Текст книги "Симода"

Автор книги: Николай Задорнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 12
ДОМ МОЛОДЕЖИ

Юнкер Урусов достал из кармана горсть серебряных монет и побренчал. Что только не делали для него японцы! Выдали ему своих денег!

– Сколько тебе? – спросил Урусов долговязого рыбака.

Молодой японец иронически улыбнулся, глядя на серебро.

– Вот, хватит с лихвой! – сказал матрос-повар, выбрав из горсти юнкера монетку помельче.

– Принеси еще... – сказал Урусов. Сегодня он задавал обед своим товарищам-юнкерам.

Японец пристально смотрел, как Сюрюкети-сан ссыпал деньги обратно в карман. Иметь столько денег и даже не считать! Какое счастье! Сабуро вздохнул. Он сам желал бы так... Он уже накопил десяток серебряных монеток.

Уйти отсюда надо тайком, чтобы не увидел мецке. Надо сначала зайти в храм. Хорошо, что высшие морские воины живут в доме священника. Сюда являешься как будто в храм, чтобы помолиться, оставляешь перед кумиром хорошую рыбу. Ее сегодня же, пока свежая, возьмет и съест бонза. Это все знают. Считается, что жертва дается для ками[21]21
  Здесь – для бога.


[Закрыть], но едят бонзы. Множество разных угощений ставится на красный алтарь – апельсины, редька, лепешки, рис в мешочках. И ничто не пропадает зря.

Из общего улова артели часть рыбы раздается рыбакам на их нужды. Рыбы в море очень много, и рыбаки поэтому самые бедные из крестьян: рыба дешева. Но хорошей, особенной рыбы для аристократической кухни и в море очень мало. Сабуро берет рыбу, чтобы идти и помолиться о здоровье матери, а сам продает в храме офицерам. Рыбу похуже оставляет на алтаре, и никто не догадывается, почему Сабуро так часто молится в храме.

Заезжий парикмахер из Симода рассказывал, что в городе среди русских, которых оставил там Путятин и которые живут в храме, есть мальчишка голландец. Он подсмотрел, говорят, когда бонзы забирают себе продукты, и стал по их примеру опустошать алтарь прежде них. Был сыт, вкусно кушал, пока не дознались священники.

Сабуро убрался из храма. В доме У Горы его ждала мать-старуха. Сели за столик и пообедали.

Зашел артельный и сказал, чтобы Сабуро утром шел в наблюдательный домик на дежурство. Сабуро взглянул испуганно. Артельный ласково улыбнулся ему и ушел оповещать остальных.

Эбису в ущелье между двух сопок чистят площадку, большую, как для нового города. Если идти пешком, то от последней горы отходит коса с камнями и соснами, отгораживающая бухту от океана, коса низкая, но гора над ней высокая и на ней растет хороший лес. Над самой вершиной горы, на склоне, обращенном к бухте, есть старая сосна. Ее толстый ствол расходится двумя мощными развилинами, как рога оленя. Между этих рогов на сосне построен наблюдательный рыбацкий дом. Маленький домик, как для птичек, очень уютный, с теплой крышей из соломы и весь окутанный соломой для утепления, чтобы дежурные не мерзли в холодный ветер. Здесь есть циновки, есть маленький очаг, можно сидеть, пить чай и даже полежать.

Сабуро сидел на корточках, глядя из окошечка домика. Отсюда все видно, там, где идут густые косяки рыбы, в бухте вода темнеет рябыми пятнами. Люди, приезжающие из города, не верят, что с горы можно видеть рыбу в воде. Сабуро подергал веревочки, которые тянулись из домика вниз, через весь лес и скалы, под кручу, до самой воды, где поворачивались деревянные сигналы. Обе артельные лодки стояли наготове. Рыбаки теперь знали, куда идти, чтобы не зря бросать невод. Лодки, раскинув дугу поплавков, разошлись, а потом сошлись. Вскоре чайки тучей слетелись над сблизившимися поплавками. Рыба есть. Хороший улов показал своим товарищам Сабуро. Рыбаки пока все молоды. Драчуны, любят выпить сакэ, все хорошие товарищи, но все очень бедные, боятся ослушаться Ябадоо. Ябадоо не только глава рыбаков, он наблюдает за охраной границы. Сабуро берет рыбу и продает, хотя это запрещается. Иногда приходится вспоминать про Ябадоо и подумать, как лучше скрыть свои мелкие торговые обороты. Очень смешны и глупы рассуждения самурая про эбису... Теперь уже все знают, что эбису богаче нас, что американцы имеют хорошее оружие и самодвижущиеся паровые суда, а сигналы передают по телеграфу, а не веревочки дергают, сидя на горе.

