Текст книги "Над горящей землей"

Автор книги: Николай Штучкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

"Разбаловался. Ох и разбаловался! – подумал однажды Константинов о своем командире. -И чем это кончится? Привыкнув летать по подсказкам в тылу, так же будет летать и на фронте. А это недопустимо. Но как об этом сказать, как упрекнуть? Еще, чего доброго, обидится: не указывай, дескать, начальству. И не возразишь. А отношения испортишь". Так думал Владимир. Может, и правильно думал. А дни шли, совместные полеты все больше и больше сближали пилота и штурмана. "Мы уже друзья, – решил наконец Константинов, а другу можно сказать все, что думаешь, если это нужно для дела". И вот этот разговор.

– Так что будешь делать? – повторяет Владимир.

И Алексей уступает: "Ладно, буду маршрут прокладывать, буду его изучать. Только не ворчи".

Это уже хорошо. Но Владимир старается довести дело до конца.

– Отныне будет так: изучаем маршрут вместе. Путевые углы, расчетное время, поправки на боковые уклонения – все на память. Ты проверяешь меня, я проверяю тебя. Характерные ориентиры тоже на память. И называть, и вычерчивать, понял, Алеша, каждый ориентир чертить на листе бумаги. Схему. Чтобы лучше запомнить. Курс на аэродром знать с любой точки маршрута. Приблизительно. Спрашивать буду в воздухе...

– Ладно, ладно, только не ворчи.

Идут ночные полеты. Самолеты рулят, взлетают, садятся, экипажи ходят в пилотажные зоны, выполняют маршрутные полеты. Хорошо, если бы каждому свой самолет. Тогда летай хоть всю ночь. Но самолетов мало, на один четыре-пять экипажей. И каждый, уйдя в полет, старается прихватить хотя бы пять – десять лишних минут. Командир полка на это не сердится, понимает: для летчика, штурмана дорога каждая минута полета.

– Леша, сходи на стартовый командный пункт, – просит Константинов летчика Жукова, – узнай, за кем мы должны лететь.

– Какая разница, за кем, – упирается Жуков, – мы знаем номер самолета и отведенное нам время...

– Иди, Леша, узнай, – настаивает Владимир.– Если знаешь, за кем летишь, легче следить за очередью. Я бы сходил, но комэск прогонит меня, спроси, скажет, у своего летчика. А тебя не прогонит, ты – командир экипажа. Иди, Леша. А то как вчера получится, тридцать минут на морозе торчали, самолет дожидались.

– Иду, иду. Не ворчи...

Жуков и Константинов идут к самолету.

– Видишь, Леша, как хорошо получается. Экипаж прилетел, нас предупредил, минута – и мы уже у машины. Двадцать минут сэкономили, поговорили, подумали.

– Вижу. Ты всегда прав.

Алексей улыбается. Владимир не видит улыбку, он слышит ее по голосу друга. И чувствует, что "всегда прав" сказано хоть и с улыбкой, но вполне серьезно, и ему это приятно..

– Леша, что надо делать летчику, если он при заходе на цель попал под огонь зениток? – спросил Владимир, когда они, сидя в тепляке, поджидали свою машину.

– Маневрировать надо.

– А что надо делать сейчас, чтобы лучше маневрировать там, на фронте?

– Надо энергичнее пилотировать в зоне. Но ночью пилотаж ограничен.

Действительно, что они делают в зоне? Выполняют мелкие виражи, планирование с малыми углами, выход на заданный курс. Единственной настоящей фигурой можно назвать боевой разворот, но разве по-боевому он выполняется, если допустимый крен всего тридцать градусов? Глубокие виражи, петли, перевороты просто не входят в программу обучения.

– Жаль, Алеша.

– Мне тоже, – сказал Алексей. Он помолчал, подумал и твердо решил: Попрошу командира полка... Мы же воевать готовимся.

Командир полка разрешил, и вот они в воздухе. Набирая высоту, прошли по большому кругу, прибыли в зону, на северную окраину города. "Начинаем!" Поставив в известность штурмана, летчик кладет машину в левый вираж. Рокочет мотор. Выхлопные огни из патрубков мельтешат перед глазами, синими искрами мечутся по плоскостям, серебрят стальные ленты-расчалки. Вираж выполнен.

