Текст книги "Генка Пыжов — первый житель Братска"

Автор книги: Николай Печерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава восемнадцатая
МОКРЕЦ. В ЛЕСНОМ ОЗЕРЕ. ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ И ШЕСТЬ

Ну и жаркие же выдались дни! Даже не верится, что живешь в тайге, а не в пустыне Сахаре. С утра над верхушками сосен плывут белые легкие облака, а к полудню от них уже и следа нет. Тонкие, как иглы, лучи солнца проникают даже в чащу леса. От жары нет никакого спасения. Пересохла на полянках трава, сморщились, сникли цветы. И лишь в ложбинках, там, где клокочут таежные родники, зеленеет высокий пырей.

– Однако, скоро пойдут дожди, – уверенно говорит Степка.

Прищурив узкий угольно-черный глаз, он смотрит в сторону Пурсея. Над вершиной утеса, распластав могучие крылья, парит коршун.

– Это наше бюро погоды, – объясняет Степка. – Зря кружить не станет.

Врал Степка или коршун в самом деле умел предсказывать погоду, не знаю, но это не так важно. Главное, что на второй день после нашего разговора над Падуном разразился ливень.

Вечером на горизонте неожиданно для всех появилась черная туча. Тайга притихла, насторожилась и вдруг зашумела, заволновалась. С крутых глинистых холмов поднялись желтые стайки пыли. Без всякого предупреждения с неба оглушительно ударил гром.

Такого ливня я еще не видел. Потоки воды устремились на землю с бешеной силой. Стало темно, как ночью. Когда вспыхивала молния, на берегу появлялась и мгновенно исчезала тонкая белоствольная березка. Ветер пригибал деревцо к земле, срывал и уносил с собой черные листья.

Ливень бушевал целый час, а затем начал стихать. Тучи поредели и скоро рассеялись совсем. Над рекой показалось яркое, чистое солнце.

– Пошли, однако, к Ангаре, – сказал Степка, выглядывая в окно.

Мы подвернули штаны и отправились вдоль берега к Падуну. Ангару нельзя было узнать. Она потемнела, вспенилась. На стремнине неслись вниз вывороченные с корнями деревья, доски, клочки таежного сена.

– Однако, хорошо! – сказал Степка и широко повел рукой.

Было и в самом деле хорошо.

Мы бегали наперегонки по берегу, швыряли в Ангару плоские голыши, пели песни.

Солнце уже давно спряталось за кромку леса, а в небе все горело яркое золотое зарево. Справа и слева слышались голоса людей, мелькали удочки рыбаков; из поселка плыл по ветру горьковатый дымок вечерних костров.

После дождя на Падуне стали поговаривать о каком– то «мокреце». Куда ни пойдешь, всюду слышится: «Теперь жди мокреца», «Мокрец покажет, где раки зимуют».

Я не придавал особого значения этим разговорам. Подумаешь, мокрец! Ведь это мошкара, крохотный комар!

Что такое мошкара, я узнал по-настоящему лишь в воскресенье, когда мы с отцом отправились по грибы. Между прочим, мой отец – заядлый грибник. Даже около магазина, где написано «грибы – ягоды», пройти равнодушно не мог. Станет посреди Тротуара и шепчет про себя по складам, как человек, который недавно научился читать: «Гри-бы, гри-бы».

Еще на дворе печет летнее солнце, а отец уже заводит осеннюю песню о грибах: «Ну и грибов мы наберем нынче, Генка, ужас!»

Но грибов помногу мы никогда не приносили. В подмосковных лесах не столько грибов, сколько грибников. Так и кишат с кузовками, сумками, корзинками…

Отец поднял меня чуть свет. Мы положили в кузовки кривые садовые ножи, хлеба, по бутылке молока и отправились в путь-дорогу. В тайге лежала сумрачная прохлада. На листьях берез и длинных темных иголках сосен поблескивали дождевые капли. Отец шел все вперед и вперед. Он никогда не собирал грибы на опушке, как это делали иные легкомысленные грибники. «Чем дальше в лес, тем больше дров, – говорил он. – Шагай, Генка, веселей».

Но вот он выбрал «самое лучшее грибное место». Деревья здесь росли не так густо, как везде. На полянках, будто новые пятаки, лежали солнечные зайчики. Первый масленок достался отцу. Он бережно срезал гриб, снял с шляпки налипшую хвою и положил в кузовок. Собирал отец грибы по-своему. Не суетился, не кричал на весь лес: «Ах, сколько грибов!»

