Текст книги "Байкеры"

Автор книги: Николай Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Он спросил Капеллана, что тот думает про «золотой байк».

– А я и не думаю, – бывший поп взглянул Кею прямо в глаза. – Я уверен. Это – кара Господня за прегрешения наши.

Больше на эту тему не говорили. Байкеры сидели вокруг столиков, у них на коленях пристроились тихие подружки. Молчали, курили и ждали. Что-то должно произойти… Когда же, когда? Ничего не происходило, и оставалось одно – напиться.

Рекой лилось пиво, бесперебойно доставляемое отрядами гонцов. За недорогим пивом из маленьких магазинчиков в основном отправлялись те, кто «слева». «Правые» предпочитали приобретать пиво, что подороже, но тут же. И поглощать его вместе с сосисками, посматривая на свои байки.

Что до тишины… Рев суперсильных двигателей едва перебивал восторженные крики скамейкеров, поджидавших приятелей, с которыми не общались с прошлого сезона. Периодические взрывы радостного мата свидетельствовали о том, что прибыла очередная партия пива или кто-то сумел раздобыть денег для продолжения веселья.

Кея вывел из задумчивости Злой, нервно бросивший:

– Видели Ступора? Мы с ним еще в прошлом году собирались спиц добавить на заднее колесо.

На столе перед Злым лежал его шлем, обтянутый кожей и покрытый швами, прошитыми крупной ниткой, из-за чего шлемак походил на голову чудовища Франкенштейна. Злой полез в карман за своим вечным спутником – эбонитовой палочкой. Нервно погладил пальцами гладкую черную поверхность и почему-то зашелся кашлем. Переложив эбонитовый стерженек в левую руку, правой свирепо почесал грудь, обнажив татуировку: полдюжины человеческих ушей болтаются на веревочке.

Злой пользовался не понятным никому в Стае расположением Трибунала, но этим расположением не злоупотреблял. Частенько он сам искал драку без повода. А в драке бывал необычайно жесток. Периоды мирного настроения сменялись взрывами ярости, когда Злой крушил все вокруг, впрочем, не трогая Стаю. С инстинктами у него все в порядке. Вспыльчивый и раздражительный, Злой ничему не радовался в жизни, кроме собранного на заказ Харлея настолько дикой геометрии, что Кей, пытаясь найти подходящее сравнение, решил, что больше всего байк Злого походит на вагон скоростного поезда, сумевший проскочить чересчур узкий тоннель.

Все молчали. Танк покачал носком сапога из кожи гремучей змеи, затем неохотно произнес:

– Придется тебе, Злой, кинуть эту затею. Кончился Ступор.

– Как это? Он же здоров был, как штанга!

Танк отвернулся к фланирующей по асфальту публике.

В этот час непросто кого-то отыскать. Народу на Смотровой прибавилось. Отпивая пиво из бутылки, Кей с любопытством посматривал сверху на множество суетящихся фигурок. Кею понравилось наблюдать за людьми еще в те далекие времена, когда он сочинял статьи Для информационного агентства. Теперь все изменилось. Вряд ли люди стали интереснее. Скорее, Кей почувствовал себя свободным.

Настроение на Смотровой – от нервно-радостного до глубоко апатичного. Одна группа фонтанирует весельем, другая замерла то ли в пьяном оцепенении, то ли просто от скуки.

Здесь были все:

скамейкеры – кожаные, проклепанные, с излишне яркими нашивками, никогда не имевшие байка и едва представляющие, как он работает и что вообще его заставляет двигаться;

дамочки в лопающихся на бедрах кожаных штанишках, низких казаках и кожаных же картузиках, лихо сдвинутых на затылок, дамочки с похотливым взглядом, плотоядно поглядывающие на полных сексуальной энергии байкеров;

нетрезвые субъекты, отбившиеся от компании сослуживцев, заехавшей развлечься после нудной работы, икающие и блюющие, вытирающие слезящиеся глаза и громко вслух вспоминающие, что «была у меня когда-то «Ява»;

бандиты с печатью скорой смерти на бледных лицах, напоследок стремящиеся узнать и запомнить как можно больше перед экзаменом у Всевышнего и потому громко интересующиеся, «что, если сравнить мою тачку с твоей тарахтелкой»;