Теперь вираж в обратную сторону – вправо. Огни наверху – звездное небо. Огни внизу, под крылом, – незатемненный город. А вокруг чернота такая темная ночь. Выхлопные огни ослепляют, мешают смотреть.

Выполнив виражи, летчик увеличил обороты мотора, на снижении разогнал скорость, плавным боевым разворотом снова полез в высоту. Опять снижение, опять набор высоты боевым разворотом. Остались еще два маневра – выход на курс сто сорок и двести семьдесят

... И вдруг:

– Петельнем, Володя?

Нет, разговоры о подготовке к боям не прошли мимо сознания Жукова, он решил пилотировать по-настоящему. Но сам он, бывший летчик-инструктор, привычен к сложному пилотажу, а каково Владимиру? Он же летел в основном на бомбардировщиках, тяжелых непилотажных машинах, и только здесь, в запасном полку, стал привыкать к боевым разворотам, другим энергичным маневрам. Но надо – значит надо.

– Давай, Алеша! – крикнул Владимир и крепко вцепился в боковины сиденья. Знал, что в верхней точке петли перегрузка ослабнет, что его оторвет от холодного жесткого кресла, что какое-то время он будет висеть на ремнях вниз головой...

Потом они выполняли штопор. Вращаясь, самолет снижался на город, Владимира мотало по кабине, прижимало то к одному, то к другому борту. Он терпеливо молчал. Знал: имитируя падение штопором, летчики-фронтовики уходили из-под огня зениток противника, вырывались из цепких лучей прожекторов.

Как это здорово, когда научишься читать карту, сличать ее с местностью, над которой летишь по маршруту. Какое получаешь удовлетворение, когда, выскочив из-за леса, увидишь ожидаемый ориентир: деревню в изгибе речушки, мост через нее, купол церквушки. По условным знакам на карте Владимир заранее знает, что овраг за церквушкой, над которым он полетит, с севера круче, а с юга положе, а за оврагом начнется болото.

Освоив это искусство, он приобщает к нему и летчика Жукова. "Леша, видишь тригонометрический пункт? На бугре, за деревней, видишь?"

– Вижу!

– Хорошо. Теперь ищи его на карте. Нашел? Хорошо. А куда ведет эта дорога, что проходит южнее этого пункта? Правильно, в деревню, но ее не видно за лесом. А чем характерна эта деревня?

– В ней церковь.

– Правильно. Набери высоту, Леша. Как зачем? Чтобы увидеть деревню. Убедиться же надо.

Самолет поднимается. Триста метров. Четыреста. Пятьсот. Вдали, в сине-оранжевой дымке, высится церковь. "Точно, Володя! До чего же все точно, – восторгается Жуков.– Предлагаю, Володя, ты меня делаешь штурманом, я тебя – летчиком".

– Согласен, Алеша. Может, и пригодится. Мало ли что случится на фронте...

После посадки Владимир говорит Алексею:

– Уговор дороже денег. В следующий летный день к маршруту готовимся так, чтобы можно было лететь без карт. На память. Карты, конечно, возьмем, но смотреть в них не будем. От взлета до посадки.

Договориться нетрудно, а вот выполнить... Жуков и Константинов летят по маршруту. Высота сто метров. С малой высоты и так обзор ограничен, а тут вдобавок снегопад. Негустой, неплотный, но видеть мешает. Летчик забеспокоился. То вперед посмотрит, то в стороны, то вниз. А что с такой высоты можно увидеть? Ничего. Снег только да верхушки деревьев. А штурман уверен в себе, спокойно смотрит вперед. Там, невдалеке друг от друга, лежат три деревушки. Одна из них – поворотный пункт маршрута.

– Летим, летим, а поворотного пункта почему-то не видим? -спрашивает Жуков.– Где он, Володя?

– Впереди, – отвечает Владимир.– Одна из трех деревушек.

– Из каких еще трех? Я вижу только одну...– В голосе нотки нетерпения, просьбы: – Посмотри, Володя, на карту.

Нагнувшись, штурман сличает карту с местностью. Ему очень мешает маска. Не только смотреть, даже дышать. Владимир срывает ее. Мороз обжигает лицо.

– Ты отморозил щеку! – кричит Жуков, повернувшись к задней кабине.

– Ерунда! – отмахивается штурман. – Успокойся, поворотный пункт впереди, летим точно.

Но летчик уже не слышит его. Убрав обороты мотора, он идет на посадку. Впереди и немного левее – стог сена. Рядом подводы, люди. Туда и планирует Жуков. Потеряв ориентировку, он решил восстановить ее опросом местных жителей. Способом, который предусмотрен наставлением по штурманской службе. Но это крайний способ, как говорят, на худой конец. Ибо связан с вынужденной посадкой. А за нее не похвалят. Вынужденная посадка из-за потери ориентировки – позор для экипажа, и прежде всего для штурмана. И хуже всего, что летчик принял решение сам. Даже не посоветовался, не предупредил. А он обязан был это сделать. По закону. По наставлению.

Пробег закончился около стога...

– Чего ты сел? – закипает от гнева Владимир.

– Надо же тебе щеку оттереть... Заодно спросим, какая это деревня.

– Я же тебе сказал. Зачем спрашивать?

– Для надежности.

Люди обступили машину. На вопрос Жукова: "Какая это деревня?" сказали, что здесь не одна, а три. Ближняя к лугу – Колосово. То, что и говорил Константинов. Пряча глаза, Жуков шагнул на плоскость, снял с руки меховую крагу, оставил шерстяную, наклонился к Владимиру.

– Не ворчи... Я сейчас разотру...

Обида подступила к горлу, обожгла глаза. Владимир отвел от лица руку летчика.

– Не доверяешь... Уйди.– И добавил: – Не теряй времени.

Жуков правильно понял последнюю фразу. Надо срочно взлетать. Надо, чтобы об этой позорной для экипажа посадке не узнали товарищи и командиры. Сзади, с пятиминутным интервалом, идет другой экипаж, он будет здесь через три минуты, надо взлететь до этого. И Жуков взлетел.

"Скрыть, не доложить о вынужденной посадке – плохой, недостойный комсомольцев поступок, – думал Владимир.– Но лучше пережить его внутренне, чем выносить на суд товарищей, говорить о вине летчика, не доверившего в сложной обстановке своему штурману. Как бы там ни было, но все-таки лучше, если отношения останутся прежними, хорошими. Тем более, что посадка для восстановления ориентировки разрешается наставлением. Главное – им вместе воевать. А разве можно воевать, вместе летать на боевые задания, если отношения испорчены, если между ними пробежала черная кошка? Можно, конечно, долг есть долг, но все-таки лучше, если и долг, и дружба". Так, колеблясь, терзаясь, думал Владимир.

– Что будем делать? – спросил Алексей после посадки.

"Будешь ли докладывать?" – прочитал в этом вопросе Владимир. Ответил:

– Я? Ничего. А ты?

– Верить тебе всецело...

И действительно верил и доверял. А с Бушуевым, другом своим, летчиком второй эскадрильи, поделился: "Сильный Володька штурман, настоящий". И рассказал ему о посадке. А Бушуев через год – Константинову. После гибели Жукова они стали летать в одном экипаже.

Летчик батальонный комиссар Бурмистров и штурман младший лейтенант Сергей Сорокин потерпели аварию. Днем маршруты большие, расчетное время два, два с половиной часа. На удалении пятидесяти километров от аэродрома погода начала ухудшаться. Понизилась облачность, пошел снег. Самолет все больше и больше прижимало к земле. Кругом белая мгла, и земля тоже белая. Идя над полем, не заметили, как потеряли высоту и врезались в бугор.

Штурман очнулся в снегу, при ударе его выбросило из самолета. Очень сильно ушибся. С летчиком этого не случилось, он был крепко затянут привязными ремнями. Они помогли друг другу, затем отдохнули, после чего осмотрели свой самолет. "Ремонту не подлежит", – сказал комиссар, и Сергей пошел в деревню, надеясь найти телефон и сообщить в полк о случившемся.

