и тут же боится «самомнения» и обрекает за них строгому раскольничьему осуждению, перед которым – как он сам должен бы знать – «не оправдится всяк живый».

Наконец в статье «о богомолении за неверных» (то есть, главным образом, «за царя русскаго и за вся яже во власти суть») Павел пишет более сдержанно и нерешительно. Он главным образом танцует около одного приводимого им места из предисловия к книге Кирилла Иерусалимского. Вот это место: «О баче и сия изъявим, божию человеколюбию подражающее, яко солнце свое осиявает на праведныя и на не праведныя; тако и дождь дождит на злыя и благия. Сице и нам божественная писания повелевают молитися, о еллинах же и еретиках, паче же вразех, да и тии в разум истинный приидут и в веру обратятся». Все какие-то общие места, которых смелому и честному человеку, каким кажется инок Павел, держаться непристойно. Так, так так, а не так, так и не так! А то вся энергия, вся определенность речи в пятки ушла, и староверческий проповедник пошел танцевать на канате, – да на каком канате-то! На канате, в конце которого была привязана давно обдуманная и давно им составленная «помянная молитва за царя, князи, боляры и вся яже во власти суть»! Это не похоже вовсе на все, что писал Павел.

Но как бы то ни было, Павел выпустил свой «Царский путь», его апостолы распространяли эту книжку, и федосеевский раскол во всех пределах Литвы, Польши, северо-западного края Руси, Москвы и Ярославля читал ее. По Литве, Польше и в Петербурге книга эта имеет свой успех, вводя на первый раз сомнения в соответственности многих вещих глаголов расколоучителей и даже вообще некоторых древних писателей основаниям учения евангельского.

Побуждения, которыми Павел руководствовался при издании «Царского пути», он выясняет следующим образом.

«Понеже многих видех в сии времена, не на святом писании утверждающихся и свое писание полагающих: но ови убо утверждение своего упования полагают от великих мест (снова кивание на поморцев, гордящихся именованием своей секты „по страны“, то есть по стране): ови же от долговременнаго обычая, друзии же от множества единогласных, а мало таковых зрех иже надежду спасения своего и основание своея веры полагающих на словесах Господа нашего Иисуса Христа и божестенных его апостолов – сия зрях и сжалихся зело». «Печаль прият мя». «И паки помянух пророка глаглюще: видех неразумеющая и стоях и сего ради от жалости сердечныя убедих соживущую со мною братию, еже кто чел, еже все свое упование спасения полагати во святом писании: „И поведаю всякому, яко се есть Царский путь“».

Как ни тонко лавирует Павел, а в этих словах он высказался весьма ясно. Возбуждая в расколе безусловное почтение к евангельскому учению, он, разумеется, отодвинул и еще более отодвигает своих последователей от подчиненности авторитетам, из которых «кийждо своя ереси нововымышляя» попирал то одно, то другое право личности, вовсе не в интересах, давно не существующих, прежней, широкой общинности, а часто в интересах «вымышленныя ереси».

«Царский путь», распространяясь далеко по федосеевскому расколу, сделал свое дело, и «Сборник о браках», изданный после него через год, упал уже на готовую почву, разрыхленную Павлом посредством «Царского пути».

Как ни ясен план этих изданий, но большинство последователей Павла его не понимали и за сборник брались только любопытства ради.

Павел начинает эту книжечку очень скромным предисловием: «Мнози мужие, – пишет он „от издателей“, – в нынешния времена бывшия прежде нас, ведущий божественное писание, писаша о тайне брака, яко в неприсутствии иерея, по нужде может и без священнословия брак совершиться и есть тайною и тайною святою, от Бога установленною, Христом утвержденною, ибо от человека тайна не уставляется (катехизис, гл. 33), их же писания мало где преписана обретаются и могут погубитися. О чем и сожалехом и елико обретохом потщахомся для пользы многих типографским художествам оныя издати, и да незабвенна бует оных мужей ревность и труды, имиже о правде боряхуся от блуда».

