Текст книги "Глубинный путь (Илл. В. Игнатова)"

Автор книги: Николай Трублаини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

9. ПРОФЕССОРА ДОВГАЛЮКА ВЫЗЫВАЮТ

С тех пор как я возглавил вышеупомянутое прессбюро, прошло две недели. Новые обязанности пока отнимали очень мало времени. Я должен был раза два в месяц давать небольшие информации о работе комитета над проектом подземного пути. И, хотя прессбюро состояло из меня одного, я по-прежнему с увлечением работал в журнале.

В последнее время меня волновали две вещи. Первая – болезнь Лиды. Внешне болезнь как бы и не отразилась на девушке. Но исчезли ее энергия, оптимистическое настроение, я не слышал больше ее звонкого смеха. Теперь мне приходилось видеть Лиду часто, так как она работала в одной из проектных групп. Лаборатория металлов изыскивала новые металлические сплавы. Лида испытывала новый вид специального сплава, который должен был быть более крепким, чем сталь, и более легким, чем алюминий. После окончания этой работы она собиралась ехать в санаторий лечиться.

Часто заходивший ко мне Догадов рассказывал, что в последнее время о Лиде и Барабаше много говорят. Работая в эндокринологическом институте, доктор Барабаш уже давно занимался проблемой лечения диабета, а сейчас отдался этому целиком. В ближайшее время он должен был защищать диссертацию о лечении диабета. Мой коллега откуда-то узнал, что, еще будучи студентом медицинского института, Барабаш проявлял к этой болезни большой интерес. Догадов рассказывал также, что Барабаш влюблен в Лиду, а она относится к нему не слишком приветливо.

Из этих рассказов видно было, что ни Догадов, ни кто-либо другой не знали о взаимоотношениях Лиды и Макаренко.

За последнее время я только один раз видел Лиду и Макаренко вместе. Как-то утром, придя в институт к академику Саклатвале, я заметил их в институтском саду на скамье возле клумбы с астрами. Было свежее и ясное осеннее утро. Желтые кленовые листья словно ковром укрыли землю. Ни Лида, ни Макаренко не видели меня, и я издали мог их наблюдать. Они разговаривали.

Чтобы не потревожить их, я ушел из сада.

Через несколько дней, зайдя к Шелемехе, я встретил там Барабаша и, оставшись с ним наедине, начал расспрашивать его о болезни Лиды.

Доктор подробно рассказал, что такое диабет, какие бывают формы диабета и чем он опасен.

У самого Барабаша был в последнее время болезненный вид, он сильно похудел, его порывистые движения выдавали скрытую тревогу.

Нужно сказать, что я до сих пор еще не знал как следует молодого врача. Иногда он казался мне очень хорошим, умным и симпатичным человеком, а иногда вызывал какое-то раздражение.

Я не знал, известно ли Барабашу о взаимоотношениях Лиды и Макаренко, но был уверен, что Барабаш чувствует разницу в отношении девушки к нему и к инженеру.

Вторым делом, сугубо занимавшим мои мысли, было таинственное исчезновение Тараса Чутя.

Пророчество Черняка не оправдалось: мальчик на следующее утро не появился. Телеграфные ответы, полученные железнодорожной милицией, свидетельствовали, что Тараса Чутя нигде не нашли. Не было его и в Староднепровске.

Мы узнали, что Тарас Чуть – воспитанник детского дома. Родители его несколько лет назад умерли от какой-то эпидемии. Мальчик учился в восьмом классе. Он отличался способностями и дисциплинированностью, мечтал поступить на географический факультет и стать путешественником-исследователем. О его проекте никто не знал, пока он не получил приглашение из редакции «Звезды». Только тогда он рассказал о своих замыслах. В детском доме не возражали против поездки, тем более что если бы он не попал сразу в редакцию, то заехал бы к родственникам матери, живущим совсем недалеко от вокзала.

