Текст книги "Над горящей землей"

Автор книги: Николай Штучкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Воздух!

Столовая опустела мгновенно. Выскочив на крыльцо, Владимир услышал гул самолетов. С северо-запада на высоте пятьсот метров подходят две девятки "хейнкелей". Идут в плотном строю. Огромные, неуклюжие. Они будто плывут. Люди бросились врассыпную. Владимир не побежал, растерялся, будто завороженный смотрит на небо.

Бомбардировщики приближаются. Уже виден их камуфляж серовато-желтого цвета, на крыльях чернеют кресты. Кажется, фашисты идут прямо на здание столовой и будто им некуда больше идти, и нет никакого дела до самолетов на стоянках, до аэродрома. Владимир вжался в теплую кирпичную стену, замер. От ведущей машины отделились темные каплеобразные точки, послышался резкий, все нарастающий свист. "Бомбы!" – дошло до сознания.

От взрывов под ногами качнулась земля. Фашисты сделали два захода. После первого, когда они пошли на разворот, Владимир отметил, что из атаки они выходили не вправо, не в сторону своей территории, а в сторону нашей, туда, откуда удобнее сделать новый заход. "Действуют будто на полигоне", зло подумал Владимир, и страх пропал, улетучился, а сердце наполнилось ненавистью: "Сволочи!.."

Конец июня. Вечером, перед самым отбоем, в казарму зашел Хорошилов, окинул всех взглядом, объявил:

– Пребывание в Судилкове закончилось. Перебазируемся на восток. Куда именно – скажут перед отъездом. Самолеты приказано передать другому полку. Вещи с собой не брать, иметь небольшой чемоданчик.

Кто-то спросил: "Это что, отступление?"

– Пожалуй, что так, – ответил капитан, – но надо смотреть вперед: где-то мы закрепимся, получим новую технику, освоим ее и будем сражаться.

Узин – аэродром под городом Белая Церковь. До него ехали сутки. Прибыли утром. Вернувшись из штаба авиачасти, Хорошилов предупредил:

– Долго здесь не задержимся. Команда на отъезд может поступить в любую минуту. Не разбредайтесь, держитесь поближе к штабу...

3 июля. Все собрались в столовой. Сидят в тишине, следят за часами, глядят на динамик. Ждут выступления товарища Сталина. Наконец в динамике послышался шорох, затем негромкий приглушенный размеренный

голос...

Сталин говорил о вероломном нападении гитлеровской Германии, о реальной угрозе первому в мире социалистическому государству, призвал советский народ к самоотверженной борьбе, стойкости и мужеству в боях с ненавистными захватчиками.

Динамик умолк, и Владимиру показалось, будто он слышит отдаленный грохот орудий. Все еще не верилось в реальность происходящего, думалось, что все это бред, чепуха – и жизненное пространство для "великой Германии", и мировое господство для Гитлера, думалось, что наши войска вот-вот остановятся, сконцентрируют силы и сами пойдут в наступление. И вдруг стало понятно, что сделать это не просто. Военная обстановка требует напряжения всех сил, исключительной четкости и организованности в действиях. Нужно не только собрать силы, но и научить людей воевать, чтобы ударить умело, наверняка.

Вот и им – Константинову, Михееву, Марченко – тоже еще надо учиться. И тому летчику, что второпях садился без шасси в Судилкове. Хоть он и ходил на задание, но воевать, если говорить откровенно, по-настоящему еще не умел. И сколько еще было таких, возвращавшихся с боевого задания по одному, на разных высотах, разными курсами...

Быть или не быть Советскому государству – так поставлен вопрос. Жить или не жить ему, Владимиру Константинову, его родным и близким. Всему народу советскому.

За столом вместе с Михеевым и Константиновым сидит Василий Овечкин. Он хмур, утомлен и подавлен. Владимир впервые видит его в таком состоянии.