«А понеже их писания много и пространна бяху, а мы немощны, все вполне напечатати не могохом:[20]20
  Я имел случай познакомиться с иноком Прокофием из павловского скита, и он в числе многих рассказов о житье-бытье наших староверных отшельников из Пруссии рассказывал, что живут они с Павлом в большой нужде, одним вспомоществованием из России, и из того Павел большую часть расходует на свои издания. Хозяйство же их еще очень молодо и мало их поддерживает.


[Закрыть] но малая некая из оных, еже токмо мнехом нужнейшая быти избрахом, а иная за безсилие и за тожде подобствия оставихом: в сочинениях же смысл сочинителей весь цел соблюдохом, токмо некая укоризненная словеса оставихом, – да не ко свару, рече, будут. Рабу бо божию не подобает сваритися, но в кротости наказывати». – «И тако сию книгу Сборник сочинений о браках часть первую напечатахом, – ревнующе и тщащеся браком, а блуду и тому последующим безчиниям входы затворити». – «Блуда ради кождо свою жену имать. Девство же, яко вольный дар Богу увещевающе не по нужде (как у федосеевцев, по неимению священства), но от усердия Богу приносити и не порочно соблюдати» («за веником», значит, уж не ходить к оставленной сожительнице, как у рижан).

В «Сборнике» сгруппированы сочинения, доказывающие необходимость брака; разговоры приемлющего браки старовера с старовером, не приемлющим браков; извлечения из книги Павла Любопытного; извлечение из книги «Двоположника», «что брак в Христовой церкви может производиться окроме священства», рассуждение о тайне супружества, «содержащее истинное доказательство, что брак в нужде и без священнословия может состояться»; о молитвах по рождении младенца; о послужении женам во время родов; извлечение из «Кормчей» о брацех не написанных и о том, что подобает наследити неимущим жен, и толкование, что значат слова «имущий жены, яко же неимущии будут».

Резюмируя все, составляющее павловский сборник, мы можем так формулировать апробованное им мнение о браке.

Жизнь с переменными женщинами и оставление своей подруги и детей, с нею прижитых, греховно. Самый принцип, во имя которого такая жизнь оправдывается, – безнравствен и ложен в своем основании, «противясь словесам евангельским». Брак есть тайна, «но вещь сея тайны есть муж и жена, совокупитися изволящии». – «Вещество убо сожительства есть мужа и жены ко друг другу изволение». – «Сие и есть материя брака, что и всегдашний опыт доказывает: когда есть жених и невеста и взаимное их согласие к составлению супружества, то из того всегда и во всех брак производится». – «Форма брака сие есть образ или совершение ея суть словеса совокупляющихся, изволения их внутреннее, перед иереем». – Когда бы от священника проистекало браку совершенство, то бы в Кормчей было сказано: «Браку совершенство получать от иерея, а не пред иереем». – «Действенник брака первее сам Господь Бог, а посем сами брачащиеся». – «Посем брачащиеся сами сию тайну действуют. Аки сам кто продается, сам есть вещь и купец: сице и в сей тайне сами себе продаются и предаются оба себе купно в сию честную работу». (Катехизис малый, старопечатный, лист 68.) – «Или и сие кого не уверит, что достояние брака бывает от тех, иже входят в то достояние, а входят в оное жених и невеста, а не иной аще кто». – Союз брачный должен быть «точию не потаенне». – Обеты (по Гавриилу Филадельфийскому) должны быть сказаны «пред обретающимися». – Союз этот необходим и установлен «во умножение рода человеческаго и в воспитание чад; в неразрешимый (sic) союз любве, дружества и взаимную помощь и во еже огребатися греха блудодеяния». Люди, утверждающие (то есть федосеевцы), «что бытие законного брака прекратилось и прекратится прежде кончины мира», лгут. Если же будут идти от своих положений последовательно, «то должны доказать, что умножение людей и соблюдение рода человеческаго Бог отменил; рождать запретил; воспитывать чад отказал; законным чадородием составлять исполнение церковное отрешил; признавать брак предохранительным средством от любодейнаго осквернения оставил; жену помощницею мужу не числит». Вообще Павел все ведет к тому, что «да отец будеши, а не прелюбодей».

