Текст книги "Война за океан"

Автор книги: Николай Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава двадцать седьмая
В УСТЬЕ АМУРА

Огромный амурский лиман, который гиляки называют Малым морем, оказался, как и предупреждали Чихачев и Попов, усеянным мелями. Шхуна часто садилась на них.

Лиман местами глубок. Ветры дуют тут почти беспрерывно. Погода переменчива. Под темными высокими тучами прибрежные горы иногда кажутся огромными и грозными. То горы скрыты, низкий слой рыжего тумана мчится при сильном ветре. Туман негуст, где-то близко солнце, оно просвечивает временами и вдруг брызнет сквозь разрывы, и зажелтеет вокруг мутная, взбитая на мелях вода. Далекой полоской синеет на горизонте Сахалин.

Гиляк-лоцман, взятый в одной из прибрежных деревень, вместо помощи чуть не погубил шхуну, крепко посадив ее на лайду. Гиляку подносили кулаки к носу, ругали его наперебой, делали страшные физиономии. Он курил свою трубку и молчал с невозмутимым видом.

– Предполагает, что шхуне так же просто стянуться с мели, как и его лодке! – с досадой говорил Римский-Корсаков, когда шхуна стала крениться на обсыхавшей в отлив мели. – На счастье, тихая погода!

С подъемом воды снялись с мели, отошли на глубину.

Утром шли по лиману под парами. День ясный. Сопки близки и ярко-зелены. Отчетливо видны красные скалистые обрывы и остроголовые вершины темно-зеленых елей. Небо яркое…

Шхуна вошла в устье реки. Это как бы огромный раструб между широко расступающихся скалистых мысов. На скалах – леса. В одной из зеленых тихих бухт бросили якорь.

Гиляк-лоцман поставил шхуну так, что она укрыта пятифутовой отмелью, на случай, если будет ветер с моря. Гиляку больше не грозили, он получил обещанные десять аршин шертинга[44]44
  Шертинг – род хлопчатобумажной ткани.


[Закрыть] и, довольный, отправился восвояси.

Шхуна в безопасности. Глубина – три сажени.

Чихачев радовался, что близко Петровское. Он рассказывал в этот вечер об Екатерине Ивановне, как ее любят все, даже гиляки, как она учит их детей, лечит. Как тянет вместе со всем гарнизоном, с мужем и матросами канат под дубинушку, когда приходится вытаскивать суда на берег, и как матросы всегда этому рады и кричат: «Катя идет!» – и налегают изо всей силы, дружно. Все зовут ее просто «Катя»… Она красива, как ангел, очаровала такого зверя, как немецкий шкипер китобоя.

Римский-Корсаков слушал внимательно и с интересом, но все время думал о своем.

– А вы знаете, Николай Матвеевич, нам не придется идти в Петровское, – сказал он. – Нельзя рисковать! Лиман усеян мелями. Мы сделали все, что в наших силах. К тому же слишком долго провалялись мы на мелях!

Собрали офицеров и стали совещаться. Римский-Корсаков объявил, что не рискует вести шхуну через северный бар.

Решили, что инженер Зарубин займется ремонтом машины, Римский-Корсаков на баркасе завтра же отправляется в Петровское, но не морем, а по заливу Счастья, где гораздо спокойней. Одновременно Чихачев на гичке[45]45
  Гичка – легкая узкая и длинная шлюпка, употребляющаяся на военных кораблях.


[Закрыть] идет в Николаевский пост. Так сведения о положении Амурской экспедиции будут собраны быстро, и шхуна сколь возможно скорее отправится в обратный путь. Команда тем временем будет приводить все в порядок, красить.

Жаль стало Чихачеву, что не побывает он в Петровском и не повидается с Невельскими. «Ну, да ничего! – старался он утешиться. – Ведь может случиться, что Геннадий Иванович как раз в Николаевске, и мы встретимся, тогда вместе прибудем на шхуну. Если же он в Петровском, то, наверно, прибудет сюда с Воином Андреевичем, – захочет видеть первое паровое судно в Амуре. Обидно только, что не удастся встретить Екатерину Ивановну. Впрочем, еще все впереди, даст бог, вся эскадра войдет в Амур».

– У Невельского в экспедиции теперь, надо полагать, гораздо лучше стало, – говорил Чихачев капитану. – Когда год назад я уезжал, было очень тяжело. Муравьев дал слово, что нынче пришлет людей, паровое судно, товары для продажи маньчжурам, оружие, продовольствие.

– Вот посмотрим, что там теперь! Судя по вашим рассказам, Муравьев – благородный человек, – отвечал Римский-Корсаков. – Надо полагать, если он дал слово, то и постарается исполнить. Но парового судна в лимане что-то не видно.

Римский-Корсаков оглядывал на рассвете пустынные воды огромного лимана. «Может быть, пароход в северной части делает промеры?»

Воин Андреевич замечал, что его лейтенант расстроен. Но что поделаешь! Только он мог идти в Николаевск. Не посылать же мичмана Анжу или доктора.

Готовили к спуску баркас.

«Ну что же, – утешал себя Чихачев, стоя на палубе, – такова, видно, судьба! В самом деле, не идти же шхуне! Северный бар еще опасней южного. Течения разные, река капризна. Ну что же, что же… Пора мне в путь».

Из открытых люков доносился лязг и стук металла. Там уже начали ремонт.

Берега Амура сегодня опять очень хороши – ярко-зеленые, со скалами. Очень походит на Скандинавию. Уж начался сентябрь, а желтизна в лесах только кое-где видна. На правом берегу – огромный купол какой-то сопки кажется голубым, прозрачным. Все время летают утки и гуси и множество разной другой дичи. Вдали местами море от нее черно, слышится сплошной гомон; кажется, миллионы птиц там кричат. Все хорошо. Жаль, что ветерок начинается.

Подходит туземная лодка с темным рыбокожим парусом. Она давно была замечена, шла к шхуне со стороны Лангра.

– Николай Матвеевич, вы по-гиляцки, пожалуйста, поговорите с ним, – попросил Римский-Корсаков.

– Николай, здорово! – подымаясь, заявил по-русски гиляк, подходя к борту.

И доктор Вейрих, и Зарубин, и мичман Анжу, и штурман Попов – все поспешили на палубу, желая видеть, с кем это встретился тут Чихачев. Матросы столпились у борта.

– А-а! Таркун! – узнал гиляка Николай Матвеевич.

В лодке стоял молодой рослый, видный гиляк в новой нерпичьей юбке, как из золотистого бархата. Молодая ловкая гилячка в русском, умело сшитом ситцевом платье убирала парус. Другая, старая гилячка с младенцем на руках и двое парнишек смотрели с любопытством. Молодая гилячка бросила из-за плеча живой взгляд, лукавый и застенчивый.

Поднявшись на палубу, Таркун хотел подать руку Чихачеву, но тот обнял его, и они оба одинаково поцеловали друг друга в щеки.

После этого Таркун спросил, кто капитан, и подал руку Римскому-Корсакову, а потом всем офицерам и матросам.

– Невельской где? – спросил Чихачев.

– Невельской, однако, уже дома.

– А где он был?

– Куда-то ходил морем.

– Знаменитый гиляк, Воин Андреевич, – сказал Чихачев. – Он, господа, первый указал месторождение сахалинского угля. Приятель Геннадия Ивановича Невельского… Постой, да ведь это Сакани у тебя в лодке. Сакани – любимица Екатерины Ивановны, господа.

– Пригласите ее сюда, Николай Матвеевич, – сказал капитан.

Чихачев рассказал, как Сакани была спасена.

– Сакани, поднимайся сюда, пожалуйста. Братцы, пособите ей. А это чьи ребята?

– Это наши деревенские.

– Так что нового на посту?

– Огород стал большой. Еще избы построили.

– А пароход пришел?

– Пришел! Только плохой, не ходит!

– А товар привезли?

– Товару много.

– А людей много?

– Много, однако, двадцать еще пришло.

– И это все?

– Все.

– Да ты давно там был?

– Как льды ушли!

Сакани поднялась на палубу, глядя исподлобья и закрываясь краешком платка. Чихачев подвел ее к офицерам, и она поздоровалась с ними за руку.

– У Екатерины Ивановны сын? – спросил Чихачев.

– Нет, девка, – ответила Сакани.

– Еще другой капитан пришел, у него тоже жена, – добавил Таркун.

– Спросите свого приятеля, Николай Матвеевич, не сможет ли он нам рыбы доставить на засол.

Таркун охотно согласился.

– А ты, Николай, куда собрался?

– В Николаевск. А капитан – в Петровское.

– Ветер будет сегодня, не ходи!

Гиляков провели по палубе, открыли и показали им наполненные угольные люки.