Внизу выкачивали черпаками улов из собравшихся в тесный круг поплавков. Пожилой рыбак поднялся по тропе, принес Сабуро осьминога.

– На тебе свежего! В награду от артели за хорошую наводку.

Сабуро сварил себе обед, когда послышались глухие шаги.

По тропе еще кто-то шел. Сверкнул варварский штык. Появился усатый эбису с ружьем, потом другой, в высокой шапке и тоже в усах, и третий, без ружья и без усов, но с саблей. Фельдфебель с двумя нижними чинами шел на водворенный русскими наблюдательный пост на вершине горы, оттуда следят за морем на случай появления вражеских судов. Эбису всегда ходят верхней тропой, а сегодня пришли снизу, японской дорогой рыбаков.

У наблюдательного домика остановились. Сабуро и рыбак не знали, как поступить. Бежать с дежурства нельзя. Матрос с ружьем встал около развилины сосны и что-то объяснял эбису с саблей. Кажется, говорили, что надо эту развилину спилить, а домик сбросить. Это особенное, очень удобное и нужное им дерево для постройки.

Сабуро не сказал ни единого слова с эбису. Эбису пошли дальше. Один из них вдруг вернулся и что-то спросил Сабуро, показывая на домик. Сабуро знал, что нельзя говорить, запрещено... Матрос заглянул в наблюдательное помещение и взял там со столика рисовую лепешку, попробовал вареного осьминога, выплюнул, засмеялся и пошел за своими.

Вечером Сабуро относил рыбу самураю. Кто-то говорил в доме Ябадоо не по-японски! Это открытие! Эбису в доме у нашего главнокомандующего! Все врет Ябадоо. Он, как и каждый, хочет побольше выгод от эбису...

Сабуро высокий, тонкий и сильный юноша с небольшими серьезными глазами. У него узкое лицо и длинная голова и большие уши, как у гения. За свои молодые годы он очень много передумал о несправедливости. Выход один – богатеть самому. Поэтому он не мог сдержать улыбку презрения, когда па днях самурай обратился к артельным рыбакам с призывом к борьбе против страшной опасности, которая грозит Японии. Только непримиримая ненависть к эбису, смертельная вражда, кровавая борьба могут спасти Японию. А у самурая в гостях сидит эбису. И, наверно, не зря сидит. Вот голосочек Сайо послышался! Вот птичка! Шила в мешке не утаишь... Сабуро знал, что Ябадоо еще долго провозится, прежде чем выйдет и передаст с посланцем артели распоряжения на завтра.

Из сеней, скинув туфли, смельчак Сабуро шагнул на ступеньки вверх и босыми ногами вошел в коридор. Минуя две двери, заглянул в третью, где разговаривали. На высоком стуле сидел отвратительный эбису с очень красным носом. Оп молод, но мерзок, как старик! Перед ним, почти касаясь своим нежным личиком его огромных ног в шерстяной грубой одежде, стояла на коленях с чашкой в руках прелестная Сайо.

Сабуро пожалел Сайо. У него сердце готово разорваться от боли. Ее отец, конечно, очень глуп и продажен... Ябадоо спускался сверху по лестнице. Заскрипели ступени, Сабуро поспешил в сени.

На другой день Сабуро опять рыбачил. Он сбрасывал невод. А потом лодки сближались, и невод вытягивали.

Потом повезли рыбу в лагерь матросам. Это очень страшно, как живут эбису, хуже зверей, как сумасшедшие женщины в храме Сиба или как домашние животные перед отправкой на скотобойню. Им даже не разрешается отдыхать, сидя па циновках разутыми. Они все время в сапогах. Некоторые стоят под ружьем, как изваяния. В кожаную спинную коробку одному наложили камней, притянули к плечам ремнями. Подошел начальник и несколько раз больно ударил этого эбису по лицу рукой. И так с камнями тот стоит все время. А его начальник время от времени опять подходит, кричит ему в лицо и еще ударяет. Остальные все строем ходят по двору и поют. Им не разрешается думать, поэтому все время велят петь. Построили из досок не корабли, а длиннейшие столы на грубых, не обструганных как следует столбах. Все садятся есть, кроме наказанных. Еда очень плохая, рис варить не умеют, но суп очень жирный и вкусный, кажется. Пахнет хорошо. Едят ложками из японских чашек. Ложки носятся в сапогах. Все чашки перед обедом выстраиваются точно в ряд, как по линии, отбитой ниткой с тушью. Ужасная, вонючая жизнь у западных людей. Все стирают и работают, и грязи много. Циновки в казарме уже затоптаны. Неужели ходят в сапогах по татами?..

Потом рыбаки разносили рыбу японским чиновникам. Чем важней чиновник, тем рыба дается лучше и крупней. Все продукты передаются хозяевам тех квартир, где чиновники остановились.

Сабуро все закончил. Он сидел с матерью за столиком и ел суп с редькой. Обед сегодня без рыбы. Но есть рис! Рис! Не всегда бывает! А рыбы сегодня самим не досталось из-за усатых и вонючих эбису.

Опять пришел артельный, вежливо спросил позволения войти, снял обувь с помощью Сабуро. Вошел, поклонился матери и сказал, что вся рыбацкая молодежь двух артелей северной части деревни собирается завтра вечером в Доме Молодежи.

Сабуро взглянул испуганно. Артельный ласково улыбнулся, сказал несколько добрых слов матери, с каким-то странным оттенком сожаления взглянул на Сабуро и ушел оповещать остальных.

За последние дни рыбаки вели себя очень патриотически. Снова разучивали песнь, подаренную рыбакам этой деревни императором. Каждый день громкие молодые голоса запевали: «Счастливо при императоре, счастливо...»

Шли эбису по улице и пели свои странные песни со свистом. А у ворот дома Ябадоо собирались рыбаки, сбегались сразу и опять громко запевали: «Счастливо при императоре, счастливо...»

Скоро Новый год. Эта песнь посвящена императору. Но исполнение песни артелью посвящено самураю Ябадоо. Надо умаслить это страшилище. Но как это получается – чем отвратительней и противней отец, тем очаровательней дочка?

...С работы шли Вася, Янка и Семен. Несли пустую бутылку и хотели сменять ее на что-то. Подошли к лапке. Сразу торговец убрал деревянную мерку, которой был подперт навес. Крышка упала и захлопнулась. Лавка закрылась.

Матросы пошли дальше.

Западная бутылка – большая драгоценность из стекла. Это известно всем. Но никто не желал никаких выгод от эбису и не брал бутылки.

У ворот артельного собралась толпа рыбаков.

– Э-эй! – закричали парни. И страшная брань и насмешки посыпались на матросов.

Янка остановился с угрожающим видом. У Янки в руках была лопата, а у Семена дубина. Русские берут в руки палки, когда идут по деревне, чтобы отбиваться от собак. Но собаки от этих палок еще злей становятся.

В Янку полетели камни. Сначала просто бросили два камня, чтобы эбису не был уверен в неприкосновенности. Но потом стали бросать смелей, зло, с бранью, с размаху.

Трое матросов, ни слова не говоря, кинулись бежать.

Им кричали:

– Позор! Трусы!

Так рыбаки снова становились в деревне Хэда хозяевами положения, как и всегда. Известно, что рыбаки очень смелые и очень сильные, закаленные морем, они кормят весь народ. И они же нищие и злые, поэтому никого не боятся. Бывает, что пьяные рыбаки нагрубят чиновнику. И с ними ничего не поделаешь. Кто сам натыкался на двух-трех верзил рыбаков из деревни Хэда, тот знает, как нелегко с ними. Иногда очень маленького роста ученый уймет всю ораву. А иногда богатырь самурай с саблями ничего не может сделать. Постарается убраться поскорее, чтобы сохранить достоинство и не опуститься до низких личностей. Убивать их нельзя – они добывают рыбу. Никаких слов пьяные не слушают. В деревне молодые рыбаки часто избивали молодых крестьян-рисосеятелей. А Пьющих Воду они не считают за людей.

