Текст книги "Самоубийца"
Автор книги: Николай Эрдман
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Явление двадцать восьмое
Семен Семенович и молодой человек. Пауза.
Семен Семенович. Как вы думаете, молодой человек? Ради бога, не перебивайте меня, вы сначала подумайте. Вот представьте, что завтра в двенадцать часов вы берете своей рукой револьвер. Ради бога, не перебивайте меня. Хорошо. Предположим, что вы берете… и вставляете дуло в рот. Нет, вставляете. Хорошо. Предположим, что вы вставляете. Вот вставляете. Вставили. И как только вы вставили, возникает секунда. Подойдемте к секунде по-философски. Что такое секунда? Тик-так. Да, тик-так. И стоит между тиком и таком стена. Да, стена, то есть дуло револьвера. Понимаете? Так вот дуло. Здесь тик. Здесь так. И вот тик, молодой человек, это еще все, а вот так, молодой человек, это уже ничего. Ни-че-го. Понимаете? Почему? Потому что тут есть собачка. Подойдите к собачке по-философски. Вот подходите. Подошли. Нажимаете. И тогда раздается пиф-паф. И вот пиф – это еще тик, а вот паф – это уже так. И вот все, что касается тика и пифа, я понимаю, а вот все, что касается така и пафа, – совершенно не понимаю. Тик – и вот я еще и с собой, и с женою, и с тещею, с солнцем, с воздухом и водой, это я понимаю. Так – и вот я уже без жены… хотя я без жены – это я понимаю тоже, я без тещи… ну, это я даже совсем хорошо понимаю, но вот я без себя – это я совершенно не понимаю. Как же я без себя? Понимаете, я? Лично я. Подсекальников. Че-ло-век. Подойдем к человеку по-философски. Дарвин нам доказал на языке сухих цифр, что человек есть клетка. Ради бога, не перебивайте меня. Человек есть клетка. И томится в этой клетке душа. Это я понимаю. Вы стреляете, разбиваете выстрелом клетку, и тогда из нее вылетает душа. Вылетает. Летит. Ну, конечно, летит и кричит: «Осанна! Осанна!» Ну, конечно, ее подзывает Бог. Спрашивает: «Ты чья»? – «Подсекальникова». – «Ты страдала?» – «Я страдала». – «Ну, пойди же попляши». И душа начинает плясать и петь. (Поет.) «Слава в вышних Богу и на земле мир и в человецех благоволение». Это я понимаю. Ну а если клетка пустая? Если души нет? Что тогда? Как тогда? Как, по-вашему? Есть загробная жизнь или нет? Я вас спрашиваю? (Трясет его.) Я вас спрашиваю – есть или нет? Есть или нет? Отвечайте мне. Отвечайте.
Входит старушка.
Явление двадцать девятое
Семен Семенович, старушка, молодой человек.
Старушка. Ну, спасибо, Семен Семенович. Вот я ключик достала от комнаты. А то он у них глухонемой, приехал, а сказать ничего не может. Ну, спасибо, спасибо.
Уходят.
Семен Семенович. Значит, завтра в двенадцать часов.
Действие третье
Ресторан под открытым небом в летнем саду «Красный Бомонд». За столом – Калабушкин, Гранд-Скубик, Пугачев, Виктор Викторович, отец Елпидий, Степан Васильевич Пересветов, Маргарита Ивановна Пересветова, Клеопатра Максимовна, Раиса Филипповна, Зинка Падеспань, Груня. На скамьях, возле тира, – хор цыган.
Цыгане поют здравицу Подсекальникову. Семен Семенович опутан серпантином и обсыпан конфетти.
Явление первое
Цыгане(поют).
К нам приехал наш родимый
Семен Семеныч дорогой.
Сеня, Сеня, Сеня,
Сеня, Сеня, Сеня,
Сеня, Сеня, пей до дна.
Сеня, Сеня, пей до дна.
Цыганка подает Семену Семеновичу бокал вина на перевернутой гитаре. Аплодисменты.
