Текст книги "Жаркое лето"

Автор книги: Николай Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Правнук деда Егора

В чужом доме даже часы тикают иначе. Эти часы и разбудили Ваняту. Длинный ящик из темного дерева висел на стене. Сверкал на солнце неторопливый медный маятник. Часы ударили десять раз. Били они громко и бесцеремонно, будто сообщали, что на этом дело не кончится и, если они захотят, то могут ударить вообще сколько им вздумается.

Когда часы смолкли, стало еще тише. В избе никого не было. Только Ванята, хитрые часы и лебеди на коврике, которые плавали возле высокого белого замка.

В незнакомой избе не сразу все найдешь. Пока Ванята разыскивал в сенцах медный рукомойник, пока умывался и раздумывал о своем житье-бытье, часы успели прогреметь еще раз.

Ванята вышел на крыльцо. Слева за деревянным заборчиком зеленел огород, и там, согнувшись, полола грядки тетка Василиса.

Была она уже старая, но все еще работала в поле, кухаркой в тракторной бригаде. Когда тетка Василиса узнала, что приезжают Ванята и мать, она отпросилась у трактористов домой – приветить гостей, помочь им освоиться в чужом доме. Тетка Василиса услышала скрип двери, бросила в сторону тяпку, заторопилась к Ваняте.

– Ах ты ж, Ваняточка! Ах ты ж, боже ж мий! Та ты вже проснувся? Та що ж ты не скажешь! Та ходим же скорей в хату.

Тетка Василиса на ходу обняла Ваняту и потащила в дом.

Минута, вторая – и Ванята уже за столом. Перед ним в алюминиевых мисках – картошка, соленые огурцы с мокрыми веточками укропа, кусок жареного мяса с мозговой костью.

Ванята ест и слушает тетку Василису. Тетка завелась, и теперь ее не остановишь, пока она не выговорится.

– Та ты ж, Ваняточка, ешь! Та чого ж ты на то мясо дывишься. Ах, боже ж мий! А мать уже на ферму пошла. Така работяща, така гарна! Ах ты ж, боже ж мий!

Ванята съел, что полагалось, и снова пошел во двор. Он хотел помочь тетке Василисе в огороде, но она замахала руками: Ванята пока еще гость, пускай он лучше идет в село и там найдет себе друзей-приятелей.

– К той хате иди, – показала она на большой из красного кирпича дом. – Ха-а-роший там хлопчик живет. Батька его на ферме работает. Трунов по фамилии. Ну такый хлопчик гарный! Та чого ж ты стоишь? Ах ты ж, боже ж мий! Та йды ж ты, я тоби говорю!

Тетка Василиса столкнула Ваняту с крыльца, проводила его взглядом до самой дороги и снова пошла в огород к брошенным грядкам.

Хорошего хлопчика, о котором говорила тетка Василиса, Ванята увидел возле кирпичного дома. Он щелкал семечки, сплевывал шелуху и смотрел на приближавшегося Ваняту. Мальчишка был в длинных брюках и белой, застегнутой на все пуговицы рубашке. Через щеку его тянулась пухлая марлевая повязка.

Ванята в жизни ни с кем не знакомился. В селе, где он родился, все давно знали друг друга и росли рядышком; как тополя при столбовой дороге. Из всей этой церемонии Ванята четко представлял себе лишь одно – не следует идти первому на сближенье. Он прошагал мимо мальчишки с повязкой, бросив лишь равнодушный, полный достоинства взгляд.

Все получилось как по нотам. Мальчишка, у которого, вероятно, тоже были свои взгляды и принципы, не утерпел. Он удивленно вытянул шею и крикнул вслед Ваняте:

– Эй, ты, иди сюда!

Ванята остановился. Мальчишка подождал минуту и сделал два небольших осторожных шажка. Ванята подумал и тоже сделал навстречу мальчишке два шага. Ровно два – и ни капли больше. Так они и шли друг к другу, как идут к трудной и опасной черте опытные хитроумные дипломаты.

Последние два шага сделал мальчишка с повязкой.

– Ты чего это? – недовольно спросил он. – Идешь и…

– А ты чего?

– Чего-чего! Зачевокал! Тебя как зовут?

– Ванята.

– А меня Сашка Трунов. Дружить будем?

Ванята слегка пожал плечами.

– Как хочешь…

– Тогда пошли в избу. Там познакомимся.

Сашка взял Ваняту за руку и повел в дом.

– Ты только со мной дружи, – добавил он. – С другими дружить не надо. Ну их к чертям. Правда?

– Это почему?

– Так… тут такие люди!.. Ваньку Сотника знаешь?

– Какого?

– Ну того… на станцию за вами ездил. – Сашка огорченно покрутил головой, видимо, вспомнил что-то и добавил: – С ним в первую очередь не дружи. Кашалот!

Сашка привел Ваняту в большую чистую горницу. На стенке возле блестящей кровати отливал синими и красными цветами большой ковер и прямо на нем висел портрет какого-то очень угрюмого бородатого деда.

Сашка усадил гостя на диван, а сам между тем содрал со своей щеки марлевую повязку, скомкал ее и без сожаления бросил на подоконник.

– А как же зуб?

Вместо ответа Сашка сложил пальцы в горстку, надул щеку и пощелкал по тугой и звонкой, будто на барабане, коже.

– Телят фермских пасть посылали, – сказал он. – Я им что – пастух, правда?

Ванята почувствовал себя как-то неуютно в этом большом незнакомом доме. Со стенки, не сводя с него злых колючих глаз, смотрел бородатый дед. Казалось, сейчас он раздвинет рот, поднатужится и крикнет на всю избу: «А ну, мети отселя, прохиндей!»

– Кто это? – стараясь не смотреть на бородача, вполголоса спросил Ванята.

– Это дед Егор, – важно сказал Сашка. – Не слышал про него?

Ванята смутился. Ему не хотелось показывать перед новым знакомым свою серость и темноту. Может, это и в самом деле какой-нибудь известный и ценный дед!

– Это мой прадед, – строго и назидательно объяснил Сашка. – Личный портрет его в музее висит. Это копия с оригинала. Ясно тебе?

– Ну, ясно…

– Это был самый бедный дед в селе, – добавил Сашка. – У него только соха была, телега, жеребенок и двое лаптей.

Правнук деда Егора прищурил глаза и выразительно, будто доклад по бумажке, продекламировал:

– Это, товарищи, портрет Егора Васильевича Дороха, безлошадного крестьянина, движимое и недвижимое имущество которого оценивалось в тридцать два рубля шестнадцать копеек. Он является типичным представителем мрачной эпохи, для которой было характерно…

Докладчик запнулся, беспомощно похлопал глазами и добавил, теперь уже от себя:

– Классный был дед! Скоро фотограф приедет. Портрет с меня сымать будет!

– А ты тут при чем?

– Как при чем? – удивился Сашка. – Дед вон как жил, а я вон как живу – и телевизор, и ковер… Отец сказал, когда вырасту – мотоцикл купит. С люлькой…

Сашка Трунов ждал одобрения. На лице его застыло выражение скорбной меланхолии и величия, которое встречается чаще всего на портретах очень серьезных и довольных собою людей.

– Ты чего молчишь? – удивленно спросил он.

У Ваняты не было абсолютно никакого желания расспрашивать Сашку о его коврах, мотоцикле с люлькой и о типичном представителе мрачной эпохи, который оглядывал комнату своих потомков и ждал, чем тут все закончится.

– Катись ты со своим дедом! – сказал Ванята. – Дед на помещика спину гнул, а ты… даже слушать противно!

– Противно, да? – крикнул Сашка. – Я тебе сейчас покажу! Я тебя в момент!..

– Не ори! – спокойно сказал Ванята. – Чего, в самом деле?

– А ты чего? Приехал и нос дерешь! Я про тебя, если хочешь, уже все знаю. Вот!

– Ничего ты не знаешь. Мелешь языком…

– А вот и знаю! В Козюркино чего приехали? Молчишь? Видели мы таких! У нас этих шатунов вот сколько было!

– Дурак ты! – сказал Ванята. – Про нас говорить нечего. Нос сперва утри!

– А я все равно скажу.

Ванята ухмыльнулся.

– Давай, давай! Крой!

– Все знаю! – отрывисто и зло прокричал Сашка. – Вас из колхоза турнули. Погрели ручки на чужом добре, а теперь сюда заявились. Шиш вам с маслом!

– Ты это брось! – сказал Ванята. – За такие шутки, знаешь!..

– А ты не пугай! Прокурор за ручки возьмет, не так запоете! Отец ему все написал…

Ванята рывком поднялся с дивана.

– Чего плетешь! Чего он написал?

Сашка втянул голову в плечи. Глаза его забегали.

– Иди ты!.. Пошутить уже нельзя? Чего ты?

– Что написал, спрашиваю?

Ванята схватил Сашку за рубаху, будто лошадь за уздечку. Притянул к своему лицу, подержал вот так секунду и швырнул от себя. Сашка попятился и упал.

Ванята толкнул ногой дверь, сбежал по крылечку и, не оглядываясь, пошел по вязкой после дождя, истоптанной острыми коровьими копытами улице.

Неожиданная встреча

Тетка Василиса посмотрела на хмурого взъерошенного Ваняту и не стала ничего спрашивать. Собрала оборочкой губы, подумала минуту и вдруг взорвалась:

– Та плюнь ты на нього, на того Сашка! Весь в батька пишов. З моста их обоих та в воду. Тьху на них, проклятых!

Ванята не спросил, почему тетка Василиса костерит без смущенья «гарного хлопчика». Возможно, она поторопилась с выводами, когда расхваливала Сашку, или же хотела, чтобы Ванята не торчал понапрасну дома и проветрил свои мозги.

Он сидел на крылечке, печально и безнадежно смотрел на тихую безлюдную улицу. Только изредка прогремит грузовая машина, с криком перебежит дорогу сумасшедшая курица, и снова тянет свою тонкую нить тишина.

Тетка Василиса готовила во дворе обед. В глиняной, похожей на маленький пароход печке потрескивали дрова. Над трубой с черным закопченным ведром наверху мерцал синий зыбкий дымок.

Посреди улицы Ванята увидел вдруг какого-то человека. В синем галифе с вылинявшим малиновым кантом, старенькой защитной гимнастерке и такой же, как у Ваняты, серой кепке. Незнакомый Ваняте человек, по-солдатски размахивая рукой, быстро направлялся к их дому.

Тетка Василиса тоже заметила путника и с криком помчалась к калитке.

– Ой, боже ж мий! Та що ж це таке? Та невжеж ты, Платон Сергеевич! Ой, лишенько ж мое, ох, ты ж мий риднесенький! Та звидки ж ты взявся? Та тебе ж у ту саму болны цю, щоб вона сказылась… Та як же це ты?

– Приехал, Василиса Андреевна. Ночным приехал.

На лице тетки Василисы отразились удивленье, восторг и те чувства, которые люди не умеют высказать словами.

– Значит, втик? – тихо, почти шепотом спросила она.

– Убежал, Василиса Андреевна. Ну их, тех врачей, к богу.

– А я ж тоби що говорю! Та воны ж, ти доктора, тильки пилюли дають. Та я б отих докторов!..

Тетка Василиса смолкла на минуту, потом радостно и широко улыбнулась.

– Сотник Ванька цилый день тебе на станции караулил, – сказала она. – От же проклятущий хлопец! Гостей моих начисто с голоду поморил.