Рыбаки закидали матросов камнями. Пусть не ходят с работы через деревню, пусть идут в лодках со своими начальниками, как у них полагается.

Но на другой день опять шли с работы эбису через деревню пешком, а не на лодках. Теперь шло сто человек. Войдя в деревню, они грянули свои «Сени». Перед домом, где их вчера били рыбаки камнями, пятеро эбису шли вприсядку под страшную разбойничью песнь, уханье, свист, гиканье и вой. Это было красиво! Рыбаки не стали бросать камнями. Они любовались и слушали охотно. Но еще эбису мимо не прошли, как японцы в сотню глоток грянули: «Счастливо при императоре, счастливо...» И гордо промаршировали по улице своей деревни, выстроившись, как эбису, шеренгами.

Сабуро оделся в свой единственный праздничный халат. Артельный сказал ему, чтобы помылся чище. Сабуро вымылся, мать дала ему подержать за пазухой мешочек с благовонной травой, чтобы от сына шел приятный запах. «Его сегодня Ябадоо очень хвалил», – сказал ей вчера артельный.

Дом Молодежи очень маленький. Так сделано. Молодежь садится очень тесно. Все сжаты с боков до отказа, коленями упираешься в чью-то спину, а в твою тоже жмут ногами. Обычно собирается молодежь, чтобы поговорить о каком-нибудь проступке товарища по артели. Здесь же, сразу, если проступок значительный, и совершалось наказание. Любопытно, кого и за что будут наказывать сегодня? Это очень зло получается, даже иногда жалко того, кого наказывали. Но бывает и очень смешно.

Артельный молодых рыбаков еще сам молод. До тридцати пяти лет считается рыбак молодым. Артельный стал тихо говорить, что рыбаки совершили тяжкие преступления. Эбису – враги Японии.

Ябадоо отсутствовал. Он, наверно, ухмылялся, сидя дома и представляя, что сейчас начнется в Доме Молодежи. Ябадоо велит не пропускать такой случай. Измена родине – самое страшное преступление. Надо пресечь сразу, не пятнать чести рыбаков.

– Нельзя пятнать честь хэдских рыбаков, – говорил артельный. – Ты, Сабуро, разговаривал с эбису и нарушил запрет.

Сабуро понурился. Винили его. Это он совершил преступление.

– Да, я разговаривал около домика на сосне с проходившими эбису. Но нельзя же было бежать, оставить дежурство!

Но на самом деле не за это винили его. Вокруг все возбужденно засмеялись, слушая оправдания Сабуро.

Вдруг артельный задул фонарь, и сразу град ударов посыпался в темноте на голову Сабуро. Он подумал, что напрасно надел новый халат, напрасно мать с такой любовью собрала его. Били по лицу и по всему телу.

Для того и выстроен такой Дом Молодежи в центре северной части деревни, чтобы все сидели тесно и, когда начнется избиение, каждый мог бы дотянуться до жертвы. Тут полагается бить беспощадно. Никакого за это возмездия, мести не будет. Сейчас все разрешается. Чем больнее, тем лучше! Этот дом мал, но он гораздо просторней наблюдательного домика на сосне, в котором совершено ужасное политическое преступление. Во тьме бьют беспощадно. Терзать живого человека можно безнаказанно, он не узнает никогда, кто мучил его.

Удар по глазам вышиб столбы искр. «Это уж начинается что-то ужасное, не просто наказание...» – мелькнуло в мозгу парня, и он стал терять сознание, и самые жестокие удары, казалось ему, начали слабеть и глохнуть, словно Сабуро умирал. Потом привели в чувство чьи-то руки, и потом его били снова...

А Ябадоо в это время угощает эбису? Там маленькая Сайо...

Потом, лежа у себя в лачуге, приведенный в чувство матерью, Сабуро все вспоминал... Для Ябадоо суть важна. И формально все правильно. Был донос. Нужно показательное взыскание. Никто не знал про тайную продажу рыбы. Считалось, что наказывали за измену.