– Сталин сказал: отступая, уничтожайте все, ничего не оставляйте врагу. Это установка партии и правительства, и мы будем ее выполнять, негромко говорит Овечкин.– Но вы только вдумайтесь в смысл сказанного. Уезжая с аэродрома Судилков, мы должны были взорвать наш городок. Рабочие будут взрывать заводы и фабрики, затоплять шахты. Колхозники – сжигать посевы, усадьбы своих колхозов. Свое – своими руками!..

После взлета, не делая традиционного круга, Ли-2 лег на курс и пошел на восток на малой высоте. Владимир прильнул к иллюминатору, наслаждаясь скоростью, ощутимой так остро лишь у земли. Рокочут моторы, самолет подрагивает от восходящих воздушных потоков, под крыло убегают зеленые рощи, желтые нивы, белые украинские деревушки.

"Ух здорово!" – восхищается Михеев и возбужденно толкает Владимира в бок. Но Владимир молчит. Хорошилов, Овечкин, Курбатов тоже молча прильнули к иллюминаторам. Они понимают: не радостная горячность бреющего полета заставляет пилота вести самолет у самой земли. Нет, это маскировка. Пилот знает, что немецким истребителям труднее обнаружить их "Дуглас" на фоне земли, нежели на фоне светлого неба.

Спустя какое-то время, когда фронт остался далеко позади, Ли-2 наконец пошел вверх.

Владимир смотрит на горизонт, далекую белую гряду облаков. Судя по времени, самолет пока еще летит над Украиной. Об этом же говорят и уплывающие назад белые мазанки, пышные сады, пирамидальные тополя. Но Киев уже позади...

Так и кочевали из Узина в Киев, затем – в Липецк. Липецкий аэродром стал центром переучивания на новую технику, центром формирования полков. Все, казалось, складывается так, как должно, как хотелось Владимиру и его товарищам. Полк вскоре должен был получить самолеты Пе-2, освоить их и начать наконец сражаться с фашистами.

Но это только так казалось. Вскоре Хорошилов построил сержантов и сказал: "Извините, товарищи, вы опять не у дел. Летчиков много, а самолетов мало". И пытаясь их обнадежить, стал говорить о том, что это дескать, неплохо, если летчиков много, хуже, когда их не хватает. А самолетов настроят. "Будет и на вашей улице праздник, – подбодрил питомцев капитан, так что голов не вешать и духом не падать!"

"Выходит, самолетов у нас до войны было мало?" – спросит после этого Владимир комиссара Овечкина. "Да, нет, дело не в этом, – ответит ему комиссар, – самолетов было достаточно. Велики наши потери в первые дни войны, и прежде всего от ударов вражеской авиации по аэродромам".

И вот – снова перелет, теперь уже на ТБ-3, четырехмоторной громадине. Приземлились под Куйбышевом. Изучали Пе-2. Но больше приходилось работать. Везде, где только прикажут: на колхозных полях, железнодорожной станции, элеваторе. А время идет, уже наступил октябрь. Как-то раз, приставив к стенке лопату, Михеев зло зашептал:

– Тебя совесть не мучает?.. А я уже не могу. Люди воюют, Родину защищают, а мы по тылам шастаем, Сколько можно? Давай, Володька, на фронт подаваться.

– А как это сделать? – спрашивает Константинов.

– Очень просто, пристанем к какой-нибудь части.

– Но это же бегство...

– Ты, может, скажешь дезертирство? Ошибаешься, друг, на фронт убегают не дезертиры, а патриоты.

Обстановка, однако, изменилась. На следующий день, после завтрака, прозвучала команда: "Приготовиться к построению!" Команда как команда, обычная. Но вслед за тем разнеслось:

– "Купцы" приехали!

Это уже новость! "Купцов", посланцев авиационных частей, дожидались давно и с нетерпением. Вот и первый из них. Невысокого роста, в черном видавшем виды летном реглане, на петлицах три малиновых "кубика". Через плечо на длинном желтом ремне – маузер. На голове черная каракулевая кубанка, нависшая над левой бровью. Быстрым наметанным взглядом окинул казарму, сержантов, замерших в ожидании и надежде на своих местах, приказал:

– Старшина, построить людей!

Постоял перед строем, внимательно глядя на стоящих перед ним авиаторов, и объявил:

– Согласно распоряжению штаба ВВС Московского военного округа десять штурманов поедут со мной для подготовки на фронт.

Константинов, Михеев, Рудин и Марченко оказались в числе десятки счастливчиков.

Они ехали долго. Сутками просиживали на промежуточных станциях. Везде надо было ждать поезда, везде с боем пробиваться в вагоны. "Купцом" оказался штурман Слепов. Он был волевым военачальником, предприимчивым человеком, умеющим применяться к обстоятельствам. Каждый из штурманов скомплектованной им группы имел теперь свою конкретную задачу, знал, за что отвечает. Один за доставку кипятка, другой за снабжение продуктами, третий за сохранность личных вещей...

Стучат колеса на стыках. Мимо окон вагонов проплывают голые рощи, заснеженные поля, осиротевшие без мужиков деревеньки. Слепов, сидя напротив Константинова, философствует:

– Курс у нас верный, на фронт. Чувствую, сделают из нас особую группу. В чем будет заключаться эта ее особость, сказать пока не могу, но чувствую, что так будет.

Постукивают на стыках колеса. Владимир смотрит в окно, думает о матери, младшей сестренке Августе, о Тамаре. Что с ней, где она? До войны Тамара жила в Батайске, ей хотелось быть рядом с мужем, Василием. Да и он того же хотел. Поэтому и позвал ее. "Вот что значит любовь, – думает, улыбаясь, Владимир, – ни на шаг друг от друга".

В одном из писем Тамара сообщала, что она поступила на курсы медицинских сестер. "Чтобы времени не терять..." Но Владимиру ясно, что дело вовсе не в этом. Василий так решил. Решил, что жене летчика лучше быть медсестрой, а не летчиком. А может, он прав? Где она будет летать, если его место службы – полк, а ее – аэроклуб? Аэродромы же разные. И, как правило, на большом удалении один от другого.

Последнюю весточку о Тамаре Владимир получил уже из Калинина, от матери. Она сообщала, что Василий, досрочно, в первые дни войны, окончив авиашколу, откомандирован под Ленинград. А Тамара пока еще учится. После окончания курсов ее куда-то назначат...

Письмо из родного дома долго искало своего адресата. За это время учебу Тамара, конечно, закончила и куда-то назначена. Но куда? Может, на фронт? Владимир закрыл глаза и ясно представил себе задымленный, избитый участок земли и на нем Тамару. Тяжело, медленно ползет она от воронки к воронке и тянет за собой раненого. Владимир открыл глаза, и видение исчезло. Нет, не может этого быть, чтобы пилота, инструктора послали в наземные части. Где-то она летает. Но где? Мать сообщила, что Калининский аэроклубный аэродром опустел, самолетов У-2 почему-то не видно...

Легкие ночные бомбардировщики

Тыловой городок в Чувашии. Небольшой, тихий, но и здесь чувствуется война. Чтобы убедиться в этом, достаточно увидеть станцию, забитую эшелонами, воинскими командами. И над всем этим стоит неумолчный, нестихающий гул голосов, который заглушается лишь паровозными гудками и грохотом проходящих составов.

Учебно-тренировочный авиаполк (УТАП) расположен на окраине города. Это шесть длинных бараков, обнесенных деревянным забором. Все рядом – и штаб, и учебные классы, и казармы. Здесь живет постоянный состав полка и переменный – летчики и штурманы, техники, приезжающие сюда для переучивания. В тридцати минутах езды от города – аэродром. Но кроме двукрылых тихоходных У-2, летавших невдалеке от города, Владимир пока ничего "более существенного" не увидел.

На второй или третий день в казарму зашел авиатор в черном летном реглане, в белых, с большими отворотами, бурках. Летчик, конечно, но петлиц на реглане не видно, они под меховым воротником, на гимнастерке тоже не видно – закрыты воротом свитера. Завел разговор: где учились, откуда прибыли, всем ли довольны. Вежлив, приятен в разговоре, обходителен. Сержанты обступили его, незаметно для себя обо всем рассказали, на беды свои пожаловались. Тот лишь улыбался.

