Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Николай Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА 20

С той стороны дома, где нет окон, у почерневшей бревенчатой стены сидел на завалинке Петрован. Васька, еще не переодевшийся с дороги, в болотных сапогах и в рубахе, с помочами накрест, рассказывал брату про прииск.

Васька чувствовал, как тут все хорошо и как все ладно устроено. Все лето жил он со старателями на дикой речке в балагане. И теперь ему не верилось, что он вернулся домой.

– Отец все боялся, что кто-нибудь вас подстрелит там, – сказал Петр.

– Нет, никто не стрелял.

Весной по пути на прииск Васька попал на протоку к бакенщику.

«Я так и думал, что встречу вас», – сказал он Катерине.

«Я знала, что вы на прииск пойдете», – ответила Катя.

«Откуда знаете, что мы идем на прииск?»

«Уж знаю!»

«Разве много пароду туда едет?»

«Пока еще никого нет, но все поедут…»

… Федька перемахнул заплот и подсел к парням. Из дому вышла Татьяна. Ваське хотелось бы рассказать, что матрос с дочерью потом приехали на прииск. Новизна впечатлений от родного привычного дома пока еще владела парнем, но уж чувствовал он, что скоро заскучает… Уж и теперь временами становилось не по себе. Он был счастлив и грустен. Зоркая Татьяна замечала в нем новую перемену.

Васька решил, что не скажет ни слова о том, что болит. «Да еще при Татьяне-то! Хорош же я буду!»

– Никого не стреляли, – повторил он.

– А дрались? – спросил Федя.

– Только хотели стрелять. У нас на прииске был высокий парень из города. Он всегда ходил с тремя собаками. Лицом бледный. Глаза все время шныряют по сторонам, даже когда собак с ним нет, а он все как будто следит за ними. Глаза так и бегают на три стороны. Собаки погрызли одного китайца, и чуть не началась драка. Мы одну собаку у него пристрелили. А Силантий сказал:

– Я вас всех сам перестреляю.

– Ну что вы тут отделились от нас? – сказала мать, появляясь из-за угла.

Вскоре вся семья собралась на огороде. Все удивлялись, слушая рассказы Василия.

Где-то надтреснутым голосом что-то кричал Пахом Бормотов. Василий уж знал, что там начнется нескончаемая ссора между братьями. Пока Пахом с Ильей мыли золото, Тереха ухитрился построить себе дом и отделился от старшего брата.

* * *

… Илья на прииске сказал однажды:

– Вернусь, жену застану с кем-нибудь – убью!

– Ты что? – спросил его Василий. Он замечал, как Илья постепенно становился все сумрачней, как он жестко говорил с людьми, часто грубил, как ударил он со злом Силантия-собачника и разбил ему все лицо.

– Она изменила мне.

– Кто тебе сказал?

– Она сама.

– Быть этого не может. Она, наверное, подразнила тебя, – уверял Васька, чувствуя, что сам краснеет в вечерней темноте до корней волос. – Хотела тебя разбередить…

– Ты, может, бил ее? – спросил бывший каторжник старик Яков. – Вот она тебе и сказала с перепугу.

– Нет, я ее не бил, – ответил Илья. – Я ее не трогал.

– Что же ты, чудак, когда вспомнил! Надо было там откатать ее ременными вожжами.

– В бане, – добавил с усмешкой молодой старатель по прозвищу Налим.

– За это суд! – запальчиво сказал Васька.

– Над мужем нет суда, – сказал воронежский мужик Сапогов.

– Право мужа! – подтвердил старик. – Они все сволочи.

– Суки все!

Старатели, спавшие вместе в обширном балагане, начали ругаться.

– Все они бесстыжие!

– Только из дому – уж липнут к кому-нибудь.

– Зря про нее не говорите, – уверял Вася.

– Чудак! – надтреснутым голосом сказал старик. – Когда вспомнил. Она дома с любовником, а ты моешь ей же золото. Когда вспомнил!

– Нет, она брюхатая, – ответил Илья. – Возиться ни с кем не будет. Это старухи виноваты.

– А может, озлить тебя хотела, – сказал Сапогов.

– Все равно, – сказал Налим. – Такого случая нельзя упускать. Пусть другой раз так не шутит над мужем. Не надо было сердиться, а взять вожжи и завести ее куда-нибудь и – скидавай с себя что надо. Паря, удовольствия такого лишился!

Все засмеялись, а Илья замолчал, чувствуя, как он осрамился перед людьми. Он проклинал себя, что заговорил.

– Твое право было бы!

В ту дождливую ночь все уснули. Мужики там часто вспоминали своих жен. Чем дальше, тем чаще. И часто вспоминали про хлеб. Давно уже никто не ел свежего хлеба и даже не видел его. Было золото, было мясо, рыба. Не было хлеба. Дома, семьи были далеко. Утром Василий взял лодку и съездил на остров, где жил матрос с дочерью.

– Ты что не моешь? – спросил его вечером Сашка. – Опять гуляешь? Где был? Че пришел? Зачем пришел? Иди туда, где был. Там живи, зачем ты здесь?

– Как зачем? Я работать…

Вася замечал, как Илья увядает у него на глазах. В Уральском, когда Вася вернулся, мать спросила его:

– Как жили?

– Хорошо жили! – ответил сын. – Только хлеба не видели все лето. Жрали, что попало. Дай хоть хлеба, мама. А так хорошо было!

– Что же хорошего, если хлеба не было! – озабоченно отозвалась мать.

И теперь дома, когда Василий наконец попробовал испеченных материнскими руками караваев, он все больше думал о том, что осталось позади. «Эх, девка! Когда я ее увижу… Что это делается со мной…»

– У меня свои ребята подрастают! Пойми ты! А еще брат! На старости-то лет мы народили! Не гуртом же жить! – уверял Тереха, повторяя уже в двадцатый раз сегодня одно и то же. Но Пахом никак не мог примириться, что покорный брат его ушел навсегда.

Подошел Тимошка Силин.

– Ну что, Пахом, растеклось все твое семействие! Сын отделился, а теперь брат.

– Как же! Теперь я слободен и живу как хочу, – ответил Тереха. – Я теперь самого Егора превзойду.

– Пойдем по домам, мы не маленькие, чтоб на улице силой мериться! – сказал Пахом.

– Нет, мы не дети! – ответил Тереха и взял брата за ворот.

– Эй, вы! – закричал Силин. – А меня стреляли нынче. Насквозь пробили лодку, всю изрешетили. А я как начал их стрелять, навалил дивно… И всех их перебил…

– Хватит врать! – сказал Тереха.

Утром Дуняша зашла к Татьяне в старую избу. Жена Сашки теперь уехала, в избе варился корм скоту. На стропилах висели связки лука.

– Илья ударил меня вчера! – сказала Дуняша.

– Поздно же его достигло! – сказала Татьяна.

Вчера Дуня видела, как Василий, стоя на огороде, разговаривал с братом, и подумала, что он все же славный. Она подождала, не посмотрит ли Василий в ее сторону. Но Васька взгляда ее не чувствовал. Так и не взглянул!

– А как он с Пашуткой? – спросила Таня.

– С Павкой-то? Играет, не нарадуется. Говорит, какой красивый. Мол, будет, в нашей семье один беленький.

– Пускай еще одного закажет! – сказала Татьяна.

Дуня густо покраснела и выбежала.

– Дунятка! – кинулась за ней Татьяна.

Но Дуня была уже далеко. Таня не пошла за ней…

…«Я тебя удушу, змею!» – грозился Илья, явившись из лодки в дом.

«Пойдите, ребята, к бабушке, – сказала Дуня. – Пусти, я отнесу дитя к соседям», – добавила она, когда дети убежали.

«Отнеси!» – разрешил муж.

«Я сына у вас пока положу, – сказала Дуня, входя с младенцем к Фекле Силиной. – Илья вернулся, хочет меня учить. Кабы не зашиб дитя».

А сегодня она бежала домой, вспоминая об этом и мысленно улыбаясь.

Навстречу с книжкой шагал Алешка Кузнецов в чистеньком полушубке и сапогах.

– Учиться? – спросила Дуняша, и сама просияла, забывая свои неурядицы.

– В школу! – гордо ответил мальчик.

Дуня огляделась. Небо было чистое, и солнце ярко горело. Сегодня земля подмерзла. На синих горах лежали пласты снега. Густо дымила кирпичная школьная труба.