Когда раны стали заживать и бледнеть синяки, нанесенные ему лучшими товарищами, он подумал, что не надо больше никого жалеть и ничего бояться. Теперь он будет копить серебро смелей. Он должен выбиться из этой нищеты и спасти мать от позора. Он раздобудет много серебра любыми средствами... Ну, если не он, то его дети или правнуки должны стать сильней и богаче Ябадоо...

Только бы зажили эти постыдные, ужасные ссадины. Он и сам так же бил других прежде и только сейчас почувствовал, что это означает.

Дом Молодежи – такое место, где бьют. А кто бьет – неизвестно. Мстить некому. Бьют, а при встрече виду не подадут. Все товарищи ему любезно улыбнутся, когда он выйдет на работу. Вот так поддерживается дисциплина рыбаков при береговой охране Ябадоо! Страшно, больно, и стыдно, и обидно. Только мать терпит, старается для сына. Она спокойна и утешает его, говорит, что бывает еще хуже. Она собирается в храм – благодарить, что сын остался жив, и попросит послать ему выздоровления. Поставит угощенье на красный алтарь.

Теперь разваливается родовая сила князей. Они беднеют. Князь Мидзуно, бывая в Хэда, очень ласков с Ота. Ота не боится его, он щедро платит князю. Князь становится содержанкой Ота. Времена меняются. Сабуро еще задавит самурая Ябадоо или потомки Сабуро согнут и унизят, разорят потомков страшного Ябадоо. Сабуро избит, изломан, опозорен. Но он мечтает, что его потомки возьмут власть над деревней в свои руки. Они будут возить рыбу на собственных судах в город, который построится на берегу залива Эдо по американскому образу. У Сабуро есть сметка, память, крепкие руки, сейчас изгрызенные, изорванные. И он еще создаст рыботорговую фирму.

Ябадоо, как слышала мать, получил награду за правильные указания рыбакам. Деничиро, чиновник бакуфу, очень хвалил его и написал в Эдо, как наказывали рыбаков за малейшее внимание к эбису. Вся Хэда насторожена, вооружена до зубов, как крепость.

– Но кто, кроме рыбаков, опасней, по-вашему, для Японии? – спрашивал вечером Деничиро, сидя у Ябадоо. Деничиро – столичная штучка. /

Самурай пожевал зубами. Он знал, что два ученых молодых человека схвачены в Симода. Они просили Перри взять их в Америку, там хотели учиться. Ябадоо слышал, что в Японии существовали всегда какие-то просветители, рангаку их называют. Издревле их уничтожали. И появлялись новые, и даже заводили школы, учили молодежь.

Поэтому Ябадоо ответил, что, без сомнения, самые вредные люди должны подвергаться наказаниям. Из угодливости он хотел бы сказать, что надо запретить общение с западными людьми. Но он знал, что Деничиро ведь не рыбак, его не обманешь... Сам Ябадоо тоже обучался всему западному и уже многому научился. Теперь у одного эбису начала обучаться всему западному Сайо.

Это возможно только благодаря правильной политике правительства и благодаря запретам, которые касаются одних, но не касаются умных людей!

– А кто эти люди, что стремятся убежать в Америку? Они японцы?

– Да, настоящие японцы, – ответил Деничиро.

Они бегут из Японии не для того, чтобы предавать своих японцев, а чтобы учиться во всех странах, все узнать и скорей привезти знания в Японию, чтобы сделать свой парод, а не чужой, сведущим, умелым и счастливым. Накахама Мандзиро жил четырнадцать лет в Америке. Но разве он продал Японию? Нет, он не продал ее Америке. Он остался японцем, как и пятеро вернувшихся из России японцев.

«Откуда все это знает Уэкава-сан? – подумал Ябадоо. – За такие разговоры, однако, его тоже могли наказать...»

Ябадоо сказал, что сакэ, которое сейчас разливает, крепче американской водки. Деревенский самурай знал, что когда политические дела неясны и спорны, совершенно не решены, а единство обязательно, то лучше всего поговорить про сакэ. Утешительно, приятно и не беспокойно... И про хорошие вещи...

Деничиро был замечательно красив, у него, как замечал Ябадоо, умные глаза, и оп строен, как сын даймио.