– Все это взято на Сахалине. Там, где ты сказал, есть пласты!

Таркуну объяснили, что уголь сжигается в топке, кипит вода и как пар толкает крышку на чайнике, так он и в машине толкает поршень. Гиляк все это уже слыхал.

– А почему сейчас труба не дымит? – спросил он.

– Починяем машину! – ответил Зарубин.

– Это машинный джанги-хозяин! – представил его Чихачев.

– Как тебя зовут?

Инженер ответил.

– Машину покажешь?

– Покажу.

– Хорошо! – ответил Таркун. – Стучишь, рыбу нам не пугаешь? – пошутил он.

– Починим, затопим, и труба задымит!

– И пойдет?

– Да.

– У-у! Без ветра! И мы слыхали – свистит. Мы с Лангра заметили, корабль идет, труба дымит, ходит туда и сюда. Я тебя, Николай, давно ждал! Невельской сказал – ты придешь. Я увидал – лодка с трубой, однако, Николай пришел.

Чихачеву и Римскому-Корсакову пришлось задержаться. Гиляков пригласили к завтраку.

– Скорей починяй шхуну, – сказал Таркун инженеру. – Мне охота посмотреть, как пароход ходит. А Тятиха ты, Николай, помнишь? Ух, он увидел: труба – боялся!

– А помнишь, Таркун, как все началось с твоей пуговицы? Невельской еще говорил тебе, что очень она для нас дорога.

– Как же!

Таркун вызвался сопровождать Чихачева. Но Николай Матвеевич сказал, что важней позаботиться о снабжении шхуны рыбой и, если можно, мясом.

Простившись с гиляком, Николай Матвеевич с матросами пошел на гичке в реку. Через некоторое время уехали и гиляки. Темный их парус быстро удалялся.

Пока Римский-Корсаков отдавал последние распоряжения, ветер стал свежеть. Предсказание гиляка сбывалось. На отмель выбегали огромные волны. Гребцы в байковых куртках были готовы.

В баркас погрузили ящики с фруктами, консервами и сахаром и мешки с белой мукой. Все куплено Чихачевым и Римским-Корсаковым на Бонин-Сима у европейских торговцев или добыто на эскадре.

«Если бы знать раньше, многое можно бы приобрести для Невельских в Гонконге и Сингапуре! Какое там множество товаров всевозможных из Европы!» Об этом Воин Андреевич и Чихачев не раз сожалели. «Но Николай Матвеевич хоть консервы закупил на Сандвичевых!»

Баркас пошел на мыс Пуир – красновато-желтую скалу, видневшуюся на другом берегу. У встречных гиляков купили рыбы.

Лавируя против ветра, вошли в залив Счастья между материком и островом Лангр.

На острове видна деревня, в которой жил Таркун. Лангр тянется к северу, а дальше, по карте, низкий остров Удд, а за ним длинная Петровская коса. Между этими островами и материком – залив Счастья, мелководный, похожий на огромное озеро. Кругом пески и вода.

Начался проливной дождь с ветром. Из залива шло сильное течение. Темнело. На материковом берегу залива, в густом еловом лесу, разбили палатку, развели костер и стали варить лососей.

Тайга шумела все сильней, дождь холодный…

Глава двадцать восьмая
ПЕТРОВСКОЕ ЗИМОВЬЕ

Всю ночь лило. Лес стонал под сильными порывами ветра. Повеяло осенью.

Утром небо опять затянуло тучами. Стихать стало после полудня. Баркас пошел по заливу, время от времени чертя килем по отмелям. Слева виднелись сопки материка, справа – песчаный остров Удд. На нем гиляцкая деревня, лодки, собаки. Гиляки ловят рыбу неводом.

Воин Андреевич, кутаясь в плащ, невольно думал о том, что место тут суровое и нелегко приходится Невельским. Он с нетерпением ждал встречи со старым товарищем. Вспомнилось, как на «Авроре» в сорок шестом году были в Плимуте. Тогда еще Геннадий Иванович говорил, что у России нет настоящего выхода в океан.

Погода сумрачная. Ветер опять крепчает. Хорошо, что волны невелики: залив мелководен.

Римский-Корсаков вспомнил цветущие берега Сахалина, какие там бухты, прекрасные леса, яркое южное море, тепло. Да, в невеселом месте приходится сидеть Геннадию Ивановичу из-за петербургских бюрократов!