Тетка Василиса увлекла гостя к крыльцу и, показывая на Ваняту, сказала:

– Ось познайомся, пожалуйста. Племянник мий. Ну такый гарный хлопчик!

Платон Сергеевич протянул Ваняте крепкую сухую ладонь.

– Здравствуй, Ванята!

– Откуда вы знаете, что я Ванята?

Платон Сергеевич улыбнулся.

– По глазам вижу. Точно такие пузыри, как у матери.

Ванята хотел обидеться, но передумал и тоже улыбнулся.

Глаза у Платона Сергеевича были голубые, веселые. Только лицо его тронула дымчатая желтизна да седые виски выдавали немолодые уже годы.

Платон Сергеевич сел рядом с Ванятой. Тетка Василиса ушла, чтобы не мешать мужскому разговору.

– Ты что же мне кадры избиваешь? – спросил Платон Сергеевич, помедлив.

У Ваняты глаза на лоб полезли.

– Какие кадры?

– А вот такие… Сашку Трунова зачем отлупил?

– Так я ж его…

– Сам вижу, что ты его… Физиономия вся перевязанная. На ферму прибегал, отцу жаловался. Мать твоя хотела сюда идти, так я отговорил. Сам, сказал, побеседую. Мне все равно по пути.

– Не бил я его, – сказал Ванята. – У него от зуба повязка…

– Конечно, не бил… Унтер-офицерскую вдову тоже не трогали. Сама себя высекла…

– Какую вдову? – еще больше изумился Ванята.

– У Гоголя такая есть. В «Ревизоре». Не читал?

– Про вдову не читал, – сознался Ванята. – Мы еще не проходили.

– Это ничего, – успокоил Платон Сергеевич, – пройдете. Жизнь, брат, потруднее пройти. Правильно я говорю или у тебя своя точка зрения?

Честно говоря, у Ваняты не было определенной точки зрения. Но серьезный вопрос требовал серьезного ответа. Ваняте хотелось ответить парторгу строго и веско.

– У меня тоже такая точка зрения, – сказал он, запнулся и торопливо добавил, – тут, главное, оргвопрос…

Платон Сергеевич рассмеялся, быстро опросил:

– Нравится тебе Ваня Сотник?

Неожиданный вопрос смутил Ваняту.

– Так себе, – туманно сказал он. – А вам как?

– Не особенно, – сказал Платон Сергеевич. – Только наполовину.

– Почему?

– Трактор в болото загнал. Сел потихоньку от всех и шпарит. А технику только по книжке знает. Пропахал борозду, доехал до края – остановить не может. Так и плюхнулся в болото. Насилу вытащили потом трактор этот…

– Что же ему было? – спросил Ванята.

– А что с него? Как с гуся вода. Отца пришлось на десятку оштрафовать. Пускай воспитывает…

Платон Сергеевич вынул из кармана мятую пачку папирос, закурил. Тетка Василиса услышала запах дыма, быстро оглянулась и пошла к парторгу.

– Ах ты ж, боже ж мий, та що ж ты робишь! Та що ж ты оту пакость смалишь! Та тоби що доктора сказали!..

Платон Сергеевич спрятал папиросу за спину, но тетка Василиса схватила его за руку и вырвала папиросу.

– Ще раз побачу, так я тебе на твоем партсобрании в пух и прах разделаю! Ну прямо тоби дытына мала, и все. Пишлы в хату обидать. Зварився борщ.

– Спасибо, Василиса Андреевна. В поле надо. Там пообедаю.

– Ходим, кажу тоби!

Платон Сергеевич выставил вперед ладони, отгораживаясь от тетки Василисы и ее борща, который уже пах на весь двор, а возможно, и на все утонувшее в летнем зное Козюркино.

– Ну хоч чайку попей.

Не ожидая согласия парторга, тетка Василиса юркнула в избу, загремела чашками и ложками. Платон Сергеевич вынул новую папиросу, подмигнул Ваняте и неожиданно спросил:

– Ты когда встаешь, рано?