Глава 13
«ПЬЮЩИЕ ВОДУ»

Знакомство Букреева с Пьющими Воду началось с воды. Вася заприметил, что щупленькая и сутулая девушка ходит с детьми в лачугу неподалеку от ущелья Усигахора. Они прошли раз и другой, пронося охапками дудки сухой травы.

Матрос зашел в лачугу и попросил попить воды. Ему дали хорошей, ключевой воды из сломанного кувшинчика. Вася выпил, вытер губы и осмотрелся.

В лачуге без дела сидели лохматый японец с грязным лицом и дети, тощие и, как показалось Васе, все больные. Отец их невелик ростом и щупл. Девушка и девчонка лет десяти помогали матери у очага. Варили чистую воду.

Вася сам в детстве подолгу голодал, его бивали и свои, и чужие, на службе заезжали в рыло не так, как дома, а со всем умением и старанием. Душа матроса стала черства к чужим страданиям. И все же потянуло его в эту лачугу не из простого любопытства. Такой нищеты и он не ожидал увидеть. Дети, страшные, больные и голодные, с грязными лицами, пьют горячую воду вместо супа и ничего не едят.

На другой день, в отлив, Вася опять видел, как их мать ползает по громадным камням на косе под соснами и скребет какой-то щепкой. Дочь прошла, неся что-то в тряпке. Вася остановил девушку и попросил показать, что несет. Она развязала узелок. В нем оказались водоросли, мокрые и похожие на навоз. Матрос дал ей пресную лепешку и кусочек сахару, который достал для него Витул, адмиральский постельничий.

Девушка сильно покраснела и спрятала сахар. Даже удивительно – в этом мертвенно-бескровном лице появилось столько крови. Она поклонилась и пошла домой. Зашла за уступ скалы, спряталась в расщелину, попробовала сахар и съела, а хлеб унесла в семью.

Переводчики уже объясняли матросам, что семью живущих под скалой бедняков называют Пьющие Воду. Они не имеют земли и не сеют риса, а потому вечно голодны. Когда в море шторм, они не могут набрать на берегу водорослей. Они топят очаг сухой травой и варят чистую воду. Кроме права пить воду, у них нет никаких прав. Им запрещено брать валежник в лесу, чтобы все видели, какая страшная судьба у ленивых. Словом, это были, как бы напоказ и на страх всем, погибающие семьи, которые уже не приносили выгод и пользы и не платили даже князю и труд их был никому не нужен. Их лишь терпели, и это было милосердием, и они были обречены на медленную гибель.

Вася подумал, что и сам он в своей крестьянской бедности в своем роде тоже был Пьющим Воду, и у его матери каждое рождение ребенка не было радостью. Букреевых терпели, называли ни к чему не способными лодырями... А во флоте Василий хотя и бит по роже и луплен по спине, и ему заткнут рот, и запрещено думать, но он герой и лихой марсовый, бегает по вантам и реям, как кошка, бесстрашен на высоте и вообще храбр и стреляет хорошо. Если такой народ выморить, чтобы не было ленивых, то кто же будет в солдатах и матросах у царя? Также и японец, сидит без дела и проклят всеми. А дай ему дело – и он еще себя покажет.

Кличка Пьющие Воду Васе понравилась. Он заметил, что у девушки острые колени, руки без мускулов и тонкие икры.

В другой раз Вася принес лепешек и хлеба. Дети кинулись к нему. Японец сидел с безразличным видом, когда матрос погладил его детей по вшивым и косматым головкам. Отец показал на двух мальчиков и провел себя по шее, показывая, что будет этих детей скоро душить. Букреев похолодел от ужаса, надеясь втайне, что, может, не то понял, но японец жалко улыбнулся и показал на рот, что есть им нечего, и еще раз объяснил жестами, что придется душить своих детей. Тут же была его жена, дочери и все дети. Слушали как бы с безразличным видом. Дети, видно, не понимали.

– Плохо дело, брат! – сказал Вася.

Японец еще раз показал на детей, что убьет их скоро, и опять улыбнулся вежливо.

– Чем же убьешь? Как?

Японец показал пальцы. Он достал из угла тяжелую дубину и показал в сторону моря. Потом показал на голову, как бы изображая шапку бонзы, и сложил руки в знак того, что будет молиться.