Специальное следствие показало, что почти весь день, проведенный в поезде, мальчик лежал на полке и читал книгу. Проводник припомнил, что новый пассажир раза два просил у него чаю и, кажется, ходил обедать в вагон-ресторан. Удалось также установить, что перед вечером мальчик играл в шахматы с высоким пассажиром, севшим в поезд днем. Высокий пассажир сошел с поезда, не доезжая столицы. Был ли еще тогда Тарас на своей полке, проводник не помнил.

Аркадий Михайлович ездил в Староднепровск, но ничего там выяснить не смог. Возможно, что следователь Томазян, которому было поручено дело Тараса Чутя, знал больше, чем мы, но ничего не говорил, а только спрашивал.

Прошло две недели.

Аркадий Михайлович очень нервничал, обвиняя себя в том, что из-за него Тарас исчез неведомо куда.

Я как-то зашел к старику, чтобы немного успокоить его. Профессор встретил меня очень радостно, провел в свой маленький кабинет, посадил в кресло, а сам, возбужденно шагая из утла в угол, начал рассказывать, что он предпринимает для того, чтобы разыскать Тараса.

– Я хотел еще поместить в газету объявление, но следователь не позволяет. Просит немного подождать. Не понимаю. Ему все чудится какое-то преступление. А какое, скажите на милость, здесь может быть преступление? Кому этот мальчонка нужен? Денег у него не было, костюмчик и обувь дешевенькие, чемодан оставил в вагоне, калоши тоже…

Профессор остановился, задумчиво посмотрел на книжные полки, которыми были заставлены стены кабинета, и снова начал:

– Я думал, случилось какое-нибудь несчастье в дороге. Но ведь все несчастные случаи на железной дороге регистрирует железнодорожная милиция. Были в тот день два несчастных случая, но оба – со взрослыми разинями. О мальчике же ничего не известно.

Прошло несколько минут. Вдруг тишину нарушил звонок телефона. Аркадий Михайлович снял трубку и сказал:

– Ага-а!

То, что я услышал дальше, заставило меня насторожиться.

– Да, это его квартира, – сказал профессор. – Ну? Да, да, это я сам. Да, профессор Довгалюк. Слушаю вас… Откуда? Ага.

Наступила длинная пауза. Профессор внимательно слушал и вдруг взволнованно крикнул:

– Как его зовут?

Сразу же лицо его выразило крайнее разочарование.

– Нет, я такого не знаю.

Снова последовала долгая пауза.

– Кто со мною говорит? Как? Корсакова? Хорошо. Сколько к вам езды? Хорошо. Постараюсь сейчас выехать.

Когда он положил трубку, я спросил:

– Что-нибудь о Тарасе?

– Нет, – покачал головой профессор. – О каком-то Адриане Маковском. Не имею о нем ни малейшего представления.

– А что случилось, Аркадий Михайлович?

– Вы же слышали.

– Нет, это вы слышали, а не я.

– Да, да… Говорили из Демидовской хирургической больницы. У них уже две недели лежит тяжело раненный юноша Адриан Маковский. И никто в больнице не знает, есть ли у него тут какие-нибудь родные или знакомые. Сегодня он пришел в сознание и назвал, видите ли, профессора Аркадия Михайловича Довгалюка, то есть меня. А потом опять потерял сознание. Придется…

– Аркадий Михайлович, можно с вами?

– Пожалуйста. Только едем сейчас же.

10. ПАЛАТА № 32

Пока профессор собирался, я задумался над фамилией неизвестного больного: она показалась мне удивительно знакомой. Адриан Маковский… Не читал ли я о нем что-то совсем недавно? Я напряг память и вспомнил, что видел это имя в одном из последних номеров вечерней газеты. Но где оно там фигурировало?

– Аркадий Михайлович, есть у вас «Вечерка» за последние числа?

– Нет. А что?

Я объяснил. Но газеты не было, и мы решили не задерживаться.

Демидовская больница находилась очень далеко, и добраться до нее было трудно. Решили ехать автобусом, так как по телефону профессору сказали, что автобусная остановка возле самой больницы.