Пей до дна, пей до дна, пей до дна, пей до дна.
Семен Семенович выпивает вино, после чего вдребезги разбивает бокал. Гости аплодируют.
Пугачев. Вот гусар! Вот лихач! Вот действительно, это да!
Маргарита Ивановна. Вот за это люблю вас, Семен Семенович. Костя! Костенька! Костенька, черт!
Подбегает официант.
Запиши за бокал девяносто копеек. Пейте! Пейте! Вы что же, Семен Семенович?
Семен Семенович. Сколько времени? А?
Маргарита Ивановна. До двенадцати долго, Семен Семенович.
Семен Семенович. Долго?
Маргарита Ивановна. Долго, Семен Семенович. Вы не думайте. Пейте, Семен Семенович.
Отец Елпидий (наклонившись к Груне). Раз пошел Пушкин в баню…
Груня. Вы про Пушкина мне не рассказывайте, я похабщины не люблю.
Семен Семенович. Человек!
Второй официант. Чего извольите-с?
Семен Семенович. Сколько времени, а?
Второй официант. Полагаю, что скоро двенадцать, Семен Семенович.
Семен Семенович. Скоро?
Второй официант. Скоро, Семен Семенович.
Отец Елпидий (наклонившись к Раисе Филипповне). Раз пошел Пушкин в баню…
Раиса Филипповна начинает ржать.
Раиса Филипповна (сквозь ржанье). Фу, бессовестный. Ой, не могу. Я сейчас так рельефно себе представила… Ну?
Отец Елпидий. Ну, пришел Пушкин в баню…
Аристарх Доминикович. Уважаемое собрание! Мы сейчас провожаем Семена Семеновича, если можно так выразиться, в лучший мир. В мир, откуда не возвращаются.
Степан Васильевич. За границу, наверно?
Аристарх Доминикович. Нет, подальше, Степан Васильевич.
Степан Васильевич. Пожелаю приятного путешествия.
Аристарх Доминикович. Вы зачем же перебиваете, гражданин!
Голоса. Тише… Тише…
Наступает мертвая тишина.
Отец Елпидий. Ну, Пушкин снимает подштанники.
Раиса Филипповна начинает ржать.
Голоса. Тише… Тише…
Раиса Филипповна (ржа). Я сейчас так рельефно себе представляю. Ну?
Аристарх Доминикович. Любимый Семен Семенович! Вы избрали прекрасный и правильный путь. Убежденно и смело идите своей дорогой, и за вами пойдут другие.
Раиса Филипповна (сквозь ржанье). Ну, а банщица что?
Аристарх Доминикович. Много буйных, горячих и юных голов повернутся в открытую вами сторону, и тогда зарыдают над ними отцы, и тогда закричат над могилами матери, и тогда содрогнется великая родина, и раскроются настежь ворота Кремля, и к ним выйдет наше правительство. И правитель протянет свою руку купцу, и купец свою руку протянет рабочему, и протянет рабочий свою руку заводчику, и заводчик протянет свою руку крестьянину, и крестьянин протянет свою руку помещику, и помещик протянет свою руку к своему поместью, и свое поместье про… нет, хотя на своем поместье можно будет остановиться.
Отец Елпидий. Ну, а Пушкин ей в рифму на букву «дэ»…
Аристарх Доминикович. Честь и слава вам, милый Семен Семенович. Ура!
Все. Уррра-а-а…
Семен Семенович. Дорогие присутствующие…
Голоса. Тсссс…
Александр Петрович. Прошу тишины и внимания.
Наступает мертвая тишина.
Вот теперь говорите, Семен Семенович.
Семен Семенович. Сколько времени? А?
Маргарита Ивановна. Вы не думайте, пейте, Семен Семенович.
Пугачев. Я почти что не критик, Аристарх Доминикович, я мясник. Но я должен отметить, Аристарх Доминикович, что вы чудно изволили говорить. Я считаю, что будет прекрасно, Аристарх Доминикович, если наше правительство протянет руки.
