Текст книги "Петербург Достоевского"
Автор книги: Николай Анциферов
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Николай Павлович Анциферов
Петербург Достоевского
ВВЕДЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОГУЛКИ
(Возможность литературных прогулок. Двойное бытие художественного произведения. Значение иллюстрации. Экскурсия, как комментарий к художественному произведению.)
«За несколько дней ходил я с «Notre Dame de Paris» в руке на башню собора: признаюсь, мне хотелось отыскать какой-нибудь затерявшийся след великой драмы, и я еще раз, но с каким новым живым наслаждением, читал дивный роман! Сколько разпроникнутый огненными описаниями, подходил я к собору, смотрел на его угрюмую форму, vaste symphonie en pierre,[2]2
vaste symphonie en pierre – обширная симфония в камне (фр.).
[Закрыть] взбирался на широкую его платформу; тут Квазимодо, Эсмеральда, Фролло – вся эта драма принимала размер огромный».
Так писал в своих путевых заметках В. П. Боткин, один из наиболее утонченных представителей «эпохи сороковых годов».[3]3
«За несколько дней… размер огромный» – из «путевых записок» «Русский в Париже» (1835) В. П. Боткина (см.: Боткин В. П. Письма об Испании. Л., 1976. С. 200–201) (с неточностями).
[Закрыть]
Что заставляло его брать с собой на время прогулки томик Виктора Гюго? Он сам определяет эту цель: найти затерявшийся след великой драмы. Удавалось ли это ему? Имело ли смысл с этой точки зрения посещение древнего собора? В. П. Боткин, видимо, остался вполне удовлетворен полученным результатом. В связи со всеми впечатлениями от готического собора Парижской Божьей Матери, драма Виктора Гюго «принимала размер огромный». Осмотр тех мест, где совершалась она, сообщил новую силу восприятию, придал ему иное направление, наполнил новым содержанием. В. П. Боткин отмечает, что, в связи с прогулками, перечитывал роман с каким-то новым, живым наслаждением. Вот свидетельство об интересном опыте.
Следует ли считаться с ним? Не является ли все это надуманной литературщиной, погоней за новыми «настроениями», к которым был так падок В. П. Боткин. Весь вопрос заключается в том, согласимся ли мы с его утверждением: между художественным произведением и вдохновившим его памятником или просто местностью существует какая-то реальная связь, которая может быть вскрыта при посещении описанных мест, связь, которая может ввести нас в лучшее понимание того и другого. Или же следует согласиться с тем, что художественное произведение есть всецело свободное и прихотливое создание замкнутого, в себе творящего духа, подчиненного только таинственной логике развития стиля?
Художественное произведение имеет двойную жизнь. С одной стороны, оно является вещью, представляющей собой самодовлеющую ценность, вещью, принадлежащею векам и каждому времени по-новому. Она как бы меняется в потоке времени, становясь частицей новых культурно-исторических организмов. Для ее восприятия не нужно никаких экскурсов в область истории искусства, никаких биографических справок. Художественное произведение прекрасно само в себе, и язык его силен и ясен.
Это – истина, но не полная истина.
Создание искусства имеет и другую жизнь – жизнь, связанную с творцом и эпохой, жизнь историческую, доступную только историку через научный труд, сопряженный с интуицией. В данном случае художественное произведение есть реализованный продукт человеческой психики, оттиск духа творца (индивидуального или коллективного).
Двойная жизнь художественного произведения определяет таким образом и два подхода: первый – эстетический (вещь как бы отрывается от своего творца, от своей эпохи, проходит через века и становится нашей), второй историко-культурный (историк, отрешаясь от своего времени через труд и интуицию, подходит к вещи, взятой в связи с эпохой, породившей ее). Путь обратный.
Оба эти подхода не только не исключают друг друга, но, наоборот, необходимо взаимно дополняют один другого. Здесь отмечены три момента: творец, вещь, созерцатель. Только при учете особенностей каждого из них возможна полнота постижения. При первом из намеченных подходов умаляется творец, так как вещь рассматривается вне связи с ним и о творце забывают; при втором – созерцатель, так как он должен в значительной мере отрешиться от себя, погружаясь в тайну чужого творчества. Литературное произведение, поскольку оно имеет художественную ценность, живет этой двойной жизнью. В нем мы можем вскрыть замкнутый, как бы самодовлеющий мир художественных элементов. Однако, в нем же мы встретим отзвуки жизни, которые устанавливают связь между художественным литературным памятником и органически соединенной с ним исторической средой. Он не есть продукт своего времени в смысле механических причинно-следственных связей, он есть элемент времени, живая монада своей эпохи. Историк литературы, учитывая значение этой связи, в своем стремлении постигнуть какое-либо художественное произведение, предпринимает экскурсы и в биографию творца и в историю среды. Цель этих экскурсов может быть разнообразна. Тут мы встречаем и желание вскрыть все так называемые «влияния», чем так увлекались историки литературы старой школы. Но наряду с этим заданием мы встречаем и другое: раскрыть содержание художественных образом и идей, как элементов некоторого культурно-исторического целого; благодаря подобной работе, мы сможем глубже заглянуть в то, что скрыто в художественном образе, чутче услышать то, что в нем звучит.
Процесс чтения сам по себе, в виду недостатка наших знаний и нашего воображения, часто оставляет нас неудовлетворенными; художественный образ остается нераскрытым. В виду этого, создается потребность в иллюстрации. До некоторой степени и театр идет навстречу удовлетворению этой потребности (декорация, костюм, поза, жест, интонация и т. д.). Но раскрытию художественного образа можно содействовать и иными путями. Все эти способы конкретизации образа являются опасными. Можно определенно сказать: подавляющее большинство иллюстраций, инсценировок навязывают совершенно чуждые нам представления, и наше благо, если у нас есть достаточно критического чутья, чтоб не поддаться этим искажающим образам. Воображение неопытное легко попадает в плен самым произвольным иллюстрациям (каких только образов Татьяны Лариной не подносили художники и актрисы публике!). А между тем, потребность во вспомогательных средствах для более полного постижения (познания и переживания) художественного образа несомненно существует. Где же найти эту помощь?
Вспомним прощание Гете с Римом:
«При разлуке я почувствовал особого рода боль. Покидать, без надежды на возвращение, эту столицу мира, гражданином коей был несколько времени сам, доставляет ощущение, которое невозможно передать словами. Никто не может сочувствовать этому, кто сам не испытал.
Я все повторял в эту минуту элегию Овидия, которую он сочинил, когда воспоминание о подобной же судьбе преследовало его до пределов обитаемого мира. Эти двустишия постоянно вертелись у меня в уме, между всеми другими впечатлениями:
В миг, когда предо мной встает картина той ночи,
Что для меня перед зарей в Риме последней была,
В миг, когда я вспоминаю, что в нем оставлял дорогого,
Слезы текут и теперь градом из глаз у меня
Смолкли говор людской и уснувших собак завыванья
И колесницу свою месяц направил к звездам:
Я взглянул и увидел стоящий вдали Капитолий,
Лары родные, куда тщетно стремятся войти.[4]4
«В миг, когда предо мной встает картина той ночи…» и т. д. – из элегии римского поэта Публия Овидия Назона (43 до н. э. – ок. 18 н. э.) «Tristia» (пер. Н. В. Гербеля).
[Закрыть]
…Страдания эти чрезвычайно походили на мои, и во время пути несколько дней и ночей меня занимало то же внутреннее состояние. Но я избегал написать хоть одну строчку из опасения, чтобы не рассеялся этот нежный аромат внутреннего страдания».[5]5
«При разлуке я почувствовал… аромат внутреннего страдания» – из путевых заметок И. Гёте «Второе пребывание в Риме: От июня 1787 до апреля 1,788» (Собрание сочинений Гете в переводе русских писателей. Спб., 1893. Т. 6. С. 334–335).
[Закрыть]
Отрывок из Овидия, прочтенный пред Капитолием в час разлуки, усиливает переживание ранее знакомых слов поэта, делает их настолько родными, что гениальный поэт другого времени не ищет своих слов для выражения душевного состояния, не доверяя своему гению.
Чтение отрывка в соответственном месте, в подходящий момент, может раскрыть духовный взор для нового восприятия слов, быть может, уже хорошо знакомых, но которые теперь зазвучат по-новому, наполнятся неожиданным содержанием.
Как много может дать нам чтение: анналов Тацита[6]6
«Анналы» (между 105–120) – сочинение римского историка Публия Корнелия Тацита (ок. 55 – ок. 120), повествующее о борьбе императорской власти с аристократической оппозицией в 14–68 гг.
[Закрыть] среди развалин дворцов цезарей на Палатине,[7]7
Палатин – один из семи холмов, на которых возник Древний Рим.
[Закрыть] Фиоретти Франциска Ассизского[8]8
Фиоретти (Fioretti) – средневековые народные легенды о житии итальянского проповедника Франциска Ассизского (1181/1182-1226).
[Закрыть] – под оливками умбрийской долины, Ибсена – у холодных вод синих фиордов, Тургенева – в старой усадьбе, пахнущей жасмином…
Быть может, наше смелое воображение рисовало нам картины более яркие, величественные, задушевные. И наше переживание окажется раздвоенным. Появится в нас протест, подобно тому, как случалось при созерцании дурных иллюстраций, нелепой инсценировки. Но наше сознание должно здесь иначе реагировать. Не протестом против действительности должно ответить оно, а смирением перед ней. Протест явится лишь признаком ложности нашего воображения и упорством его. Необходимо признать факт капризности нашей фантазии, ее стремление к туманным образам, дающим ей простор, но далеким от жизненной правды. Мы должны поставить себе задачу раскрыть свой духовный взор и усмотреть в правдивой обстановке те элементы, которые порождали интересующий нас образ, придавали ему определенную окраску. Но, по всей вероятности, чаще не произойдет этого разрыва мечты и действительности, и созданный при предварительном серьезном чтении образ найдет подтверждение в конкретной обстановке и наполнится новым, ценным содержанием.
Сопоставление художественного образа с тем явлением, которое вызвало его к жизни, содействовало его образованию, приведет к более полному его постижению.
Ф. И. Тютчев отмечает особенность весны, вероятно, всеми хорошо примеченную:
Весна всегда первая. Ее волнения, ее радости запомнить во всей полноте переживания нельзя. И в наших душах не найдет она следа отцветших вёсен. Мы всегда переживаем (если только переживаем) весну с чувством удивления. Образ каждой весны словно не ведает, был ли его предшественник в нашем сознании.
Самое сильное, самое яркое способно стереть в нашей душе беспощадное время и память, мать верности, бессильна бороться с ним.
Вот почему нам хорошо видеть и плотскими глазами то, на что раскрывает наши взоры поэт. Видеть одновременно с тем, когда звучит еще для нас взволновавший нас стих. Трепетным содержанием жизни наполнятся прочтенные слова. Мы постигнем их несравненно полнее. Нисколько не отрицая самодовлеющую ценность образов осени Ф. И. Тютчева, можно утверждать: хорошо для постижения их ввести себя самого в осеннюю природу, приобщиться таким образом самому к опыту поэта; понять по-новому, о каком «хрустальном» осеннем дне и «лучезарных вечерах» говорит Ф. И. Тютчев; увидеть самому, как «льется чистая и теплая лазурь на отдыхающее поле»;[11]11
«хрустальный» день, «лучезарные вечера», «льется чистая и теплая лазурь на отдыхающее поле» – цитаты из ст-ния Ф. И. Тютчева «Есть в осени первоначальной…» (1857).
[Закрыть] понять, почему назван блеск пестрых дерев – зловещим и что такое кроткая улыбка увяданья.[12]12
назван блеск пестрых дерев – зловещим – парафраз стиха «Зловещий блеск и пестрота дерев» из «Осеннего вечера» (1830) Ф. И. Тютчева; «кроткая улыбка увяданья» – из того же ст-ния.
[Закрыть] Словом, опираясь на свои переживания, выявить во всей полноте содержание художественного образа.
Вальтер Скотт в своем вступлении к роману «Монастырь» дает нам интересные сведения об использовании им окрестностей Мельроза для пейзажа своего романа, причем он подчеркивает, что «имел в виду дать читателю не список с натуры, а задуманную им картину, лишь отчасти воспроизводящую действительность».[13]13
«имел в виду… воспроизводящую действительность» – из романа В. Скотта «Монастырь» (Спб., (1910). С. XI).
[Закрыть] Далее Вальтер Скотт отмечает все свои отступления, как бы совершая с читателем литературную экскурсию. Все отмеченные изменения, конечно, не случайны, они могут дать интересный материал для понимания психологии творчества.
Андрей Белый в своих воспоминаниях об А. А. Блоке свидетельствует, что пейзажи большинства его стихотворений шахматовские, отраженные ясно, четко, реалистично.
«Мне кажется, что я знаю место, где могла стоять «молчавшая и устремившая руки в зенит»[14]14
«молчавшая и устремившая руки в зенит» – парафраз двух строк из ст-ния А. А. Блока «Пляски осенние» (1905).
[Закрыть] – неподалеку от церкви, на лугу, около пруда, где в июле цветут кувшинки. Мне кажется, что высокую гору, над которой Она жила («Ты горишь над высокой горою»[15]15
«Ты горишь над высокой горою…» (1901) – ст-ние А. А. Блока.
[Закрыть]) я тоже знаю: над ней, над возвышенностью за Шахматовым, бывает такой ясный закат, куда мчались искры от костра поэзии А. А. в 1901 г. А дорога, по которой шел «нищий, распевающий псалмы («Битый камень лег по косогорам»)[16]16
«нищий, распевающий псалмы («Битый камень лег по косогорам») – цитаты из ст-ния А. А. Блока «Осенняя воля» (1905).
[Закрыть] – московское шоссе по направлению к Клину, где есть и косогоры, и где битый камень, которым трамбуют шоссе, находится в изобилии».[17]17
«Мне кажется… находится в изобилии» – из «Воспоминаний об Александре Александровиче Блоке» Андрея Белого (см.: Александр Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 1. С. 271–272; впервые опубл.: Записки мечтателей. 1922. № 6).
[Закрыть]
Поэт и мыслитель Андрей Белый стремится в творчестве друга уловить «аромат пейзажа»,[18]18
«аромат пейзажа» – реминисценция из воспоминаний А. Белого о Блоке (гл. III, «Шахматово»).
[Закрыть] знакомого ему по собственному опыту.[19]19
Интересно отметить, что ресторан с обоями, на которых изображены корабли с флагами, взрезающие носами голубые воды, описанный А. А. Блоком в «Незнакомке», существовал на Петербургской стороне. «Незнакомка» навеяна скитаниями по глухим углам Петербургской стороны. Пивная из «первого виденья» помещалась на углу Геслеровского переулка и Зелениной улицы. Вся обстановка, начиная с кораблей на обоях и кончая действующими лицами, взята с натуры. М. А. Бекетова. «Александр Блок». Изд. «Алконост» 1922.
(из книги М. А. Бекетовой «Александр Блок: Биогр. очерк» (Пб., 1922. С. 102–103); «Незнакомка» (1906) – драма А. А. Блока.)
[Закрыть] Эта «локальная тяга» свидетельствует о какой-то насущной потребности нашего духа.
Внимательное посещение тех мест, которые, с одной стороны, влияли на душу писателя, с другой стороны, быть может, непосредственно преломились в его творчестве, окажет, при известных условиях, большое содействие постижению художественного произведения, о чем и свидетельствует опыт В. П. Боткина.
Такого рода литературные прогулки могут быть проделаны в форме экскурсии,[20]20
…литературные прогулки могут быть проделаны в форме экскурсии… подробнее об этом см.: Анциферов Н. П. О методах и типах историко-культурных экскурсий. Пг., 1923.
[Закрыть] с использованием ее методов, что может оказать весьма ценное содействие раскрытию художественного образа.
Литературные экскурсии возможны только в форме комментирующих объект изучения, а не демонстрирующих его. Всякая экскурсия построена на зрительных впечатлениях, которые сменяются, благодаря обходу. Значение порядка этой смены выдвигает роль маршрута. Ясно очерченная тема дает единство всей работе.
Литературная экскурсия не может продемонстрировать объект, составляющий прямое содержание темы. Когда мы изучаем, например, творчество Врубеля, экскурсия подведет нас непосредственно к его созданиям: картинам. В точном смысле слова нельзя «подвести» к литературному произведению, нельзя «показать», продемонстрировать его. Зрительный материал литературной экскурсии совершенно особого рода, он не есть литературный памятник, но он может быть иллюстрацией к жизни и творчеству писателя.
В виду всего этого, экскурсионист, разрабатывающий литературную экскурсию, должен наметить определенную тему, заимствованную из литературного произведения. Экскурсия должна послужить иллюстрацией к ней. Это достигается путем введения в обстановку, содействовавшую образованию художественного образа. Иллюстрация может быть использована, как комментарий к изучаемому произведению, разъясняющий его смысл и значение.
Мне представляется совершенно необходимым при изучении творчества Достоевского освещение с достаточной полнотой темы Петербурга, как существеннейшего элемента его литературных построений и душевных прозрений.
Для того, чтобы подойти вплотную к Петербургу Достоевского, следует, между прочим, использовать и те методы раскрытия образа, которые доставляет экскурсия.
Само собой разумеется, что к литературным прогулкам можно приступить только после ознакомления с образом Петербурга, выраженном в творчестве Достоевского.
ЧАСТЬ I
ОБРАЗ ГОРОДА
ГЛАВА I. ТОПОГРАФИЯ ПЕТЕРБУРГА
(Странствования Достоевского по городу. Места, связанные с жизнью писателя. Места города, отмеченные в его писаниях.)
Каждая эпоха в истории русского общества знает свой образ Петербурга. Каждая отдельная личность, творчески переживающая его, преломляет этот образ по своему.
Существует и у нашего великого романиста свой образ Петербурга, глубокий и значительный. Раскрытие его чрезвычайно существенно для понимания Достоевского. Но этот образ не есть продукт его свободного творчества. Он рожден, а не сотворен. Все впечатления петербургской жизни, порожденные пейзажем города, его белыми ночами и туманными утрами, его водами и редкими садами, великой суетой сует северной столицы, – все эти впечатления наслаивались одно на другое, перерабатывались в горниле бессознательного и нашли свое воплощение в рожденном гением образе.
Значительная часть жизни Ф. М. Достоевского протекла в северной столице. Различные уголки нашего города были свидетелями ее внешних и внутренних событий.
Весной 1838 года[21]21
Весной 1838 года… Братья Достоевские прибыли в Петербург весной 1837 г.; в 1838 г. Федор Достоевский был принят в Инженерное училище, а Михаил поступил на службу в Петербургскую инженерную команду и в апреле того же года был откомандирован в Ревельскую инженерную команду.
[Закрыть] в Петербург прибыл Михаил Андреевич Достоевский, дворянин и штаб-лекарь, с двумя сыновьями: Михаилом и Федором, чтобы определить их в Инженерное училище. Но только одному из них (Федору) удалось попасть в это привилегированное учебное заведение; его брат Михаил по слабости здоровья был определен в Ревель.
Молодой Достоевский остался в чужом городе совершенно один в этом «грозно-спящем средь тумана», «забвенью брошенном дворце».[22]22
«грозно спящий средь тумана», «забвенью брошенный дворец» – цитаты из оды Пушкина «Вольность» (1817).
[Закрыть] Здесь провел Ф. М. свои учебные годы, окончив курс в 1843 году.
Первые впечатления от Петербурга группировались вокруг Инженерного замка, этого удивительного памятника полуфантастического царствования Павла I.
«В памяти самого Ф. М. отчетливо сохранилась историческая топография Инженерного замка, который очень нравился ему своей архитектурой.»[23]23
Занесено в записную книжку А. Г. Достоевской. О. М. Миллер: «Материалы для жизнеописания Ф. М. Достоевского» (прим. авт.).
«В памяти… своей архитектурой» – сведения, сообщенные О. Ф. Миллером в «Материалах для жизнеописания Ф. М. Достоевского», с пометой: «Занесено в записную книжку А. Г. Достоевской» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Спб., 1883. Т. 1: Биография, письма и заметки из записной книжки. С. 44).
[Закрыть]
А. И. Савельев вспоминает о своих беседах с Достоевским в комнате для дежурного офицера, выходившей окнами в черный дворик.
«Должно заметить, что в Михайловском (Инженерном) замке сохранилось до сих пор много устных преданий о первой четверти нынешнего столетия, касающихся истории замка: сохранились указания, где была тронная зала императора, его спальня, столовая, кухня; не так давно заделан ход в стене, в котором шла лестница из среднего этажа в нижний, уничтожен коридор, шедший к дверям, ведущим к каналу, где когда-то стояла лодка; сохранился в одной из овальных комнат замка крюк, на котором висел голубь, принадлежавший секте хлыстов, под которым они совершали свои «радения» и проч.»[24]24
«Должно заметить… свои «радения» и проч.» – из воспоминаний А. И. Савельева (Там же).
[Закрыть]
Среди этих романтических воспоминаний, овеянных жуткой тенью трагической ночи 11 марта, слагались первые петербургские впечатления Достоевского.
По окончании училища, в период столь быстро создавшегося «преблистательного» литературного успеха, созданного сочувствием и содействием Некрасова и Белинского, начинающий писатель проживал в различных частях Петербурга.
В письме, помеченном датой 30 сентября 1844 г., он сообщает свой адрес:
«У Владимирской церкви в доме Прянишникова в Графском переулке».[25]25
«У Владимирской церкви… в Графском переулке» – из письма брату М. М. Достоевскому (ПСС. Т. 28, кн. 1. С. 101). В этом доме (совр. адрес: Владимирский проспект, 11) писатель жил в 1842–1846 гг. Владимирская церковь, на одноименной площади, была возведена в 1769 г. (архитектор неизвестен).
[Закрыть]
В 1846 г. в феврале мы застаем его на новой квартире вблизи той же Владимирской церкви: на углу Гребецкой (теперь Ямской) и Кузнечного переулка, в доме купца Кунина.[26]26
в доме купца Кунина – описка: Кучина; совр. адрес: Кузнечный переулок, 5.
[Закрыть] В этом 1846 году он постоянно менял местожительство.[27]27
В этом 1846 году… менял местожительство. Кроме перечисленных ниже адресов писатель снимал также квартиру в Кирпичном переулке (дом не установлен).
[Закрыть] В сентябре Достоевский жил у Казанского собора,[28]28
у Казанского собора – совр. адрес: ул. Плеханова, 2/1. Казанский собор был сооружен в 1801–1811 гг. по проекту архитектора А. Н. Воронихина.
[Закрыть] на углу Б. Мещанской (ныне Казанской) и соборной площади, в доме Кохендорфера № 25. В ноябре он перебрался на Васильевский остров[29]29
перебрался на Васильевский остров – совр. адрес: Большой проспект, 4/19.
[Закрыть] и снял квартиру против лютеранской Екатерининской церкви,[30]30
Екатерининская церковь – построена в начале Большого проспекта в 1768–1771 гг. по проекту архитектора Ю. М. Фельтена.
[Закрыть] на углу Больш. проспекта и 1-й линии, в доме Солошича, № 26. Весной 1847 года Достоевский уже снова в центральном городе у Исаакиевского собора,[31]31
Исаакиевский собор. Первая деревянная Исаакиевская церковь появилась на берегу Невы в 1710 г.; затем дважды строились каменные здания; сооружение современного собора по проекту О. Монферрана растянулось на сорок лет (до 1858 г.).
[Закрыть] на углу М. Морской (ул. Гоголя) и Вознесенского проспекта, в доме Шиля, в кв. Бреммера. Этот адрес представляет особый интерес. Как увидим позднее, Вознесенский проспект часто упоминается в его сочинениях. Действие «Преступления и Наказания» тесно связано с Вознесенским проспектом, и Раскольников жил[32]32
Раскольников жил… – совр. адрес «дома Раскольникова»: Гражданская (б. Средняя Мещанская) улица, 19.
[Закрыть] в доме Шиля,[33]33
в доме Шиля – совр. адрес: проспект Майорова, 8/23, угол ул. Гоголя; Достоевский жил в этом доме с 1847 г. до ареста (23 апреля 1849 г.).
[Закрыть] приуроченном к Столярному переулку.
Все перечисленные здесь адреса обладают двумя особенностями. Достоевский в эту эпоху всегда селился против церкви и непременно в угловом доме. Является ли это обстоятельство простой случайностью или же оно определяет вкус писателя, на это дать ответа нельзя, без соответствующих указаний самого Достоевского.
Отметим еще одну черту – частые смены квартиры, черту, которую можно подтвердить примером и последующего периода. Эта черта вряд ли случайна, она так хорошо подчеркивает бродяжническую натуру Достоевского. Его дочь в своих воспоминаниях несколько раз указывает на нее. Замечательно, что он любил бродить бесцельно по Петербургу, отлагая его образы в своей душе, приобщая их к своему творчеству.
Достоевский «блуждал по самым темным и отдаленным улицам Петербурга. Во время ходьбы он разговаривал сам с собою, жестикулировал, так что прохожие оборачивались на него. Друзья, встречавшиеся с ним, считали его сумасшедшим». «Он останавливается, неожиданно пораженный взглядом, улыбкой незнакомца, которые запечатлеваются в его мозгу»,[34]34
«блуждал… считали его сумасшедшим», «Он останавливается… в его мозгу» – парафраз и цитата из воспоминаний «Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской» (М.; Пг., 1922. С. 78).
[Закрыть] а также резкими чертами городского пейзажа, образом отдельного выразительного дома, или же изгибом канала. Этими словами можно дополнить мысль дочери писателя в согласии с его многочисленными свидетельствами о действии города на его психику. В этих прогулках зарождалась та связь с городом, что создала замечательный образ Петербурга, который можно назвать пророческим.
В «Белых ночах» Достоевский говорит о странных уголках Петербурга, в которых все «освещается каким-то особенным светом» и в которых «проживают странные люди – мечтатели».[35]35
«освещается… светом», «проживают… мечтатели» – цитаты (первая с неточностями) из «Белых ночей» (ПСС. Т. 2. С. 112).
[Закрыть] «Мечтательство», как он объяснял впоследствии, соединило его с кружком Петрашевского.[36]36
«Мечтательство»… соединило его с кружком Петрашевского – см. об этом в гл. «Одна из современных фальшей» из «Дневника писателя. 1873» (ПСС. Т. 21. С. 131); документы и литература об участии Ф. М. Достоевского в кружке М. В. Петрашевского сведены в кн.: ПСС. Т. 18.
[Закрыть] Собрания этого первого русского социалистического кружка происходили в Коломне, на Покровской площади, в собственном доме главы кружка В. М. Петрашевского.
«Домик был деревянным, маленьким, типичным домиком старой Коломны; наверху крыши шел резной конек, резьба была и под окнами; на улицу выходило крылечко с покосившимися от времени ступеньками, лестница в два марша вела во второй этаж; ступеньки и дрожали и скрипели, и вызывали невольную боязнь – да выдержит ли лестница тяжесть поднимающегося по ней? Только в особенных случаях, по вечерам лестница освещалась вонючим ночником, в котором коптело и чадило конопляное масло»[37]37
П. Н. Столпянский, «Революционный Петербург». (Спб., Изд. «Колос» 1922. С. 10–11)
[Закрыть]
Образ этого рокового домика должен был глубоко запечатлеться в памяти Достоевского и служить живым напоминанием о заключительных аккордах юношеского периода петербургской жизни.
Кружок Петрашевского был арестован в ночь на 23 апреля 1849 года. Достоевский в числе прочих арестованных был заключен в Петропавловскую крепость. Следовательно, и твердыня северной столицы является образом Петербурга, памятным для Достоевского. Он был заключен в Алексеевском равелине, в камере № 7 и 9. В длинные томительные ночи ему казалось, что под крепостью бушует море, а он, заключенный в пароходную каюту, ощущает под собою колыхание пола. Великим счастьем для него были прогулки в маленьком садике, где он сосчитал каждое дерево. Их было семнадцать. Этот садик, вместе с Алексеевским равелином, уничтожены после истории с Нечаевым.
Спустя восемь месяцев, 22 декабря, перед рождественскими праздниками, на Семеновском плацу должна была состояться казнь первых русских социалистов и среди них Достоевского. Здесь великий писатель пережил те минуты, которые он описал в тот же вечер своему брату[38]38
описал… своему брату – см. письмо к M. M. Достоевскому от 22 декабря 1849 г. (ПСС. Т. 28, кн. 1. С. 161–162).
[Закрыть] и впоследствии обессмертил их в рассказе кн. Мышкина[39]39
обессмертил их в рассказе кн. Мышкина. – ПСС. Т. 8. С. 55–56.
[Закрыть] в романе «Идиот». Семеновский плац, где совершилась «примерная казнь» над петрашевцами, должен был так же резко запечатлеться в памяти Достоевского.
Это место является гранью, отделившей жизнь «мечтателя» от жизни «каторжника».
Спустя десять лет, Достоевский возвратился из Сибири. Однако, он не мог некоторое время поселиться в Петербурге, куда стремился всей душой. Ему пришлось задержаться в Твери, о которой у него сложилось самое отрицательное представление.
В желанный Петербург возвращается Достоевский в 1860 г. и принимает деятельное участие в организации журнала «Время»,[41]41
«Время» – ежемесячный литературно-политический журнал, издаваемый в 1861–1863 гг. M. M. Достоевским; фактическим редактором журнала был Ф. М. Достоевский (см.: Нечаева В. С. Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских «Время», 1861–1863. М., 1972).
[Закрыть] издаваемого его братом Михаилом.
К сожалению, за весь длинный период, вплоть до отъезда Достоевского заграницу, 11 апреля 1867 г., с молодой женой, мне не удалось установить ни одного петербургского адреса.[42]42
…не удалось установить ни одного петербургского адреса. Анциферов не знал, что писатель в 1861–1867 гг. проживал вблизи Сенной площади на М. Мещанской (н. Казначейской) улице, где в доме № 7 был написан роман «Преступление и наказание».
[Закрыть]
Но зато время от возвращения его, 8 июля 1871 г., до смерти может быть представлено адресами всех квартир семьи писателя. Первую зиму Федор Михайлович провел в Серпуховской улице Семеновского полка, в доме Архангельской. В 1872 г. переехал во 2-ю роту Измайловского полка, в дом Мебеса.[43]43
«Первую зиму… в Кузнечном переулке, д. 5» – пересказ и цитата из «Воспоминаний о Федоре Михайловиче Достоевском» Н. Н. Страхова (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Спб., 1883. Т. 1. С. 301).
В указанный период писатель проживал по следующим адресам: Екатерингофский проспект (н. Римского-Корсакова), 3; Серпуховская ул., 15 (дом не сохранился); 2-я Рота Измайловского полка (н. 2-я Красноармейская ул., дом не сохранился); Лиговский проспект, 25 (н. д. 27); Греческий проспект (против церкви; дом не сохранился); Кузнечный пер., 5 (н. в этом доме музей Ф. М. Достоевского).
[Закрыть] «Зиму 1873–1874 гг. жил на Лиговке, № 97, в доме Сливчанского. Три года, с сентября 1875 по май 1878 г., жил в доме Струбинского, против Греческой церкви, и три последние года, 1878–1881, в Кузнечном переулке, д. № 5».[44]44
Из воспоминаний Н. Страхова.
[Закрыть]
Таким образом за эти 9 лет Достоевский переменил 5 квартир. Как и в молодости, его излюбленной частью города остаются кварталы, лежащие по ту сторону Невского, если итти от Невы. Этот район, как мы увидим позже, чаще всего упоминается и в его произведениях.
В квартире на Кузнечном он скончался 28 января 1881 г. Достоевский нашел свое вечное успокоение в Александро-Невской лавре. Его могила находится на Тихвинском кладбище,[45]45
Тихвинское кладбище Александро-Невской Свято-Троицкой лавры основано в 1823 г.; ныне – Некрополь XIX в.
[Закрыть] вблизи большой дороги, ведущей в лавру.[46]46
Здесь же находятся могилы: Карамзина, Жуковского, Баратынского, Бородина, Мусоргского, Чайковского.
[Закрыть] Кладбище густо заставлено каменными надмогильными памятниками, более простыми и строгими в первой половине XIX века, более вычурными и претенциозными во второй.
Здесь нет простора, и нет тишины среди этих беспокойных и суетных памятников столицы.
Могилу Достоевского украшает высокий монумент из серого гранита. На скале – крест с терновым венцом, у подножья его – черный бюст писателя. Надпись на камне:
Мы проследили ряд мест, освященных памятью Достоевского. Их список можно было бы значительно расширить указанием адресов: мест его службы, редакций журналов, квартир его друзей и родных, но эти добавления не явятся существенными.
Не следует дольше задерживаться на этой теме. Нужно помнить, что в основу впечатлений от Петербурга легли долгие бесцельные прогулки по городу, во время которых глубже всего проникает взор в особенности лика города.
* * *
Долгая жизнь в Петербурге, где по слову современного поэта она проходит «торжественно и трудно»,[49]49
«торжественно и трудно» – цитата из ст-ния А. А. Ахматовой «Ведь где-то есть простая жизнь и свет…» (1915).
[Закрыть] отразилась на творчестве Достоевского и северная столица получила в нем цельное и многообразное отображение.
Из богатого литературного наследия (около 30 романов, повестей и рассказов) мы можем выделить до 20 произведений, в которых Петербург выступает, как фон для развития сюжета.[50]50
«Бедные люди», «Двойник», «Господин Прохарчин», «Роман в девяти письмах», «Хозяйка», «Слабое сердце», «Чужая жена и муж под кроватью», «Елка и свадьба», «Неточка Незванова», «Скверный анекдот», «Записки из подполья», «Крокодил», «Униженные и оскорбленные», «Вечный муж», «Идиот», «Преступление и Наказание», «Подросток», «Бобок». «Кроткая». Некоторую роль играет Петербург и в романе «Бесы».
[Закрыть]
Нельзя отметить периода преобладания Петербурга в творчестве Достоевского. Через всю его творческую жизнь неизменно проходит мотив северной столицы. Даже в далекой Флоренции, где создает он своего «Идиота», образы Петербурга переданы с удивительной конкретностью.
Во всех этих произведениях наш город не только обозначен, как место совершающегося действия. Обычно Достоевский дает точные топографические указания. Он любил отмечать отдельные места разнообразного в своих частях и цельного в своем единстве города.
Названия его рек, каналов, его площадей, улиц, церквей, его островов и окрестностей пестрят на страницах писаний Достоевского. Для всякого сжившегося с Петербургом чрезвычайно ценны эти мимолетные указания: они вызывают за собой конкретные образы города, ряд богатых и разнообразных воспоминаний, к работе художественной фантазии привлекают личный опыт.
Характеристике образа Петербурга следует предпослать беглое начертание его топографии в произведениях Достоевского, отметить те места города, которые упомянуты на страницах его литературного наследия.
Без знакомства с Петербургом, без особого «чувства города» трудно следить за городской номенклатурой. Однако, эту работу проделать придется. Она введет нас в те районы, которые были наиболее сродни нашему писателю.
В основу этого обзора можно положить топографическое обследование каждого отдельного произведения Достоевского, связанного с Петербургом. Рассмотреть, например, где развиваются события «Белых ночей», после перейти к «Униженным и оскорбленным» и так далее. Но такой обзор не даст нам единой общей картины. Поэтому целесообразнее исходить при осмотре не от литературного произведения, а от района, приурочивая к нему весь касающийся его литературный материал. Тогда мы сможем совершить одну долгую прогулку по плану, отмечая на каждой площади, на каждой улице все места, упомянутые Достоевским.
Начнем с района, примыкающего к Вознесенскому проспекту. Последний одним концом упирается в Фонтанку, другим – в Адмиралтейство, пересекая Мойку и Екатерининский канал. Этот район подвергся коренной и быстрой перестройке в половине XIX века. Он быстро застроился доходными домами «под жильцов».[51]51
…застроился доходными домами «под жильцов». – С 1830-х гг. типичным для рядовой застройки Петербурга становится «доходный дом» (Кириченко Е. И. Доходные жилые дома Москвы и Петербурга // Архитектурное наследство. 1962. № 14. С. 145). Первые кварталы, плотно застроенные подобными домами, появились в районах Сенной площади и Коломны.
[Закрыть] Здесь, среди путанной сети улиц и переулков, меж высоких и глухих стен, неожиданно появляется уголок Екатерининского канала, столь извилистого. Меж всех этих многочисленных Подъяческих, Мещанских улиц, меж всех этих Столярных, Прачешных, Глухих переулков, пролег прямой и широкий Вознесенский проспект, соединяя этот район с парадной Исаакиевской площадью с ее величественным собором. Через нее лежал путь обитателю этого района к Неве и на Васильевский остров.
Рынком этой части города является известная всему Петербургу Сенная площадь,[52]52
Сенная площадь – сформировалась на месте Сенного рынка, открытого в 1730-х гг. (с 1953 г. – площадь Мира). См. о ней: Томилин А. Сенная торговая площадь // Исторические труды Александра Томилина. Спб., 1854. С. 54–78.
[Закрыть] парком для гуляний – Юсупов сад.[53]53
Юсупов сад – пейзажный парк с прудом, созданный в 1790-х гг. при реконструкции старинной усадьбы Юсуповых; ныне здесь находится Детский парк (Садовая ул., 50 а).
[Закрыть]
К этому району примыкает старозаветная Коломна.[54]54
Коломна – отдаленная от центра часть города (появилась на плане Петербурга в конце 1730-х гг.), расположенная между реками Мойкой, Фонтанкой и Крюковым каналом; центром Коломны служила Покровская (н. Тургенева) площадь.
[Закрыть]
Тут ютились чиновники низшего и среднего ранга, торговцы и ремесленники. Достоевский также проживал здесь на Вознесенском проспекте. Эти места были им особенно сильно прочувствованы и он любил приурочивать к ним события своих повестей.
Обзор этого района начнем с Исаакиевского собора, столь выразительно определяющего облик Петербурга.
Против этого собора, как мы видели, жил некоторое время Достоевский. Он обрисовал его в панораме города, которую созерцал Раскольников с привычного пункта на Николаевском мосту.[55]55
Он обрисовал его в панораме города… на Николаевском мосту – Художник М. В. Добужинский заинтересовался вопросом почему Достоевский отметил это место, как наиболее подходящее для созерцания Исаакиевского собора. Оказалось, что отсюда вся масса собора располагается по диагонали и получается полная симметрия в расположении частей.
«…темная, огромная масса Исаакия» – ПСС. Т. 3. С. 212.
[Закрыть]
В глубине замечательного пейзажа Петербурга, изображенного в романе «Униженные и оскорбленные», мы вновь встречаемся с «темной, огромной массой Исаакия».
На Исаакиевскую площадь выходит Конногвардейский бульвар. На нем разыгрывается сцена встречи Раскольникова с подвыпившей, опозоренной девочкой. На Вознесенском проспекте, упирающемся в ту же площадь, совершается целый ряд событий. На нем находилась кондитерская Миллера, описанием которой начинается роман «Униженные и оскорбленные».
«Посетители этой кондитерской большею частью – немцы. Они собираются сюда со всего Вознесенского проспекта; всё хозяева различных заведений: слесаря, булочники, красильщики, шляпные мастера, седельники, – всё люди патриархальные в немецком смысле слова. У Миллера вообще наблюдалась патриархальность. Часто хозяин подходил к знакомым гостям и садился вместе с ними за стол, причем осушалось известное количество пунша. Собаки и маленькие дети хозяина тоже выходили иногда к посетителям, и посетители ласкали и детей и собак. Все были между собою знакомы и все взаимно уважали друг друга. И когда гости углублялись в чтение немецких газет, за дверью, в квартире хозяина, трещал августин, наигрываемый на дребезжащих фортепьянах старшей хозяйской дочкой, белокуренькой немочкой в локонах, очень похожей на белую пышку. Вальс принимался с удовольствием.»[56]56
«Посетители этой кондитерской… с удовольствием» – ПСС. Т. 3. С. 172.
[Закрыть]
В этой спокойно описанной картине быта полного «благообразия» и сытого довольства живо обрисована одна из характерных сторон старого Петербурга, отмеченная еще раньше Пушкиным и Гоголем. Кто не помнит петербургского утра, на фоне которого несколькими словами увековечена немецкая булочная:
