Текст книги "Джек Восьмеркин американец [Первое издание, 1930 г.]"

Автор книги: Николай Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Часть вторая
ХОЗЯЙСТВО ПО-АМЕРИКАНСКИ

Глава первая
В РОДНОМ ДОМЕ

КТО-ТО ТИХО постучал в окно, раз, другой третий…

Пелагея Восьмеркина слезла с печки, зажгла спичку и подошла к окну. Но через маленькие стекла, запушенные снегом, ничего нельзя было разобрать. Пелагея решила, что стук ей послышался спросонок, и хотела уже лезть на печку. Но в это время постучали в дверь.

– Кать! – закричала Пелагея испуганно. – Кать! Да проснись ты, господи! Не слышишь разве? Ломятся. Дай сюда топор, наказание мое.

Катька соскочила с печки и схватила топор. Она не испугалась, решив, что это ребята балуются.

– Пустите! – донеслось со двора.

Пелагея перекрестилась.

– Кому бы это быть? Кто там?

– Отоприте!

– Свои все здесь. Уходи.

Тишина.

– Пустите, – снова раздалось со двора. – Холодно. Это я, сын ваш, Яков.

Пелагея вскрикнула и села на лавку. Зашептала тихо:

– Аминь, аминь, рассыпься.

Катька тоже испугалась и заревела. Быстро зажгла лампочку, все время всхлипывая и тяжело дыша. Со двора к стеклу прижалось лицо.

– Пустите, что ль?

– Яша, Яша… – зашептала Катька.

– Ведь покойничек ты, – сказала мать серьезно и тоскливо. – Как тебя пустить?

В окно сильно стукнули.

– Не покойник я! – донеслось со двора. – Я из Америки приехал на поезде. Пустите, все расскажу.

– Открыть, что ли, мать? – спросила Катька смелее.

– Не открывай, Катя, – ответила Пелагея умоляюще.

Но Катька уже вышла в сени и подняла щеколду. Послышались мужские шаги, и Джек Восьмеркин вошел в избу.

Он нисколько не был похож на покойника в своем картузе и бархатной куртке. Но и на Яшку он не был похож. Яшка ушел тогда босиком, без картуза, а теперь на пороге стоял человек в невиданной одежде, высокий и крепкий, в коричневых башмаках на толстой подошве. В руках у него был небольшой мешок из брезента. Он положил мешок на стол, снял с руки замшевую варежку о трех пальцах и сказал:

– Здравствуйте.

Подошел к Пелагее и протянул руку.

Мать, все еще дрожа от страха, вытерла свою руку о юбку и сухо поздоровалась с сыном. Затем Джек поздоровался с Катькой и сел на лавку.

Пелагея, высокая и худая, с плоской грудью и выпуклым животом, стояла, прислонившись к печке. Она сложила на груди свои длинные руки, и смотрела на Яшку с недоверием и даже враждой.

– Не узнали? – спросил Джек и смущенно улыбнулся.

Золотые зубы сверкнули на мгновенье.

– Нет, нет, нет! – вдруг закричала Пелагея. – Это не Яшка, не Яшка. У нашего золотых зубов не было, белые были. Уходи, уходи…

Катька поддалась страху матери и прижалась к старухе, как маленькая девочка. Джек сидел на лавке, оглядывая избу и стараясь вызвать в себе какое-нибудь воспоминание детства, чтобы найти путь к сердцу женщин. Но перед ним мелькали только американские фермы, инкубаторы, ящики с апельсинами. Он совершенно позабыл родную деревню.

– Уходи, уходи, враг… – тихо повторяла мать.

И Катька шептала:

– Уходи, уходи…

– Уходи! – вдруг закричала Пелагея со страшной силой. – Уходи! Чего расселся, как барин? Сказано, уходи.

Джек поднялся, взял мешок.

– Завтра утром приду, – сказал он тихо. – Завтра примете. У соседей переночую.