– Не знаю. Могу и рано. А что?

– Если рано проснешься, приходи к конторе. Ладно? С ребятами познакомлю. Хватит вам друг другу носы бить. Какая твоя точка зрения?

– Не бил я вашего Сашку! – сказал Ванята. – У него винта в голове не хватает!

– Ладно, поверим для начала, – сказал Платон Сергеевич. – Смотри же, приходи утром. Свеклу прорывать будете. Ребята уж согласились. Народу у нас пока маловато. Хотели из города подмогу прислать так мы отказались. У городских тоже дел по горло. Сами справимся. Верно ведь?

– Точно! – сказал Ванята. – Я уже работал. Вся школа ходила. Яблоки собирали.

На пороге с деревянным блюдом в руках возникла тетка Василиса. В пузатой фаянсовой чашке дымился горячий чай, рядышком лежали пирожки и острые кусочки колотого сахара.

Платон Сергеевич взял с блюдца кусочек сахару, задумчиво положил на язык, запил чаем.

– Спасибо, Василиса Андреевна. Я пошел…

Он приподнял над головой кепку и зашагал к воротам.

Делать Ваняте было нечего. Посидел еще на крылечке, вспомнил верного друга Гришу Самохина и решил написать ему письмо.

Чернил в избе не оказалось. Ванята нашел на подоконнике огрызок карандаша, сел к столу, тряхнул головой и крупными круглыми буквами написал на тетрадочном листке:

«Здравствуй, дорогой друг Самохин Гриша! Мне тут без тебя ужасно плохо…»

Бусинка

Платон Сергеевич ушел, и тетка Василиса сразу заскучала. Она слонялась по избе, поправляла на кровати подушки, одергивала марлевые занавески, гоняла полотенцем звонкую, залетевшую на запах борща осу.

– Ах ты ж, боже ж мий! Та як же воны там, мои хлопчики, в бригаде? Та ж воны голодни там, мои риднесеньки!

Обещала она оставаться дома, пока вернется мать, но не утерпела. Положила в корзину ломоть сала с розовой жилкой посередине, несколько головок чеснока и смущенно сказала Ваняте:

– Ты тут пиши, а я пишла. Нехай трактористы чесночку погрызуть. Там же таки гарни хлопчики… Ты ж тут дывысь, Ванята, хозяйнуй…

Вышла из дома степенной осанистой походкой. За плетнем украдкой поглядела вокруг и припустила под горку мелкой торопливой рысцой.

Ванята закончил письмо, сделал самодельный конверт-треугольник и вышел на крыльцо. Почтовый ящик был недалеко, висел посреди улицы на старом с оборванными проводами столбе.

Он опустил письмо и снова пошел домой. Солнце тянуло к вечеру. В небе зарумянилось летучее облачко. От реки, не нарушая строя, шли сытые, довольные судьбой гуси.

Скоро вернется со своей работы мать. Ванята согрел для рукомойника воды, вынул из шкафчика миски и ложки, нарезал от каравая ломтики хлеба.

Потом он решил сделать матери сюрприз. Вытащил из чемодана портрет отца и повесил его в горнице на видном месте. Сразу стало теплее и уютнее. Ванята глядел на портрет отца и размышлял, как ему теперь вести себя и стоит ли намекнуть матери о своем разговоре с правнуком деда Егора. Впервые по-настоящему пожалел он, что нет рядом друга и собеседника. От таких бесконечных дум нетрудно спятить.

Ванята представил на миг, будто бы он тут не один, а рядом с ним – верный и бесценный друг Гриша Самохин. Ванята посмотрел на мнимого Гришу, сделал печальное лицо и, стесняясь самого себя, сказал ему для начала:

– Вот, Гриша, какие у меня дела. Понимаешь?

– А чего понимать? Все нормально! – ответил Гриша.

– Разве это нормально! – возмутился Ванята. – Не знаешь, а говоришь…

– Зря паникуешь, – спокойно и убежденно ответил Гриша. – А Сашка Трунов дурак. Я из твоего письма сразу все понял.

– Это верно, что дурак, – согласился Ванята. – Я тоже так думаю…

– Чего ж тогда мучаешься?

– Все-таки… Прокурору, говорит, отец написал.

– Пускай пишет. А только лично я твоему Сашке ни капли не верю. Сначала щеку себе перевязал, потом отцу про тебя набрехал. Ты ж не бил его?

– Пока нет. Толкнул только…

– Эх, ты! – сказал Гриша. – Даже постоять за себя не можешь! Я бы этого Сашку в порошок! Понял?

– Тебе хорошо говорить! Я ж тут новый. Только приехал…

– Ну и что? А если тебя в космос пошлют, на Венеру. Тогда как?

– Полечу. Чего мне…

– Полетишь?! Знаю я тебя, мочалу! Там, знаешь, как надо, на Венере?

– Скажи, раз ты такой умный!

– Там надо вот так… смотри как!

Незримый Гриша Самохин вытянулся в струнку, вскинул ладонь к виску и сказал:

– Там надо вот так: «Привет, граждане Венеры! Я из СССР!» Понял?

– Ну, понял…

– Ничего ты не понял! Только туман напускаешь. Когда человеком сделаешься?

– Сделаюсь. Я ж тебе сказал…

– Ну, скорей делайся! А то ждать уже надоело…

Друзья помолчали. Ванята собрался с мыслями и снова напомнил Грише:

– Ты, Гриша, все-таки посоветуй, что мне делать с этой историей? Ты ж друг. Я твой крючок всегда помнить буду!

– А что делать? Я тебе сказал – плюнь и разотри.

– Не говорить, значит, матери про Сашкину болтовню?

– Спрашиваешь! Молчи – и все. Мало что лопух этот придумает! Если хочешь, я сам все в нашем колхозе узнаю и напишу тебе. Ладно?

Ванята не успел ответить верному и суровому другу. Хлопнула дверь, и на пороге появилась мать. Сбросила косынку, поправила сбившиеся на лоб волосы и сказала:

– Здравствуй, Ванята. Я тебя сегодня еще не видела.

– Здравствуй, мам!

– Кормить станешь?

– Ага. Уже борщ разогрел.

Ванята смотрел на мать. Она ему нравилась. Впрочем, не только ему. В деревне ее называли красавицей. Ванята видел красавиц только на страницах «Огонька». Пышные дамы в строгих платьях, с блестящими сережками в ушах особого впечатления на него не производили. Мать его была совсем иной. У нее смуглое продолговатое лицо, чуть-чуть вздернутый тонкий нос и черные непроглядные глаза. Если даже внимательно посмотреть в них, все равно не увидишь зрачков.

На плече матери густая золотистая, как вязка лука, коса. Над головой легкое пышное пламя тонких курчавых волос.

Мать прошлась по комнате и заметила на стене портрет отца. Губы ее вздрогнули и поджались.

– Зачем? – спросила она Ваняту. – Мы же в чужом доме…

– А пускай, – деланно рассмеялся Ванята. – Тетка ничего не скажет. Она добрая…

Мать подошла к стене, сняла портрет, задумчиво вытерла стекло рукой и подала Ваняте.

– Спрячь.

Мать пошла в сенцы, долго гремела там медной непослушной шляпкой рукомойника.

Ужинали молча. В тишине избы стучали о края мисок деревянные ложки. Тикали часы. Ваняте было обидно и грустно. Он думал о матери, о портрете отца, который сняла она со стены, о странных порядках, подстерегающих человека в чужом доме.

Ну кому он помешает, этот портрет!

Портрет всегда, всю жизнь, висел перед глазами Ваняты. С ним был связан для Ваняты близкий, доступный образ отца. Где-то в уголочке памяти Ваняты засела вкрадчивая надежда: ему казалось, будто отец его жив и в одночасье придет домой.

Разве мало бывает неожиданных случаев? Может быть, отец выбрался из тайги. Долго лежал на поляне, окунал красное с обгоревшими бровями лицо в ручей. Потом поднялся и поковылял по дороге. Попутная машина подобрала путника, отвезла в больницу. Отца вылечили. На лице его остались страшные рубчатые шрамы. Он посмотрел перед уходом из больницы в зеркало и сразу же закрыл глаза. Он не хотел возвращаться домой вот таким изуродованным и остался навсегда в Сибири. Вспоминал мать, Ваняту и тихо шептал: «Не поеду, не могу я…»

Но дороги, как бы далеко ни разбегались они по белу свету, все равно приводят человека к родному порогу. Вернется и Ванятин отец. Откроет дверь, поглядит на мать, на Ваняту и сразу расцветет.

«Молодцы, – скажет он. – Значит, не ошибся я. Спасибо вам и, пожалуйста, простите. Виноват…»

Ванята подождал, пока мать доест борщ, по-хозяйски собрал миски, бросил туда корки хлеба, ложки и только тогда спросил:

– Приходили на меня жаловаться?

– Ну приходили…

– И ты что – поверила?

– А то я тебя не знаю. Дня без драки прожить не можешь. Такого сраму набралась!

– Так он же первый! Я разве хотел?

– Ну тебя! Так на тебя рассерчала! Думала, приду домой и вздую, чтобы знал… потом уже парторг рассоветовал. Сам, сказал, поговорит. Чего ты сцепился с Сашкой этим?

– Так просто… я ничего, а он…

– Молчи уж лучше! У всех дети как дети. Ты только… Как горох от тебя все отскакивает.

Мать устало провела рукой по лицу, подняла глаза на Ваняту.

– Можешь ты хоть раз вникнуть или не можешь? – спросила она.

– Конечно, я всегда…

– Не дерись ты с ребятами. Будь человеком. Обещаешь?

– Так я ж не дрался!

Мать махнула рукой, поднялась из-за стола.

– Что с тобой говорить. Дикий ты человек! Давай лучше спать. Ноги уж не носят.

Ванята разделся и полез под одеяло. Лежал, прислушивался к ночным шорохам и ждал, когда мать снова заговорит с ним, спросит о чем-нибудь или сама расскажет о своей ферме, о том, что сулит им теперь жизнь в Козюркине.

Мать выключила свет, и комната спряталась в темноту. Прошло немного времени, и Ванята заметил в черной пустоте крохотную золотую искринку. Она бегала взад-вперед над материной кроватью, тихо и вкрадчиво тикала. Это раскачивалась на маятнике заглянувшая в окно вечерняя звезда.

– Как там на ферме? – не вытерпел наконец Ванята.

Мать вздохнула.

– Запустил все Трунов этот. Телята худущие, грязные… Мне самую плохую группу дали. Прямо страх!

– Зачем же взяла?

– Кому ж их? Все одно выхаживать. Телочка там одна в дождь простыла. Кашляет и кашляет. Так уже ее жаль! Бусинкой зовут….

– Ты ее, что ли, так назвала?

Мать промолчала. Но Ванята догадался – кличку дала мать. В прежнем их селе тоже так было – коровам и бычкам давали вначале скучные, серые клички. Были там и Лысухи, и Маньки, и Рябухи, и Брухатки, и даже одноглазый бык Прогресс.

Потом все переменилось. Вечером по улице, как пятнисто-белая туча, важно шло стадо. Колхоз, где мать работала дояркой, продавал больше всех теплого, пахнущего лугом молока, густых тягучих сливок, желтого вкусного масла. И все это давали материны Бусинки, Зореньки, Касатки…

Мать долго не могла уснуть, тихо, так, чтобы не услышал Ванята, вздыхала. А сон между тем знал свое дело. Походил вокруг Ванятиной кровати, взобрался без спросу на подушку и прильнул к Ванятиной щеке.

– Разбуди завтра пораньше, – уже сквозь сон сказал Ванята. – Парторг велел. Ладно, мам?

И, не дождавшись ответа, тотчас уснул.

Ночи бывают короткие и длинные. Этой не было ни конца, ни края. За окном лил дождь, гулко, будто кто-то ссыпал в кучу сухие поленья, гремел над самой крышей гром. Ванята проснулся в третий или четвертый раз и увидел в блеске молний мать. Она сидела на кровати и надевала чулки.

– Чего ты, мам?

– Спи давай! – донеслось из темноты.

– Ты куда?

– На Бусинку погляжу. Как бы в окно дождь не полил. Стекло там побитое.

– Не пущу я тебя, – твердо сказал Ванята. – Спи и все. Слышишь?

Мать продолжала одеваться. Тогда Ванята поднялся и еще решительней сказал:

– Я тоже пойду.

Он быстро натянул штаны, рубашку, стал искать под кроватью носки.

– В сенцах тетки Василисы плащ висит, – оказала мать. – Надень.

Кроме плаща, Ванята нашел в сенцах фонарь «летучую мышь», посветил матери, пока она запирала дверь, и вместе с ней шагнул в черный мокрый двор. Фонарь тускло освещал вязкую, уплывающую под ногой дорогу. Мать послушно шла за Ванятой, ступая в его след.

– Правее держи! – оборачиваясь, кричал Ванята. – Правее!

Скоро в блеске молнии возник на холме длинный приземистый сарай. Вокруг, тычась мордами в изгородь, бродили коровы. Ветер распахнул одну створку ворот сарая, и коровы разбрелись по двору.

Мать и Ванята с трудом загнали коров на место и побежали к телятникам – узеньким, как пеналы, решетчатым загородкам в конце сарая.

Ванята сразу же увидел Бусинку. Рыжая телочка лежала на голом полу. В окно наискось били холодные и дымные, как туман, струи дождя. Бусинка жалобно смотрела на Ваняту. Маленькое острое ухо ее с белыми волосками внутри тихо и нервно вздрагивало.

– Неси солому! – закричала мать. – Солому неси!

Ванята нагреб в углу сарая охапку соломы, спотыкаясь на выщербленном полу, побежал к матери. Она склонилась над Бусинкой, крепко и торопливо растирала ее платком, как растирают в холодной избе детей после купанья.

– Сюда, Ванята! Сюда неси!

Мать накрыла телочку соломой, села на корточках перед ней, приговаривала:

– Не дрожи, Бусинка. Ну не надо, ну спи, хорошая!

С улицы затекал через порог темный ручей, подкрадывался к стойлам. Ванята разыскал в углу лопату, пошел к двери.

– Погоди, я сейчас! – обернулась мать.

– Я сам! Чего ты!..

Он прикрыл дверь, огляделся в темноте. Вода разлилась озером возле коровника, выплеснулась через край, бежала быстрым сердитым ручьем.

Ванята начал копать для него новое русло. Земля раскисла только сверху. Лопата выворачивала щебень и мелкие булыжники. Дождь наотмашь хлестал в лицо, стучал по брезентовому капюшону плаща.

Ручей не хотел менять русло, злился, клокотал возле Ванятиных сапог.

– Вот я тебя сейчас! – цедил сквозь зубы Ванята. – Я тебя!

Новое русло становилось глубже и шире. Ручей поклокотал еще немного, подумал и плеснул в канаву первую пригоршню воды.

– Я тебя! – крикнул Ванята. Взмахнул лопатой, поскользнулся и плашмя упал в грязь. – Ты, значит, так!

Ванята яростно ковырял землю, разговаривал с ручьем, как с хитрым злым противником.

– Так ты вот как! Дудки! Не выйдет!

И ручей сдался. Повернул в свое новое русло, быстро побежал прочь от коровника.

Дождь припустил еще сильней.