Аристарх Доминикович. Я считаю, что будет еще прекраснее, если наше правительство протянет ноги.
Пугачев. Хучь бы руки покамест, Аристарх Доминикович.
Степан Васильевич. Вы меня извините, я раньше не знал, вы сегодня в двенадцать часов стреляетесь. Разрешите поэтому выпить за ваше здоровье.
Семен Семенович. А сейчас сколько времени?
Маргарита Ивановна. Вы не думайте, пейте, Семен Семенович.
Зинка Падеспань. Господа кавалеры, проявите себя. Предложите чего-нибудь очень веселого.
Отец Елпидий. Предлагаю собравшимся крикнуть «ура».
Виктор Викторович. Все!
Все. Уррра-а-а…
Александр Петрович. Человеки! Шампанского!
Пугачев. Ну-ка хором, за десять рублей, про душу.
Цыгане.
Ой, матушка, скушно мне,
Сударыня, грустно мне.
Отец Елпидий. Хоп!
Александр Петрович. Чеши!
Виктор Викторович. Шевели!
Отец Елпидий. Вот, действительно, в этом есть.
Пугачев. До чего вы, родные, меня растрогали.
Аристарх Доминикович. Я не плакал, когда умерла моя мать, моя бедная мама, дорогие товарищи. А сейчас… А сейчас… (Рыдает.)
Раиса Филипповна. Я сейчас так рельефно себе представила: диктатура, республика, революция… А кому это нужно, скажите пожалуйста?
Виктор Викторович. Как – кому? Разве можно так ставить вопрос? Я не мыслю себя без советской республики. Я почти что согласен со всем, что в ней делается. Я хочу только маленькую добавочку. Я хочу, чтоб в дохе, да в степи, да на розвальнях, да под звон колокольный у светлой заутрени, заломив на затылок седого бобра, весь в цыганах, обнявшись с любимой собакой, мерить версты своей обездоленной родины. Я хочу, чтобы лопались струны гитар, чтобы плакал ямщик в домотканую варежку, чтобы выбросить шапку, упасть на сугроб и молиться и клясть, сквернословить и каяться, а потом опрокинуть холодную стопочку да присвистнуть, да ухнуть на всю вселенную и лететь… да по-нашему, да по-русскому, чтоб душа вырывалась к чертовой матери, чтоб вертелась земля, как волчок, под полозьями, чтобы лошади птицей над полем распластывались. Эх вы, лошади, лошади, – что за лошади! И вот тройка не тройка уже, а Русь, и несется она, вдохновенная Богом. Русь, куда же несешься ты? Дай ответ.
Явление второе
Входит Егор Тимофеевич.
Егорушка. Прямо в милицию, будьте уверены.
Виктор Викторович. Как в милицию? Почему?
Егорушка. Потому что так ездить не полагается. Ездить можно согласно постановлению не быстрее пятидесяти верст в час.
Виктор Викторович. Но ведь это метафора, вдохновение.
Егорушка. Разрешите мне вам преподать совет: вдохновляйтесь согласно постановлениям. Что же, тир открывается или нет?
Александр Петрович. Из-за вас вся задержка, Егор Тимофеевич, ждали, ждали, почти что совсем отчаялись.
Маргарита Ивановна. Осчастливьте, стаканчик, Егор Тимофеевич.
Егорушка. Совершенно не пью.
Александр Петрович. Почему ж вы не пьете, Егор Тимофеевич?
Егорушка. Очень страшно приучиваться.
Александр Петрович. Да чего же здесь страшного? Вы попробуйте.
Егорушка. Нет, боюсь.
Александр Петрович. Да чего ж вы боитесь, Егор Тимофеевич?
Егорушка. Как чего? Может так получиться, что только приучишься, хвать – наступит социализм, а при социализме вина не будет. Вот как хочешь тогда и выкручивайся.
Маргарита Ивановна. Только рюмку, всего лишь, одну лишь, за дам.
Егорушка. Между прочим, при социализме и дам не будет.
Пугачев. Ерунда-с. Человеку без дамочки не прожить.
Егорушка. Между прочим, при социализме и человека не будет.
Виктор Викторович. Как не будет? А что же будет?
Егорушка. Массы, массы и массы. Огромная масса масс.
Александр Петрович. Вот за массы и выпейте.
Егорушка. Ну, за массы куда ни шло.
Пугачев. Наливайте.
Отец Елпидий. Покрепче.
Александр Петрович. Затягивай, Пашенька.
Цыгане(поют).
К нам приехал наш родимый
Егор Тимофеич дорогой.
Жоржик, Жоржик, Жоржик,
Жоржик, Жоржик, Жоржик.
Жоржик, Жоржик, пей до дна.
Жоржик, пей до дна.
Александр Петрович. Как-с находите?
Егорушка. Ничего. Я люблю, когда мне про меня поют, а то нынче другие ерундой занимаются.
Виктор Викторович. Это, собственно, кто?
Егорушка. Да, к примеру, хоть вы. Вот скажите, писатель, об чем вы пишете?
Виктор Викторович. Обо всем.
Егорушка. Эка невидаль – обо всем. Обо всем и Толстой писал. Это нас не захватывает. Я курьер и хочу про курьеров читать. Вот что. Поняли?
Виктор Викторович. А вот я про литейщиков написал.
Егорушка. Ну, пускай вас литейщики и читают. А курьеров литейщики не захватывают. Я опять заявляю: я курьер и хочу про курьеров читать – понимаете? Что вы скажете? Как, по-вашему?
Семен Семенович. А скажите, по-вашему как, Егорушка, есть загробная жизнь или нет?
Егорушка. В настоящее время возможно что есть, но при социализме не будет. Это я гарантирую.
Маргарита Ивановна. Что ж вы встали? Идите сюда. Присаживайтесь.
Клеопатра Максимовна. Познакомьтесь со мной – Клеопатра Максимовна.
Раиса Филипповна (за столом, соседу). Мне Олег Леонидович прямо сказал: «У меня твой прекрасный живот, Раиса, не выходит из головы».
Александр Петрович. За здоровьице массы, Егор Тимофеевич.
Егорушка. Не могу отказаться. Всегда готов.
Груня (соседу). Ну, конечно, я ей, как сестра, говорю: «Ну зачем, говорю, ты к нему пойдешь? Пять рублей заработаешь, двадцать пролечишь».
Александр Петрович. За здоровьице массы, Егор Тимофеевич.
Егорушка. Не могу… отказаться. Всегда готов.
Маргарита Ивановна. Вы не ешьте, вы пейте, Семен Семенович.
Отец Елпидий. Первая за дам.
Зинка Падеспань. Мерси, батюшка.
Клеопатра Максимовна. Вы не видели жизни, Егор Тимофеевич. Есть другая, прекрасная, чудная жизнь. Жизнь с бельем, с обстановкой, мехами, косметикой. Неужели, сознайтесь, Егор Тимофеевич, вас отсюда не тянет, ну, скажем, в Париж?
Егорушка. Сознаюсь, Клеопатра Максимовна, тянет. Я стал деньги от этого даже копить.
Клеопатра Максимовна. На поездку?
Егорушка. На башню, Клеопатра Максимовна.
Клеопатра Максимовна. На какую же башню?
Егорушка. На очень высокую.
Клеопатра Максимовна. Для чего же вам башня, Егор Тимофеевич?
Егорушка. То есть как для чего? Вы представьте, что башня уже построена. И как только затянет меня в Париж, я сейчас же залезаю на эту башню и смотрю на Париж, Клеопатра Максимовна, с марксистской точки зрения.
Клеопатра Максимовна. Ну, и что?
Егорушка. Ну, и жить не захочется в этом Париже.
Клеопатра Максимовна. Почему?
Егорушка. Вам меня не понять, Клеопатра Максимовна, потому что вы женщина потустороннего класса.
Аристарх Доминикович. Как же так, извиняюсь, потустороннего? А позвольте спросить вас, Егор Тимофеевич: кто же сделал, по-вашему, революцию?
Егорушка. Революцию? Я. То есть мы.
Аристарх Доминикович. Вы сужаете тему, Егор Тимофеевич. Разрешите, я вам поясню свою мысль аллегорией.
Егорушка. Не могу отказаться. Всегда готов.
Аристарх Доминикович. Так сказать, аллегорией звериного быта домашних животных.
Все. Просим!.. Просим!
Маргарита Ивановна. Вы не слушайте, пейте, Семен Семенович.
Аристарх Доминикович. Под одну сердобольную курицу подложили утиные яйца. Много лет она их высиживала. Много лет согревала своим теплом, наконец высидела. Утки вылупились из яиц, с ликованием вылезли из-под курицы, ухватили ее за шиворот и потащили к реке. «Я ваша мама, – вскричала курица, – я сидела на вас. Что вы делаете?» – «Плыви», – заревели утки. Понимаете аллегорию?
Голоса. Чтой-то нет.
– Не совсем.
Аристарх Доминикович. Кто, по-вашему, эта курица? Это наша интеллигенция. Кто, по-вашему, эти яйца? Яйца эти – пролетариат. Много лет просидела интеллигенция на пролетариате, много лет просидела она на нем. Все высиживала, все высиживала, наконец высидела. Пролетарии вылупились из яиц. Ухватили интеллигенцию и потащили к реке. «Я ваша мама, – вскричала интеллигенция. – Я сидела на вас. Что вы делаете?» – «Плыви», – заревели утки. «Я не плаваю». – «Ну, лети». – «Разве курица птица?» – сказала интеллигенция. «Ну, сиди». И действительно посадили. Вот мой шурин сидит уже пятый год. Понимаете аллегорию?
Зинка Падеспань. Что же здесь не понять? Он казенные деньги растратил, наверное.
Аристарх Доминикович. Деньги – это деталь. Вы скажите, за что же мы их высиживали? Знать бы раньше, так мы бы из этих яиц… Что бы вы, гражданин Подсекальников, сделали?
Семен Семенович. Гоголь-моголь.
Аристарх Доминикович. Вы гений, Семен Семенович. Золотые слова.
Груня. Вы о чем заскучали, гражданин Подсекальников?
Семен Семенович. Вот скажите вы мне, дорогие товарищи, можете ли вы понимать суть, и если вы можете ее понимать, то скажите вы мне, дорогие товарищи, – есть загробная жизнь или нет?
Александр Петрович. Про загробную жизнь вы у батюшки спрашивайте. Это их специальность.
Отец Елпидий. Как прикажете отвечать: по религии или по совести?
Семен Семенович. А какая же разница?
Отец Елпидий. Ко-лос-саль-на-я. Или можно еще по науке сказать.
Семен Семенович. Мне по-верному, батюшка.
Отец Елпидий. По религии – есть. По науке – нету. А по совести – никому не известно.
Семен Семенович. Никому? Значит, нечего даже и спрашивать?
Пугачев. А зачем же вам спрашивать? Вот чудак. Вы же сами минут через тридцать узнаете.
Семен Семенович. Через тридцать? Так, значит, сейчас половина двенадцатого? Как… Уже половина двенадцатого?
Маргарита Ивановна. Вы не думайте, пейте, Семен Семенович.
Семен Семенович. Неужели уже половина двенадцатого? Половина двена… Отпевайте меня, дорогие товарищи. Пойте, милые. Пойте, сволочи.
Цыгане гаркают хоровую.
Пострадаю за всех. Пострадаю за вас.
Цыгане. Эх, раз! Еще раз!
Семен Семенович. Вот когда наступила, товарищи, жизнь. Наступила за тридцать минут до смерти.
Егорушка. За здоровьице масс!
Цыгане. Эх, раз! Еще раз!
Семен Семенович. Массы! Слушайте Подсекальникова! Я сейчас умираю. А кто виноват? Виноваты вожди, дорогие товарищи. Подойдите вплотную к любому вождю и спросите его: «Что вы сделали для Подсекальникова?» И он вам не ответит на этот вопрос, потому что он даже не знает, товарищи, что в советской республике есть Подсекальников. Подсекальников есть, дорогие товарищи. Вот он я. Вам оттуда не видно меня, товарищи. Подождите немножечко. Я достигну таких грандиозных размеров, что вы с каждого места меня увидите. Я не жизнью, так смертью своею возьму. Я умру и, зарытый, начну разговаривать. Я скажу им открыто и смело за всех. Я скажу им, что я умираю за… что я за… Тьфу ты, черт! Как же я им скажу, за что я, товарищи, умираю, если я даже предсмертной записки своей не читал.
Аристарх Доминикович. Мы сейчас все устроим, Семен Семенович. Дайте кресло и стол, Маргарита Ивановна.
Маргарита Ивановна. Костя, стол!
Официанты вносят стол и кресло. На столе письменный прибор, бумага, ваза с цветами, бутылка шампанского и рабочая лампа с зеленым абажуром.
Аристарх Доминикович. Потрудитесь прочесть, гражданин Подсекальников.
Семен Семенович. Это что?
Аристарх Доминикович. Здесь написано.
Семен Семенович. «Почему я не в силах жить!» Вот, вот, вот. Я давно уже этим интересуюсь.
Аристарх Доминикович. Так садитесь и переписывайте.
Семен Семенович садится за стол.
Мы не будем мешать вам, Семен Семенович. Будьте добры, маэстро, негромкий вальс.
Музыка.
Семен Семенович (переписывает). «Почему я не в силах жить!» Восклицательный знак. Дальше. «Люди и члены партии, посмотрите в глаза истории». Как написано! А! «Посмотрите в глаза истории». Замечательно. Красота.
Пугачев. Уважаемые, до чего я люблю красоту, даже страшно становится. Красота, уважаемые…
Зинка Падеспань. Вольдемар, вы начнете сейчас блевать. Уверяю вас.
Пугачев. Я? Пожалуйста. Сколько хочите.
Семен Семенович (читает). «Потому что нас всех коснулся очистительный вихрь революции!» Восклицательный знак. С красной строки. (Переписывает.)
Клеопатра Максимовна. Мне претит эта скучная, серая жизнь. Я хочу диссонансов, Егор Тимофеевич.
Егорушка. Человек!
Костя. Что прикажете?
Егорушка. Диссонансов. Два раза. Для меня и для барышни.
Костя. Сей минут.
Семен Семенович (читает). «Помните, что интеллигенция соль нации и, если ее не станет, вам нечем будет посолить кашу, которую вы заварили». Значит, так: помните… (Переписывает.)
Виктор Викторович. Червячок уже есть, Аристарх Доминикович.
Аристарх Доминикович. Это вы про кого?
Виктор Викторович. Я вчера вам говорил про Федю Питунина. Замечательный тип, положительный тип, но уже с червячком, Аристарх Доминикович.
Раиса Филипповна. Говорят, что вы были за рубежом?
Виктор Викторович. Был в рабочих кварталах Франции.
Раиса Филипповна. А скажите, во Франции в этом сезоне парижанки какие же груди носят – маленькие или большие?
Виктор Викторович. Кто как может, смотря по средствам.
Клеопатра Максимовна. Между прочим, я так и думала. Ах, Париж… А у нас? Ведь у нас даже дама со средствами сплошь да рядом должна оставаться такой, какова она есть.
Семен Семенович. Дайте волю интеллигенции.
Пугачев. Дайте ванную. Дайте ванную. Маргарита Ивановна, дайте ванную.
Маргарита Ивановна. Для чего?
Пугачев. Мы сейчас проституток в ней будем купать.
Семен Семенович. Восклицательный знак. Вот за что я, товарищи, умираю. Подпись.
Пугачев начинает плакать.
Зинка Падеспань. Что случилось? О чем вы, Никифор Арсентьевич?
Пугачев. Заболел я. Тоска у меня… по родине.
Аристарх Доминикович. Как по родине? Вы какой же национальности?
Пугачев. Русский я, дорогие товарищи.
Семен Семенович. Разлюбезные граждане, что я могу?..
Голоса. Что такое?
Семен Семенович. Нет, вы знаете, что я могу? Нет, вы знаете, что я могу? Я могу никого не бояться, товарищи. Никого. Что хочу, то и сделаю. Все равно умирать. Все равно умирать. Понимаете? Что хочу, то и сделаю. Боже мой! Все могу. Боже мой! Никого не боюсь. В первый раз за всю жизнь никого не боюсь. Захочу вот – пойду на любое собрание, на любое, заметьте себе, товарищи, и могу председателю… язык показать. Не могу? Нет, могу, дорогие товарищи. В том все дело, что все могу. Никого не боюсь. Вот в Союзе сто сорок миллионов, товарищи, и кого-нибудь каждый миллион боится, а я никого не боюсь. Никого. Все равно умирать. Все равно умирать. Ой, держите, а то я плясать начну. Я сегодня над всеми людьми владычествую. Я – диктатор. Я – царь, дорогие товарищи. Все могу. Что хочу, то и сделаю. Что бы сделать такое? Что бы сделать такое со своей сумасшедшей властью, товарищи? Что бы сделать такое, для всего человечества… Знаю. Знаю. Нашел. До чего это будет божественно, граждане. Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню. Прямо в Кремль. Прямо в красное сердце советской республики. Позвоню… и кого-нибудь там… изругаю по-матерному. Что вы скажете? А? (Идет к автомату.)
Аристарх Доминикович. Ради бога!
Клеопатра Максимовна. Не надо, Семен Семенович.
Отец Елпидий. Что вы делаете?
Маргарита Ивановна. Караул!
Семен Семенович. Цыц! (Снимает трубку.) Все молчат, когда колосс разговаривает с колоссом. Дайте Кремль. Вы не бойтесь, не бойтесь, давайте, барышня. Ктой-то? Кремль? Говорит Подсекальников. Под-се-каль-ни-ков. Индивидуум. Ин-ди-ви-ду-ум. Позовите кого-нибудь самого главного. Нет у вас? Ну, тогда передайте ему от меня, что я Маркса прочел и мне Маркс не понравился. Цыц! Не перебивайте меня. И потом передайте ему еще, что я их посылаю… Вы слушаете? Боже мой. (Остолбенел. Выронил трубку.)
Аристарх Доминикович. Что случилось?
Семен Семенович. Повесили.
Виктор Викторович. Как?
Отец Елпидий. Кого?
Семен Семенович. Трубку. Трубку повесили. Испугались. Меня испугались. Вы чувствуете? Постигаете ситуацию? Кремль – меня. Что же я представляю собою, товарищи? Это боязно даже анализировать. Нет, вы только подумайте. С самого раннего детства я хотел быть гениальным человеком, но родители мои были против. Для чего же я жил? Для чего? Для статистики. Жизнь моя, сколько лет издевалась ты надо мной. Сколько лет ты меня оскорбляла, жизнь. Но сегодня мой час настал. Жизнь, я требую сатисфакции.
Бьет 12 часов. Гробовое молчание.
Маргарита Ивановна. Собирайтесь, Семен Семенович.
Семен Семенович. Как, уже? А они не вперед у вас, Маргарита Ивановна?
Маргарита Ивановна. Нет, у нас по почтамту, Семен Семенович.
Пауза.
Александр Петрович. Что же, присядемте, по обычаю.
Все садятся. Пауза.
Семен Семенович. Ну, прощайте, товарищи. (Идет к выходу. Возвращается, берет бутылку, прячет в карман.) Извиняюсь, для храбрости. (Идет к выходу.)
Официант. Приходите опять к нам, Семен Семенович.
Семен Семенович. Нет, теперь уже вы приходите ко мне. (Уходит.)