Спустя полчаса мы подъехали к расположенному посреди небольшого леска красному трехэтажному зданию. Через калитку в железных воротах мы прошли, никого не встретив. Только у подъезда, в вестибюле, мы увидели наконец швейцара и нескольких посетителей. Швейцар не обратил на нас никакого внимания, если не считать бдительного взгляда, брошенного на нашу обувь, Очевидно, его больше всего интересовала чистота ног посетителей. Убедившись, что тут все в порядке, он не спеша возобновил разговор с какой-то старушкой.

Не успели мы осмотреться, как в вестибюль вошла сестра. Аркадий Михайлович подошел к ней и спросил:

– Скажите, пожалуйста, где можно видеть доктора Корсакову?

Пристально взглянув на него, сестра в свою очередь спросила:

– Вы профессор Довгалюк?

– Да. Меня просили сюда приехать.

– Мы с нетерпением ждем вас. Сейчас я попрошу сюда доктора.

Один из посетителей, юноша, сидевший в углу, внимательно прислушивался к разговору. Едва сестра скрылась за дверью, он подошел к Аркадию Михайловичу.

– Я тоже жду вас, профессор, – сказал он.

Довгалюк удивленно посмотрел на него.

– Моя фамилия Маковский, – сказал юноша. – Адриан Маковский.

– Прошу прощения, – Аркадий Михайлович оглядел юношу с головы до ног, – прошу прощения, но вы, как я вижу, совершенно здоровы!

– Я? Разумеется, я здоров. Меня сюда вызвали.

– И вас вызвали?

– Главный врач вызвал меня по делу о моем паспорте.

Тут память моя совершенно прояснилась. Я вспомнил, что читал в газете объявления об утерянных документах и среди них было одно с фамилией «Маковский».

– Я потерял паспорт, – объяснял тем временем юноша, – а может быть, у меня его украли. Я дал об этом объявление. Позавчера оно было напечатано в газете, а сегодня мне позвонили, позвали сюда и сказали, чтобы я ждал вас. Вы знаете, где мой паспорт?

Аркадий Михайлович посмотрел на меня поверх очков, потом повернулся к юноше, беспомощно развел руками и сказал:

– Голубчик мой, впервые слышу и о вас и о вашем паспорте. Может быть, нам объяснят, в чем дело, те, которые нас сюда вызвали?

Вернулась сестра.

– Снимите, пожалуйста, пальто и наденьте халат, – предложила она профессору. – Пойдем в палату. Доктор ждет вас возле больного.

– Со мной этот товарищ, – Аркадий Михайлович указал на меня.

– Товарищ тоже наденет халат.

Выдав нам халаты, сестра повела нас на второй этаж. В конце длинного коридора она отворила дверь в тридцать вторую палату.

В большой, с голыми стенами комнате стояли три кровати. Две были пусты, на третьей лежал больной. Над ним склонилась светловолосая женщина в халате.

Как только мы вошли, она улыбнулась профессору и сказала:

– Здравствуйте, Аркадий Михайлович. Я не видела вас больше десяти лет, но узнала сразу. Когда я училась в школе, вы преподавали нам ботанику.

Довгалюк, по всей вероятности, не узнал свою бывшую ученицу, но приветливо пожал ей руку.

– Очень приятно! Я к вашим услугам.

– Прошу вас подойти к больному и посмотреть на него. Он без сознания сейчас… Знаете ли вы его?

Склонившись вместе с профессором над больным, я пристально вглядывался в его лицо. Насколько позволяли разглядеть бинты, это был подросток со вздернутым носом и тонкими, плотно сомкнутыми губами.

– Аркадий Михайлович, ведь вы видели фотографию? – спросил я.

– Видел. Да разве по ней можно узнать?

Фотографию Тараса Чутя Аркадию Михайловичу показывали в Староднепровском детском доме.