Бурмистров оказался в очень тяжелом положении: комиссар, старый летчик, и вдруг разбил самолет. Как людям в глаза смотреть? Командиру полка, подчиненным. Никто ничего не скажет, но каждый подумает: ну и комиссар! Он нашел в себе силы, пришел на стоянку и вот, собрав волю в кулак, выступает, разбирает свои ошибки.

– Я неправильно действовал. При ухудшении погоды надо было вернуться, но не смог. Поддался ложному стыду. Подумал: как это так, задание не выполнить. Понадеялся, что погода улучшится. И вот...

"Я с вами куда хотите, товарищ комиссар, хоть в самое пекло, только ведите", – думал Владимир, потрясенный и бедой комиссара, и его суровой честностью.

События одно радостнее другого... Победа под Москвой – первая крупная победа, одержанная советскими войсками над гитлеровской захватнической армией. Полк собрался на митинг. Выступает Бурмистров.

– Наши войска, оборонявшие столицу, перешли в наступление. Фашистская армия, направленная Гитлером на Москву, разбита, дезорганизована и отходит, оставляя на поле боя танки, орудия, автомашины, тысячи убитых, раненых и обмороженных. Победа наших войск под Москвой -начало разгрома гитлеровской Германии.

Из строя выходит Слепов. Он тоже намерен выступить. "Но что он может сказать, – думает Константинов, – если мы пока что сидим в тылу, пока еще учимся. Когда говорит комиссар – это понятно, но летчик, штурман..."

– Товарищи! – раздается глуховатый простуженный бас. Как и обычно, Слепов в своем видавшем виды реглане, в унтах, над левым глазом нависла кубанка. Но сегодня Слепов особо торжествен, подтянут, и от этого кажется вроде бы даже выше, стройнее. – Нам, товарищи, не довелось внести свою лепту в эту победу. Но там, под Москвой, вместе с наземными войсками воевали и авиаторы, наши друзья, наши небесные братья. И воевали отважно, мастерски. Их боевые дела – пример для нас. Война разгорается. Нам предстоят большие дела и суровые испытания, и чтобы добиться успеха в будущем, надо упорно и кропотливо работать сейчас. У нас не должно быть отказов техники по вике личного состава, потерь ориентировки из-за плохой подготовки к полету, предпосылок к летным происшествиям по причине нарушений летных законов. На фронте учиться некогда, там надо воевать, и время, отведенное нам на учебу, надо ценить. Каждый час, каждую минуту.

Жуков, стоявший в строю рядом с Константиновым, толкает его локтем:

– Хорошо Слепов сказал, правда?

– Молодец! – согласно кивает Владимир.

Еще одна новость, приятная, радостная. Полк получил четыре самолета У-2. Об этом сообщили из штаба, и командир полка, понимая, какая для всех это радость, разрешил прекратить классные занятия и отправить экипажи на аэродром. И сам прибыл первым.

– Посмотрите, понюхайте, – говорит он, расхаживая около самолетов, Не часто можно почувствовать это: настоящей авиационный запах!

Стоит безветренная оттепель, и самолеты благоухают сладким эмалитовым ароматом. Свеже-зеленые, они лаково сверкают на солнце.

Командир – суровый, немногословный человек, он радуется открыто и шумно:

– Представляете! Теперь у нас шестнадцать машин. Еще бы шестерку, пусть даже не новых, и полк в полном составе. Оснащенный, полнокровный, боеспособный! – Он вдруг умолк и смутился. Все заулыбались, поняли: последняя фраза – это мечта майора Хороших. Когда она сбудется, он так и доложит командованию: "... боеспособный!"

Еще одна новость: в полк прилетел майор Троян, бывший командир эскадрильи 2-го Чкаловского военного авиационного училища летнабов, где обучался Владимир. С началом войны Троян сформировал полк Р-5 и увел его на фронт, успешно сражался с врагом. И вот он снова летит в училище, будет формировать еще один полк. По заданию командования он приземлился здесь, чтобы встретиться с летчиками и штурманами, поделиться боевым опытом, рассказать, как воюют полки, вооруженные самолетами У-2 и Р-5.