– Грибы не любят жадных людей, – очень серьезно и строго говорил он. – Ходи тихонько меж деревьев и шепчи про себя: «Грибов нету, нету. Нету грибов».

Так и сейчас. Клал грибы один за другим в кузовок и бормотал заклинание грибников: «Грибов нету, нету. Нету грибов…» Я подобрал несколько маслят, белотелых груздей, волнушку и сел позавтракать. В стороне, кланяясь каждому дереву, ходил отец.

Тут-то и налетел мокрец, о котором два дня говорили на Падуне. Меж деревьев неслась прямо на меня черная, дымная туча.

Не успел я опомниться, как туча облепила лицо. Мошкара забиралась в ноздри, уши, проникала за рубашку. Я размахивал руками, катался по земле, но мокрец не отступал.

– Па-а-па! – закричал я.

Мошкара ринулась в открытый рот. Я закашлялся. Из глаз брызнули слезы.

– Па-а-па!

Отец не откликался. Со всех сторон, отыскивая жертву, неслись новые и новые тучи крылатых бандитов.

Я вскочил на ноги и бросился бежать. Ветки деревьев больно хлестали в лицо. Я ничего не замечал. Уйти, скрыться, хотя бы минуту подышать чистым воздухом!

Путь мне преградило большое, заросшее камышом озеро. Разгребая камыши руками, я ринулся в воду. У берега было неглубоко. Я окунулся с головой и сидел под водой до тех пор, пока в легких хватило воздуха.

Когда я вынырнул, зловещей тучи уже не было. Мошкара озабоченно летала над камышом.

Первый страх перед мокрецом прошел. Как рукой сняло и боль от укусов. Тишина. Вдалеке, невидимые глазу, крякали утки, всплескивалась на озерном приволье

рыба.

Первая мысль, когда я пришел в себя, была об отце. Где он? Почему не откликался на мой зов? Я заложил пальцы в рот и свистнул.

– Ого-го-го-го! – раздалось в ответ. – Генка, где ты?

Через несколько минут, отмахиваясь от мошкары зеленой веткой, на берегу появился отец.

– Куда ты удрал? – спросил он. – Зову, зову, даже охрип от крика!

– И я тебя звал. На меня мошкара напала.

– Ну ладно, вылазь, а то мокрец живьем съест.

Едва выбрался на берег, мошкара снова атаковала

меня. Я припустился бежать, но отец остановил:

– Погоди. Сначала ножик и кузовок найдем.

С трудом мы нашли брошенные мною ножик и кузовок и вышли из тайги чуть живые. Лицо у отца посинело, опухло. Над правым глазом нависла багровая шишка. Не лучший вид был, наверно, и у меня.

За холмом показался Зеленый городок. Всюду горели костры. Над палатками клубился черный, густой дым. Проклятый мокрец уже успел проникнуть и туда. Скорее бы добраться домой, обмыть тело, завернуться в холодную простыню. Но отец крепко держал за руку, не отпускал от себя.

– Иди спокойно, не суетись.

Легко сказать «не суетись»! Мошкара не отставала от нас, жалила, звенела в ушах, копошилась под рубахой.

Отец, будто назло мне, шел неторопливым, деловитым шагом. В поселке он остановился у крайнего костра, попросил закурить у знакомого плотника. Плотник протянул пачку папирос, лукаво посмотрел на кузовок, прикрытый сверху газетой.

– Откуда?

– По грибы с сыном ходили, – равнодушно ответил отец.

Плотник недоверчиво улыбнулся, подмигнул отцу. Знаем, мол, этих грибников и охотников. Кашей их не корми, а дай только поболтать о своих подвигах.

– А где же грибы? Мокрец съел? – спросил он. Казалось, отца даже не обидел этот ехидный вопрос.

Он отвернул газету и сказал:

– Смотри, если охота…

В кузовке поблескивали лакированными шляпками свежие, отличные грибы.

Вечером Петр Иович нажарил огромную сковородку накрошил в блюдечко лука, высыпал на стол белых пышек. Но мне было не до еды. Ложка дрожала в руке перед глазами плыли красные круги.

– Ты что, заболел, однако? – участливо спросил Петр Иович.