Сборник представляет очень много интересного, особенно в компиляции известных библейских случаев, где брак происходил только естественным образом, как, например, у Товии с Сарой. «И далее, продолжая путь, ангел Рафаил, сопутник за Товиею, сватал невесту Товию, девицу Сару, и уверял о ней, что девица красна и умна и тебе должно взять ея себе в жену и в сию нощь она дана будет тебе в жену».

Вообще во взгляде на брак Павел преимущественно высказывается несколько материалистом и, давая большое значение правам «материи» и «естества», разумеется, резко противоречит древним раскольничьим принципам, зато попадает в тон позднейшим стремлениям молодого федосеевства, начинающего гнушаться развратом и бессильного жить девственно. Но он не пренебрегает и историческими аргументациями, ссылаясь на древних христианских князей, которые, окрестя народ свой, не разрушали браков, заключенных в язычестве, ибо брак уже был совершен (например, св. князь Владимир). «Прежде новой заповеди Комнина российский великий князь Владимир получил православную веру от Греции, но браки в России уже у всех совершались», Кормчая повелевает браки иноверных и неверных принимать в своей силе и дополнять их ни в чем не предписывает. – «А священнословие иерейское, установленное в Греции, не брак, но моление о благополучии брачащихся». – «Венцы же полагаются во образовании победы, яко непобедими быша от сласти и тако приходят к ложу». – И идя все путем таких доказательств, против отвергающей брак федосеевщины, Павел наконец заставляет их с скрежетом зубовным читать, что тайну брака сотворил Господь Бог, а венчание изобретено властью гражданскою. «Тайна брака устроена прежде Адамова в рай введения, где Адам и Евва были в естестве ангельском, нетленном, а венчание установлено в закон в Цареграде греческаго государства в народе тленном». «Да и в той Греции до XII века церковь Христова навсегда производила без священническаго венчания со одним согласием сопрягающихся лиц и благословением их родителей». Все учение о браках, склоняющее человека «да отец будеши, а не прелюбодей», потом сформулировано в четырех крупно напечатанных строках:

а) «Материя брака есть сами брачащиеся».

б) «Форма есть вечный их обет».

в) «Действователь того есть бог и сами брачащиеся».

г) «Конец его есть исполнение отпадшаго члена».

Конечно, учение это, противное духу учения бракоборов, не соответствует и учению господствующей церкви, но во всяком случае его нельзя не поставить далеко выше толкований федосеевских и жизнь по этому учению уже ни в каком случае не федосеевский разврат.

После доказательств естественного существования брака у людей всех вер в «Сборнике» есть резкие обвинения против федосеевского верования, что «несогреша, непокаешься», верования, делающего грех как бы необходимостью. В «Сборнике» сказано, что «покаяние установлено для пресечения грехов, а не для того, чтобы человек надеялся на покаяние и, надеясь на милосердие божие, грешил сколько похочется. Если же кто, намереваясь грешить, прежде, нежели согрешит, преджелает в мысли, то хотя он и согрешит, однако через покаяние получит прощение: то такое размышление двойственне содержит в себе грех, в рассуждении Бога и в рассуждении человека». Это место до крайности раздражает федосеевских толковников, обязывающих своих единоверцев к девству, но разрешающих плотский грех пастырским прощением и заботящихся не о том, «да отец будеши, а не прелюбодей», но о том, «да свободно будем женам всходити на ложе мужское». «Сборник» тоже не проповедует затруднения этого «восхождения на ложе», в нем даже прямо говорится словами апостола Павла (к Коринфянам послание 1-е): «сие невозбранно есть с женою», и далее: «не лишайте себя друг друга, точию по согласию, зане велия от воздержания сего раждаются злая, ибо прелюбодеяния и блуды, и домовом превращения отсюду многажды быша». – «За что же отлучаете живущих с женщиною? – спрашивают издатели Сборника. – Аще за совокупление, то сие с женою невозбранно (а что такое жена по понятиям издателей – это уж изъяснено выше); аще за рождение, то куда же употребить зачатое?»

Блудящие федосеевцы находят, что и самое рождение младенца, хотя и обоюдная вина блудивших, есть скверна, и некоторые из них, особенно «ревностные», считают недостойным своей чистоты помочь женщине, когда та расправляется с этою скверною. Ревностный не только сам не идет на помощь к родильнице, боясь при сем случае оскверниться, но и сколько-нибудь близкую ему и, следовательно, некоторым образом зависимую от него женщину также не пустит «послужить рождающей». Это ужасно возмущает брачных поморцев, и Павел в главе «о послужении женам во время рождения младенца» передразнивает блудящих людей древлего благочестия и пишет об этом следующее:

«Тии, аще увидят каковую жену на послужение к рождающей идти хотящую, призывают к себе и ласкательными и грозными словесы увещавающе глаголят (здесь находится изображение руки с указывающим вперед перстом): – Не твое есть дело, не твое ходити к рождающим женам. Не твое есть дело служити им в таковых случаях; как оне хощут, так да творят. Довольно тебе смотрети себя, ибо ныне несть иерея нам согласного, то кто может тебя очистить от скверны молитвословием? Того ради престань от таковых дел (то есть от стремления послужить родильнице), престань, да не будет тебе за преслушание наказания».

«Сия и сим подобная, – продолжается в Сборнике, – тако обретословцы сии глаголюще, многих жен от послужения рождающим воспрещают. Тии же, яко суще малосмыслении, внемлюще тех наставников словесем льстивым, оставляют требующия помощи безпомощными» («Сборник сочинений о браках», стр. 214).

Этот жестокий обычай доходит в некоторых случаях до неописанного бесчеловечия. Лет шесть тому назад я служил в одной торговой компании, имевшей дела по всему Поволжью от Астрахани до Рыбинска и далее по Мариинской и Тихвинской системам до Петербурга. Три года я провел в беспрерывных разъездах по делам моих доверителей, беспрестанно сталкиваясь с различными людьми, между которыми было очень много староверов. Один раз, именно лет шесть или семь назад, я выехал из Москвы в Пензу с двумя попутчиками: саратовским купцом и одною молоденькою провинциальною актрисою. Дело было зимой, так после Николы, а уж были ухабцы. Ехали мы в рогожном возке, купленном нами сообща в Москве. По моим делам и делам купца нам выпадало ехать по рязанскому тракту, а актрисе было все равно, она с нами не спорила. Мы и поехали на Рязань, на вольных. Едем ночью, мороз сухой, ночь светлая, дорога натертая, – славно. А уж, я говорю, местами были ухабцы и таки раскатисто становилось. В одном таком-то местечке возок наш со всего разбега бух в ухаб, а оттуда прямо в раскат, да полозом о мерзлый гребень раската, – так двух копыльев как и не было. Неприятное дело! Дотащил нас ямщик до первой деревни и стой: чиниться нужно. Деревня была раскольничья: жили в ней федосеевцы. Деревенька так не очень большая, и дворов постоялых в ней всего один был, потому что упряжка тут по расстоянию выходила как-то неловкая: оттуда близко, и отсюда недалеко; извозчик все и минует. Остановились мы на квартире: комната теплая, но с угарцем, однако ничего. Я с купцом пошел рядиться в кузницу и с плотником, а попутчица наша стала хлопотать о чае. На дворе был час четвертый утра, и деревня уж встала. Люди древлего благочестия, видя нашу беду неминучую, содрали с нас за копылья и рванку цену христианскую: шесть целковых заломили и на том стали; но обещались к вечеру отпустить в лучшем виде. Дали мы шесть целковых за рублевую работу и начали выгружать возок, который нужно было опрокинуть, чтобы вдолбить копылья, а тем временем и чай поспел у актрисы. Уселись мы и благодушествуем, а за дощатой перегородкой комнаты кто-то все: ох да ох. Голос слышно женский.

– Чтой-то у вас больная, что ль? – спрашиваю бабу, пришедшую за самоваром.

– Больная, батюшка.

– Что ей?

– Господи ее знает.

– Зашиблась что ли?

– Н… нет, – так должно не по себе.

Ну, не по себе и не по себе.

Улеглись мы на диванчиках спать со скуки. А больная все ох да ох. Уснули, или по крайней мере я уснул и даже крепко уснул.

Вдруг слышу стоны раздирающие. Как заведет баба одно ойййй, так и конца этому ой не дождаться. Вскочил я, смотрю, а актриса наша надо мной стоит и трясет меня за плечо. «Встаньте, – говорит, – слышите, какое терзание!»

– Что это? – спрашиваю.

– Не знаю, – это уж с час идет, и все хуже и хуже.

– Что ж такое? умирает она?

– Мне кажется, она в муках, родит она, кажется.

– Ну что ж, – говорю, – делать, тут ничем не поможешь.

– Да чего, – говорит, – не поможешь, она ведь одна там мучится.

– Как одна?

– Одна. Я не спала, не могла заснуть, я все слушала: никого возле нет.

Я сейчас бабу, что самовар приносила.

– Кто у вас тут? – спрашиваю ее.

– То-то, – говорит, – я говорила, не пущайте заезжих, не пущайте, баба совсем рассыпалась, как можно! а нет-таки по-своему, – пустили: вот тебе и дело.

– Какое дело?

– Да ишь, ни вам упокою, ни ей.

– Да она с кем у вас там рожает-то?

– С кем же ей рожать? Одна рожает.

– Отчего же вы бабки не позовете?

– Да бабка-то есть тут одна, да далече, послали за ней с час места будет, да вряд застанут, много у нее повою по округе.

– А ближе нет другой!

– Нетути, – у нас на деревне нетути: наши этим не займаются.

– Так вы хоть семейских кого послали бы к ней. – А роженица за перегородкой так и воет.

Баба подперлась рукой, задумалась и пошла к двери.

Купца нашего не было; он пошел в кузню. Мы с попутчицей сели и, слушая невыносимые стоны одинокой роженицы, рассказывали друг другу разные, известные нам случаи беспомощности больного сельского люда. Так прошло опять с полчаса. Роженица стала вскрикивать еще страшнее, да так, что уж вскрикнет, но на половине звука как-то голос у нее оборвется и замрет, и только по трескучему скрипу кровати слышно, как она дергается, закусив зубы, в жестоких муках.

Не выдержал я, пошел в избу. В избе только одна та же самая баба печку загребает.

– Что же, – говорю, – никто не идет к роженице?

Баба взглянула на меня и, продолжая загребать жар, проговорила: «Да кому идти-то, молодец?»

– Бабы где ж?

– Да нетути баб.

– Совсем в семье и баб нет?

– Нетути.

– Ну сама иди.

– Я боюсь.

– Ну соседку попроси какую-нибудь.

– Гм!

– Что?

– Так тебе и пойдет суседка-то! держи, малый, шире.

– С чего не пойдет?

– А не пойдет, да и сказ весь.

– Где же сожитель-то ее?

– Со двора уехал.

Вернулся я в горницу и рассказал все актрисе. Барыня моя вскипела.

– Ах, Господи! – говорит. – Да я пойду, попросите ее, чтоб меня пустила к ней, я не боюсь.

Я опять пошел в избу и говорю, что вот наша барынька хочет помочь.

– Она бабит, что ль?

– Бабить, – говорю, – не бабит, а все лучше как одной мучиться.

– Это что говорить, знамо, что лучше; все же живой человек.

– Ну то-то, – проводи-ка ее.

– Сичас, сичас.

Баба сняла с запечка маленький ключик и пошла впереди меня.

– Это она у вас заперта?

– Заперла я ее, родимый, чтоб собака как не вскочила к ней.

Актриса пошла к роженице, а баба так минут через пять вышла ко мне.

– Это барынька-то жена тебе, что ли, будет? – пытается.

– Жена, – говорю.

Пауза. Баба стала стирать фартуком стол, на котором остались крошки мерзлой московской сайки от нашего чаю.

– Давно женат-то ты?

– Два года.

– Ребятенки небось есть?

– Нету.

– Что ж так плохо стараетесь?

– Некогда, – говорю.

– В разъездах, что ль, все?

– Да.

– Ну, парень, на это время немного надо.

– Это, – говорю, – ты справедливо рассуждаешь. А ты вот скажи-ка, что вы за свиньи такие.

– Чем так свиньи?

– Да вот бабу-то мучите и никто пальцем не ворохнет. Ведь у вас есть бабы в доме. Я двое красен видел, – ты же за двумя станами не сидишь. Где баба другая?

– Это ее красна.

– И пряжа ее?

– Милый человек! что ты знаешь? Ничего ты, милый человек, не знаешь, – проговорила, вздохнув, баба.

– Точно, – отвечаю ей, – ничего я, миленькая тетинька, не знаю.

– В нашем-то звании все, миленький, вот так-то: молода да легка, так все «поди сюда», а затяжелела, так и милу дружку надоела.

– Вы по-древнему, что ль?

– Да по-древнему ж, по-древнему.

– Не венчаетесь?

– Нет, у нас этого нет, – у нас так.

– Федосеевцы?

– Как говоришь?

– Федосеевцы вы? – повторяю вопрос.

– Нет, мы как есть по-настоящему, по-самому по-древнему.

Бабы, да и мужики редко когда знают, какого толка держится их сословие. «По-древнему», да и все тут.

– Плохо ж, – говорю, – вам по вашему званию-то достается.

– И не говори!

Баба и рукой махнула.

– У нас, я тебе скажу, – начала она, садясь возле меня на диванчике, – мужик баловник, козел мужик, похотник. Он тебе бабу никогда не сожалеет. Никогда он ее не сожалеет. Редкий, редкий такой найдется, что своим детям родительницу почтит, как следует, а то вот так-то боли, мучься ребеночком-то (баба указала рукою за перегородку, из-за которой продолжались стоны и утешающие больную слова бесовской лицедейки), – мучься ими, – продолжала баба, – а ни воскормить ты свою детку, как следует, у себя не смей, ни дитем его не зови. Наша жисть, милый, бабья беда, в нашем в звании… Мужик, что ему? Одна плоха, другую найдет. Нашей сестры-то ведь довольно.

– А бабы-то семейские, – тихонько спрашиваю, – куда поразбегались?

– Кто куда глянул, – шепотом и с таинственной миной отвечала раскольница и потом, вздохнув, добавила: – Ты, парень, за это баб наших не ругай. Баба бы иная и вот всей тебе душенькой. Вот хошь ба и я – нешь мне хорошо видеть, что вон чужая, да и та жалится по ней. Нешь бы какая, разве змея, не похлопоталася, а то ну кто ба бросил свою сестру в такой муке-то, что может иная еще и на себя дождется? Никто ба не бросил. Милый ты человек! никто ба не бросил свою сестру, – все с большим и большим чувством искреннего сострадания говорила баба. – Сердце-то мое, может, тоже туда рвется, – она опять указала на перегородку, – да закон, закон у нас такой. А в своем законе всякий человек должен быть верен. Должен он сердце свое завсегда воздерживать – блюсти себя должон в своей вере.