Вечером собрались в казарме. Троян невысокого роста, плотный, энергичный, стоит у стола, улыбается, узнавая то одного, то другого из бывших своих воспитанников. К тем, кто сидит поближе, подходит, пожимает им руки. Непривычно видеть его простым, улыбчивым. Непривычно и приятно. Но вот он сосредоточился и снова стал прежним Трояном, суровым, строгим.

– Сначала отвечу на неоднократно задаваемый мне вопрос: возможно ли по-настоящему воевать на тихоходном У-2, учебном, не приспособленном для войны самолете? – Глянув поверх голов сидевших людей, помолчал секунду-другую и твердо ответил: – Да, возможно. Экипажи воюют мастерски. Самолет У-2 зарекомендовал себя настоящим легкомоторным ночным бомбардировщиком. – Троян опять выжидающе помолчал, готовый ответить тому, кто вдруг усомнится, и, не дождавшись вопросов, продолжил:-А теперь расскажу о тактике легких ночных бомбардировщиков...

От Тамары пришло письмо. "Друзья улетели на фронт, – пишет она, – а я осталась в тылу. Утешает только одно: еду домой, к Верочке, дочке. Обо всех соскучилась, а по ней больше всего..."

Что же случилось? Почему Тамару не взяли на фронт? Большая часть письма перечеркнута, и понять невозможно. Но надо ей написать, ободрить. Не время падать духом. Пусть добивается. Пусть узнает, куда улетел Калининский аэроклуб, и едет туда же.

И вдруг мысль: а может и нет его, аэроклуба? Вполне вероятно. Война. Одели пилотов в военную форму, отряды свели в один коллектив, присвоили номер, и вот тебе – полк. Так же, как полк майора Хороших...

Тем более, думает Владимир, если аэроклуб стал полком, его и надо искать. Так он и напишет Тамаре.

– Какой ты вывод сделал, Алеша, после беседы с Трояном и после летного происшествия, в котором оказались Бурмистров с Сорокиным? – на следующий день спрашивает Константинов у Жукова.

– Лучше поясни, что имеешь в виду, – хмурится тот, – а загадки здесь ни к чему.

– Надо нам, Алеша, учиться летать по приборам, – убежденно говорит Владимир.– Нас прижимает к земле и низкая облачность, и ограниченная видимость. Снежок пошел, видимость уменьшилась – и мы сразу к земле. Жмемся к ней, боимся взгляд оторвать. А если бы умели летать по приборам? Тогда все иначе. И смелости прибавится, и уверенности. Кругом белая муть, а мы летим, и только на той высоте, какую нам задали. Мы же воевать готовимся, Леша, а чтобы воевать, надо уметь летать во всех погодных условиях.

– Правильно, – согласно кивает Жуков.– Тренировку начнем в простых метеоусловиях. Я буду летать по приборам, а ты меня контролировать, смотреть за землей. Договорились?

На горизонте – фронт

Все, тренировка закончилась. Командир полка объявил:

– Готовимся к перелету в Подмосковье, аэродром назначения – полевая площадка под Солнечногорском.

Солнечногорск – это еще не фронт, вернее, уже не фронт. Немцев оттуда прогнали. Но главное – сдвинуться с точки. И вот сдвинулись. Назначен день перелета – 17 марта 1942 года. Рассчитан маршрут. Общее время полета восемь часов. Два промежуточных аэродрома – для дозаправки горючим, осмотра матчасти и отдыха экипажей. Объявили порядок перелета. Если день будет ясным, безоблачным – в составе полка или по-эскадрильно; если пасмурным, с ограниченной видимостью – одиночными экипажами.

Владимир ждал этого перелета, жил им. И потому что это шаг к фронту, и потому что можно было проверить себя, свою подготовленность. На такие большие расстояния – восемьсот километров – он еще не летал. Он проложил маршрут на двух разномасштабных картах, хотя можно было и на одной. "Десятикилометровку" он решил использовать для ведения общей ориентировки, "пятикилометровку", карту более крупного масштаба, – для ведения детальной ориентировки. Сделал расчет по этапам. Приступил к изучению. К концу второго дня подготовки он знал на память магнитные путевые углы, расстояния и время полета между пунктами. Ясно представлял себе конфигурацию и особенности всех характерных ориентиров, на память мог начертить их на бумаге, знал расположение запасных аэродромов...

– Зачем тебе все это? – удивился Жуков, проверив подготовку своего штурмана по его же просьбе.– Ведь можно лететь и сличать карту с местностью, и все будет видно, понятно. Зачем же на память? Боишься заблудиться?

Владимир признался:

– Дело не в этом, Алеша. Дело в другом. Представь, поднялись мы в составе полка, летим. А погода все хуже и хуже. И вдруг ведущий дает сигнал, требует, чтобы кто-то вышел вперед и встал на его место. Думаешь, это просто, выйти вперед? Не просто, Леша. Не всякий захочет взять на себя такую ответственность. А мы возьмем, мы выйдем...

Ночь. Последняя ночь на старом, обжитом аэродроме. Владимир долго не мог уснуть. Лежал с открытыми глазами, думал. Как-то сложится его фронтовая судьба. Всякое может случиться. И погибнуть можно, и вернуться домой искалеченным. Содрогнулся, представив себя слепым и безногим. Лучше погибнуть...

Проснулся задолго до рассвета. Тишина. Может, товарищи спят, а может, и нет, просто молчат, думают. А вот Бибиков спит. Штурман. А до армии был учителем. Худощавый, живой, остроносый. Ему поручили выпускать стенную газету. Выпускает. Хорошо делает, с душой. И все он делает хорошо, добросовестно. Владимиру захотелось поговорить с Бибиковым, он уже протянул было руку, тронуть хотел. А тот вдруг застонал, и со всхлипами:

– Доченьки мои, родные мои, милые...

Нелегко Бибикову. Как хорошо, что у Владимира ни жены, ни детей. Но есть друзья, целый полк. А полк – это тоже семья. У многих боевых друзей есть жены и дети. Что ж, Владимир будет их защищать, сражаться за них, за их настоящее и будущее. За детей Бурмистрова, Ломовцева, Бибикова, за их семьи. А за семью майора Хороших не будет... Ее уже нет в живых – все погибли при бомбежке. Вот почему командир полка так часто бывает задумчивым, грустным.

Так думал Владимир, не подозревая, что первым в полку погибнет Бибиков. "Значит, он что-то чувствовал, если звал во сне своих девочек", подумает он тогда.

Дана команда на взлет. Идя к самолету, Жуков глядит на синее небо, смеется.

– Мечта не сбылась. В такую погоду даже при отказе компаса Морковкин не уступит нам место ведущего.

– Ничего, – в тон ему отвечает Владимир, – будем ведомыми. Главное, что мы полетим к фронту.

...Летели полком. Временной интервал между эскадрильями – три минуты. Строй эскадрильи – колонна звеньев. В каждом звене вместо штурмана летело по одному технику, чтобы было кому осмотреть и подготовить самолеты на промежуточных точках. В одном из звеньев летел и инженер полка Александр Александрович Федоров. Шли на высоте сто пятьдесят метров. Владимир приподнимался на сиденье, смотрел поверх козырька, хотелось все видеть, запомнить. Сличал карту с местностью. Покрыв трехчасовой путь, приземлились. Заночевали. Спали уже по-фронтовому – в землянках.

Утром взлетели. После трехчасового полета вышли в район аэродрома посадки. А самого аэродрома не видно. Стали искать, просматривать местность: луга, лесные поляны. Кружились около четверти часа, и все бесполезно. И вдруг с окраины леса взмыл истребитель. Оказалось, взлетел специально, чтобы полк увидел наконец, куда ему надо садиться.

– Ну как у нас маскировочка? – спрашивал после посадки летчик, показывая упрятанные в лесу истребители.– Над нами прошли и не увидели. Учтите, на фронте это самое главное. Не спрячешь самолеты, – разбомбят и пожгут.

Высокий, статный, улыбающийся, он стоял окруженный летчиками. Из-под борта летной куртки виднелся орден Красного Знамени. Оказалось, сбил фашистский разведчик, пытавшийся проникнуть к городу Горькому. "Отсюда я и взлетал, – поясняет пилот, – по зрячему, как из засады..."

– Борисов! Ты ли это? – воскликнул подошедший Бушуев.

– Товарищ инструктор!

Аэроклубный инструктор старший сержант Бушуев и бывший его курсант, ныне лейтенант, Борисов крепко обнялись.

– Ну молодец, ну орел! – восторгался Бушуев, похлопывая по плечу Борисова.– Горжусь. И знаешь, не удивлен. Помню, первый раз в зону с тобой пришли и я показал тебе глубокий вираж. Самую сложную фигуру. А ты ведь его ну прямо скопировал! С первого раза! Чувствую, далеко пойдешь!

Прев оказался Бушуев, Владимир услышал потом о 9-м гвардейском полку истребителей, командиром которого был прославленный ас полковник Лев Шестаков, а воевали в нем такие славные воины, как Амет-хан Султан, Алексей Алелюхин, Павел Головачев и многие другие. Среди них был и Иван Борисов, Герой Советского Союза.

Последний отрезок маршрута. Уже видна Москва. Линия пути проходит по северо-восточной окраине города. За Химками видны следы боев: разбитая техника, остовы вагонов на станции, сожженные деревни. Облачность понижается, прижимает самолеты к земле. Пошел снег. К Солнечногорску подошли на высоте сто метров. Справа от полковой колонны промчались два истребителя МиГ-3. Ушли на запад. Мгновение – и нет их. "Видел?" – кричит Владимир пилоту. Жуков кивает, не оборачиваясь. Сердце полнится гордостью. Вот это машины!

Полет закончен. Самолеты укрыли в лесу, тщательно замаскировали ветками. Построились. Командир полка поставил задачу на дальнейшее.

– Осталось немного, – заверил он личный состав, – пройти бомбометание. Каждому экипажу два бомбометания днем и два ночью. А начнем, как и обычно: с изучения района аэродрома, со сдачи зачетов. Неудобство, на мой взгляд, только одно: полигон далеко расположен. Бомбить три минуты, а лететь туда и обратно более часа.

Бомбометание – последний шаг к фронту. "Пора, – думает Владимир, давно пора". Не просто так думает, обоснованно. Зима, полеты в сложных условиях – непогода, морозы, трудность ведения ориентировки – закалили его, многому научили. И его, и командира. Жуков стал опытным летчиком.

Вместе с ними обретал и новые качества их самолет. Конечно, скорость сто километров – не скорость; потолок две тысячи метров – не потолок; фанера вперемежку с перкалью – не броня. Но простейший учебный самолет, небесный тихоход, летающая парта многих довоенных авиаторов постепенно "оброс" оружием – пулеметом и бомбами.

Под крылья У-2 можно подвесить две бомбы весом по сто килограммов, фугасные и осколочные. Вместо бомб можно подвесить кассеты с листовками. Листовки – тоже оружие.

Пулемет установлен на фюзеляже сзади кабины штурмана. Он стреляет только назад и в стороны и предназначен для обороны от вражеских истребителей. Но опыт покажет, что против У-2, летающих ночью, фашисты будут задействовать, в основном, зенитные средства и пулемет переставят на борт задней кабины. И штурман, выполняя боевое задание, будет стрелять по наземным целям: прожекторам, зенитным установкам, по живой силе и технике.

Полигон – поляна в лесу – расположен невдалеке от

железнодорожной станции. Штурман эскадрильи Слепов летал туда с кем-то из летчиков. Походил, посмотрел, составил схему, на ней изобразил расположение целей, направление заходов для бомбометания. Целей всего две: круг диаметром пятнадцать метров и квадрат двадцать на двадцать. Днем круг и квадрат обозначены еловыми ветками, ночью – горящими плошками.

Изучили расположение целей. По шаропилотным данным рассчитали углы прицеливания для скорости сто километров и высоты четыреста метров. Это минимальная безопасная высота бомбометания. Ниже спускаться нельзя, осколки взорвавшейся бомбы могут поразить свой же самолет. Изучили условные знаки-сигналы, разрешающие и запрещающие бомбометание.

Жуков и Константинов летят на задание. Идут правее шоссейной дороги. Справа и слеза, в кюветах, – разбитая техника: легковые и грузовые машины, штабные фургоны, танки и самоходки с черно-белыми крестами на корпусе, пушки. Недавно все это стреляло, извергало огонь, теперь же лежит ржавым ломом.