Вместе с отцом он перенес меня на кровать, захлопотал, засуетился по избе.

Меня растерли нашатырным спиртом, смешанным с постным маслом, поставили под мышку термометр. Блестящая льдинка мгновенно нагрелась. Я лежал пластом и мысленно видел, как ртутный столбик подымается все выше и выше: 38—39—41.

– Сколько там, однако, набежало? – услышал я вдруг голос Петра Иовича.

Отец рассматривал перед лампой термометр и удивленно пожимал плечами.

– Ничего не понимаю! Тридцать шесть и пять. Термометр снова затолкали под руку и продержали

вместо десяти минут пятнадцать. Результат был почти один и тот же: термометр показывал тридцать шесть и шесть.

Мне даже обидно стало: тело горит огнем, а температура нормальная. Впрочем, есть такие болезни, при которых температура ничего не значит. Ходит человек, и вдруг хлоп – и поминай как звали. Но Петр Иович, наверно, не знал о таких болезнях и думал просто-напросто, что я хитрю. Он сердито выплеснул из блюдечка в помойное ведро масло со спиртом и начал укладываться спать.

Отец остался сидеть у кровати. Он держал меня за руку и тихо убеждал:

– Спи, Генка.

Вот лег и отец. Большая круглая луна выкатилась из-за леса, заглянула в низкое, вросшее в землю окошко. И вдруг на столе что-то засверкало. Я долго смотрел на загадочную точку и никак не мог понять, что это такое. Любопытство взяло верх. Я поднялся и пошел к светлячку. На столе лежал термометр. Серебряная ниточка ртути показывала тридцать шесть и шесть.

Утром около каждой палатки снова горели костры. Возле них суетились мои друзья – Степка, Комар, Люська. Они набирали охапки сырой травы и бросали в пламя. Тучи мокреца носились у берега, пытались прорваться сквозь дымовую завесу к палаткам и позорно отступали.

Я принялся помогать ребятам. Работать было легко и весело. Я почти забыл о своем искусанном лице и красных волдырях, которые покрывали мои руки и грудь. И лишь вечером, когда пришел в избу, вновь почувствовал жар и тошноту. Я пересилил себя и сел ужинать вместе со всеми.

Ночью, когда все в избе уснули, я подкрался к столу и взял термометр. «Теперь уже наверняка будет сорок», – с надеждой подумал я. Но градусник снова подвел. Ртутный столбик остановился на тридцати шести и шести десятых и выше не желал двигаться.

Когда я относил термометр на место, мне показалось, что отец не спит. Я подошел и стал смотреть в лицо. Веки отца подозрительно вздрагивали, а возле губ блуждала едва заметная улыбка. «Ну и подожди же! – подумал я. – Все равно не отойду, пока не откроешь глаза».

И отец не выдержал. Он рассмеялся и потащил меня в постель.

– Не щекочи! – закричал я.

– Тише, чертенок, разбудишь Петра Иовича! – шептал отец, обнимая меня.

Глава девятнадцатая
КАК Я БУДУ МСТИТЬ ЛЮСЬКЕ. В ПОДЗЕМНОМ ЦАРСТВЕ. БРОШЕН, ЗАБЫТ…

Степка предложил пойти в тайгу за кедровыми орехами.

– На целый год запасемся, – сказал он. – Сиди зимам на печке и знай щелкай.

Комар, Степка и я взяли мешки, а Люська – только сетку-авоську. Люську, конечно, брать не стоило. Нянчись с ней в тайге, как с ребенком. Только вышли из поселка – она сделала страшные глаза и спросила Степку:

– Степа, а может, там не только анофелесы есть, но и алчные звери? Я очень боюсь. Ты же знаешь, я в Сибири еще не акклиматизировалась.

Боишься алчных зверей, так сиди дома, нечего к мужской компании приставать! Я говорил Степке:

– Не надо ее брать.

Но Степка даже не ответил. Посмотрел на меня своими черными хмурыми глазами и отвернулся. И вообще, мне кажется, все это происходит не случайно. Что-то здесь да есть… Степка и Люська идут впереди меня и все время шепчутся. Знаю я, о чем она шепчет: «Степочка, давай с тобой никогда-никогда не ссориться и быть все время вместе. До самой смерти…» Мне, конечно, все равно… только обидно: неужели она променяла меня на Степку?