Но где же наш пост? Кругом пески.

В эту пору темнеет рано. Огней не видно. Только за кормой мерцает огонек в гиляцкой деревеньке на самой оконечности острова Удд.

На траверзе пролив, отделяющий остров от Петровской кошки. А огней зимовья нет как нет. Впереди темень, мгла. Сильное, видимо отливное, течение вдруг подхватило баркас и понесло его прочь от залива. Налегли на весла.

Вернулись к гиляцкой деревне и взяли проводника-мальчишку. Он бойко говорил по-русски, сидя на корме рядом с Римским-Корсаковым и показывая, как править. Быстро пересекли течение и пошли под берегом косы. За черным бугром открылись огни. Подошли к берегу.

Какой-то человек шел по отмели, Мальчик окликнул его. Оказался гиляк.

– Невельской есть? – спросил его Римский-Корсаков.

– Нету.

– Где же он?

– Сахалин пошел!

«Вот новость!» – подумал Корсаков.

Баркас пристал там, где горел огонь на мачте. На песке виднелись вытащенные шлюпки и перевернутые гиляцкие лодки. Часовой заметил баркас давно, и на берегу собралась толпа. Тут и матросы, женщины, дети, гиляки, У некоторых фонари в руках.

Подошел флотский офицер.

– Доктор Орлов.

Римский-Корсаков представился, сказал, что он от адмирала Путятина, начальника Японской экспедиции, прибыл из Нагасаки с письмом к Невельскому.

– Невельского нет. Он отправился на Сахалин ставить посты, – ответил Орлов.

Немного волнуясь, доктор добавил, что капитан-лейтенант Бачманов[46]46
  Бачманов Александр Васильевич (1823–1864) – мореплаватель, участник Амурской экспедиции Г. И. Невельского. В 1847 г. участвовал в описи Балтийского моря. В 1852 г. в чине капитан-лейтенанта послан на Камчатку; командуя пароходом «Надежда», а позже – «Америкой», плавал в Охотском море. В 1857 г. был командиром флотского экипажа в Николаевске-на-Амуре. В 1858 г. переведен на Балтийский флот.


[Закрыть], назначенный сюда начальником команд, отбыл в Николаевский пост и что вообще никого из офицеров на посту нет, все в командировках. А он, доктор, временно совмещает обязанности командира зимовья. Казалось, Орлов, в свою очередь поражен, что офицер явился сюда из Нагасаки.

Доктор тут же послал боцмана сообщить супруге Невельского, что прибыл офицер из эскадры Путятина с письмом на имя Геннадия Ивановича. Римский-Корсаков попросил распорядиться, чтобы гребцы были помещены и напоены чаем.

Тем временем матросы экспедиции обступили гребцов и приглашали их к себе в казарму.

– Самоварчик сейчас будет! Чайку-с!

– Мокей… Алена… постарайтесь-ка для гостей.

– Да что чайку! Блинов! – сказала Алена.

Радостные, веселые лица обступили прибывших. Были тут и смуглые, и русые, рослые.

– Идите, братцы! – сказал капитан. – Располагайтесь.

Баркас подхватили десятки рук и живо вкатили на косу. Матросы затянули его брезентом и, забрав часть вещей, пошагали куда-то во тьму.

– Свои приехали! – кричали мальчишки.

Орлов повел гостя к себе в офицерский флигель. Разговаривая, вошли в маленькую избу, разделенную надвое побеленной дощатой перегородкой. Орлов зажег свечу. У него лицо с усами и бакенбардами, сизый нос. Он рассказал, что Невельской, уезжая, оставил пакет на имя командира русского военного судна.

Не успел Орлов приказать денщику об ужине, как явился матрос и доложил, что Екатерина Ивановна просит к себе господ офицеров.

Воин Андреевич с нетерпением ожидал встречи с Невельской и надеялся, что хоть от нее добьется толку. Орлов разговаривал очень официально, натянуто, нерешительно. «Жаль, что нет Невельского, что так все получилось. Ну да что же, по крайней мере я познакомлюсь и поговорю с его супругой, о которой так много слышал, и посмотрю завтра пост».

– Вы и письмо передадите Екатерине Ивановне, – сказал доктор.

– Я только хочу повидать сначала моих гребцов, – сказал Римский-Корсаков, выходя из флигеля.

– Да это по пути.