Дуня подумала, что старшего Семена тоже надо отдавать в школу, он просится туда. Сегодня надо отнести жене учителя хорошей рыбы.

Она посмотрела на реку и вспомнила Ивана. Он, уж наверное, плыл по далекому океану. Ей показалось, что невелики еще ее беды и заботы и что, видимо, в жизни ее ждет что-то – хорошее или плохое, она не знала.

А пока близилась зима.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КУЗНЕЦОВСКАЯ СТОРОНА

ГЛАВА 1

На парусной лодке Егор с братом Федором и с Татьяной везли на прииск доски, бочку с солониной, три мешка муки, кайлы, лопаты, ломы, грохотки для бутарок, постели, палатки, шкуры, полушубки, одежду разную в мешках, посуду в ящиках и котлы.

Путь вниз по Амуру, речные бури, дожди, холода, ночевки на островах – все пришлось претерпевать заново, как когда-то много лет назад, и от этого казалось Егору, что он заново переживал свою молодость, только теперь – с достатком за пазухой.

Снизу дули весенние ветры. Чуть брезжил рассвет – все подымались. Слабо трещал костер, дым стлался по земле ленивой струйкой, словно не хотел просыпаться и тоже зяб от холода и сырости. На бескрайней шири синими грядками проступали залегшие по реке острова. Еловые леса далеки, пробиваются вершинами из вод.

Отвалив от берега, мужики подымали парус, брались за греби.

Сегодня подул попутный. В прибрежных марях нашли вход в озеро. По узкой протоке ветер слабо тянул меж замшелых кочковатых и топких берегов.

В дыму открылось озеро. Уткнувшись в него прозрачными синими утюгами, стояли сопки. Шумел ветер, и мелкие воды сильно желтели, захватывали на дне ил и глину. Жидкой желтью буря обдавала гребцов.

– Талан надо иметь, чтобы через такие грязи найти ключ, – говорил Федя. – Я бы никогда и протоки не нашел.

От красной крутой скалы с лохматой вершиной между двух многодесятинных островов пошла светлая вода. Понесло ободранные на перекатах стволы, как бревна и множество ветвей с мохнатыми почками. Вода стала белей и походила теперь на густой чай с молоком. Дул ветер жесткий и холодный, как всегда после ледохода.

Солнце жаркое, скучно, грести трудно, все время шли вниз по течению, а сейчас надо забираться вверх. Егор знает, что поработаешь, разойдешься и привыкнешь.

Нынче все потянулись на прииск рано. Прежде всех устремились Пахом с Ильей. Им вдогонку пошли сыновья Егора: заядлые старатели Сашка и Васька. Ушел Силин. Не отстал и тут Барабанов. Все соседи оказались такими ловкими и проворными, что Егор только дивился. А соседи в толк не брали, почему Егор не спешит. Василий рано торопил его со сборами и не дождался. Егор подумал, что пристрастился сын, как к игре.

Пристали руки. Лодку подвели к острову. Федя кинулся в траву, в кустарники, тут тепло, как на печи, тихо, цветочки есть, лук дикий, тихо постукивает дятел, поют жаворонки. Федя вынес пучок лука.

На протоках потеплело. От ветра закрылись сопкой. Вода все время менялась: то была горная, как молоко, то желтая – амурская, как пиво. Значит, это еще не речка, а протоки при ее устьях.

Весла сменили на шесты. На островах появился лес. Мелкое рябое течение звенело в подножьях обгорелых лиственниц. Толстая лесина налегла рассохой на сук березы.

– Человек! – остерег Федя.

Сверху неслась лодка. Груз в ней прикрыт кожами.

Человек в поярковой шляпе нагнулся, словно пощупал ружье, лежавшее в ногах, левой рукой он держал кормовое весло. Из-за груза поднялась еще одна голова в шляпе.

Федя достал револьвер.

– Спрячь! – велел ему Егор.

– Здравствуйте! – равняясь, сказал человек на корме.

– Здравствуйте! – дружно ответили братья Кузнецовы.

Двое на встречной лодке поднялись с шестами, стали упираться. Лодка приостановилась.

– Тут не пройдете. Надо вокруг острова. На хребтах много снега, вода валит большая, течение сильное, – сказал кормщик. Лицо у него серое от множества глубоких морщин, в которые словно набилась копоть от лесных костров. – А мы сами из Воронежского… Может, слыхали Сапоговых?