У нашего соседа в Москве был патефон. Вечером, когда все ложились спать, сосед заводил патефон и ставил его на подоконник. Патефонный певец гремел на весь двор: «Я упрекать тебя не стану и не смею». Жильцы нашего дома слушали эту песню и громко вздыхали. А тетя Клава, которая работала токарем на заводе «Шарикоподшипник», даже стучала кулаком в стену и кричала:

«Я больше не вынесу этой трагедии! У меня разорвётся сердце!»

Когда я стану большим, я тоже куплю патефон с пластинкой «Я упрекать тебя не стану и не смею» и буду заводить его под самым окном Люськи. Пусть она мучается, терзается и кричит:

«У меня разорвется сердце!»

Я буду жесток и неумолим. Никогда, ни за что не прощу Люське этой обиды.

Мы шли по узкой, протоптанной в траве тропинке. Слева темнела тайга, справа бежала в бесконечную даль Ангара. Я уже давно натер сапогами мозоли, а Степка все шел и шел вперед, не оглядываясь.

«Двужильный он, что ли? – думал я. – Можно бы уже и отдохнуть!»

Первый привал мы сделали не скоро, да и то, наверно, лишь потому, что на пути нам встретилась буровая вышка. На берегу Ангары были вбиты в землю три толстые железные трубы. Концы их сходились вверху в одной точке, как жерди на шалаше. Сверху к трубам был привязан толстый стальной прут, а к пруту было приделано огромное сверло. Возле буровой вышки стоял мотор. Когда его запускали, сверло начинало вертеться и высверливать в каменистом берегу отверстие глубиной в сто метров. Что такое сто метров, легко представить, если измерить снизу доверху двадцатипятиэтажный дом. Ширина отверстия тоже солидная – полтора метра. В него свободно могут влезть два, а то и три человека.

«Зачем туда влезать?» – спросите вы.

Вначале мы тоже не знали этого. Рассказал нам о скважинах буровой мастер. Он стоял возле мотора, курил папиросу и прислушивался, как сердито урчит, врезаясь в камни, стальное сверло. Оказывается, для того чтобы построить плотину, надо знать, что происходит в глубине земли, разведать, нет ли в камнях трещин. Ведь может случиться так: построят плотину, а берега не выдержат и расползутся по всем швам. Вся работа строителей пойдет насмарку.

– Если хотите, могу кого-нибудь из вас опустить под землю, – сказал буровой мастер. – Скважина почти

готова.

Я сделал два шага вперед, как солдат, которого вызывают из строя, и сказал:

– Я согласен. Можете опускать.

– Почему именно тебя? – спросил буровой мастер. – Ты разве лучше всех?

– Он у нас всегда поступает как агрессор, – сказала Люська. – Если не будет аварии, я тоже могу опуститься под землю. Я вам авторитетно заявляю.

Бурового мастера очень удивила такая длинная и сученая» фраза словаря в платье. Он с удивлением посмотрел на Люську и сказал:

– Прекрасно. Подымите руки, кто хочет опуститься под землю.

Степка, Комар и я сразу же вскинули вверх руки. Люська посмотрела на нас и чуть-чуть приподняла руку над плечом. Точно так и в классе бывает: ученику до смерти не хочется выходить к доске, но он все же не отстает от других ребят и поступает так, как все. Авось учитель не вызовет или не заметит поднятой руки. Но я все же думаю, что Люська подняла руку назло мне.

Буровой мастер усмехнулся и сказал:

– Нет, так у нас ничего не выйдет. Берите палку и начинайте конаться.

Степка сломал длинный прут, и мы, переставляя кулаки, начали конаться, кому достанется право опуститься под землю. Степкин кулак, Комара, Люськи. Люська прикрыла своим кулаком руку Комара. Остался небольшой свободный кончик. Следующая очередь моя. Но Люська хитрит и передвигает кулак все выше. Я сразу же заметил эту хитрость и ухватил палку безымянным пальцем и мизинцем.

– Это афера! – закричала Люська. – Пусть он перебросит палку через голову!

Пожалуйста! Я еще крепче сжал палку пальцами и швырнул ее через плечо. Даже буровой мастер не стал возражать. Все сделано по правилам.

– Ну что ж, – сказал он, – твое счастье.

Буровой мастер отцепил сверло и вместо него прикрепил к длинному стальному канату железную клеть, похожую на фонарь без стекол. На самой верхушке «фонаря» горела тусклым желтым светом электрическая лампочка.