– Может быть, и он, – проговорил наконец профессор, но уверенности в словах его не было. – Попрошу вас, – обратился он к врачу, – покажите мне его уши.

Умелые пальцы Корсаковой осторожно отогнули марлю, и из-под нее показалось сначала одно, а потом и другое ухо. Меня они ничем не поразили. Но Аркадия Михайловича этот осмотр совершенно удовлетворил.

– Видите, – прошептал он, – уши без мочек. А верх левого словно чуть-чуть срезан.

Врач, сестра и я смотрели на профессора, ничего не понимая.

– Это его приметы, – объяснил он нам, но понял его только я. – О них мне сказали в Староднепровском детском доме. Это он… он, он! взволнованно повторял профессор.

– Вы знаете его? – спросила сестра.

– Это Тарас Чуть, – ответил профессор, не сводя глаз с больного.

– Так он не Адриан Маковский? – спросила доктор.

– Нет, Адриан Маковский сидит в вестибюле. А это Тарас Чуть… Но расскажите же нам о состоянии его здоровья и как он попал к вам.

– Присядьте, профессор.

Аркадий Михайлович сел у постели на предложенный ему стул.

– Очень прошу вас, товарищ Корсакова, объяснить нам, что с мальчиком.

– Состояние его тяжелое, но не безнадежное, – ответила та. – Правда, первые дни мы почти не верили, что он выживет. Его принесли к нам с проломленной головой и разбитой грудью. Кроме того, у него сломана рука. Его нашли возле высокого моста, по которому проходит железная дорога. По-видимому, он упал с этого моста и разбился. Мы три раза делали ему операцию. Только прошлой ночью он впервые пришел в сознание и проговорил несколько слов… Из всего, что он говорил, я разобрала только вашу фамилию, профессор. Он повторил ее несколько раз. Я и решила позвонить вам. Ведь мы ничего об этом мальчике не знаем. Мы думали, что его зовут Адрианом Маковским – при нем нашли паспорт на это имя, – но вчера, прочитав в газете объявление об утерянном паспорте на имя Адриана Маковского, мы вызвали владельца паспорта сюда.

– Видел, видел этого владельца, – кивнул профессор. Настоящий Маковский его совершенно не интересовал. – Вы мне скажите, – он показал на больного, – этот мальчик будет жить?

– Я почти уверена в этом.

– Очень вам благодарен! И имейте в виду: чужих паспортов он не крал, а своего не имел. Хотя он выглядит, как шестнадцатилетний, ему всего тринадцать лет.

Через минуту мы были в кабинете врача. Аркадий Михайлович составлял телеграмму в Староднепровск, а я звонил в редакцию, чтобы сообщить Черняку новость. Редакторский телефон был занят, и я набрал номер общего телефона. Трубку снял Догадов. Он сразу узнал мой голос.

– Послушай, друг, – закричал я, – позови редактора. Важная новость.

– А что именно?

– Скажи, что нашелся Тарас Чуть.

– Где?

– Зови скорее!

– Он жив?

– Жив, жив! Давай Антона Павловича.

Черняк прибежал немедленно и, судя по голосу, чуть не плясал у телефона.

– Сейчас я приеду к вам на машине, – взволнованно сказал он. – Как проехать?.. Ну, ждите. Позвони следователю, я за ним заеду.

Прокуратура откликнулась сразу.

– Хорошо, – сказал, выслушав меня, Томазян. – Вы еще кого-нибудь оповестили о Тарасе, кроме меня?

Я сказал.

– Не следовало бы… Больше никому не говорите и предупредите всех, чтобы об этом деле не разговаривали. Телеграмму в Староднепровск без меня не посылайте. Маковского задержите до моего приезда.

11. СПОР

Академик Саклатвала, встречая меня, любезно улыбался, и, казалось, в его глазах светилось даже сочувствие.

В самом деле, заведующий прессбюро – это человек, которому по должности положено заботиться о многочисленных статьях, посвященных строительству, о специальных страницах в газетах, о широкой популяризации всего, что касается проектируемого туннеля. Но у меня пока все обстояло наоборот. Два раза в месяц я писал коротенькие информационные заметки. Кроме этого, мои обязанности сводились к беседам с журналистами. Они интересовались будущим строительством, а мне приходилось убеждать их, что сейчас писать что-либо о туннеле нет никакого смысла.

– Не огорчайтесь, – несколько раз говорил мне Саклатвала. – Скоро обстоятельства изменятся. Будет и на вашей улице веселее.

Наконец академик вызвал меня и сказал, что в ближайшие дни начнет набирать штат для моего бюро.

Это было в начале зимы. У академика Саклатвалы снова собрались видные специалисты. Заседал комитет проектирования колоссального подземного строительства. Мое место было за небольшим столиком, рядом со стенографисткой. Лучшее место, чтобы наблюдать и слушать. Я видел известных ученых, инженеров, экономистов и среди них – трех моих друзей: профессора Довгалюка, Антона Павловича Черняка и майора Шелемеху. Летчик сидел на краю длинного стола между двумя военными – полковником и инженер-полковником. Этих военных я видел впервые.

Самыми молодыми среди присутствующих были инженеры Макаренко и Самборский. Я обратил внимание на то, что они, хотя и сидели рядом, почти не разговаривали и не смотрели друг на друга.

Академик Саклатвала открыл заседание.

– Товарищи, – начал он, – есть указание правительства ускорить работу. Эскиз проекта почти закончен. Итак, если мы признаем принципиально возможным начать подготовку к строительству, на это немедленно будут ассигнованы необходимые средства. Наряду с работой по окончанию проекта можно будет начать заготовку материалов, проектирование и даже строительство соответствующих заводов, электростанций, организовать геолого-геодезическую разведку, а также заложить на трассе нашего пути некоторые шахты. Сейчас мы заслушаем информацию полковника Файзулова, а потом инженеров Макаренко и Самборского.

Полковник Файзулов тоже сказал немного, но из его выступления мы узнали, что за рубежом уже известно о подготовке к какому-то подземному строительству в нашем Союзе.

– Там еще не имеют достаточного представления о значении этого строительства, – говорил полковник, – но, очевидно, скоро это представление получат. Нет никакого сомнения в том, что задуманное нами гигантское сооружение, помимо народнохозяйственного, будет иметь и большое оборонное значение. Разумеется, засекретить наше строительство нам не удастся. Шила в мешке не утаишь. А тут шило такое, что пройдет через всю нашу страну до самого Тихого океана. Вот почему мы стоим за возможно более скорое начало и окончание строительства. Военное командование выделило нас троих для работы в комитете, а потом – в совете начальника строительства. Инженер-полковник Дубков будет заниматься обороннотехническими сооружениями, а майор Шелемеха – вопросами обороны надземных строений с воздуха.

После полковника Файзулова докладывали Макаренко и Самборский. Странное дело: споры, возникшие между инженерами в самом начале работы, теперь разгорелись еще сильнее. Единственное, в чем они были согласны, это намеченная трасса туннеля: пятьдесят шестая параллель и ни на шаг от нее! Но, когда речь заходила о диаметре, о внутреннем оборудовании, о количестве материалов, энергии, рабочей силе, тут мнения их расходились.

– Макаренко хочет строить туннель с излишним великолепием, – уверял Самборский. – Но туннель – не метрополитен. Сегодня страна еще не может позволить себе такой роскоши, да это и не нужно. Предложения Макаренко обойдутся в лишних два, а может быть, и три миллиарда рублей, работы затянутся на лишний год!

И, когда он приводил цифры, с ним нельзя было не согласиться.

В противоположность ему, доводы Макаренко были обоснованы недостаточно. Он главным образом настаивал на том, что такое сооружение должно быть долговечным.

Снова, как и прежде, большинство присутствующих поддерживало Самборского.

Военные представители по этому поводу не выступали. Полковник Файзулов подошел к Саклатвале и тихо сказал ему, что в этих вопросах у них тоже нет единого мнения и они должны посоветоваться с командованием.

Я сидел неподалеку и слышал этот разговор. Меня очень заинтересовало, кто же из военных поддерживает Макаренко.

Заседание окончилось. Саклатвала прекратил дебаты заявлением, что выступления членов комитета дают ему смелость в ближайшие дни доложить правительству о возможности начать подготовительные работы. Что касается установок Макаренко и Самборского, он обещает объективно изложить правительству их содержание.

– Кроме того, – сказал академик, – члены правительства читают стенограммы наших выступлений.

После заседания академик на несколько минут задержал меня, и я спросил у него:

– О несогласиях между Самборским и Макаренко можно писать?

– Разумеется, можно, – чуть улыбнувшись, ответил он. – Только я просил бы делать это в академическом, так сказать, плане. Окончательно мы условимся обо всем после моего доклада правительству.

В вестибюле я догнал Шелемеху и Аркадия Михайловича. Летчик любезно предложил довезти и меня в своей машине.

Дорогой мы с Аркадием Михайловичем много говорили, а Шелемеха молчал. Я высказал мнение, что аргументы Самборского убедительнее, чем доводы Макаренко. Профессор согласился со мной.

– Мне кажется, – сказал он, – что поведение Макаренко можно объяснить только его упрямством. Эта черта всегда была в его характере. Я помню его совсем мальчишкой. Он и тогда был такой же… Это постоянно вредит ему в жизни.

– Во всяком случае, – заметил я, – это может привести к тому, что Макаренко не будет работать на строительстве.

– Конечно. Он такой, что может отказаться, если сделают не по нем.

– Нет, это вы слишком, – отозвался наконец майор. – Работать он будет, Аркадий Михайлович. И… я, знаете, не убежден доводами Самборского. Правда, в технике я слаб. Может быть, меня убеждают не столько цифры, сколько… Самборский, конечно, выступал очень пылко, но…

– Что «но»? – спросил Аркадий Михайлович.

Я был удивлен. Сколько я помнил, Шелемеха всегда говорил очень уверенно и ясно, без пауз и умолчаний.

– …но я согласен с аргументами Макаренко, – подумав, сказал он.

– Отчасти вы правы, – задумчиво сказал профессор. – Макаренко фантаст. Поэтому у него перспектива больше. Зато Самборский непревзойденный мастер любого конкретного дела.

Мое любопытство в отношении того, кто из военных поддерживает Макаренко, было удовлетворено.

Шелемеха внезапно перевел разговор на другую тему. Он спросил Аркадия Михайловича, как здоровье Тараса Чутя.

– Мальчик выздоравливает, хотя выглядит очень плохо и говорить еще не может, – охотно ответил профессор. – К нему никого не пускают. Это Томазян, как мне кажется, распорядился, чтобы Тараса никто не видел.

– Когда же выяснится наконец, как он попал с поезда в больницу?

– Не знаю. Я сам этим очень интересуюсь.

– Когда можно будет с Тарасом говорить, вы, Аркадий Михайлович, позовите и меня.

– Хорошо.

Я обратился к профессору с той же просьбой и получил его согласие. Тем временем мы подъехали к гостинице, и я вышел из машины.

В гостинице портье сообщил мне, что меня ожидает дама. Очень удивленный, я быстро поднялся в приемную.

Действительно, в пустой приемной, повернувшись лицом к окну, стояла женщина. На ней было элегантное пальто из серого каракуля и такая же шапочка. По-видимому, она очень внимательно всматривалась в сумеречную темноту за окном, а может быть, глубоко задумалась, потому что обернулась только тогда, когда я подошел совсем близко и спросил:

– Простите, вы хотели…

Я не договорил. Передо мной стояла Лида Шелемеха.

– Да, Олекса Мартынович, у меня к вам просьба.

– Зайдемте ко мне.