– Значит, летать хотите, воевать? Ну что ж, стремление, как говорится, законное. А что, если вам предложат летать и воевать на У-2?

Кто-то усмехнулся. Кто-то подосадовал. В училище летали на Р-5, СБ, даже на ТБ-3, четырехмоторной громадине. Бомбили, стреляли, выполняли маршрутные полеты.

Потом изучали Пе-2, новейший пикирующий бомбардировщик, и вдруг предлагают У-2, легкомоторный тихоходный самолетик...

Летчик в реглане молчит, улыбается: давайте, дескать, ребятки, выступайте, возмущайтесь, но я ведь еще не кончил, я ведь только предложил, но ничего еще не рассказал.

– Как же на них воевать? – недоумевает Владимир.– Что на них можно делать? Да и скорость у них... Сто километров, разве это скорость? Не самолет, а летающая мишень.

– Вот это уже разговор, – летчик больше не улыбается.– Это уже вопрос: как на них воевать? Представьте, уже воюют, и довольно успешно. Используют У-2 как разведчик и легкий ночной бомбардировщик. Конечно, У-2 не сравнишь с пикировщиком, который вы изучали, но ведь пикировщика здесь нет, и никто его вам не предлагает, а У-2 – пожалуйста. Согласен, применение учебного самолета в качестве боевого не лучший выход из положения, мера, как говорится, вынужденная, но что делать, таковы обстоятельства, с ними надо мириться. И надо смотреть глубже: все средства хороши, если их можно направить против врага...

Летчик достал записную книжку, авторучку, спросил:

– Так что, решили? Будем летать на У-2?

– Будем, – сказал Константинов и попросил записать его фамилию. За ним – Михеев, Рудин, Марченко...

На следующий день их вызвали в штаб учебно-тренировочного полка. По небольшой комнате неспешно расхаживал среднего роста, плотный, грузноватый майор с темным, будто обожженным, лицом. Когда сержанты вошли, он остановился, окинул их внимательным и доброжелательным взглядом. "Командир 709-го полка, – представил его начальник штаба, – майор Хороших Михаил Гаврилович". Здесь же сидел вчерашний военный, только теперь он был без реглана и свитера. На петлицах гимнастерки поблескивали по две темно-вишневых "шпалы", на рукаве алела звезда политработника, "Комиссар 709-го полка батальонный комиссар Бурмистров Константин Федорович", представил и его начальник штаба.

– Предлагаю вам служить в полку легких ночных бомбардировщиков, сказал, обращаясь к сержантам, майор. Видно, он привык говорить только о деле, по существу.– До конца декабря занятия в классах, затем будем летать. Полеты по кругу, в зону. Потом полетим на фронт. Согласны?

Они молчат, не верят своим ушам. Им предлагают служить в полку, следовательно, у них будет свой, родной коллектив, своя боевая семья. Им предлагают летать, значит, они восстановят свой штурманский уровень, снова почувствуют себя нужными людьми. Им предлагают воевать, значит, встанут они в общий армейский строй, в строй борьбы всего советского народа против фашистской Германии. Они молчат, недоверчиво улыбаясь.

– Да согласны они! – говорит комиссар.– Вчера же еще договорились...

Утром, прямо в казарме, майор Хороших построил свой новый полк. Личный состав в нем – москвичи, летчики и техники Октябрьского аэроклуба. Штурманы пришли из запаса, давно не летавшие, давно потерявшие свои навыки; некоторые успели пройти краткосрочные курсы, но только теоретические. Здесь, в процессе полетов, обретут опыт, мастерство. Есть штурманы и из частей фронтовой авиации, вроде Слепова, пришедшие в полк для усиления. В сравнении с "запасными" сержанты Константинов, Михеев и их товарищи, окончившие училище в этом году, – настоящие мастера своего дела. Старший лейтенант Слепов, назначенный штурманом эскадрильи, не шутя называет их корифеями, своей опорой в обучении штурманов, пришедших из запаса.

В самом деле, обучаясь на стрелка-бомбардира, Константинов водил самолет по маршруту. Изучил теорию бомбометания с горизонтального полета и с пикирования применительно к самолету Пе-2. Изучил бомбо-стрелковое вооружение. Умеет работать с прицелом и другими приборами. Выполнил пятнадцать бомбометаний с самолета Р-5 бомбами-болванками, снабженными дымовыми патронами, которые при ударе о землю взрываются. Видя дымный вулканчик в середине зачетного круга, Владимир всегда испытывал радостное чувство. А главное, он получил хороший опыт в самолетовождении, и это теперь ему пригодится. Ведь каждый полет на полигон сочетался с маршрутным полетом. Кроме того, были полеты на отработку визуальной ориентировки, полеты с выходом на цель в заданное время. Их было много – большая часть учебной программы.

Первую эскадрилью возглавил старший лейтенант Николай Бекаревич. Ему далеко за тридцать. Полный, выше среднего роста. В аэроклубе был командиром отряда. Командиром звена, в состав которого вошел сержант Константинов, назначен младший лейтенант Иван Ломовцев, бывший командир звена в аэроклубе. Штурманом звена – лейтенант Косарев, призванный из запаса. Командирами экипажей – сержант Жуков и старший сержант Ананьев, бывшие инструкторы аэроклуба. Штурманами на самолеты их звена – сержант Константинов и "запасник" лейтенант Голованов.

Перед строем – штурман полка капитан Александр Максимович Морковкин. Статный, подтянутый, в хорошо подогнанном обмундировании. Смуглость шеи подчеркивает белоснежный подворотничок. Белокурые гладкие волосы зачесаны набок. Говорит четким, хорошо поставленным голосом преподавателя, методиста:

– Заниматься будем по десять часов в день. Изучаем самолетовождение применительно к самолету У-2, район аэродрома в радиусе трехсот километров, авиационную метеорологию, тактику Военно-Воздушных Сил, бомбометание, наставления по штурманской службе и производству полетов, материальную часть самолета У-2, мотора М-11, вооружение....

Идут занятия в группе штурманов. Проводит их капитан Морковкин. Он строг, и прежде всего к себе. Занятия начинает минута в минуту. Заканчивает их так же пунктуально. Услышав звонок, может прервать себя, не закончив фразы. Но после перерыва с нее и начнет. Для проверки внимательности штурманов обязательно спросит:

– Итак, товарищи штурманы, на чем я остановился? Ответит товарищ...Окинув взглядом сидящих, Морковкин обязательно назовет того, кому одновременно надо сделать и замечание. Указывая пальцем, скажет: – Вот вы, сержант, в неглаженой гимнастерке.

Такой вопрос он задал в первый же день, на первом же занятии. Но разве мог кто-нибудь, еще на зная Морковкина, запомнить, на чем он остановился. Не мог, конечно. Подняв одного за другим трех штурманов, смерив критическим взглядом их помятое обмундирование, недовольно произнес:

– М...м...мудрецы!..

Мудрецами он будет называть всех слабоуспевающих, как на земле, так и в воздухе, независимо от их воинских званий. Бывало, что даже начальников из дивизии, присылающих в полк недостаточно понятные ему, Морковкину, распоряжения.

– Прошу запомнить, – говорит Морковкин, – что штурманское дело – это прежде всего точность, четкость и ясность. Без этого нет штурмана. Четкость, точность, ясность должны проявляться в характере штурмана, в его повседневной жизни, в работе. Запомните, не летчик ведет самолет, а штурман, летчик только его пилотирует. И бомбит тоже штурман.

Бывший преподаватель авиашколы, прекрасный методист, капитан Морковкин учит штурманов подготовке полетной карты, прокладке и расчету маршрута, порядку изучения района полетов, района цели, по которой надо нанести бомбовый удар. "Запомните, – говорит капитан, – это не просто, закрыть глаза и мысленно представить себе район в радиусе трехсот километров со всеми его площадными и линейными ориентирами, их конфигурацией, их особенностями. Представить, а потом изобразить это все на листе бумаги. Это, скажу вам, искусство, и этому надо учиться".

Штурман полка Морковкин – теоретик. А вот штурман эскадрильи Слепов практик. Он уже успел повоевать, в упор видел фашистов. Познал и горечь боевых неудач – потерь, отступления. Было не раз: прилетал бомбить мотоколонну на шоссе в районе одного населенного пункта, а находил ее уже в районе другого, восточное. Направление дороги уже было иное. Направление ветра относительно этой дороги тоже не то. Следовательно, и заход на бомбометание тоже должен быть иным. Предыдущие расчеты, как говорится, насмарку. Нужны новые. Но попробуй их подготовить, если рядом рвутся снаряды зениток. И Слепов научился бомбить на глазок. Теперь делится опытом.

– Предварительные расчеты на бомбометание надо уточнять исходя из обстоятельств, – поучает Слепов.– Поэтому, идя к цели, всегда смотрите, не изменился ли ветер. Его направление можно определить по дымам от пожаров, костров, из печных труб над деревнями...

Поговорив об обычных, тренировочных полетах, Слепов снова переходит к фронтовым. Рассказывает, спрашивает.

– Осколок снаряда разбил вам компас, а вы над целью, за линией фронта. Ночь. Как возьмете курс на свою территорию?

Поставив вводную, Слепов какое-то время молчит, дает возможность подумать, вникнуть в ситуацию. Он мог бы вначале назвать фамилию штурмана, которому надо будет ответить на этот вопрос, но он не называет, причем преднамеренно: чтобы над вводной думали все, а не кто-то один. Проходит несколько секунд, и Слепов называет фамилию:

– Лейтенант Косарев...

– Курс на свою территорию беру по луне, а если ночь безлунная, то по Полярной звезде, – отвечает Косарев.– Для этого, идя по маршруту к цели, я должен постоянно знать положение луны относительно моего самолета.

– Правильно, – подтверждает Слепов.– А если ночь пасмурная, темная и нет ни луны, ни звезд? На этот вопрос ответит сержант Константинов.

– Вы говорили уже, что линия фронта, как место соприкосновения войск характерна пожарами, вспышками огня артиллерии, огнями сигнальных ракет с нашей стороны и со стороны противника. Если видимость хорошая и линия фронта заметна, то на нее и надо разворачиваться и идти под углом девяносто...

– А вдруг не видно? – усложняет задачу Слепов.– В самом начале войны, когда враг наступал, а мы отходили, настоящей, четко видимой линии фронта, можно сказать, и не было. Как же вы возьмете курс на свою территорию?

– Спрошу, может быть, цел компас в кабине летчика, да кроме того, у меня есть наручный компас, – улыбаясь, отвечает Владимир.

– Хвалю! – восторгается Слепов. Подмигнув, смеется:– Ты, брат, меня перещеголял. Ключ от вагонных замков вещь неплохая, но компас, конечно, нужнее. У кого еще есть компасы? Ни у кого? Жаль. Попрошу начальника штаба, чтобы он заказал для всех. Перед тем как лететь на фронт, раздадим.

Декабрь. Полк приступил к полетам, Работа не прекращается и ночью. Экипажи летают по кругу и в зону, ходят по маршруту, отрабатывают полеты строем.

Трудно летать зимой. Все вокруг бело и туманно, не за что зацепиться глазом. Полевые дороги занесены снегом. Единственный надежный ориентир железная дорога, секущая район полетов под углом сорок пять градусов.

Боевые самолеты еще до войны начали оснащаться радиостанциями. Сначала для связи с землей, а потом и между собой в полете. Но еще важнее этого использование бомбардировщиками приводных радиостанций. В любую погоду вне видимости земли можно выйти на свой аэродром. Полет же без связи с землей теперь просто немыслим. Даже учебный. Таково требование времени.

На У-2 нет ничего. Ни радиостанции, ни аппаратуры для выхода на свою точку. Не предусмотрено. Есть лишь переговорное устройство для внутренней связи между летчиком и штурманом. Устройство простейшее. Два резиновых шланга, укрепленных на борту самолета. Вот и все. С такой "аппаратурой" в плохую погоду заблудиться – дважды два. И уж никто тебе не поможет, никто не подскажет.