– Входи, – сказал мастер и открыл решетчатую дверку. – Когда осмотришь подземное царство, нажми на эту кнопку. Я подниму клеть наверх.

Я знал, что ничего плохого со мной не произойдет, но все же было страшновато. Точно так бывает, когда входишь в рентгеновский кабинет. Темно и жутко. Вдалеке виден красный огонек и слышится гробовой голос врача: «Иди сюда… так, ближе…»

Я вошел в клеть и замер. Кажется, еще немного – и сердце мое не выдержит и разлетится на четыре части.

Но вот снова заработал мотор. Клеть качнулась и тихо пошла вниз, в бесконечную черную пропасть… Под землей лампочка горела не желтым, а белым ослепительным светом.

Подземное царство началось с толстого слоя черной, спрессованной, как камень, земли. По стене скважины разбегались подрезанные корни деревьев. Вначале они были корявые и неуклюжие затем всё тоньше и тоньше, как нити, и наконец исчезли совсем. Стены скважины начали светлеть. Казалось, снизу поднимается солнце. Но это было не солнце. На смену черной, как уголь, земле пришла полоса желтой глины. «Это вторая комната подземного царства», – подумал я.

Не успел я хорошенько осмотреть вторую комнату, как передо мной открылся огромный белоснежный дворец из подземных известняков. Для полного сходства с дворцом не хватало только картин в темных бронзовых рамах и средневековых рыцарей в стальных шлемах и кольчугах.

Клеть проскользнула еще через несколько комнат и отпустила меня в самый большой и самый красивый каменный дворец. Стены дворца были выложены из темно-зеленых диабазов. Вокруг скважины вились бурые атласные ленты. Позднее я узнал, что это окислы железа. По камням бежали вниз тонкие струйки воды. Они скатывались в ложбинку или небольшую круглую ямку, исчезали, а затем вновь выбирались на волю, переливаясь синим, зеленым и красным цветами. Сколько я ни смотрел, но так и не заметил на стенках скважины никаких трещин. По-моему, в этом месте берег не подведет и вполне удержит плотину Братской ГЭС.

Надо было подниматься наверх. Все уже, наверно, заждались и сгорают от нетерпения и зависти. Я нажал кнопку и стал ждать. Но странное дело: прошло уже минуты две, а клеть все так же стояла на дне скважины. Я еще несколько раз нажал кнопку электрического звонка. Клеть не двигалась с места.

«Может быть, испортился мотор? – подумал я. – А вдруг это был не буровой мастер, а какой-нибудь предатель? Он нарочно заманил меня в клеть и теперь посмеивается и ждет, когда я погибну от голода!»

От страха у меня даже начали шевелиться волосы. (От страха волосы всегда шевелятся, а потом начинают седеть.)

Пройдет несколько дней, клеть поднимут наверх, и все с ужасом увидят, что вместо мальчишки в ней сидит мёртвый седой старик. Нет, я не хочу умирать! – Спасите! – крикнул я.

Эхо прокатилось по скважине чугунным шаром и стихло где-то наверху. Никто не ответил на призыв о помощи.

Брошен, забыт… И это называется великая дружба! Знаю: идут сейчас по тайге и перемывают все мои косточки. Люська, конечно, рядом со Степкой. Она трясет своими рыжими косами и говорит:

«Хорошо, что Генка остался в яме! Теперь он окончательно аннулирован».

Я сказал мысленно своим друзьям: «Не поминайте лихом» – и приготовился к смерти. И вдруг стальной канат натянулся, дернул клеть и понес ее вверх.

– Ты чего не звонил? – спросил буровой мастер. – Умер там, что ли?

Я хотел ответить, но вместо слов изо рта вылетали какие-то непонятные звуки – «ава-ва-ва-ва». Я невольно вспомнил «малого», то есть отца Комара. Но было, конечно, не до смеха. Ведь возвратился я к друзьям почти с того света. А это не шутка, когда бывший покойник приходит на землю.

– Я на-на-на-жимал, – сказал наконец я и показал на кнопку электрического звонка.

Буровой мастер и ребята, вместо того чтобы посочувствовать мне, начали хохотать. Оказывается, я нажимал не на кнопку, а на самую настоящую железную гайку.