пестрые стайки приличных мальчиков из попсового клуба, поддавшиеся на уговоры самого пьяного в компании, утверждавшего, что «мотики – это что-то!»; они теперь держатся настороженной кучкой и разыскивают своего приятеля, который увидел байки, протрезвел и поторопился смыться;

псих-одиночка, потому что где толпа – там и психи, но этот – самый тихий, он держится в стороне и только грустно тарашит глаза, иногда высоко подпрыгивая и голосом имитируя звук заводимого лвигяте – все остальные: камуфлированные менты с автоматами, пижоны с дорогими телками, одногорбые роллеры, девчонки-малолетки на лошадях, заносчивые велосипедисты в шлемах-блинах, первокурсники химического факультета университета с презрением ко всем и вся в прищуренных глазах, торговцы законным и незаконным товаром, саксофонист и барабанщик в обнимку с литровой бутылкой водки, попрошайки с лицами неудавшихся актеров…

– Кей, привет!

Опять его выводит из задумчивости чужой голос. Он поднимает голову и видит знакомца по ту сторону металлического заборчика. Дедок Дай-Монетку стар, как Иерусалим, и мудр, как Моисей. Кей знает наперед все, что тот скажет, и лезет в карман.

– Кей, это… самое… дай монетку!

Кей кидает монету, которая волшебным образом исчезает в кармане древнего пальто, купленного, наверное, еще на первую зарплату.

Танк высмотрел того, кого искал:

– Эй, Бугель! Двигай сюда!

От стоявшей неподалеку кучки парней отделился толстозадый парень в косухе с эмблемой на спине: орел тащит в когтях центральный подшипник коленвала. Причем подшипник удался неизвестному художнику гораздо лучше, чем изрядно ощипанный пернатый хищник с торчащими из нашивки обрывками ниток.

Как меняется у байкеров походка, когда они приближаются к Бешеным! Она становится неторопливой, но несколько судорожной. Будто у байкера нелады с суставами. Он хочет сохранить гордую независимость в компании приятелей и в то же время не хочет мозолить глаза Бешеным, которые вольное поведение могут не так понять.

То же и с приветственными криками, когда Бешеные приближаются к местам скопления байкеров. Понятно, что их ждут, но если прочих приветствуют криком и свистом, то э т и х встречают приглушенным гулом, в котором смешались уважение, зависть, ненависть, обожание, любопытство.

Трибунал как-то заметил:

– Нас не обязательно видеть. Нас должны ощущать.

И добавил:

– Тогда все за нас, даже если мы против всех. Бугель приблизился и с достоинством пожал руку Танку. Тот мотнул головой в сторону Злого:

– Расскажи ему про Ступора.

Бугель бросил осторожный взгляд на Злого, выражение лица которого полностью соответствовало кликухе. Но деваться некуда.

– Ступор взялся профилактику сделать, по дешевке, подержанному Года Уингу и затащил его на деревянные козлы. – Бугель сплюнул и нервно почесал подбородок дешевым литым перстнем с черепушкой. – Братва предупреждала, чтобы не лез под байк, да Ступор разве послушает! Он ведь на эти козлы разве что Ребел поднимал, да у Ребела-то что за вес… А тут четыреста ка-гэ импортного железа!

Бугелю не нравилось трепать языком перед Бешеными. Он торопился, глотая слова:

– Короче, когда Ступор расположился с инструментом прямо под байком, тут по нему и шмякнуло: ножки козел подломились. Да так, что разобрать, где Голд Уинг, а где Ступор, не было никакой возможности. А. он еще и гараж запер изнутри. Так и провалялся там почти неделю, пока хозяин японца со своими корешами гаражную дверь не вынес на х… Так сильно за байк беспокоился, что даже на похороны приехал и все выяснял, кто ему заплатит за помятый бак.

– А вы что? – немедленно поинтересовался Злой. Бугель заметно оживился. Видно было, что окончание истории ему самому доставляло удовольствие.

– А там же, прямо на могилах, мы ему все и втолковали. – Бугель довольно хмыкнул и снова почесался. – Теперь парень должен выпрямлять не только бак, но еще и бок. Себе. Четыре ребра, уж точно.