Но У-2 тоже имеет свои преимущества, и прежде всего легкокрылость, позволяющую работать с малых площадок. Малый расход горючего позволяет держаться в воздухе почти пять часов! И еще – лыжи. В зимнее время их устанавливают вместо колес. Имея лыжи, экипажу не надо беспокоиться о запасном аэродроме на случай вынужденной посадки. Для этого подойдет любая площадка – поле, лужок, опушка леса. Потерял ориентировку – садись у любой деревни, спрашивай, как она называется, сличай это место с картой и считай, что ориентировка восстановлена. Этим преимущества, наверное, и кончаются. А дальше...

Морозы мешают работать на технике, руки прилипают к металлу. Застывшие за ночь моторы не запускаются, требуют подогрева. Но не горячей водой, а воздухом. Его согревают в специальных печах. От печи отходят три-четыре трубы-рукава. Длина их – несколько метров. Самолеты устанавливают вокруг печи, к нижней части моторов прикрепляют трубы с горячим воздухом. К каждому по одной. Чтобы воздух не расходовался понапрасну, моторы закрывают чехлами. Дело это капризное и хлопотливое.

На осмотр самолетов перед полетами, на расстановку их вокруг печи, на подогрев, запуск и пробу моторов уходит около трех часов. Техники и механики, а за ними и летчики прибывают к самолетам до рассвета. В конце рабочего дня, после десяти часов напряженного труда, люди валятся с ног от усталости. Слепов никого не успокаивает, говорит, что на фронте будет еще труднее. Возможны обстрелы вражеской артиллерии, бомбежки.

Морозы мешают и в полете. Чтобы не обморозиться на воздушном потоке в открытой кабине У-2, летчики надевают маски. Кожаные, на кротовом меху, с разрезами для глаз и рта. Маски мешают смотреть, до предела сокращают обзор, особенно при надетых очках. Но иначе летать невозможно.

Морозы мешают и на земле – при посадке, рулении, перед взлетом. Попробуй, закончив пробег после посадки, остановиться на пару минут. Лыжи примерзнут к снегу немедленно. То же во время руления. Что в таких случаях делает летчик? Кричит штурману: "Давай качни!" Штурман вылезает из кабины, взявшись за крыло, начинает раскачивать самолет, помогает ему стронуться с места. В кабину прыгает уже на ходу.

Самолетов не хватает, и полеты идут не в составе полка, а поэскадрильно и только по графику. Эскадрилье надо летать, а погоды нет, время, значит, упущено. Теряется время и в процессе полетов. Причина неустойчивость ветра. То с юга подует, то с севера. А так как самолеты садятся и взлетают только против ветра, то хочешь не хочешь, а старт надо менять. На это уходит двадцать – тридцать минут, и так два-три раза в течение летного дня, ночи.

Но время работает на нас. Наши войска, перейдя под Москвой в контрнаступление, освободили Московскую и Тульскую области, часть Калининской и Смоленской. Освобожден и Калинин, родной город Константиновых. Не надеясь получить ответ, Владимир написал матери. Но ответ пришел: дома все живы. Возобновив переписку с матерью, брат и сестра наконец отыскали друг друга. Владимир написал Тамаре, рассказал о себе. И вот получил ответ.

Фронтовой треугольничек... Развернешь – обычный листок бумаги. На одной стороне – текст, на другой – адреса. Судя по всему, Тамара пока еще не на фронте. Где находится часть – неизвестно. Место базирования зачеркнуто. Многое зачеркнуто, но главное можно понять. Василий на фронте, сражается за Ленинград. Тамара гордится им. Рада и за него, Владимира, что он снова летает, готовится к фронту. А она не летает. Она даже не служит, а просто работает. "Обидно, – пишет Тамара, – летчица, учившая летать других, и вдруг оказалась в наземном эшелоне в качестве медсестры".