– Ты зачем стучишь зубами? – спросила Люська. – Для полного аффекта?

Не хватало еще таких вопросов! Если бы я умер, она наверняка сказала бы: «Зачем ты умер? Это абсурдно!»

Я нашел что ответить:

– Ты бы еще не так постучала! Мороз там… сорок градусов…

Буровой мастер усмехнулся. Но ребята не заметили этой улыбки. А если бы и заметили, все равно не поняли бы, в чем дело. Они ведь не знают, жарко там, как в духовке, или холодно, как на Полюсе холода в Оймяконе.

Мы простились с буровым мастером и пошли дальше. Люська, Комар и Степка с завистью посматривали на меня и надоедали вопросами. Я рассказывал о подземном царстве и все время думал – вдруг Люська взмахнет руками, сделает страшные глаза и скажет: «Посмотрите, что с ним случилось! Он абсолютно седой!»

Но Люська шла рядом и ничего не говорила о моих волосах. Все было в порядке. Кто-кто, а Люська сразу бы заметила. У нее не очки, а четырехкратный бинокль.

Глава двадцатая
КЛАД. РАЗБОЙНИКИ. В ОХОТНИЧЬЕЙ ИЗБУШКЕ

В тайге тихо, спокойно. Сквозь сосны и лиственницы просачивается вниз зыбкий свет. В ускользающем тепле греют свои нарядные коричневые шапочки маслята, рыжики, выглядывают бусинки красной смородины.

Но что же это я описываю какие-то грибы и ягоды! Может быть, в тайге ничего особенного не произошло? Нет, это неверно. В этот день с нами произошли такие истории, о которых можно написать не только дневник, но даже роман с тремя продолжениями.

Так вот. Едва мы вошли в самую гущу тайги, Степка остановился, понюхал воздух и озабоченно сказал:

– Однако, мне это уже не нравится.

– Что тебе не нравится? – испуганно спросила Люська и побледнела как полотно. – Тут медведь?

– Не, – ответил Степка. – Дымом пахнет!

– Ну и пусть себе пахнет, – сказал я. – Подумаешь, какая важность!

Степка строго посмотрел на меня:

– Как это – пусть? А вдруг пожар!

Степка перешагнул через сосну, вывороченную бурей вместе с корнем, и быстро зашагал к небольшой ложбинке. Оттуда и в самом деле тянуло горьковатым дымком. Мы побежали за Степкой. В ложбинке, неподалеку от крохотного прозрачного ручья, горел костер. Желтое пламя уже перебрасывалось на траву, карабкалось на высокую сухую березку. Возле костра валялись консервные банки и пустая водочная бутылка.

Мы погасили огонь и стали обсуждать, кто мог раз– жечь в таком далеком, глухом месте костер.

– Может, охотники? – сказал Комар.

– Тоже выдумал! – возразил Степка. – Охотники порядок знают, не будут безобразничать.

– Наверно, это дачники, – сказал я. – Дачники всегда разводят костры.

– Ерунда! – резко отрубил Степка. – Дачников в тайге не бывает. Это тебе не Марьина роща.

При чем здесь Марьина роща! Говорит таким тоном, как будто бы все на свете знает! Не был в Москве, так лучше бы молчал. Это только раньше в Москве была Марьина роща, а сейчас там обыкновенные и, по-моему, даже не озелененные улицы.

– Я знаю, кто это, – сказала Люська и сделала страшные глаза. – Разбойники. Авторитетно вам говорю.

Вы думаете, Степка ответил ей «ерунда», «чепуха»? Ничего подобного! Он посмотрел на нее без всякой злости и сказал:

– Нет, Люся, откуда тут разбойники возьмутся!

Так мы и не решили эту странную загадку. Постояли

около пепелища, подумали и махнули рукой. Не разыскивать же этих хулиганов! Еще по затылку надают.

Степка облюбовал высокий кедр и начал быстро карабкаться. Я снял сапоги, поплевал на руки и полез на другое дерево. Забрался метра на полтора, а дальше не могу – тянет вниз, как магнитом. А тут еще Люська каркает:

– Гена, ты абсолютно не умеешь лазать!

– Вот я тебе дам «абсолютно»!

Я поднатужился, пролез еще несколько сантиметров, и остановился как приклеенный. Повисел немножко и позорно сполз вниз.

– А ты не лазь, – участливо сказала Люська. – Пойдем лучше цветы собирать.