– Так-то лучше будет! – закричала Пелагея облегченно. – Ступай к Капраловым. Там мужики есть.

Яшка пошел к двери. Но прежде чем выйти на улицу, он остановился на пороге и задал один вопрос, который смущал его все время в Америке:

– Пеструшка-то осталась жива? Ведь я ее тогда крепко-накрепко к кусту привязал.

– Яшенька! – закричала Пелагея не своим голосом и бросилась к сыну. – Пришла Пеструшка, на третий день пришла. Вырвала куст и пришла…

Вопрос о корове было первое, что напомнило старухе белобрысого мальчугана, который пропал во время пожара восемь лет назад. Теперь она уже нисколько не сомневалась, что перед ней Яшка.

Она усадила Джека на лавку, сняла с него тяжелый картуз, посмотрела волосы, которые были еще белокуры и курчавы, заглянула в его глаза, которые оставались попрежнему голубыми. Она гладила его по рукам и по лицу и в то же время обильно поливала его бархатную куртку, слезами.

– Катька! – сказала она, наплакавшись вдоволь. – Сходи к Капраловым, добейся, чтобы впустили. Займи у них сахару три куска и чаю щепотку. Скажи, что осенью отдадим, как бог свят. Только чтоб не приходили пока.

Катька ушла, а мать начала быстро ставить тусклый, помятый самоварчик. Джек в это время рассказывал ей свои приключения. Она ничего не понимала в его рассказах, но слушала и охала сокрушенно, по-матерински. Видимо, старуху занимала только одна мысль, и она высказала ее в тот момент, как Джек замолчал.

– Что ж ты к нам на-вовсе вернулся, или опять в Америку уплывешь?

– Не уеду, – ответил Джек. – Здесь работать буду.

– Денег-то привез с собой, хоть чуть-чуть?

И Пелагея уставилась на мешок, в котором по ее представлению могли быть только деньги.

– Нет, денег не привез.

– А в мешке что?

– Вот.

Джек развязал мешок и высыпал на стол немного пшеницы. Огромные зерна, круглые, как горох, потекли по столу. При свете лампочки они казались золотыми.

– Кукуруза, что ль?

– Нет, американская пшеница. Эта вот Дакота, это – Маркиз. А это, мать, Манитоба, лучший канадский сорт.

Пелагея опять глянула на мешок и сказала тихо:

– Сколько же ее здесь? От силы полпуда будет.

И опять заплакала у самовара, сокрушенно и тихо, так как стыдилась этих слез.

Джек в это время принялся осматривать избу. Он заглянул в каждый уголок, потрогал ногой мешки под лавкой. В избе пахло кисло, и бесчисленные тараканы шуршали за иконами и грязными картинками. Все это очень не понравилось Джеку, но он смолчал, не желая огорчать мать.

Вернулась Катька, и на столе появились чай, хлеб, молоко и масло. Джек ел с аппетитом, лишь изредка задавая вопросы матери о том, сколько у нее земли и как она ведет хозяйство. Насчет земли Пелагея не могла ничего ответить. Она знала, сколько у нее кусков в поле, но размеров их не знала. Зато она с гордостью сообщила Джеку, что у нее есть корова, дочь Пеструшки, и еще годовалая телка; есть лошадь и шесть кур. Хлеба и картошки хватит и на посев, и на еду, если, конечно, ничего не случится. Обращаясь к Джеку на «вы», Пелагея спросила, занимался ли он сельским хозяйством в Америке. Джек, который уже рассказал ей об этом, принужден был повторить, в каком штате, что и когда он делал. Но Пелагея снова ничего не поняла: ее сбивали с толку трудные названия штатов.

Джеку постелили постель посреди избы на двух лавках, которые связали по ножкам вожжами. Мать отдала ему свою подушку и одеяло, сшитое из кусочков ситца. Сейчас же после чая Пелагея предложила Джеку ложиться: ей казалось, что путь из Америки долог и очень утомителен. И Джек улегся на скрипучие лавки, хотя спать ему вовсе не хотелось.

Ему нужно было собраться с мыслями и наметить план дальнейшей деятельности. Ведь он, наконец, добрался до своей собственной фермы. Но как отличалась действительность от его надежд и мечтаний!

Рядом в хлеву петух вдруг захлопал крыльями и запел. Джек повернулся на другой бок и, решивши, что обо всем подумает завтра, заснул.

Глава вторая
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ АКРОВ

ДЖЕК ПРОСНУЛСЯ на другой день рано, но Пелагея встала еще раньше. К тому времени, когда Джек умылся и оделся, самовар уже стоял на столе, и корова была подоена. Джек напился чая с ситником и попросил сварить себе кашу. Пелагея сейчас же развела тагани принялась за стряпню. Джек сказал, что он может обойтись без чая по утрам, но хотел бы получать горячее молоко и кашу. Пелагея пообещала, хотя это ей не понравилось.

За столом все трое сидели молча. Джеку нечего было больше рассказывать, матери не о чем спрашивать. Поевши, Джек надел свою бархатную куртку и сказал:

– Теперь, мать, покажи мне твои поля и скотину.

Пелагея накинула полушубок, повязала голову платком и прежде всего повела сына в хлев, где стояли вместе лошадь, корова и телка. Джек как-то злобно засмеялся, увидевши лошадь, слабосильное существо, меньше всего похожее на помощника. Он велел вывести всю скотину на двор и начал внимательно ее осматривать. Немного побегал с лошадью, посмотрел ей в зубы, провел рукой по спине.

– Таких лошадей я не видал в Америке, – сказал он Катьке. – Скверная лошадь. Надо ее почистить.

Корова больше понравилась Джеку, но он нашел, что она дает слишком мало молока. Пелагея умоляющими глазами смотрела на Джека, а потом не выдержала и начала заступаться за скотину. Джек ничего не ответил и предложил матери итти осматривать землю. Катька хотела увязаться с ними. Но Джек сказал строго:

– Можешь в поле не ходить. Лучше лошадь почисти.

Оказалось, что нет скребницы. Джек велел занять скребницу в деревне и показал Катьке, как надо с ней обращаться. После этого пошли смотреть землю.

Мать показала Джеку огород, который был расположен тут же, за избой. С одной стороны к огороду примыкало картофельное поле, около трети гектара. С другой – фруктовый сад, состоящий из десятка яблонь и нескольких ягодных кустов. Джек осмотрел каждую яблоню по отдельности, кустов смотреть не стал.

Потом мать и сын по степной дороге вышли за деревню в поле. Там Пелагея, сбиваясь и путаясь, объяснила Джеку, какую землю она считает своей. Джек мерил полоски шагами, – прямо по снегу. Результаты обмера записывал у себя на ладони химическим карандашом. Над каждой полоской он возился долго, разрывал снег и вытаскивал замерзлую землю. Мял комочки в пальцах и потом дул на них. Некоторые клал в карман. Наконец все земли в поле были осмотрены. Мать объяснила, что еще остается покос, но он находится далеко и итти туда не стоит. Но Джек попросил мать сходить с ним вместе и на покос.

На обратном пути Джек мерил шагами дорогу и не хотел разговаривать с матерью, чтобы не сбиться. Он молчал все время даже тогда, когда они шли по деревне. Пелагея говорила всем встречным, что сын к ней вернулся из Америки, и боязливо показывала на Джека пальцем. Люди лезли к Яшке здороваться. Но он только кивал головой и продолжал считать шаги.

В избу Восьмеркиных, когда вернулся Джек, уже собралось несколько парней, старых его приятелей. Все они вспомнили Яшку и пришли засвидетельствовать ему свое почтение. Джек весело поздоровался с ребятами, и… пошла потеха. Парни не хотели называть себя по имени и требовали, чтобы Джек сам назвал их. Джек путался и выкрикивал имена невпопад. Это вызывало дикий хохот и веселье.

Изо всей компании только одного Джек назвал без ошибки: Ваську Капралова, соседа. Васька был старше Джека года на четыре, отслужил уже в Красной армии, в танковом дивизионе, и был женат; в избу он явился с ребенком на руках. Других ребят: Маршева, братьев Чурасовых Джек узнать не мог, несмотря на то, что они вперебивку напоминали ему совместные похождения прежних лет и кричали обидчиво:

– Да будет тебе, Яшка, дурака ломать! Неужели у тебя в Америке память отшибло? В ночном-то в мешок еще вон его завязывали…

Тот, которого завязывали в мешок, был Сережкой Маршевым. Он тоже успел забыть, как его завязывали в мешок, но Яшку отлично помнил. Посмеявшись вдоволь, ребята открыли свои имена и фамилии и принялись рассказывать Джеку новости последних лет.

Из этих рассказов выяснилось, что Николка Чурасов одно лето работал в Нижнем на постройке, но работа в городе ему не понравилась, и теперь он закаялся ездить на отхожие промысла. Из города он привез с собой одноствольное ружье и в свободное время занимается охотой. Хозяйство ведет вместе с своим старшим братом Дмитрием.

Дмитрий Чурасов сидел тут же и, ласково улыбаясь, глядел на Джека. Ему не верилось, что, пока он с Николкой в Починках занимались своими делами, Яшка переплыл два раза океан и побывал в Америке.

Хуже всего дела шли у Сережки Маршева. На его руках осталась после смерти отца вся семья – восемь человек. Лошади у Маршева не было, и он считался первейшим бедняком в деревне.

Когда ребята рассказали Джеку о себе решительно все, Дмитрий Чурасов закричал:

– Довольно болтать, ребята. Теперь пусть Яков рассказывает. Ты американский-то язык понимаешь?

– Понимаю.

– А ну, скажи, как тебя в Америке звали? По-нашему Яшка, а по-ихнему как будет?

– Джек.

– Ну вот, Жек, теперь ты рассказывай. Объясни нам прежде всего, хороши ли в Америке кони.

Джек обещал рассказать вечером все подробно, а пока сам стал расспрашивать ребят, – велики ли доходы от земли, каковы цены на пшеницу и сколько кто сеет.

Капралов, увидя, что Яшка интересуется хозяйством, передал своего ребенка Катьке, подошел к Джеку и сказал весело:

– Вижу, Яш, что нам тебя только и не хватало. У нас тут идейка есть блестящая, коммуну, конечно, организовать. Сейчас условия подходящие, можно и землю лишнюю получить и ссуду. Только вот народа необходимого нет. По уставу надо хоть пять человек собрать, а у нас всего четыре желающих: Чурасовы, я да Маршев. А потом, главное, коновода надо знаменитого, чтобы он как лев был или хоть как чорт. Как ты на это дело посмотришь? А?

Капралов думал, что Яшка сейчас же ухватится за предложение, но тот только усмехнулся:

– Ничего я в этом не понимаю, ребята. Дайте оглядеться, тогда поговорим. Нигде я в Америке коммун не видал, – ни на севере, ни на юге.

– Ну, конечно, осмотрись, – сказал Капралов добродушно и опять взял ребенка на руки.

– Рассказывай, Жек! – закричал неистово Николка Чурасов.

И Джек начал рассказывать.

Он говорил о том, как сеют хлеб в Америке и как собирают жатву, какие высокие там дома, какие крупные лошади и как долго носятся башмаки на резиновой подошве. Он не забыл рассказать и про петерсбургскую тюрьму, и про кочегарку парохода «Мэллоу», на котором он приехал в СССР. Ребята спросили, какую пищу он ел в Америке, и он подробно описал пищу.

Во время Яшкиного рассказа в избу потихоньку начали собираться крестьяне со всей деревни. Сначала они усаживались на лавках, а потом прямо на полу. У некоторых из них были свои вопросы об Америке. Когда Джек умолк, хитрый мужик Бутылкин спросил:

– А правда, Яша, сказывают, что в Америке крестьянство все поголовно вверх ногами ходит?

– Этого не замечал.

– Как же ты самого главного не заметил? Столько лет прожил, а на ноги внимания не обратил.

Поднялся смех. Тут в избу начали лезть девки, Катькины подруги. Джеку пришлось показать свою куртку, башмаки, картуз. Его спрашивали, как будет по-американски «изба», «луна», «сахар». Просили петь американские песни, и Джек пел, пока не охрип.

Пелагея слушала внимательно все, что рассказывал Джек, и слезы текли по ее лицу. Ближе к ночи она стала делать знаки сыну, что пора выпроваживать народ. Джек понял сигналы и вдруг заявил, что привык в Америке рано ложиться спать и больше рассказывать не может. Составил лавки и велел Пелагее стелить постель. Но когда народ разошелся, он не лег, а сел за стол и принялся считать что-то на бумаге.

Он вычислил площади всех полосок земли и быстро сложил их. Еще раньше он предвидел, что результаты окажутся не блестящими. Но действительность превзошла все ожидания. Получилось четырнадцать акров земли, разбросанных на площади в четыре километра. Это вместо сорока акров в одном клине, как он мечтал с Чарли в Америке!

Пелагея и Катька уже давно спали на печке, а Джек все сидел за столом и думал: как вести хозяйство на таком ничтожном клочке земли, и что будет делать Чарли, если приедет? Положение казалось ему совершенно безвыходным.

Однако, должно быть, он все-таки придумал что-то. Утром, когда Пелагея проснулась доить корову, Джека в избе не было. Он ушел чуть свет, захватив с собой большой ломоть хлеба.

Поэтому Пелагея догадалась, что к обеду он не вернется.

Глава третья
ИЗУЧЕНИЕ МЕСТНЫХ УСЛОВИЙ

ДЖЕК НЕ ПРИШЕЛ к обеду ни в этот день, ни на следующий. Пелагея не знала, что и подумать. Несколько раз она высылала Катьку посмотреть, не видно ли где Яшки. Но Яшки нигде не было, и по деревне пошли слухи, что он обратно махнул в Америку.

В действительности же дело обстояло гораздо проще.

Джек решил – познакомиться с крестьянами окрестных деревень и за один день ухитрился побывать и в Угрюмове, и в Степынине. Везде он заходил в избы и заводил длинные разговоры. Он спрашивал об утренниках, которые бывают в мае месяце, и об осенних заморозках. Интересовался даже тем, когда прилетают грачи и когда цветут яблони. Крестьяне отвечали ему толково, но разно. Ни один из них не мог дать Джеку сведений о температуре в градусах, а именно это было ему нужно в первую очередь. И он продолжал ходить из избы в избу, везде спрашивая одно и то же.

Из последней избы он вышел поздним вечером, так и не получивши сведений о температуре. Продолжать хождение дальше было нельзя: крестьяне укладывались спать. Джек и сам мечтал поскорее оказаться дома, но для этого надо было пройти восемь километров. А тут вдруг пошел снежок.

В поле Джек заметил, что снег усиливается. Итти стало трудно. Вдобавок, подул ветер, снег полетел косо, закружился, стал забиваться за воротник. Джек опустил наушники картуза и засунул поглубже руки в косые карманы. Он решил не сдаваться, не поворачивать назад. И скоро пожалел об этом.

Он шел уже около часа и по его расчетам должен был миновать село Чижи, но никакого жилья навстречу не попадалось. Снег не переставал. Уже трудно было нащупать дорогу. Джек остановился, потопал ногами и начал приглядываться во все стороны. Ему показалось, что он заблудился.

Было холодно, особенно ногам, и Джек вспомнил слова Мишки Громова: «пропадешь ты без валенок»… Да, конечно, нетрудно замерзнуть в поле, в такую пору. Надо скорее итти. Но куда?

Вдруг впереди за снегом послышалось конское ржанье. Джек побежал и скоро увидел, что совсем недалеко от него стояла лошадь, запряженная в сани. В сани намело целый сугроб снега, но легко было догадаться, что под этим сугробом лежит человек.

– Эй! – закричал Джек. – Вставай, замерзнешь…

И он принялся разбрасывать снег и толкать человека. Но тот вдруг закричал сердито:

– Не трожь, не трожь, разбойник! Отойди.

– Замерзнешь, – повторил Джек. – Ведь мороз, а ты спишь.

Человек сел в санях и начал протирать глаза.

– А ведь верно, мороз, – сказал он наконец добродушно. – Я думал, конь меня так довезет, а он стал. Охо-хо… Может ты меня от смерти даже спас. Ты откуда будешь-то?

– Из Починок.

– Ну, что ж, садись, подвезу.

Джек прыгнул в сани, человек закричал на лошадь. Лошадь пошла медленно, хоть была здоровая, не похожая на крестьянскую клячу. От человека сильно пахло спиртом. Он близко наклонился к Джеку и спросил по-приятельски:

– Ты что, не узнал меня, что ль?

– Не узнал.

– Скороходов я, Пал Палыч, из Чижей.

– И теперь не узнаю, – сказал Джек, растирая щеки. – Я только два дня как приехал.

– Да ведь меня и в других местах знают… Говорят, Пал Палыч, – умнейший человек! Ты откуда приехал-то?

– Из Америки, из Соединенных штатов.

– Ну, в штатах меня, конечно, не знают. Это нет. Я думал, ты здешний. Во, брат, жизнь-то какая у нас. Не американская. По ночам работать приходится, словно разбойнику. Торгую я помаленьку, понимаешь, а чтоб товарищи не заметили, все по ночам…

И Скороходов начал рассказывать, как он возил свинью на станцию и там продал ее городским за большие деньги.

– А хлеб-то у вас хорошо родится? – спросил Джек, желая повернуть разговор на интересующую его тему.

– Не, не! – закричал Скороходов. – Я хлеба и не сею. С ума еще не сошел. Это, брат, дело убыточное: урожаи маленькие, цены плохие. Сею, конечно, две полоски, чтоб в середняках числиться, а больше – ни-ни. Вот поживешь здесь, – увидишь, что на нашем хлебе не раскормишься.

Скороходов был пьян и болтал откровенно.

Джек решил расспросить его подробно обо всем, и задал еще несколько вопросов. Скороходов отвечал обстоятельно, но они не успели окончить беседы: въехали в Чижи. Скороходов остановил своего коня у избы, которая была не лучше остальных.

– Зайдем, что ль, чайку похлебать, – предложил он Джеку. – О делишках поговорим.

Джек согласился.

Они прошли холодные сени, такие же, как во всех крестьянских избах. Но комната, куда привел его Скороходов, была хорошо освещена и оклеена обоями. Сейчас же две молодых девки подали на стол самовар, баранки, мед.

За чаем Скороходов опять поднял разговор о том, что сеять хлеб убыточно. Джек высказал мысль, что прибыль должна быть, если применять машины.

– Во, сказал! – захохотал Скороходов. – Какие такие машины? Поди, достань их. Никаких у нас машин нет, окромя вот образов. Помолимся Николаю угоднику и на урожай рассчитываем.

И он показал в передний угол, где висело много икон.

Затем Скороходов по пальцам пересчитал свое семейство: у него был сын и две дочери. Сына он выделил в отдельное хозяйство, чтоб налогов меньше платить. Но дело они вели сообща, друг другу помогали и лошадьми и руками. Сын Скороходова, Петр, мужик лет тридцати, присутствовал при чаепитии и участвовал в разговоре. Джек заметил, что говорит он мало, но мудрено, и каждую фразу начинает словами: «дело в следующем».

После чая Скороходов выставил бутылку водки, свинину, селедку и соленых грибков. За водкой языки развязались, и Джек решил, что пришла пора задать вопрос о средней температуре. Скороходов опять начал хохотать.

– Не, брат, чего не знаю, того не знаю. Но если действительно температурой интересуешься, я тебе совет дам. Сходи в деревню Пичеево, к учителю. У него записи есть, я слышал. Он тебе все расскажет.

Разговор длился час с лишком. Наконец Джек зевнул.

Скороходов охнул:

– О-о-о-о, золота-то у тебя во рту сколько. Словно солнце разгрыз. Пару лошадей купить можно. Иль это не золото?

– Золото, – ответил Джек. – За эти зубы восемьдесят долларов заплачено.

– Дело в следующем, – вставил свое словечко Петр. – Проба то на зубках есть законная?

– Пробы нету.

– А на что она проба? – закричал Скороходов. – Видно, что золотые. Медные бы заржавели. Хорошая штука. Ну-ка, покажи. – Скороходов долго смотрел в рот Джеку и, видимо, проникся к нему уважением. Когда Джек начал прощаться, он заявил, что оставляет его у себя ночевать. Вышел из комнаты, принес мешок дензнаков.

– Во, брат, сколько накопил за военный коммунизм, – сказал он сердито. – И все пропало. Теперь хочу потолок деньгами оклеить. Не верю в бумажки, только в золото верю. Ты это ловко придумал во рту золото прятать. Ну-ка, покажи зубы.

Джек опять открыл рот. Скороходов с удовольствием потрогал зубы пальцами.

– Сберкасса хорошая, – сказал Петр. – Изо рта уже ни один мазурик не украдет.

Джеку постелили постель на перине, на лавках. На прощанье Скороходов пожал ему руку и сказал:

– Ну, спокойной ночи. Будем с тобой компанию водить. Может, и помощь какую окажу. Завтра утром еще побеседуем.

Завертываясь в одеяло, Джек думал о том, что приобрел нужное знакомство. Польза была уже налицо: он узнал, где можно получить справку о температуре в градусах. А затем Скороходов утвердил в нем убеждение, что от хлеба здесь не разбогатеешь.

* * *

Семья Скороходова еще спала, когда утром Джек поднялся и вышел. Бодрым шагом он двинулся за пять километров в село Пичеево. Там попал в школу как раз на уроки. Когда занятия кончились, он переговорил с учителем и действительно получил от него все нужные сведения. Температуру в школе записывали каждый день уже три года.

Джек, видимо, понравился учителю. Он пригласил его обедать и много рассказывал ему о здешнем климате, почвах и осадках. После обеда вдруг произошло чудо: Джек взял у учителя махорки, свернул козью ножку и закурил. Но махорка ему, должно быть, не понравилась, он скоро потушил огонек. Учитель начал его спрашивать об Америке, и они проболтали до ночи. Джек попросил разрешения остаться переночевать в школе. Учитель позволил, и Джек лег на двух партах.

Утром, еще до прихода ребят, Джек простился с учителем, узнал кратчайшую дорогу до Починок и направился домой.

Он шел быстро по дороге, напевая американские песни, улыбался и махал руками. Видно было по всему, что изучение местных условий он считал уже законченным и план будущего хозяйства был ему ясен.

В Чижах Джек зашел на минуту к Скороходову, поблагодарил его за гостеприимство и попросил покурить. Получив щепотку махорки, он свернул папироску и затянулся два раза.

А когда вышел в поле, бросил папироску в снег.