Танк отвернулся от Бугеля и промолвил, взглянув на Злого:

– Ищи другого мастера.

Злой дернул головой и скривился. Планы заделать байк рушились. Он постоянно что-то переделывал в байке, и конца этому не видно. Поэтому всегда выезжал с недокрашенными крыльями и облупившимся хромом. Но Трибунал прощал Злому и не такое. Остальным в Стае он не прощал ничего.

– Многие накрылись за зиму, – торопливо продолжил Бугель, словно выгораживая Ступора. – Петрович от скуки завелся в январе и у самого дома скользнул под трамвай. Байк целехонький, а Петрович – пополам! Тор, пьяный, свалился в канализационный люк и в дерьме замерз. Нашли только несколько дней назад. Нинон замуж вышла и слезла. Самурай пропал куда-то, а у меня в гараже его вэшка стоит. Говорят, его за долги еще в декабре в лесу привязали и забыли.

Бугель потоптался около Бешеных и, поняв, что на него не обращают внимания, удалился, широко расставляя ноги в байкерсах с каблуками, стертыми до подошвы.

– Еще один байкер преставился, – задумчиво прогудел себе под нос Капеллан.

Он провел рукой по огромному животу, желая убедиться, что нательный крест здесь.

Жест Кею знаком. Он давно прекратил посмеиваться над Капелланом, поменявшим богатый сибирский приход на Стаю. Религиозность Капеллана не имела ничего общего с верой в общепринятом представлении. Да и нечасто встретишь батюшку, оседлавшего Харлей и мчащегося в сторону большой драки вместе с дикой Стаей.

– Гибнут хорошие человеки, гибнут почем зря, – размеренно прогудел в бороду Капеллан. – И нет уверенности, что в лучшем мире обретут они покой. Нет у меня уверенности.

Капеллан понуро свесил нечесаную голову, вздохнул, открыл бутылку толстым ногтем большого, с сардельку размером, пальца, опорожнил парой мощных глотков и точным броском отправил в ящик, стоявший в дальнем углу.

– Есть ли разница, как отдать концы? – подал голос Барон, похожий на столитровый кег с пивом, обтянутый толстой, пошитой на заказ косухой. – Мой бывший босс, к примеру, тащился от всего американского. Обед называл ланчем и жрал одни поганые бигмаки. Детей записал в школу с бейсбольным уклоном, а в кабинете поставил пластмассового Микки-Мауса, эту мышь е…ю, в человеческий рост. А как кризис долбанул, лавчонка наша накрылась мгновенно.

Барон запихнул окурок в пивную банку и отодвинул подальше от себя.

– От своих убеждений босс не отказался и скопировал даже американский образ смерти. Прыгнул из окна. По-научному, «совершил акт дефенестрации». Точно Ротшильд какой на Уолл-стрите.

– Ты откуда слово такое знаешь? Дефи… Дефе… И не выговоришь! – не удержался Злой.

Барон спокойно продолжил:

– Он все утро молчал, что-то писал на листке. Этот листок его секретарша приволокла мне. Решила, что шеф тронулся. Слово «дефенестрация» написал сорок два раза. Звоню я в информотдел, узнаю, что означает это гребаное словечко, и марш к нему! Вваливаюсь в кабинет, а он стоит на подоконнике и держится за штору. Картина что надо: босс на окне бьется в предсмертной лихорадке, со стены пялится эта американская корова Мерилин Монро, а из угла лыбится Микки-Маус! Босс жалеет, что в нашем здании карниз не предусмотрен. Орет, что по правилам, прежде чем прыгать, надо на карниз выбраться и подождать, пока внизу соберется толпа. А потом спикировать на припаркованную внизу машину.

В толпе зевак Кей разглядел знакомое лицо. Этот парень появлялся на Смотровой в день открытия сезона в полном байкерском прикиде, замечательно гармонировавшем с атлетической фигурой. Он высматривал затянутых в кожаные брючки дамочек, озабоченных своим возрастом. Обеспеченных он вычислял по одному ему известным признакам, хотя тетеньки рядились одинаково-кожано. Мало кто из них мог устоять против решительного напора, и он покидал Смотровую, как вот сейчас, крепко держа за руку обомлевшую от восторга перезрелую дуреху.