"Война требует честного выполнения долга, – пишет она далее, – и я честно тружусь: слежу за здоровьем летчиков, лечу механиков, техников. Но мечтаю быть летчиком. Не знаю, как это может случиться, но сплю и вижу: я снова на самолете. Переучиться бы мне на истребитель и летать вместе с Василием. Понимаю, что это очень трудно, но кто его знает... А вдруг".

Этот абзац не вычеркнут, оставлен дословно. "Не поднялась рука у цензора, – думает Владимир.– А впрочем... Чего здесь зачеркивать? Нечего. Секретов здесь нет. Мечтает попасть на фронт? Так об этом мечтает каждый. И я тоже, и все мои товарищи, вся молодежь. Только каждый по-разному хочет на фронт попасть: один на самолете, другой на танке, а третий в составе взвода пехоты".

Владимир достал из планшета листочек бумаги и написал: "Дорогая сестрица! Правильно делаешь, что решила снова летать. Добивайся! А как, тебе виднее. Помни нашу довоенную песню:

Кто весел, тот смеется,

Кто хочет, тот добьется,

Кто ищет, тот всегда найдет".

Закалка характеров

В авиации заведено: с кем летают, с тем и дружат. Если летают на истребителях в паре, так парой и дружат – ведущий с ведомым. На У-2 – тоже парой – летчик со штурманом. И это естественно, от их дружбы, взаимопонимания зависит успех боевого полета, зависит жизнь.

Пока Константинов и Жуков не входили в один экипаж, они, хотя и жили в одной казарме, друг друга не знали. Виделись, только и всего. Теперь же все по-иному. "Мой летчик", – думает Константинов, видя сержанта Жукова. Ему нравится простое открытое лицо Алексея, темные, откинутые назад короткие волосы, легкая походка, чуть глуховатый голос. Они одногодки, обоим по двадцать. И это по душе Константинову: летчик не будет смотреть на него как на мальчишку.

Несколько позже Владимир узнает о том, что Жуков не сразу стал летчиком, на летное отделение его почему-то не приняли. Аэроклуб он окончил механиком, работал техником самолета, тогда и переучился на летчика. Уже будучи инструктором, он допустил однажды ошибку во время посадки и поломал самолет. Это была большая душевная травма, урок на всю жизнь. Алексей стал до жестокости требователен к себе в отношении летного мастерства. И это тоже импонировало Константинову: каждый штурман мечтает летать с хорошим, надежным летчиком.

Они сразу стали на "ты". Но Владимир не забывает, что летчик командир экипажа, он, штурман, – его подчиненный, и идти напролом к сближению, к дружбе считает недопустимым, да и ненужным. Дружбу надо завоевать делом. Делом, это значит полетами. "Вот когда начнутся полеты, тогда командир меня и оценит", – думал Владимир, когда они еще не летали, занимались теорией. Командир тоже думал о штурмане, только иначе. И даже поделился однажды с одним из товарищей-летчиков: "Никак его не пойму... Или действительно очень серьезен – даже не улыбнется! – или ему не до улыбок, не уверен в себе, боится предстоящих полетов".

И вот пришло время их совместных полетов. По-иному теперь смотрит на штурмана Жуков: к полету готовится тщательно, летает уверенно, ориентировку ведет безошибочно. А штурман, как бы ненароком, вдруг спрашивает:

– Представь, Алеша, летим по маршруту, а у меня вдруг вырвало карту...

– Как это вырвало? – удивляется летчик.

– А так, ветром. А впереди еще один поворотный пункт и только после него – курс на свою точку. Что будешь делать?

– Накажу тебя, взыскание наложу, – смеется Жуков, разгадав замысел Константинова.

– Согласен, накажешь, но только после посадки. А условно мы пока еще в воздухе, и у меня вырвало карту. Что будешь делать? – не унимается Владимир.

За последнее время летчик Жуков, уверовав в штурмана, перестал прокладывать маршрут на своей карте. Перестал следить за ориентировкой в полете, механически летает по курсам, заданным штурманом, механически вводит поправки в скорость. Только иногда спросит: "Наше место? Далеко ли до поворотного? Сколько находимся в воздухе?"