Во тьме горят сигнальные огни. Казарма оказалась рядом. У входа – часовой. Едва офицеры вошли, как раздался крик дневального. Все встали и вытянулись.

– Вольно! – скомандовал доктор.

– Пожалуйста, присаживайтесь, ваше благородие, – предложил один из матросов, рослый и широколицый, подавая Римскому-Корсакову и Орлову табуретки и вытирая их.

– Спасибо, братец Конев.

Гребцы Воина Андреевича мылись, причесывались, усаживались за длинный, чисто вымытый стол. В плите пылал огонь; несмотря на поздний час, что-то варилось и жарилось. На столе появился хлеб на деревянных блюдах, чашки, холодное мясо, лук. Шумит самовар. Прибывших приглашают садиться, угощают наперебой. Около них хлопочут женщины. Тут же дети. Видно, что все рады. «А мои гребцы, кажется, – больше всех. Вот уж подлинная Русь. Русским духом пахнет!»

– Для семейных у нас теперь отдельная казарма построена, – пояснил Орлов. – Это только по случаю встречи гостей все сюда собрались.

– Разве хорошо в Японии? – спросила Алена матросов со шхуны.

– Ладно, что к нам добрались, – говорил Конев.

Матросы и сами думали, что тут лучше, чем в Японии. Да как скажешь об этом?

– Вот тут сразу видно – жизнь настоящая, – сказал своему капитану один из гребцов. – Люди как люди, бабы как бабы.

– Тут бы вам и служить, – ответила матроска.

– Нет, нам опять в Японию эту!

– Тут еда какая хорошая! – потихоньку говорил гребец другому.

На балках потолка сушилось несколько звериных шкурок.

– Что, ребята, охотитесь? – спросил Римский-Корсаков.

– Как же! – отвечал бойкий немолодой матрос со сморщенным желтым лицом. – Уж сентябрь, шерсть добрая, позволяет. Скоро снег пойдет.

– Чем же ловите зверей?

– Головой, ваше благородие!

– Как же это головой?

Матрос – это был Аносов – показал ловушку, которую он устроил.

– На какого зверя?

– Какой попадет, ваше благородие, – уклончиво отвечал матрос. – На рысь, на выдру…

– Картошка, ваше благородие, – с восторгом сказал один из матросов, прибывших с Римским-Корсаковым. – Редька!

– У нас все охотники и рыбаки! Если бы мы сами не добывали рыбу и мясо, что бы сталось? – говорил доктор, выходя из казармы. – Ведь большинство нашей команды – казаки и солдаты, коренные сибиряки, но с прибытием в экспедицию зачисляются в матросы и получают морское обмундирование. У нас и капканы, и всякие приспособления для охоты, и ружьями бьют морских зверей не хуже, чем гиляки, есть невода, рыбу ловим. Охотские казаки огородничать не очень любят, но Невельской заставляет, и нынче много собрали.

У Невельских такая же изба, как офицерский флигель, но побольше.

– Милости просим, господа! Заходите! – встречая гостей, сказала высокая молодая женщина.

Орлов представил Римского-Корсакова, называя даму Елизаветой Осиповной. Доктор и тут толком ни о чем не предупредил. Воин Андреевич догадался, что это, видимо, жена вновь прибывшего в экспедицию капитан-лейтенанта Бачманова. Широколицая девушка, улыбаясь, стояла в дверях кухни, держала в руках свечку.

Бачманова – со свежим цветом лица, белокурая. У нее сильная рука, энергичный профиль. Одета скромно, очень строго, в суконной юбке.

Оставив фуражки в маленьком коридоре, Римский-Корсаков и Орлов вошли следом за Бачмановой в большую комнату, где горели свечи.

Обстановка чистая и скромная, те же бревенчатые стены, что и в казарме. Белоснежная скатерть на столе. В углу письменный стол и над ним огромная карта Приамурья.

Бачманова извинилась, что хозяйка занята с ребенком, и предложила садиться, когда дверь отворилась и быстрой походкой вошла Невельская.

На ней светло-серое платье, отделанное гипюровыми прошвами. Платье модное, нарядное, но скромное. Римский-Корсаков мало понимал в дамских туалетах, но тут ему как-то сразу вспомнился Париж, видно, сшито там. Даже при тусклом свете свечей заметно изящество линий и тщательность отделки.

Голубые глаза Екатерины Ивановны смотрят живо, с настороженным интересом и чуть с гордостью. Лицо свежее, видимо вспыхнувшее. Но оттенок гордости и настороженности исчез при виде Воина Андреевича, словно она готова была к худшему и успокоилась. Кажется, с первого взгляда посланец адмирала произвел на нее хорошее впечатление.

Воин Андреевич почувствовал себя необычайно легким, сильным и молодым. Хотя он и в самом деле молод, но командование судном, постоянные придирки адмирала и его ошибки давили, иногда Воин Андреевич чувствовал себя, словно немало пожил.

Это чистое, оживленное лицо, просто убранные прекрасные волосы, благородная осанка, искренний интерес, светившийся в глазах, – все поразило его. Такая женщина, царственно прекрасная, среди бревен, лодок, гиляков, матросов, рядом со странным доктором! У нее был сильный, воодушевленный взор.

Орлов представил гостя.

– Неужели вы прибыли из Нагасаки на баркасе? – спросила Екатерина Ивановна.

– Нет, Екатерина Ивановна, я прибыл на паровой шхуне «Восток», которой имею честь быть командиром! – не улавливая смысла ее вопроса, ответил Воин Андреевич и поклонился с оттенком шутливости.

Интерес в ее взоре вспыхнул с новой силой. Ей пришлось чуть прищуриться, чтобы не выдать себя.

– Где же ваша шхуна?

– Моя шхуна стоит в устье реки Амур!

– Вы вошли южным фарватером?

– Да.

– Моему мужу упрямо не доверяли, что фарватер существует! – холодно сказала она, в то время как хотелось пожать руку этому молодцу, обнять его, поцеловать – такую горячую благодарность она почувствовала. «Как обрадуется Геннадий! Гора с плеч долой». – Ваше плаванье – разведка?

– Да.

– И вы произвели опись?

– Да, Екатерина Ивановна! Я привез копии карт для Геннадия Ивановича.

– Теперь за вами следом к нам войдет эскадра?

Римский-Корсаков почувствовал, что краснеет, чего давно с ним не бывало.

– Нет, адмирал еще задержится в Японии. Он требует заключения трактата о мореплавании и торговле, – с воодушевлением заговорил Воин Андреевич, искренне гордясь в этот миг, что он прибыл с эскадры, открывающей Японию, и как бы глядя на себя глазами своих собеседниц. – Я привез Геннадию Ивановичу письмо от адмирала. Вот оно! В пакете также бумага для пересылки генерал-губернатору. – Римский-Корсаков подал и поклонился.

– Садитесь, господа, – сказала Невельская. Она взяла пакет и передала Орлову.

– Вскройте его, доктор, и прочтите вслух!

Обычно добрая и сердечная, она, почувствовав неладное, невольно принимала повелительный тон.

– Прошу вас, читайте! – сказала Невельская, нервно сжимая руки.

Адмирал излагал кратко цели своей экспедиции и, обращаясь к Невельскому, просил ни в коем случае не распространять далее влияния экспедиции. Он просил сообщить все последние события, происшедшие в Европе.

Екатерине Ивановне вспомнилось, как, впервые узнав из письма Муравьева, что в Тихий океан идет «Паллада», муж прослезился и назвал это известие светлым праздником. Как он радовался! Но потом столько сомнений. Он догадывался, что Путятин идет в Японию. И вот его худшие предположения оправдались. Эскадра не к нам, это лишь Японская экспедиция! «Откроем Японию, захотим облагодетельствовать ее, а потом еще какие-нибудь страны дальше Японии! – говорил он. – А что же Сибирь? Кто подумает о ней?» Длинная, голодная весна прошла после этого без всяких известий.

– Но есть высочайшее повеление занять Сахалин под флагом Русско-американской компании, – сказала Невельская. Она приняла письмо из рук доктора и говорила, держа его.

Римскому-Корсакову хотелось объяснить, что он сам восхищен и готов согласиться с Невельским и даже гордится, что Геннадий Иванович так настойчиво добивается цели. Он готов был открыть свои взгляды, но чувствовал, что как-то нехорошо, впервые встретив людей, бранить своего командующего. Как жаль, что нет Геннадия! С ним можно было бы говорить откровенно!

Закричал ребенок. Екатерина Ивановна извинилась и вышла в спальню.

Елизавета Осиповна, желая несколько сгладить острые углы, весьма спокойно спросила, как понравилась Япония.

Вошла Дуняша, внесла посуду на подносе. Елизавета Осиповна расставила чашки, тем временем девушка принесла самовар.

Вышла Екатерина Ивановна.

– Геннадий Иванович отправился на Сахалин на трех кораблях, – сказала она, – на транспортах «Байкал» и «Иртыш» и на компанейском корабле «Николай». Всю зиму на Сахалине будут работать экспедиции и производить исследования. Богатства этого острова неисчислимы, и климат его мягок. Наша цель, к которой мы всегда стремились, – поиски на его берегах удобных, незамерзающих гаваней и установление дружбы с туземцами, в чем мы преуспели за два года. Но Геннадий Иванович находит, что восточный берег не столь удобен, как западный, с его незамерзающими гаванями, а особенно южная оконечность острова с заливом Анива. Он давно стремится туда, считает, что бесполезно занимать какие-либо другие пункты на острове, как того требует высочайший указ, если нами не будет занят главный пункт. Поэтому еще до получения высочайшего повеления он, не будучи уверен, что разрешение будет дано, но сознавая, сколь важно нам утвердиться на Сахалине, ранним летом нынешнего года твердо решил занять залив Анива на свой страх и риск. В июне, когда муж на «Байкале» уходил на осмотр гаваней Сахалина, он поклялся, что отступления быть не может. Он вторично обошел остров, вошел через пролив Лаперуза из Охотского моря в залив Анива, встретился там с жителями и выбрал место для нашего поста. Он готов представить правительству объяснение, что действует по той причине, что идут американцы и надо занять фронт. Планы его идут гораздо дальше этого объяснения, но оно наиболее понятно правительству. По возвращении он получил высочайший указ.

Римский-Корсаков был удивлен, слыша все это из уст юной женщины.

Она подошла к столу и достала из ящика пакет с надписью: «Командиру русского военного судна».

– И вот другое письмо – для адмирала.

Невельской писал, что оставляет незапечатанное письмо для Путятина с просьбой оставить шхуну на осень для промеров, что на случай войны надо изучить лиман, в экспедиции нет средств произвести все это, присланный пароходик оказался негоден, машина испорчена.

Римский-Корсаков стал объяснять Екатерине Ивановне и Орлову, что сделал все возможное, но адмирал отпустил его лишь на семь недель, так как грозят события, ожидается война и надо идти в Шанхай за последними известиями, чтобы эскадре не быть захваченной врасплох.

Воин Андреевич тут же передал копии карт южных фарватеров.

Екатерина Ивановна улыбнулась, лицо ее просияло.

– А теперь давайте пить чай, господа, – сказала она и стала наливать чашки. Казалось, она вполне удовлетворена тем, что описан фарватер, и успокоилась.

Римский-Корсаков спросил про известия об ожидаемой войне. Поговорили о турках, о святых местах, об англичанах. Новости примерно были одни и те же здесь и на эскадре.

– А как наш Николай Матвеевич? – спросила Невельская. – Где он?

– Он у меня на судне, вчера послан в Николаевский пост.

– Как жаль! И он не побывает у нас? Мы с мужем очень любим его.

Римский-Корсаков был уверен, что Геннадий, конечно, не послушает адмирала, и это уже не его, Римского-Корсакова, дело, если на то пошло. Откровенничать не хотелось, но сам Воин Андреевич всей душой был с Геннадием Ивановичем, хотя в то же время опасался, что Невельской по своей запальчивости и задиристости может хватить лишнего.

«Какие женщины оригинальные, – думал Римский-Корсаков про Невельскую и Бачманову. – Такие были бы и в Петербурге редкостью, украшением любого общества. И как их занесло сюда?..»

Разговор с войны перешел на Японию, а потом на кругосветное путешествие «Паллады». Римский-Корсаков почувствовал общее внимание, и особенно интерес Екатерины Ивановны, увлекся, заговорил об Африке, Индии, Сингапуре и опять о Японии, рассказывая смелей и подробней об этой стране, с восторгом, сам не заметил, как расхвастался и стал преувеличивать, сказал, что есть мысль даже занять порт в Японии под стоянку русского флота, чтобы иметь теплую незамерзающую гавань, открытую круглый год.

Екатерина Ивановна слушала его с тем же восторгом, как в девичестве Геннадия, когда он рассказывал о своем кругосветном. Вообще, кажется, с тех пор она питала слабость ко всем рассказам о кругосветных путешествиях.