«Смеется, а не шутит!» – подумал матрос и решил убраться отсюда поскорей.

Вечером в лагере, после молитвы, он решился подойти к адмиралу.

– Евфимий Васильевич, дозвольте к вам обратиться.

Путятин знал про себя, что в вечном, неоплатном долгу у Букреева. При высадке в Миасима адмирал упал с баркаса. Тонул и прощался с жизнью, когда Василий схватил его за волосы и спас.

Матрос все помнил острые коленки голодной девушки, лихорадочные, больные глаза детей, сутулые плечи, испуганные лица.

Матросы редко обращались с личными просьбами к адмиралу. Жизнь их была определена до крайности уставом, за них все решено раз и навсегда. Но чем смышленей матрос к делу, тем нужней.

Иногда матросы смело обращались с самыми неожиданными просьбами к самому адмиралу, и, как люди военные, дисциплинированные, никогда не делали этого зря. Путятин это понимал. Зная, что матросы нужны и незаменимы, он их терпеливо выслушивал: ведь и их терпению может быть предел. Кто-то должен быть для них в плаванье справедливым.

– Пожалуйста, Букреев, – ответил Евфимий Васильевич.

Василий видел, как и все, что японцы за последние дни доставили лично Евфимию Васильевичу две больших джонки с мешками риса, это жалованье ему на прокорм его подданных, как ведется у здешних даймио, переводчики уже объяснили матросам, что это не им.

– Поди со мной, – сказал Путятин. Он привел матроса в храм, уселся в кресло. – Говори!

– Евфимий Васильевич, вам японцы пятьсот тоннов риса привезли. Дозвольте спросить, мы его возьмем с собой в Россию или продадим здесь?

– Это не мой рис. Они вам лгут. И, конечно, ты прав. Я один столько не съем. Я вообще риса мало ем, меня от риса крепит, я пожилой человек, больше люблю чернослив. Они мне прислали рис на всю команду. И там не пятьсот тонн, а тысяча мешков. Так что там и твой рис.

– А если так, то можно ли, Евфимий Васильевич, мне получить мою долю?

– Зачем тебе? Куда ты денешь столько рису?

– Голодным детям, Евфимий Васильевич! А то японец объяснял, что у него нет ничего, кроме воды, и что он хочет троих младших убить, чтобы не мучались голодом. Жалко смотреть...

– Детям? – спросил Путятин.

Тень прошла по его лицу. Он вспомнил про своих детей. Конечно, его аристократические, английские дети, переехавшие в Россию на время войны, живут на всем готовом, у них все в изобилии. Они обеспечены и сейчас, хотя и не в Париже, где семья его почти всегда, а в деревне Пшеничище, под Новгородом, в его имении, куда жена с детьми уехала на время войны из Парижа. Но ведь они вдали, давно не видят отца. Мало ли что может с детьми случиться. Ведь это дети! Мои дети! Болезни, разные неожиданности... Каждый миг может таить опасность. Ему показалось, что если он сейчас не поможет японским детям, то бог ему не простит. Это судьба послала Букреева. Все дети наши!

Мать у детей Евфимия Васильевича прекрасная, заботливая и честнейшая женщина, никогда не оставит их без присмотра. Но ведь дети! Мало ли что непредусмотренное может случиться. Боже, спаси нас, прости и помилуй, спаси несчастных и голодных детей всюду! Путятин вспомнил детей в голодных семьях своих крепостных крестьян. Если бы для них в эту годину войны принес бы кто-то из амбаров их помещика-адмирала по мешку муки! Молиться надо, а не обольщаться никакими дипломатическими переговорами и открытиями. Стыдно нам гордиться, важничать всю жизнь, когда народ наш так беден, темен. Первая, кому он поверил, была жена-англичанка. Она сказала, приехав в Россию, что на такой земле и с такими крестьянами доходность может быть гораздо выше, но надо сделать людям лучше жизнь. «Вы плохо содержите свой народ...» Может быть, хотела сказать: «как скотов»? Как, бывало, немцы говорили: «Русский – свинья». А потом еще добавляли: мол, что же вы хотите хорошего от такого народа... Но Мэри сказала, как и у них в Англии народ грабил хлебные магазины. Люди пели песни и шли под суд и в тюрьмы за хлебный каравай для детей... Она рассказала, что это не раз видела сама и знает, и не хотела бы такой же судьбы на своей новой родине русским детям, и не хотела бы, чтобы ее дети жили всю жизнь на пороховой бочке среди бедности.

Граф Нессельроде положил Путятину возглавить посольство. Не только из-за того, что Путятин опытный моряк. Граф надеялся, Путятин служил в Англии, женат на англичанке, знает Европу. Из-за того, что Путятин женат на англичанке, только поэтому назначен послом. Граф уверяет – нельзя почти никому из природных русских давать поручения в другие страны. Обязательно надерзят, или сплохуют, или выскажут что-то такое, к чему сердце дипломатов других государств не лежит, или проявят напрасную жестокость и заносчивость, не могут удержаться от хвастовства о своей великой родине. Однако если окажутся хороши, умны – еще хуже.

Евфимий Васильевич всматривается не только внутрь самого себя, но и в японскую жизнь, и в самих японцев, и ему хотелось бы сделать что-то очень человечное для этого народа, но не пустое, а коренное, основательное, – может быть, такое, что не сразу будет оценено, за что ему не будет признания и не дадут награды. И чего уж никак не ждет от надежного англомана глава правительства империи. Поэтому могущественный и грозный адмирал Путятин покорно и терпеливо слушал сейчас своего нижнего чина.

«Если благополучно я вернусь к своим детям, то никогда не забуду бедных в Хэда. Перед смертью завещаю хотя бы несколько сот золотых рублей бедным детям деревни Хэда, пусть отвезут их в Японию мои дочери... Так я скажу дочерям!» Адмирал и сам никогда и нигде не видел такой бедности, как здесь. Неужели прав Гошкевнч, он уверяет, что для устрашения народа здесь уничтожаются и вымариваются целые семьи...

– Японец живет около нашей площадки. Он пиленый лес охранял у купца, и тот платил ему три чашки риса в день на всю семью. Теперь мы взяли и лес, и амбары...

– Возьми, Букреев, мешок рису и отнеси голодным детям. Да объясни японцу, чтобы никогда не убивал их. Сумеешь объяснить?

– Да, это сумею...

– Слава богу! Поди к подшкиперу и скажи, что я велел выдать тебе мешок риса. Если не поверит, пусть придет ко мне. Благослови тебя бог, Василий, на доброе дело... Но что же ты будешь есть сам, если тебя упрекнут товарищи, что отдал свой рис?

– Я на рыбе, ваше превосходительство!

– Где же ты возьмешь рыбу?

– Нам дают, когда улов. Японцы без риса не могут, как мы без хлеба. А я не могу без рыбы. А от риса я откажусь.

– Да, я тоже мало риса ем... Ступай. Да тебя никто не спросит и не упрекнет. Будешь есть рис, как все.

Когда Вася шел от адмирала, он заметил, как мелькнуло что-то между могилами, – может быть, какой зверь? Букреев заглянул за памятник. Там лежал маленький человек. Матрос потянул его.

– Ну, брат, здорово...

Оказался Земляной Паук, который рылся на корабле в вещах матросов и которого Василий ударил ремнем. Теперь Паук оказался у храма, где жил адмирал и где охрана стоит внутри и снаружи. Матрос взял его за ворот и вывел.

– Что ты делал во дворе?

Маслов, выслушав рассказ товарища, сказал, что тоже знает этого японца. Он приходил в детской одежде в лагерь, но его опознали и вытолкали.

«Наверно, Киселев его выследил, – подумал Букреев. – Это нашла коса на камень!..» Вася подумал, что японцы без шпионажа не могут жить, как без воздуха, и дело это, видно, налажено и в Хэда как следует, и тут все за всеми записывают. Пока наши еще не научились, не слышно как-то, и ни на кораблях доносчиков нет, ни в кают-компании, ни в кубриках.

Слух о том, что Букреев вывел шпиона со двора храма Хосенди, разошелся среди матросов. Караульные, стоявшие у входа в храм и у ворот, сами все видели и рассказы эти подтвердили. Матросы полагали, что, может быть, готовился поджог храма, где живет адмирал.