Байка у него никогда не было. Он их опасался.

«Странно, – подумал Кей. – Женщины опасней».

Барон продолжал:

– Всякой прочности есть предел, а занавески у нас были так себе. Короче, вылетел он за окно, что-то проорав на прощание. Я не прислушивался, потому что смотрел на его сейф. В дверце торчали ключи. Бабки я забрал и уже через пятнадцать минут был пьян в стельку.

Он задумался на секунду и закончил:

– И вот какая мне мысль приходит в голову последнее время: а если бы босс был буддистом? Тогда, наверное, мне пришлось бы дырявить башкой асфальт…

В тот день, пропивая добычу, Барон из окна ресторана узрел байк Вторника и моментально протрезвел. Как-то он сумел остановить и уговорить Вторника. Тот отвез его в магазин и помог купить новый Харлей, на что ушли все прихваченные Бароном доллары. А доводили новый Харлей до ума сами братья Освальды.

В данный момент братья Освальды (Освальд-старший и Освальд-младший) занимались обычным делом – перемазавшись в масле, разбирали удивительно корявую, неприятную на вид металлическую штуковину, пристроив ее прямо на столе, среди чипсов, сосисок и пива.

Братья Освальды появились в Городе, оставив в Казахстане дымящиеся угольки на месте своего немецкого поселения. Их соседям не нравилось, что немцы живут лучше, поэтому азиаты попробовали уравнять их в имуществе. Немцы отразили все атаки, истребив несметное количество нападавших, сожгли родные дома и рассеялись по свету, прихватив накопленное за долгие годы. Братьев настойчиво разыскивала полиция нескольких стран.

Освальды родились механиками, механиками и помрут. Железо их интересует больше, чем люди. Трибунал – исключение. Трибунал для них больше, чем вожак. Когда братья открыли в Городе небольшой автосервис, только вожак Стаи защитил и поддержал их.

Внешне братцы похожи, как два байка с конвейера. Различают парочку по банданам: у старшего – черная с белыми звездами, у младшего – белая с черными. Зато их байки – поэма художественно изогнутого железа. Особые Харлеи. Пара монстров, собранных собственными руками из отдельных кусков. Модель названия не имеет, но обладает всеми первичными, вторичными и прочими признаками настоящего Харлея: фирменно дрожит на холостых рама сварена из трех десятков отдельных кусков, выброшенное переднее крыло, рога-обезьяна (когда седок смахивает на орангутанга, растопырившего лапы для любовных ласк) длинные, как фагот, выхлопные трубы бензобак размером со страусовое яйцо, высоченное переднее колесо, сквозь которое, если хватит терпения выдрать все сто двадцать сверкающих непорочно-чистым хромом спиц, запросто пролезет победитель конкурса на самый большой пивной живот выпирающие из двигла старомодные штанги, как пара «факов», отпущенных обалдевшим от импортного гашиша калифорнийским байкером-старпером в адрес всех новейших изобретений в области двигателестроения.

Толпа на Смотровой редела. Единая масса рассыпалась на черно-кожаный архипелаг. Тройка байкеров со скоростью нарезала между аллеями, то пропадая в темноте, то внезапно выныривая перед причаливающими к Смотровой автомобилями.

Толпа изменилась за последние годы. Байкеры повзрослели. Те, про кого принято говорить «дедушка», уже не редкость. В толпе мелькают седеющие макушки.

Но вот что странно: хотя бы раз за вечер каждый дядька-байкер обязательно подплывет к гранитному ограждению. Его настойчиво влечет взглянуть на грустно мерцающий Город, считающий себя великим, с холма, называемого горой. Взгляд байкера не выражает никакой мысли, да, собственно, думать и нет желания. Есть странное чувство, в котором он сам не разберется: то ли он достиг чего хотел и сейчас ищет чего-то большего, то ли потерял главное в жизни и теперь пытается высмотреть «это» за горизонтом.