– Уходи со своими цветами!

Я посмотрел вверх. Степка и Комар уже срывали шишки и швыряли их на землю. «Все равно залезу! – решил я. – Все равно». Я подошел к дереву, как к своему врагу, подпрыгнул и… полез… Люська стояла внизу и хлопала в ладоши.

Я сорвал штук двадцать шишек и спустился вниз, руки и колени горели, будто обожженные. А Степка, видно, и не думал слазить. Швырял и швырял шишки одну за другой. Наверняка с Люськой поделится! Люська даже готовые не подбирала. Она ходила от одной полянки к другой, срывала осенние цветы, веточки багульника, вереска и все восторгалась: «Ах, какой прекрасный ассортимент для букета!»

Стоило идти в такую глушь за цветами! Их на Падуне хоть отбавляй!

Едва я подумал о Люське, и тут же, в эту самую минуту, в тайге раздался страшный, или, как еще говорят, душераздирающий, крик:

– Ой, мамочка родная, идите все сюда!

Конечно же, это была Люська. Кто еще будет кричать «ой, мамочка родная»?

Степка и Комар быстро сползли с деревьев и побежали вслед за мной к Люське. Что там с ней случилось? Змея укусила или алчного медведя увидела? Нет, поблизости не было видно никаких медведей. Люська стояла возле сосны и смотрела страшными глазами на холм свежей, присыпанной листьями земли.

– Там человек лежит… мертвый…

Откуда она взяла, что там человек? Может, это просто дохлая кошка похоронена!

Мы подошли к холму. Из земли и в самом деле выглядывал рукав серого мужского пиджака с зелеными пуговицами. Но почему только рукав? Может, убитый был с одной рукой?

Рассуждали мы, конечно, не так спокойно, как я рассказываю. Даже Степка перетрусил. Лицо и губы побелели, глаза округлились и стали совершенно черные, как уголь. О Люське же и говорить нечего – стучит зубами, как телефонный аппарат: тук-тук, тук-тук-тук.

Не скажу, что я какой-то особенный герой, но и трусом я никогда не был. Вы же сами знаете, в каких переделках бывал: и в шлюпке, как в старом ботинке, ехал, и с фальшивым добровольцем сражался… Но рисковать зря никогда не стоит. Я подумал хорошенько и сказал:

– Знаете что? Давайте возьмем ноги в руки и удерем отсюда, пока не поздно.

Степка, как и всегда, не согласился с моим предложением. Он подошел к холму, осмотрел его со всех сторон и сказал:

– Надо раскопать.

Оглядываясь по сторонам, мы начали разгребать палками и руками страшный холм.

Как ни странно, но мертвеца в могиле не было.

Как не было? А что же там такое? А то же самое, что и в приключенческих книжках: клад.

В яме или могиле, называйте ее теперь как хотите, был не один, а все три пиджака. Кроме пиджаков, мы вытащили много другого добра: новенькие мужские рубашки, свитеры, брюки. В руки нам даже попался огромный пылесос с длинным резиновым шнуром. Но на пылесосе дело не закончилось. Когда мы решили, что в яме больше ничего нет, Степка еще раз ковырнул палкой и вынул деревянную шкатулку с красным цветком на крышке. Мы заглянули в шкатулку и ахнули. Она была почти до краев набита часами, серьгами, кольцами. Сверху лежал гигантский золотой паук с ядовитыми зелеными глазами и проволочными усами.

– Что же мы будем делать с кладом? – спросила Люська.

– По-моему, надо разделить, – сказал я. —Степке – пиджаки, Комару – пылесос, а я могу взять часы. Пиджак мне не нужен, отец обещал купить.

– А мне, значит, ничего! – возмутилась Люська. – Это я нашла клад, а не вы!

– Как – ничего? А паук с проволочными усами!

– Не нужен мне твой паук! Он антипатичный. Справедливо разделить клад помешал Степка.

– Никаких дележек! – сказал он. – Вещи отдадим в милицию.

Люська и Комар тут же присоединились к Степке.

– Это жулики ограбили магазин и спрятали вещи здесь, —сказал Комар. – Надо отдать в милицию. Все честные люди так поступают.