По совету встретившихся Егор и Федор пошли на веслах вокруг островов. Вдали увидели еще одну лодку, стоявшую у берега. Наверху дымил костер. Воронежцы отстали.

На перекате вода пошла сильно, нельзя было подняться, пока шесты вскидывались, лодку течением сносило. За час не прошли и полуверсты.

– Наверно, это не та протока, давай еще один остров обойдем. За ним, наверно, обход, большое колено, – сказал Егор.

Спустились до тихой протоки и поставили парус. Федор понемногу подгребал.

– Сто-ой! – крикнули с берега.

Из высокой травы вышел усатый мужичок в шляпе и в пиджачке.

– Вернитесь! – сказал он. – На эту речку нет прохода! Мы вот сами оттеда еле живы свалились.

– Прошлый год люди там были, – ответил Егор, опуская веревку, так что парус заполоскался на ветру.

– А теперь там нет никого. Разбило две лодки и всех вынесло. Люди разошлись, – подкручивая темные усы, сказал мужичок.

– Что ты его слушаешь! – сказал Федя и налег на весла.

– Эй, я говорю не смей! – Усатый выхватил револьвер и выстрелил вверх.

– Я тебе… – Егор схватил ружье, спрыгнул в воду. Бултыхая сапогами по воде и гальке, он зашагал к берегу.

– Убери ружье! – сказал усатый Егору.

– Убери револьвер! – ответил Егор.

– Там никого больше нет, – сказал усатый. – Никто не моет.

Трава зашевелилась, и из нее вышел высокий бородатый человек в зимней шапке и с ружьем на плече.

– Я сказал – не смей ходить, и все! Дороги нет, – подтвердил усач.

– А кто ты такой?

– Мы от волостного управления поставлены старшиной, – сказал высокий в шапке.

– Каким старшиной? Тут нет старшин. А я иду к себе. У меня там дети моют.

– А как фамилия?

– Кузнецов.

– Как Кузнецов? С откудова будете?

– Из Уральского.

– Кузнецов! – удивленно сказал усач. – Это который правый берег открыл?.. – Он что-то тихо шепнул своему товарищу и, обратившись к Егору, добавил: – Пожалуйста, можете ехать!

Егор все еще не мог прийти в себя. Он шел, как домой, в свою избу, а дорогу ему заступили. Он подошел к усачу поближе.

– Здравия желаем! – гаркнул тот и взял под козырек. – Был когда-то Гаврюшкой. А теперь прозвали по усам – Таракан. Спрячусь в любую щель, – пошутил он. – Вы бы сразу себя назвали. Вас там все ждут. Ваш берег свободный, люди селятся на левый, на Силинский.

– Пожалуйте отобедать с нами тройной ушицы, – предложил бородач. – Кузнецовский берег слободный. Не спешите! – добродушно добавил он. – Никто не тронет вашу делянку.

Сели за уху.

– Как же ты знаешь, кого пустить, а кого не надо? Списки, что ль, у тебя? – спросил Егор.

– Я знаю всех в лицо… А кого забуду, поднесут пол-штофку – и спомню. А есть и списки.

– Ты и с нас хотел подношения?

– Что вы! Кто же Егора Кузнецова не знает… Но лучше бы вам придумать кличку, скажем «Пахарь» или «Стенька Разин». Тут место такое, что не надо бы зря называться. А за подношением я не гонюсь. Этого хватает.

– Но ведь и новые идут.

– Да, таких еще больше. Вот мы и поставлены от общества. Мы всех задерживаем, стараемся выведать, кто и откуда. Для желающих отказа нет, благодетели открыли прииск для народа – и мы это чувствуем от общества, да шпионов боимся. У нас ушица всегда наварена. Приглашаем, угощаем… Вот сделайте честь, кушайте еще. Человека сразу видно. Мы по описанию вас узнали, да и так заметно, что хозяин, шли за своим.

«Какое же общество его поставило? – подумал Егор. – Кто-то уже успел навести тут порядок?»

Федя сидел и думал о том, что брат еще не успел приехать на прииски, а уж характер выказал. Давно не видел он Егора таким задиристым. Правда, всем известно, что в первый год на Амуре он здорово подрался с бельговскими торгашами из-за гольдов. Мать говорила, что он вообще-то любил прежде драться, мол, выйдет на пруд зимой и улицу пробьет в народе.

– Судя по всему, общество нынче сошлось большое, – сказал Федя.

– Лодок еще немного прошло, – отвечал Гаврюшка. – Но нынче много народу нахлынет. Пока еще ни одного шпиона не попалось. Каторжных мы поворотили, не пускаем их на прииски, чтобы не марать честь… А сынки ваши тут, оба. Старший – Александр Егорыч – каленый такой, как чугун, ваш же сынок будет? Племянничком вам приходится? – быстро обратился он к Феде.

– Да, как же!

– Дела у них… Вас все ждут. Скоро выборы начнутся, власть надобно установить, чтобы были отводы участков и порядок.

Через два дня пути вода в реке стала грязной, непохожей на горную, лодка прошла перекат, когда вдали послышался стук и грохот, словно за лесом работала паровая машина. Справа, на левом берегу реки, лес был вырублен. Виден стал сплошной ряд палаток и шалашей. Сплошной строй синих столбов дыма подымался от костров в небо. По камням катились тачки, лязгали лопаты и ковши, скрипели вороты, подымавшие бадейки из шурфов и колодцев. Потоки мутной воды неслись оттуда. Вода становилась все желтей и грязней.

На лодке подъехал Василий.

– Пошли к правому берегу! – крикнул он отцу. – Во-он где мы в прошлом году мыли с Ильей и Сашкой…

Егор налег на шест. Вдали зажелтел сруб колодца.

– А где же Сашка? – спросил Егор.

– Вон лодка идет! – показал сын. – Сашка едет…

Сашка стал выбрасывать на берег очищенные жерди. Егор посмотрел на другой берег. Он весь в палатках, как военный лагерь. Грохот и шум временами слышались сильней и потом снова стихали, словно берег отдалялся. Налетел ветер, солнце ушло за тучи, и балаганы потемнели, стали серыми. Вышло солнце, и белые балаганы за рекой опять весело заблестели.

– А я на острове мою! – сказал Сашка.

– Хорошее содержание?

– Хорошее – нельзя сказать, – уклончиво отвечал Сашка, ставя жердь для балагана. Он вдавил ее в песок косо.

Егор, достав топор из-за пояса, стал забивать жердь.

– Кто же, отец, так спрашивает на прииске! Тут у нас суеверия! – молвил Василий.

– А где ты?

– Я мою с Ильей. К вечеру палатку сюда перенесу, и завтра начнем работать вместе. Тут у меня шалашик с прошлого года стоит, недалеко отсюда… Я там накомарник поставлю и палатку.

– Ты хочешь отдельно от отца? Что же ты, как семейный?

– Я вечером читаю, у меня книги есть. Чтобы тебе не мешать. Тут товарищи хорошие. Нынче Сашка предупредил всех, что скоро сам Кузнецов придет, и весь правый берег не велел трогать. Сказал, чтобы нынче до твоего приезда не смели здесь мыть. Сашка ушел на остров, чтобы подать пример, и всех гнал отсюда… А я вон там…

– Сегодня мыл?

– Мыл! Вот здесь триста лотков! – похвастался сын, вынимая из-за пояса узелочек с золотым песком.

Татьяна перетаскала из лодки мешки, скатки шкур и одеял.

Егор, Васька и Сашка снесли по кулю муки. Сложили на доски, постланные на два бревна. Сашка закрыл все широким берестяным полотнищем.

Егор и Федя, подкладывая доски, закатили из лодки на берег бочку с соленым мясом. Татьяна разожгла костер, и вскоре крышка запрыгала на чайнике и повалил пар.

А за рекой все лязгали и стучали и мутили воду, так что не похожа она была на горную. «В такой воде не постираешь!» – подумала Таня.

– Сколько тут народу собралось! – удивлялся Федя.

Василий показал на берегу прошлогодние ямы. На рукаве потока установили бутарку. По узкому деревянному желобу понеслась веселая вода.

– Кустового золота немного, – сетовал Василий. – Оно полосой пошло. Бобы-то золотые вглубь растут… Это ты, отец, нас научил, если сверху золото выберется – надо копать колодец.

– А где был куст? – спросил Егор.

– Вот тут.

Егор отошел пятьдесят шагов и содрал мох.

– Как мох драть, так золото брать? – удивился Василий. – Снял, как одеяло, а под ним – как риза, сплошь блестит!

– Молчи! – сказал Сашка.

Василий и Сашка стали делать большой разрез. Егор рубил лес на устои. Татьяна хозяйничала.

В зеленой туче комарья, на мокрой земле среди берез и лиственниц забелел обширный балаган.

Над лесом высилась красная крутая скала с лохматой вершиной. «За ней должен быть ключ, чистая вода!» – подумала Таня. У подножья скалы, в прозрачной зеленой воде, бежавшей в речку, громоздилась груда сине-желтых, ржавых камней.

На берестяной лодке подъехал молодой человек. На нем фуражка с выцветшим околышем и сизая куртка с линялыми отворотами и с блестящими пуговицами.

– Кого же бог несет? – спросил Егор.

– Мой товарищ приехал! – с оттенком гордости ответил Вася. – Студент из Петербурга.

Егор когда-то видел студентов в Перми и Екатеринбурге.

– А я думал, полиция! – сказал Кузнецов, поздоровавшись со студентом за руку. – Что же ты, молодой, а бороду не побреешь? У нас на Амуре молодые бреются.

– Я, Егор Кондратьевич, очень рад с вами познакомиться. Много слыхал про вас от самых разных людей… Вам, наверно, покажется удивительным, как я тут очутился? Да, живу далеко, в Петербурге, учусь, голодаю там, конечно, и вот, узнав от своего товарища, сибиряка, про прииски, давно задумал податься на заработки и заодно посмотреть Сибирь. В Петербурге живу на малые средства, считаюсь вечным студентом, мне все это надоело! И вот судьба меня занесла… Представился удобный случай – один из родственников, доктор, отправился на службу в город Благовещенск из Петербурга и взял меня с собой за казенный счет.

Парень на вид был чистый и славный и с первого взгляда понравился Егору. Страшно было слышать, что здоровый человек и неглупый на вид, с руками и с ногами, мог голодать. Есть же такие места на свете!

– Ну и как же звать вас, барин?

– Я тут не барин. Зовите меня Алексеем, Алешей, или, как меня тут все зовут, Студент! И все! А вон уж идут к вам паломники!

По колено в траве двигались какие-то люди в длинных рубахах.

– С приездом, Егор Кондратьевич! – заговорил бритый молодой мужик, снимая картуз.

По его примеру, все стали кланяться. Целая толпа крестьян в неподпоясанных рубахах и в широких шароварах вышла на обтоптанную площадку.

– Делегация-то с того-то берега, пришли до вашей-от милости, попроситься. Сами от села Вятского на Амуре, не извольте сомневаться.

Егор и не сомневался. Вятских слышно было по говору.

– Мы с Силинской-от стороны, участок-от нам достался ладный, да хотели разделить артель, чтобы не тесниться, друг от друга не хватать…

– Дозвольте, ваше степенство, испытать счастья на вашей стороне, на Кузнецовской, – заговорил старик в поддевке. – За резом мы не постоим. Десятинки ли, сколько ли укажете, то будем вам предоставлять. Мы – Ломовых, поди слыхали?

Егор знал двоих Ломовых, которые гоняли почту, приезжали в Уральское не раз.

– А я – Ломов Порфирий! – сказал бритый молодой вятич. – А это Тимофей Лукич Ломов, – почтительно обратился он к старику, – сосед с нами Ломов Лука, Кузьма тоже Ломовых.

– Надо пустить! – посоветовал Сашка. – Че же не пустить!

– Будьте благодетельны! – сказал старик, и вятские, как по команде, стали опускаться на колени.

– Только не отдавай, отец, участка за ключом, – попросил Вася, с силой втыкая в песок лопату, вытаскивая ее и опять втыкая. – Там засечки есть. Знакомый моет, он еще не приехал. Он обязательно приедет…

– Да нам и не надо за ключом-от, – отвечал молодой Ломов. – Нам-от вот тут, до ключа, дадите пятнадцать-от сажень, и ладно!

– Гляди-ка, гляди-ка, кто сюда прется! Егор Кондратьевич, уж не выдай нас… – испуганно сказал старик Ломов.

Небольшая лодка с разгона выскочила на песок. Тимоха Силин, спотыкаясь о рубленый кустарник, побежал на бугор.

– Кондратьич! Егорушка! – воскликнул он.

Мужики обнялись трижды.

– А нам говорили, что вы стреляли друг друга и живете во вражде! – осклабился вятский старик. – А вы – братья… Тьфу ты, как спугали!

– Чем же тебя испугали? – спросил Студент.

– Люди откуда-то взяли, что у нас с тобой зависть друг к другу! – сказал Тимоха. – Ждут, что у нас драка будет, одни за тебя, другие за меня! Видишь, все выборов ждут.

– Занимайте место, где не занято. Земля божья. Все будет общественное! – сказал Егор. – Реза платить не надо. Процента, значит! Потом на общество будем все платить десятинку. И на общественные работы придется выходить работать.

– А мы думали, Тимофей Иваныч, что вы за нами погнались, чтобы вернуть на свою сторону, – ухмыляясь, сказал старик.

– Вы не крепостные! – ответил Силин. – Да и я не дикий барин! Да на что вы мне? Речка большая, а вы, как бараны, сбились.

– Конечно, надо занимать места! – сказал Егор. – А то ссоры начнутся.

Со стороны ключа появились два монаха и стали кланяться.

– Благослови! – сказал Силин.

Рыжий монах перекрестил его и дал поцеловать руку.

– Беседу хотим! Беседовать! – сказал маленький монах, похожий на кавказца.

– Можно побеседовать! – ответил Сашка-китаец. – Че нельзя, что ль?

Монах и его благословил.

– Давай крест целовать. Крест есть? – спросил Сашка.

Поверх рясы монах одет был в брезентовую куртку. Он распахнул ее и дал поцеловать Сашке крест.

– Скажи, Егор, – расспрашивал рыжий монах, – правда ли, что ты заявку сделал и отдал все обществу? Мог бы продать богатому промышленнику, войти в пай. Почему же ты за выгодой не погнался?

– Христос так учил! – отозвался Силин.

– Конечно, так велел! – подтвердил Сашка.

– Артельный народ боится, нет ли тут худого умысла, греха! – сказал рыжий монах.

– Здесь, на твоей стороне, – сказал маленький монах, – попадаются следы неизвестных людей или существ, живущих в тайге. Предупреждаем тебя.

– Это мы знаем! – ответил Тимоха.

Егор позвал гостей к чаю. Стол у балагана был налажен.

– Когда я плыл по этой реке, меня в верховьях стреляли, – сказал он монахам.

Монахи попили чаю и еще немного посидели, ко всему присматриваясь. На прощанье благословили всех быстрыми, мелкими знамениями и ушли по глубокой траве.

– Слушай, Тимоха! – сказал Егор. – А от кого поставлен караул на въезде?

– Это мы просто так, сами, – Силин переглянулся с Сашкой, – чтобы не влипнуть! Установили, как пограничную стражу.

– Вот вы верно говорите, что скоро начнутся ссоры… Уже ссорятся, – сказал Студент. – У нас на прииске полным ходом идет кампания…

– Какая кампания? – спросил Егор. – Пьют, что ль?

– Нет. Выборная кампания. Готовятся к выборам!

– Да, надо старосту выбрать! – согласился Ломов. – Пока едим свое, что привезли с собой. А что дальше? Уже был случай – украли сухари.

– Да, есть кражи! – подтвердил Сашка. – Драки есть! Все есть!

– Один помер с голода! – сказал Силин. – Надо продовольствие завозить и товар. А как приступиться?

Студент, полулежа на только что разостланной шкуре, смотрел вверх на распускающиеся деревья. Стояла тихая хорошая погода, какой он и не ждал в этих местах. Погода его окончательно пленила. Ему не хотелось уезжать в свой Петербург, в сырые, холодные комнаты. Сегодня, услыхав, что приехал Егор, он надел свою студенческую куртку и поспешил на правую сторону, чтобы познакомиться с открывателем этого прииска.

– Есть наука, – он поднялся и уселся, – ученье о том, какое будет общество со временем. Как переустроить человеческое общество. О разделении общества на классы, между которыми нет согласия, идет всяческая борьба.

– Да, скоро выборы, – сказал Тимоха. – Видишь, хотят Жеребцова выбрать.

– Ну и че же! Пусть будет, зачем препятствовать! – сказал Сашка.

С берега пришел Пахом Бормотов. С треском прыгая через кустарник, ломился по тайге Ильюшка.

– Тут свои компании составились, и каждая хочет забрать голоса. Зачем нам Жеребцов, – толковал Силин, – оп крутой и сделает обиды людям. Мало того, он выгоды себе хочет, в ущерб обществу. Он без контрабандистов прииск не прокормит, и все мы попадем к нему в кабалу… И как это ты, Егор, не досмотрел! Все же он проник сюда еще тот год.

– О чем толк? – спросил Пахом. – Как дома?

– Слава богу! – ответил Егор.

– К тому же староста должен людей уважать, а Никита больше грубит, обойтись не умеет.

– Он народу не отдаст богатства, – сказал бритый Ломов. – Мы с ним рядом робим… Подальше-то лучше… Все бы ушли, да, вишь, там золото богатое… Кажись, все же я один на вашу сторону перееду. Остальные вятские пока там останутся.

– За Жеребцова много народу, – сказал Пахом. – Он живет без рассуждений.

– Это людям правится, – сказал Тимоха. – Он себе возьмет выгоду и даст другому урвать. Знаешь, люди в справедливость не верят. Зачем, мол, нам, когда ее нет. Мол, если между собой сговориться, и можно славно жить. А остальной народ все равно глупый, он и тем доволен. А ты тут им помеха. Им совсем не надо, чтобы кто-то пекся о справедливости, старался бы их удержать. Они сами с умом, жадности своей не покажут, но друг друга покроют, и никто не догадается.

– Они тоже о справедливости говорят, – возразил Студент. – Да еще как складно!

– Да, у них свой говорок есть, – спохватился Пахом. – Из городских и крепко с ними сошелся, объясняет все хорошо.

– Может, на самом деле хороший человек? – спросил Егор.

– Он образованный! – подтвердил Студент.

– Нет, мы хотим тебя! – ответил Пахом. – Нам надо атамана, чтобы все умел сделать и других мог научить.

– И не из торгующих, – сказал Ломов.

– А то продаст! – засмеялся Студент.

Васька с любопытством прислушивался. «Что будет, если выберут отца? Сможет ли справиться с такой разномастной оравой? Это ведь не своя семья, где каждый слушается и терпит. Многие тут возненавидят его. И теперь уж, наверное, недовольны, что приехал, косятся. Только пока отцу это неизвестно».

Васька знал, что и отец его не маковое зерно. Хотелось бы видеть, как выкажется крутой его нрав, как он начнет тут устанавливать справедливость. С какого края примется? Уговорит или вколотит?

Васька чувствовал себя, как в цирке перед схваткой борцов.

– А Федор Барабанов здесь? – спросил Егор.

– Здесь, – сказал Тимоха. – Он со стариком, своим работником Яковом. Мы их догнали на озере. Вот каторжный был, а женился и переменился.

Казалось бы, все рады Егору. Но сам он чувствовал, что тут покоя нет и ему не будет, словно попал он из родного села в другой, жестокий мир, от которого уж отвык. Показалось, что монахи зачем-то подосланы к нему.

«Что же у них тут будет, если начнется не дележ, а грабеж и пойдет такая кутерьма? – подумал Егор, проводив гостей. – Какая тут может быть справедливая жизнь? У них тут и крадут и голодают! Тимоха Силин не следит. А Васька чему-то рад. Молод и доволен. Глуп еще! А я? Дал людям богатство для справедливой жизни! А будет ли она? Кто ее установит?»

Люди в нем видели силу, искали заступничества и заискивали, и все это было неприятно.

Смутно начинал понимать Егор, что, кажется, ему следует брать на себя общественную обязанность… Прошедший день показался ему таким тяжелым, что думать больше ни о чем не хотелось.

Где-то в стороне Студент сказал:

– Твоему бы отцу образование дать…

Дальше Егор ничего не разобрал. Молодые голоса звучали весело.

– Мы зовем Сашку не по имени, – возвратившись, предупредил отца Василий. – Он у нас Камбала…