Наверное, поэтому на Смотровой прибавляется количество мест, где крепкими напитками взбадривают восприятие. Добравшись до Смотровой, вперив взгляд в пространство и ничего «там» не обнаружив, человек тянется к искусственному стимулятору зрения и мысли. Приняв напиток, байкер забывает о панораме и о Городе вообще, переключаясь на беседы о контргайках, грудастых телках и регулировке теплового зазора в механизме газораспределения.

– Ты кого-то ждешь? – подал голос Морг. Нехотя отведя взгляд от панорамы ночного Города, Кей ответил:

– Нет. Мне некого ждать. Все уже здесь. Морг не унимался:

– Ты последнее время странный. Не заболел?

Смотри, сейчас по Городу эпидемия бродит, ловит таких вот, как ты, задумчивых. Сколько уже попали ко мне! Вот и вчера, снова «интеллигент» пошел, один за другим. Пятнадцать единиц, двадцать девять синих пяток…

– Двадцать девять?

– Один инвалид.

Ему видней. Он в морге работает. Патологоанатом. Наблюдает людей изнутри. И в состоянии докопаться до самой сути, отыскав любую мелочь в сложном человеческом организме. Он любит свою работу.

В Стае не принято проявлять чрезмерный интерес друг к другу. Желающих интересоваться трудовыми буднями Морга не находится вообще. Тот не в обиде.

«Сила Стаи – в разуме каждого. Каждому – свое».

Так говорит Трибунал.

– Послушай, Морг, а ты когда первый раз сел на байк?

Закурив, Морг откинулся на спинку стула, вытянув под столом длиннющие ноги. Он курил, задумчиво теребя пальцами толстую серебряную серьгу в ухе. При этом его бородка вытягивалась, усы топорщились, и он походил на подгулявшего мексиканского бандита из древнего вестерна.

– Тому уже лет тридцать стукнуло. – Морг улыбался собственным мыслям. – Есть такая категория населения – «взрослые мальчики во дворе». Когда мне было лет шесть, пацаны посадили меня на велосипед с моторчиком и подтолкнули. Проехал я метра три и свалился, приложившись головой о бордюр. Если бы бордюра не было, я бы приземлился на траву. А так – двинулся башкой о камень. С тех пор вот и катаюсь. Старушка-мама полагает, что это – результат травмы. А ты просто так спросил?

– Считай, что просто так. Думаю, как быстро время летит.

– Меньше думай о времени. Глядишь – и оно о тебе забудет.

– До конца сезона помирать не собираюсь, – отреагировал Кей немедленно. – А ты, вообще, думал, как, собственно, происходит процесс подсаживания на байк? У каждого ведь по-своему. Байкер неповторим. Даже пеший в толпе, он бросается в глаза.

– За это нас и не любят, – пожаловался Аларих. – За то, что на других не похожи.

– Тебе очень нужно, чтобы тебя любили?

Аларих размышлял, сдвинув косматые брови и поглаживая громадным кулаком перебитый на ринге нос. Наконец он нащупал мысль и тут же ею поделился:

– Как же трахаться без любви? Без любви не то получается… Скучно и домой хочется.

Танк улыбнулся и серьезно сказал:

– Тебя, Аларих, точно не любят. И всё – твои кулаки. Ты пугаешь людей.

Танк прав. Кулаки Алариха в шлемак не пролезают.

Вторник и Барон принесли еще два ящика пива.

Со стоянки донесся взрыв хохота. Большая компания обмывала новый байк. Полив его из бутылки водкой, остатки пустили по кругу и теперь налегали на пиво, с уважением оглядывая покупку и прислонившегося к ней пьяного и счастливого владельца.

Оригинальные персонажи бродили вокруг Стаи, оживляя рассказ Кея собственным присутствием. Он говорил, его слушали.

Рядом с байкером всегда крутятся двое-трое мальчишек. Они хотят купить байк, но, пока нет денег, бродят вокруг чужого аппарата. Еще есть двое-трое, которые заявляют, что собираются купить байк, но никогда его не купят и перекочуют в категорию скамейкеров. Приятный плюс – две-три девчонки из самых отчаянных, которым просто нравится кататься и хвастать этим. А что потом? Девицы выходят замуж, толстеют, рожают детей и целыми днями ходят в бигуди. Те, кто хотел купить байк, покупают машины и возят родителей на дачу закапывать в землю картошку, хотя ее можно и так съесть. Самые верные – скамейкеры. Не щадя живота своего они помогают байкеру поглощать пиво и пытаются вести ученый разговор о вертобайке, задней вилке, вечном хроме и загадочных изобретателях Харламове с Давыдовым. Периодически скамейкер пропадает из виду, проходя курс лечения от наркомании или алкоголизма.

Стая вежливо молчала. Кей закончил:

– Байкера тянет к таким же. Странных тянет к странным. Байкеры склонны сбиваться в кучи. Город велик, и компании сбиваются по территориальному признаку.

– Прямо философия, – с уважением заметил Вторник.

– Точнее – логика.

– Значит, философий у нас нет? – поинтересовался Вторник, единственный, кто слушал не из вежливости, а с нескрываемым интересом. Вторник вообще тянется к знаниям. Он в Стае самый молодой.

– У байкеров ее нет, – вздохнул Кей. – Мысли в голове водителя транспортного средства могут быть любые: экология, голые бабы, футбол, голые бабы, фашизм, голые бабы, Толкиен, голые бабы, Джерри Гарсиа, голые бабы, корабли, по самую палубу набитые первосортной травой… И с голыми бабами. Есть только одна мысль в голове байкера, связанная с ездой.

– Какая?

– Как удержать равновесие. Некоторые по ошибке называют это философией.

– Значит, все дело в равновесии?

– Ну, почти все…

Внезапно Кей ощутил резкую боль в затылке. Он пристально всмотрелся в ряды автомобилей. На миг показалось, что из машин на него смотрят Глаза. Те самые, утренние Женские Глаза.

Давно ему не мерещились призраки. Кей вспомнил Западную Африку.

На небо там было больно смотреть. Солнце заняло все пространство над головой. Кей пробирался сквозь жару, побросав армейское барахло. Оставил лопатку и гранату. Кругом – буш. Бесконечная сухая земля с торчащими через десять-пятнадцать метров крохотными кустиками. Они осторожно высовывались из-под земли, словно надеясь на капли живительного дождя, которых нет и не будет еще три месяца.

Когда жажда становилась невыносимой, Кей падал на колени и копал песок вокруг кустика, выбирая растение повыше. Он экономил силы, работая размеренно, стараясь не сорваться, не поддаться изнуряющей тело жажде. Ему предстояло углубиться на полтора-два метра. Земля становилась влажной, и в какой-то момент Кей бросал лопату и зубами вцеплялся в корень, высасывая жалкие капли, хранимые в себе растением, надеявшимся дотянуть до следующего сезона дождей.

Тогда ему повезло. Его подобрали сотрудники французской благотворительной миссии, доставившие в буш продовольствие для вымиравших деревень. Кей едва не подорвал себя гранатой, когда его обезвоженный мозг, в бреду, принял спасителей за повстанцев. Французы привезли Кея в Дакар и оставили в госпитале, зарегистрировав как своего сотрудника. Солидарность белого человека. Понимали, что, прознай о нем местная власть, Кея за ноги стянут с больничной койки, отвезут обратно в буш и бросят умирать под проклятым солнцем.

Воюющие за идеалы не нравятся никому.

Особенно если за защиту идеалов прилично платят. Те, кто платит, ненавидят, потому что им хочется, чтобы за идеалы воевали бесплатно и желательно – белые. Те, против кого сражаются, ненавидят воюющего, потому что кажется, что врагу платят больше. А уж больше всего воюющего ненавидят те, кого он защищает, потому что им и так неплохо. При чем тут идеалы и независимость? Главное – запастись кукурузой до следующего урожая.

Еще много дней Кею мерещились проклятые кусты, и рука инстинктивно нащупывала на поясе спасительную лопатку. От видений он избавился, только вернувшись в зимний Город.

…Усиливающуюся скуку на Смотровой развеял пьяный владелец красно-желтого эндуро, резво закозлив вдоль автостоянки. Не удержавшись, он отпустил рога, завалился на спину и проехал несколько метров на голой спине. Он стер многочисленные татуировки, оставив на выщербленном асфальте широкую темную полосу, жирно блеснувшую в неживом свете фонарей.

Кей отвернулся и поискал глазами на столе непочатую бутылку.

– Жизнь для всех – вопрос равновесия, – вклинился голос Вторника.

Парня тянуло на отвлеченные темы. Кей с хлопком откупорил бутылку маленькой бронзовой открывалкой, висевшей на поясном ремне.

Вторник задумчиво тянул:

– Всем нужно равновесие: как бы не залететь, не загреметь, не слететь, не подсесть…

– Для таких людей это действительно философия, – согласился Кей. – Ее можно предать, ей можно изменить и ее можно изменить. Ее можно продать, наконец. Байкер… Байкер может только держать равновесие. Отказаться от равновесия или изменить ему – нельзя. Равновесие – единственное, в чем байкер постоянен.

Трибунал едва слышно вздохнул. Кей и Вторник замолчали. И в это время раздался свист.

Стая встрепенулась. Трибунал и Кей остались сидеть как сидели. Трибунал был занят важным делом – перетягивал кожаный шнурок на жилете. Кей недовольно разглядывал ремешок на перчатке с обрезанными пальцами и размышлял, стоит ли проделывать в нем еще одну дырочку.

Свист усилился. Теперь он сливался с рычанием нескольких десятков двигателей и вызывал неприятное чувство. Казалось, голова раскалилась и едва не лопается. Хотелось найти сугроб, броситься в него, лежать и слушать, как приятно шипит снег вокруг остывающей башки.

Из темноты аллеи на Смотровую вываливалась широкая многоглазая масса. Сначала казалось, она черная, но чем ближе, тем пестрее становилась окраска, как у тропической змеи, сыто ползущей к любимому месту отдыха.

Свистуны!

Чтобы их ни с кем не спутали, они свистят так, что у непривычного человека дрожат ноги. Они даже не снимают глушаки с байков. Иначе кто услышит их свист!

Свистуны не опасны, если их можно пересчитать. Но сегодня их много, очень много… И все – здоровые парни в безрукавках на голых мощных торсах. В свете фар мелькают разноцветные татуировки дьявольско-по-хоронного характера: пронзенные кинжалами черепа, Сатана на байке, кельтские узоры, значение которых забыто много веков назад, а безмозглым Свистунам и подавно недоступно. И хотя Харлеи имеются у двух-трех, у многих на бицепсах красно-чернеют большие татуировки «Harley-Davidson». Даже у тех, кто рассекает на подержанном японце или «Урале».

Уличный свет мигнул, ослаб так, что почти погас, а затем вспыхнул с прежней силой. Свистуны восторженно заорали, по простоте своей, очевидно, решив, что так их приветствует сам невидимый бог электричества. Они растолкали байки по свободным щелям и спешились. Только по свисту их и можно отличить от прочих байкеров. Умолкнув, они быстро растворялись в толпе, накачиваясь пивом, куря и хлопая подружек по упругим попкам. Подружки хихикали. Байкеры гоготали. Прерванное свистом веселье налаживалось.

Свистунам нравится внимание масс.

Байкеры первого сезона рассматривали их шикарные прикиды: сшитые на заказ жилеты со вставками из змеиной кожи, изогнутые серебряные свистки на длинных цепях и маскоты из блестящего сплава, изображавшие черта, отчаянно свистевшего в два пальца.

Свисток – ценность, не имеющая себе равной. Потерять свисток – позор, который не лечится.

В толпе всегда найдется доброхот, которому до всего есть дело. Вот и сейчас, заметил Кей, такой шакал возбужденно прыгает возле Свистунов и яростно трясет головой, одновременно тыча пальцем в сторону кафе. Кей припомнил щуплого блондинчика с выпученными глазками пленного фрица из старого фильма. Шакал часто торчал в байкерском баре «Негабаритная кривая». И там и здесь его основное занятие – попрошайничество и услуги тем, кто угостит пивом.

Свистуны внимательно всмотрелись в публику за столиками. Распознав Бешеных среди зарослей искусственной зелени, пришли в неистовство из-за того, что приехали позже. Засветиться на Смотровой раньше Бешеных – для Свистунов дело чести. Хотя чести у Свистунов нет! Потрясая кулаками, издавая пронзительный свист вперемежку с грозными криками, Свистуны двинулись в сторону кафе. Со всех сторон к ним стекались собратья, успевшие разбрестись по площадке в поисках девиц, на которых можно произвести впечатление навороченным прикидом.

Хлипкая проволочная оградка разделяла Свистунов и Бешеных, не проявлявших заметного беспокойства. Изредка, между глотками пива, они бросали вопросительные взгляды на Трибунала.

Над Смотровой повисла тишина, прерываемая редкими гудками автомобилей, высадивших очередную группу нетрезвых граждан, да цокотом копыт громадного битюга, уныло проковылявшего по асфальту за крохотной усталой девчонкой в спортивном костюмчике.

Цок-цок.

Толпа Свистунов тяжело заворочалась, забурлила, и от нее отделился невысокий байкер с хорошо тренированными бицепсами. Кей узнал Шторма. Вожак Свистунов год назад пытался на ходу скинуть его с ХаДэ. Кей тогда едва сумел уйти, замотав преследователей в шхерах Города.

Цок-цок.

Полосатая тельняшка обтягивала мощный торс Шторма как носок. С толстой шеи свисала подлинная боцманская дудка с гравировкой: «Цусима. 1905 год. Слава Богу, жив!»

Шторм брит наголо, блестяще выделяясь среди длинногривых байкеров, а по его физиономии бродит злобная улыбка. Широкие, небрежно зашитые шрамы бугристой розовой канавой тянутся от уголков рта почти до ушей. Вот и кажется, что Шторм лыбится. Кто и за что его располосовал – дело тайное и страшное. Спрашивать никто не рискует.

«Интересно, – неожиданно для самого себя подумал Кей, – а на что это похоже, когда он и вправду улыбается? Читал я что-то у Гюго…»

Цок-цок. Унылый битюг тащился за девчонкой, еле волоча копыта.

Непонятно, как удается Трибуналу этот фокус. Вот он только что сидел за столиком и сосредоточенно разглядывал оплавленный кусочек металла, который носит на медной нашейной цепочке затейливого плетения. Казалось, он погружен в свои мысли и находится за тысячи километров от Смотровой. И вообще, ему все байкер-ские разборки по барабану.

Цок-цок.

Но вдруг Трибунал стремительно преодолел заборчик и встал напротив Шторма. За его спиной мелькают косухи Стаи, прыгающей через ограду. Они молчат, они как всегда молчат. И Свистуны притихли, изредка нарушая тишину матерным шепотком без адреса, без имени. Просто так, чтобы приободриться.

Знакомая байкерша Кайра однажды сказала Кею, что молчание приближающихся Бешеных пробирает глубже бандитских трелей Свистунов.

Неподалеку кто-то завелся и с грохотом ушел. На звук никто не обернулся.

Глядя в глаза Шторму, Трибунал улыбался. Он выше почти на голову, и от этого улыбка еще оскорбительней. Шторм побледнел от ярости и поднял руки…

– Су-у-у-ки-и-и-и!!!

Вопль отчаяния пронесся над Смотровой. Вопль с такой острой болью и скорбью, что все невольно повернули головы.

…Горе человека, у которого угнали байк, не сравнимо ни с каким другим страданием. Горе переполняет, вырывается наружу, душит, заставляя сгибаться пополам и в бессильной злобе молотить кулаками по коленям. Легче от этого не становится. Становится хуже. Тогда байкер разгибается, с надеждой на чудо всматривается в шеренгу аппаратов и опять видит, что все на месте, а его байка – нет.

Жизнь теряет смысл. Краски тускнеют. Мир превращается в склеп, в котором похоронены самые лучшие намерения.

Как жить дальше?! И зачем…

Окружающим близка и понятна мука несчастного. Они сжимают кулаки и выкрикивают проклятия в адрес угонщика, торопливо пробираясь к своим аппаратам. С облегчением убедившись, что они на месте, байкеры с удвоенной энергией проклинают угонщика, желая ему таких невиданных и сложных страданий, что даже посторонний люд на Смотровой изумляется силе и неистовости гнева.