Вот и Клин. Полуразрушенный, полусгоревший. И опять разбитая техника. И в городе, и на станции. Невдалеке от станции, на пустыре, стоит фашистский танк. Он виден издали.

Еще до прилета сюда, в Подмосковье, Владимир получил письмо из Калинина. "Не узнаешь родного города, – писала мать, – и меня не узнаешь". Владимир не понял тогда страшной сути сказанного, а теперь понимает. Понял после того, как увидел Солнечногорск, походил по нему, поговорил с людьми. Недолго пробыли в городе фашисты, но след оставили страшный. Жгли, убивали, грабили.

Ну а в родном Калинине он побывает в самое ближайшее время, примерно через неделю: майор Хороших отпустит его на денек. Он увидит разбитую станцию, разрушенные фабрики "Пролетарку" и "Вагжановку", сожженные и снесенные с лица земли дома и служебные здания. Увидит больную, надломленную горем и страданиями мать...

Рокочет мотор, свистит встречный ветер. Вот и полигон. Там сейчас находится Слепов, руководитель полетов на полигоне. Смелый человек Слепов. Смелый и находчивый. Во время бомбометания он должен находиться в окопе или каком-то другом укрытии. Для безопасности. Потом, когда экипаж отбомбится, он должен бежать к мишеням, проверять результаты работы. А это немного-немало метров сто пятьдесят. Туда и обратно – триста. По глубокому снегу, да в тяжелых унтах с галошами бегать довольно трудно. Но дело не только в трудности, оно и в потере времени: туда и обратно – десять минут. А чтобы руководитель полетов не попал под бомбы своих же товарищей, временной интервал между самолетами, приходящими на полигон, должен быть не менее десяти минут.

Чтобы сэкономить время, Слепов оборудовал себе не окоп, не укрытие, а наблюдательный пункт. Причем на дереве, высоко от земли. Сделал веревочную лестницу, пристроил у самой вершины сосны щит из крепких досок, а на нем табурет. Помогал ему Константинов. И тоже наверх поднимался. Обзор – лучше не надо. Мишени видны как на ладони. Сиди и записывай, отмечай результаты бомбометаний. А к мишеням, если надо их подновить или подправить, можно ходить на лыжах. Но это не часто, два-три раза в течение дня.

Константинов смотрит вниз. В створе захода на цель, невдалеке от мишеней, на снегу чернеет полотняное "Т", знак, разрешающий работу на полигоне.

– Леша, ты не забыл, что сейчас самое главное? – кричит в переговорную трубку Владимир. – Помнишь, что Троян говорил?

– Помню.

Майор Троян говорил, что основная задача пилота при бомбометании – это выдержать курс в момент приближения к цели. Так называемый боевой курс. Не выдержишь, отклонишься хотя бы на полградуса, бомбы пойдут мимо цели. И работа штурмана – расчет курса, уточнение курса, прицеливание – все насмарку. Но одно дело выдержать курс, высоту и скорость, когда бомбишь на полигоне, и другое – на фронте, когда по тебе бьют зенитки. А идти все равно надо. И ты, летчик, не можешь не только вернуться назад, маневрировать даже не можешь. Права на то не имеешь! И если ты не выдержишь курс, штурман не сбросит бомбы. И тогда начинай все сначала...

Трояну было задано много вопросов, в том числе и вот этот: как учебные бомбометания приблизить к боевым? И, в частности, тот момент, когда самолет находится на боевом курсе. Точнее: как имитировать зенитный огонь?

Майор улыбался:

– Желание приблизить учебу к боевым, реальным условиям фронта – дело похвальное, но зенитный огонь ничем не заменишь. Однако не мешает подумать о том, как усложнить работу летчика на боевом курсе, подумать о каких-то дополнительных трудностях, искусственно создаваемых помехах...

Короче говоря, Троян подсказал идею.

– Леша, – сказал тогда Константинов, – я буду мешать тебе выдерживать курс. Сам буду задавать курс и сам буду с него сбивать. Так, как сбивает взрывная волна. Нажму на педаль управления, отклоню ручку, положу самолет на крыло. А ты его выправляй, быстрее бери заданный курс. Согласен?