Но вдруг ей пришло на ум, что этот рассказ совсем не вяжется с реальным взглядом на будущее. Мысль, что, видно, на эскадре не понимают сути дела, поразила ее как громом…

Опять закричал ребенок.

Она, хмурясь, быстро вышла. Слышно было, как она пыталась убаюкать ребенка.

За это время Бачманова сказала, что дочь у Невельских болеет, это началось зимой, когда экспедиция голодала.

«Неужели Невельские до сих пор разделяют все лишения со своей командой?» – подумал Римский-Корсаков.

Тут только он обратил внимание, что угощенье на столе более чем скромное: чай, белый хлеб и сахар.

Екатерина Ивановна вышла с ребенком на руках, покачивая его.

– Вот наша Катя, познакомьтесь! – сказала она.

Римский-Корсаков встал, вытянулся, щелкнул каблуками, как будто перед ним была взрослая девица. Он наклонился и узнал знакомые черты. Девочка была светла, как мать, но что-то в ней и отцовское, такой же острый взгляд.

– У ее мамы нет молочка, но теперь нам привезли коров, и мы кушаем! – сказала Екатерина Ивановна, поправляя соску.

Покачивая ребенка, она взяла свечу и поднесла ее к огромной карте, висевшей на стене.

– То, что вы рассказали, глубоко тронуло меня, – сказала она, – но… посмотрите на эту карту, каждый пункт ее нанесен на основании исследований, произведенных офицерами экспедиции и нашими добрыми людьми. Вы говорите, что адмирал желает открыть Японию, торговать с ней, занять порт, чтобы получить удобную стоянку.

– Да. Теперь, обладая устьем Амура, мы смеем мечтать, – заговорил Римский-Корсаков, полагая, что надо как-то попытаться оправдать адмирала.

– Устье Амура… – повторила она.

– Это давно желанный выход в океан!

– Нет, Геннадий Иванович говорит, что одно устье Амура, как бы ни была велика и прекрасна эта река, не составит для России необходимого ей выхода в океан. И не к такому выходу в океан, как это принято думать, он стремится. Его пока не понимает никто, даже генерал-губернатор. Муравьеву нужно плаванье по Амуру для снабжения Камчатки, которая, по его мнению, будет главным портом на океане. Этого же взгляда придерживаются в Петербурге. Но наша экспедиция представляет себе, что России нужен иной настоящий выход. Это, конечно, устье, лиман, весь остров Сахалин, без которого у нас нет выхода, так как устье заперто этим островом. Выход в океан – это, конечно, и река, но нужны гавани южнее устья. На свой риск и страх муж этим летом занял две лучшие из тех, что нам известны. Вот они! Это гавань Нангмар, которая была названа Лаперузом в честь своего морского министра Де-Кастри, и южнее ее – гавань Хади, роскошный залив с приглубым берегом.

– Так они уже заняты?

– Да, туда отправлены отряды, там наши посты, подняты флаги и строятся здания. В Хади, вероятно, будут зимовать наши суда, которые сейчас высаживают десанты. Больше того, муж говорит, что южнее Хади есть еще лучшие гавани, их надо в следующую навигацию занимать, гавани, имеющие сообщение с рекой Уссури. По мнению Геннадия Ивановича, главная стоянка нашего флота со временем будет там, это не умаляет значения территорий, уже занятых и описанных нами, и самой реки Амур. Это все вместе и есть выход в океан. Вместе с Камчаткой, с Курильскими островами, со всем тем, что принадлежало России всегда.

Она поправила соску во рту своей дочки, покачивая ее, и снова обратилась к карте. Римский-Корсаков слушал с восторгом.

– Кстати, в свое время, когда муж говорил о реке Амур, ему бросили упрек в коммюнизме… – как бы между прочим вспомнила она. – Петрашевцев подозревали, что они хотят воспользоваться Амуром для своих целей. Из-за этой нелепой выдумки мужу не доверяют и теперь. Если бы мой муж знал о письме адмирала и о целях экспедиции, о которых вы сообщили, то, я глубоко убеждена, он сказал бы, что цели, поставленные адмиралом, очень мелки по сравнению с тем, что необходимо исполнить для истинного величия России. Мне странно слышать от вас о стоянке флота в порту Нагасаки, когда огромная и прекрасная страна у наших ног. Геннадий Иванович просит об исследовании южных гаваней. Это составило бы честь и славу экспедиции адмирала Путятина. В письме к вам он просит ознакомиться с незапечатанным письмом к адмиралу.