Степка отряхнул с пиджака землю, вытер рукой пылесос и приказал:

– Грузите вещи в мешки. Пора идти домой. Грузить так грузить. Я взял шкатулку с драгоценностями, два пиджака и пошел к своему мешку. Степке показалось, что я взял очень мало вещей. На самом деле это было не так. Если весь клад разделить на четверых, у каждого получится поровну. Я уж не говорю о том, что шкатулку надо нести особенно бережно. Споткнешься – и разыскивай потом часы и серьги в траве. Степка не подумал об этом.

– Отдай шкатулку Люсе! – крикнул он. – Пусть она несет. Она женщина.

Пожалуйста! Очень мне нужны часы и паук с проволочными усами! Я отдал Люське шкатулку и поднял с земли несколько рубашек. Но Степке как будто бы на пятку наступили. Он сердито вырвал рубашки и сказал:

– Нечего хитрить! Если ты такой умный, бери пылесос.

Я не предполагал, что Степке вздумается брать с собой и пылесос. Впрочем, сделать это он решил в последнюю минуту, чтобы насолить мне.

– Пылесос я не возьму, – твердо сказал я и поднял несколько рубашек.

Тут-то Степка и вступил со мной в страшный, небывалый спор:

– Так ты, значит, не возьмешь?

– Не возьму!

– А я говорю, возьмешь!

– А я говорю, не возьму!

Степка подскочил ко мне и толкнул в грудь. Удар был такой сильный и такой неожиданный, что я не устоял на ногах и полетел в яму, которую мы только что вырыли.

– Ага, так ты так!

Я выбрался из ямы и пошел с кулаками на Степку. Степка применил запрещенный прием. Он дал мне подножку и снова свалил на землю.

– Сдаешься, хвастун?

Он лежал на мне, как на матраце, и не давал двинуться ни вправо, ни влево. Не знаю, как это случилось… Я до сих пор не могу простить себе этого… Я колотил ногами по земле, пытался достать Степку задником сапога, вывернуться из-под него быстрым, неожиданным рывком. Все было тщетно. И вдруг я почувствовал возле своего лица жаркое тепло Степкиной руки. Я быстро повернул голову и впился зубами в твердую, соленую от пота кисть.

– Ай! – крикнул Степка.

Он вскочил на ноги и смотрел на меня сверху вниз незнакомым, чужим взглядом, как будто бы не узнавал или впервые видел меня. По его руке текла тонкой струйкой и капала на траву кровь.

Люська подбежала к Степке, вынула из-за рукава белый платочек:

– Дай я перевяжу, Степочка… Тебе больно?

Она перевязала рану и обернулась ко мне. За стеклами очков сверкали маленькие злые слезы:

– А ты уходи! Сейчас же уходи, противный агрессор!

К Люське присоединился Комар.

– Уходи, ты мне не товарищ, – сказал он.

Проклиная себя, я бросил мешок с шишками на плечо.

Степка не дал мне уйти. Он подошел ко мне вплотную и зловеще сказал:

– Сейчас же бери пылесос! Понял?

Нет, со Степкой лучше, пожалуй, не связываться. Я бросил мешок и взял в руки пылесос. Ладно, пусть пока командует…

Когда все нагрузили свои мешки, Степка сказал:

– Пошли. Только по дороге ни одного слова. Может, бандиты уже идут сюда…

Прислушиваясь к каждому шороху, мы молча шли по лесной чаще. Больше всех волновалась и пугала нас своей подозрительностью Люська. Свалится с дерева шишка или отломится и упадет на землю сухая ветка, Люська уже дрожит от страха, и шепчет:

– Ой, мамочка родная! Это бандиты!

Говорят, будто сердце человека чувствует беду. Теперь, после всего, что произошло с нами, я верю этому. Иду я по тайге, смотрю по сторонам, и вдруг сердце – тук-тук– тук. «Что такое? – подумал я. – Почему оно так странно стучит? Неужели что-нибудь предчувствует?»

Оказалось, что сердце стучало не зря. Справа от нас совершенно неожиданно послышался шум шагов. Освещенную солнцем полянку пересекли две быстрые тени. Мы присели на корточки и затаив дыхание стали ждать.

– Это бандиты? – шептала Люська синими, трясущимися губами. – Они нас убьют?

С вершины высокого кедра сорвалась и полетела вниз, сбивая на пути тонкие сухие ветки, огромная шишка. Люська не разобралась, в чем дело, вскочила с земли и закричала страшным голосом: