Текст книги "Прыжок в темноту (Из записок партизана)"

Автор книги: Николай Прохоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

ПОЛОВОДЬЕ

I

Вот уже два дня Тарас Коптелов ходит хмурый, куда только девалась его обычная веселость.

А всему виной письмо от Кати из деревни Дятлово, принесенное разведчиками. Она, Катя, зовет Тараса домой, в свой партизанский отряд. Да еще стыдит! «Вы, – пишет, – прячетесь всю зиму в лесу, а мы выбили из Дятлова немцев и теперь живем дома, оккупанты боятся дятловского отряда».

Это бы еще ничего. Суть в конце письма. Как бы между прочим Катя сообщает, что Степка Крысин состоит у них теперь пулеметчиком в отряде. Откуда он опять взялся, этот Степка? Тарас хорошо помнит, что его с первых дней войны мобилизовали в армию. Как же он очутился дома, если фронт около Тулы? Из окружения, что ли, выбрался или из плена?

Шофер Степка Крысин еще до войны немало испортил крови Тарасу. Вдруг возьмется приставать к Кате. Шутя, легко заговорит с ней, встретив на улице, пригласит прокатиться на машине. В клубе всегда старался танцевать только с Катей, балагурил. А той и любо. Она словно и не замечает, что Тарас мучается. Сколько было тягостных объяснений. Правда, они в конце концов разрешались примирением. Катя обычно уверяла, что ей совсем не нравится Степка, и Тарас скоро забывал обо всем. Уж слишком он любил Катю.

В землянку сквозь маленький квадрат окна, занесенного снегом, начал пробиваться свет. В железной печке, около которой сидел Тарас, трещали березовые дрова, и отсветы пламени трепетно прыгали по черным бревнам стен. Время от времени красные блики от печи падали на исхудалое лицо Тараса, и тогда на нем ярко выделялись пухлые розовые губы.

Тарас сегодня дежурный по землянке. В его обязанности входит не спать, поддерживать чистоту и тепло в жилище. Печь все больше раскалялась, в жарком воздухе сильнее обозначился запах сохнущих валенок и человеческого пота. Заметив, что многие партизаны перестали храпеть, Тарас понял, что они уже проснулись. Некоторые приблизились к печке, чтобы достать уголек и прикурить.

Чтобы скрыть свое настроение, Тарас стал шутить, вспоминая, как в Дятлове впервые появились фашисты.

– …Бросил фашист, значит, на колесный завод первую бомбу. Она разорвалась, – начал Тарас. – Потом стал кружиться над поселком. Поставил ребром крыло и кружится, кружится, все выше забирает. Только крест на хвосте чернеет. Народ, ясное дело, высылал на улицу, в ужасе глаз не сводит. Вдруг, слышим, мотор притих, и в это время от аэроплана отделилось что-то круглое, большое. Все так и ахнули: огромная бомба! Бабы сразу попадали на землю, юбки на головы тянут, укрываются…

– Сходил бы ты, Тараска, отгреб от окна, – внезапно прерывает кто-то из темноты рассказчика, – может, уже полдень на дворе-то.

– Лежи, не мешай, – с досадой отмахнулся Тарас и продолжал: – Ну, а я, значит, не оробел. Вижу, падает штука эта чересчур медленно. Наверно, думаю, не бомба. Так и есть! Почти около самой земли разглядел: фашист бочку сбросил с самолета. Для озорства, конечно. Как она грохнет посреди улицы! Словно из пушки. Обруча лопнули, днища из уторов повылетели и с визгом…

– Ну и врать ты здоров, Коптелов! – опять послышался тот же голос из угла землянки. – Что мы, как медведи, днем лежим в темноте? Отгреби, говорят тебе, снег от окна!

Тарас сделал вид, что не слышит.

– Только немного успокоились люди, – продолжает он, – вижу, подходит к тому месту, где упала бочка, старик Ермил, мастер завода. Поднял он одну клепку, повертел в руках и говорит: «Моя это работа. У другого мастера званья не осталось бы от бочки. А тут, видишь, только обруча таловые не выдержали. Вся целехонька. Хоть заново собирай». Однако не в том суть дела. По весне, помнится, продал я бочку эту в Брянскую плодоовощ. Город, стало быть, занят немцами. Теперь вскорости сюда надо ждать «гостей».

– Будет те болтать-то, поди очисть снег, – послышался повелительный голос командира взвода Пыжова.

– Да ведь история-то еще не окончена, – неуверенно возразил рассказчик, которому очень не хотелось выходить из теплой землянки на холод.

Командир не повторял приказа, и Тарас понял, что ему не отвертеться. Он умолк, изобразив на лице обиду, стал собираться. Долго разыскивал валенки, потом натягивал ссохшийся полушубок, который гремел на плечах, словно был сшит из жести.

Когда Тарас открыл дверь, в землянку вместе со светом утра ворвался белый вал морозного пара и завихрился вокруг горячей печки. Жилище сразу посвежело, в нем стало легче дышать. На нарах заскрипели доски, начали подниматься партизаны.

Тарас утоптал около окна снег, отгреб от двери и, захватив охапку дров, вернулся в землянку. Но вернулся он не один.

– Ну и воздух у вас, братцы! Хоть бы проветрили! – услышали партизаны знакомый басовитый голос командира отряда Громова.

– Только поднялись, Василь Гордеич, устали вчера с дороги, – ответил Пыжов. Он быстро отодвинул от жаркой печки чурбан, и Громов сел на него.

Партизаны тотчас начали спускать ноги с нар, одеваться.

– Ну, как живем, ребятки? – обратился Громов с обычным вопросом, чтобы начать разговор.

– Ничего, в тепле живем, – ответил командир взвода, но Тарас добавил:

– Хорошо живем, хлеб жуем, только на зубах он немного тово…

Пыжов преувеличенно громко кашлянул, остро кольнул взглядом Коптелова. Тот сразу прикусил язык. В землянке водворилась неловкая тишина. В смущении Тарас виновато стал оглядываться по сторонам, натыкаясь на осуждающие взгляды товарищей. А командир отряда, открыв створку печки, молча наблюдал, как с пылающих сосновых поленьев падают, вспыхивая, крупные капли смолы.

– Прав ты, конечно, Тарас. Голодно живем, ничего не скажешь.

– Да я это в шутку, Василий Гордеич, разве я не понимаю?

Партизаны нахмурились, молча осуждая Коптелова, потом заговорили, советуя командиру не обращать на него внимания. Он-до так, по глупости сболтнул. И Тарас готов был согласиться с этим.

Через минуту беседа продолжалась своим чередом. Тарас робко, но опять заговорил. Он упомянул об отряде Гришина. О нем здесь говорили часто и с восторгом, особенно разведчики, которым иногда доводилось бывать в Дятлове.

В середине зимы Гришин вышел из леса, занял поселок Дятлово, выгнал оттуда полицейских. Фашистский батальон два раза пытался выбить партизан из поселка, но безуспешно.

– Сильный отряд, – восторженно заметил один из разведчиков. – Хорошо вооружен, и живут сытно…

Уходя, командир неожиданно сказал Пыжову:

– Сегодня пойдете с моим поручением к Гришину. Тараса возьмите с собой.

II

Тяжело жил в это время отряд «За Россию». Уже четыре месяца он находился в лесу, давно кончились запасы хлеба, а пополнить их все не удавалось. Люди получали по небольшому куску конины на день, да и она была на исходе. В отряде сохранились всего две лошади, истощенные до крайности. Два налета на фашистские гарнизоны прошли удачно, но из этих сел немцы заранее вывезли все запасы хлеба. Неделю назад партизанская группа напала на обоз оккупантов. Но обоз сопровождал отряд фашистских автоматчиков. Пришлось отступить, да еще потеряли трех человек.

Теперь партизаны готовились напасть на село Козыревку, где в привокзальных складах немцы накопили большие запасы хлеба. Но в селе стоял крупный отряд карателей. Громов посылал записку Гришину, предлагая ему совместно разгромить фашистов в Козыревке.

Громов вышел из землянки вместе с Пыжовым. Узким коридором, глубоко прорытым в сугробе, Громов шагал впереди и внезапно остановился. Пыжову показалось, что командира качнуло в сторону.

– Что, Василь Гордеич? – тревожно и участливо спросил Пыжов.

– Вот что, Пыжов, – подчеркнуто строго сказал командир. – Ты сейчас же отправляйся к Гришину, чтобы завтра вернуться.

Вскинув голову, Громов твердо зашагал к своей землянке, оставив на тропе растерянного Пыжова. Командир был до крайности смущен минутной слабостью.

Партизаны переносили трудности с питанием молча, стиснув зубы.

Вернувшись к себе в землянку, Громов повел невеселую беседу с комиссаром отряда Кошелевым.

– Мы не нашли пока эффективной тактики, – отрывисто говорил он. – Конечно, зимнее бездорожье, нехватка патронов, отсутствие общего оперативного руководства отрядами – серьезная помеха в нашем деле. Но мы должны воевать, а не сидеть, в этом главное.

Кошелев сидел на топчане, сжимая в обеих ладонях жестяную кружку, шумно прихлебывал кипяток, трубочкой вытягивая губы. Он молчал. А Громов, расстегнув пуговицы мехового жилета и приглаживая рукой черные густые волосы, продолжал, стоя посреди землянки:

– И еще… Я заметил, что люди робко входят в соприкосновение с врагом. Боятся. Мы приучили их смотреть на фашиста с расстояния выстрела.

– Всему голова хлеб, – заметил комиссар, ставя кружку.

– Внезапностью надо ошарашивать фашистов, – все более сердился Громов, – засадой, налетами, диверсией!

– У некоторых бойцов появилась желтизна на лицах. Двое уже пухнут. Дистрофия…

Комиссар пристально взглянул на командира. На лице Громова не дрогнул ни один мускул.

– Пора нам чувствовать себя хозяевами в лесу, а не новичками, – с азартом бил в одну точку командир. – Стыдно так воевать!

– Стыдиться, положим, нет оснований. Были и удачные операции, люди дрались смело. Но воевать надо лучше, в этом ты прав.

Комиссар знал горячность и решительность Громова, но сегодня он особенно был не в духе.

Кошелев подбросил дров в печку, снял котелок с супом. Потом достал свой вещевой мешок, вытряхнул из уголка хлебные крошки и высыпал их в кружку. Помешав ложкой, налил в кружку супу и отставил котелок на другой край стола.

– Садись завтракать, Василий Гордеич.

Громов подсел к столу, вынул из кармана складной нож и поддел им из котелка плоский серый кусок конины. Разрезав мясо, он подал одну половину Кошелеву.

– Ешь все, я не хочу, – решительно сказал комиссар, отстраняя кусок.

Но Громов уже положил мясо на стол, и комиссар еще решительнее запротестовал:

– Ни в коем случае! Что ты? У меня тут… хлеб, – он показал на кружку.

– Да будет тебе, комиссар! – произнес Громов.

В землянку вошел Коптелов.

– Что тебе, Тарас? – спросил командир.

– Хотел просить у вас… Может быть, я…

– Ну говори, говори, не тяни, – нетерпеливо перебил Громов.

– Можно мне остаться в отряде Гришина? – произнес Тарас и, заметив внезапное удивление на лице командира, неуверенно добавил: – Я родом из Дятлова. И мать у меня там живет.

Командир вопросительно взглянул на комиссара, но, не успев ничего прочитать на его лице, вдруг проговорил:

– Хорошо, оставайся в отряде… Гришина.

Это быстрое и твердое решение командира отдалось неожиданно болью в сердце молодого партизана. Он вдруг съежился и стоял, боясь вымолвить слово и не решаясь повернуться к выходу.

Вошел Пыжов, и Тарас тут же выбежал из землянки.

Узнав о просьбе Тараса, Пыжов возмутился:

– Вот как! Из-за девки удирает из отряда, – грубо и презрительно сказал он. – На днях ему было письмо из Дятлова, от какой-то Кати…

III

– А ведь жалко Тараса-то, хорошего бойца лишились, – сказал командир, когда они остались вдвоем с комиссаром.

– И мне жалко его. Только по другой причине.

– По какой же?

– Тарас побледнел, когда ты отпустил его. Уж очень поспешил ты! Как будто обрадовался случаю отделаться от ненужного человека. Самолюбив он, молодой еще.

– Неужели побледнел? Да ведь рассердила меня просьба его. От трудностей, думаю, удирает, попросту от голода.

– Может, и не от трудностей. Вон Пыжов говорит, что девушка у него в Дятлове.

Громов с волнением ждал возвращения Пыжова из Дятлова. Как отнесется Гришин к его идее?

Вместе с Пыжовым возвратился и Тарас – злой, весь какой-то ощетинившийся.

Громов сделал вид, что не удивлен появлением Тараса, будто вчерашнего разговора и не было.

– Отказался выступать с нами Гришин, – сообщил огорченный Пыжов. – Когда, говорит, надо бить фашиста, так мы никого не просим, сами управляемся. Сейчас нам, дескать, опасно оголять посты.

– Какие посты? – спросил Громов.

– Дятлово, стало быть. Боятся, как бы немцы не напали на их деревню, укрепляют ее.

Громов, раздумывая, прошелся несколько раз по землянке, потом сказал:

– Ну что же… Пойдем одни на операцию.

Потом он спросил Пыжова, задетый, видимо, словами Гришина:

– Так и заявил, мол, ничьей помощи не просим?

– Так и сказал… А знаете, у них пять станковых пулеметов! – с завистью воскликнул Пыжов.

– Что ты врешь, откуда такое оружие?

– Гришин говорит, что в бою добыли, – ответил Пыжов. – Но пулеметы-то наши, русские.

– Зря мы с этим подлецом разговаривали, – со злобой проговорил Тарас.

Командир повернулся и пристально поглядел на него, ожидая, видимо, что он еще скажет. Но Тарас молчал, зло прикусив нижнюю губу.

– А ты почему вернулся? – с нарочитым недовольством спросил его комиссар.

– Делать мне там нечего, – почти огрызнулся тот.

– Сам просился вчера. Или неласково встретили в Дятлове? – заметил Громов, многозначительно улыбаясь.

Тарас молчал, нахмурясь.

– Нагрубил он там Гришину, – пожаловался Пыжов.

– Это еще зачем? – строго спросил Громов, взглянув на Тараса.

Тарас замялся, переступил с ноги на ногу.

– До зубов вооружены и лежат как собаки на сене, пулеметы берегут. Какие они партизаны, просто обороняют себя от войны. За всю зиму ни одной операции не провели.

Громов подумал, что Тарас дело говорит. Он, Тарас, больше чем когда-либо нравился ему сейчас. Сердитый молодой партизан с каждым словом как бы взрослел в глазах командира.

– Почему же ты все-таки не остался там?

– Что мне, дезертиром быть? – опять дерзко сказал юноша, озадачив неожиданным ответом Громова.

– Ну хорошо, – спокойно заговорил командир. – Ты садись и расскажи подробно, из-за чего поссорился с Гришиным.

– Не ссорился. А только собрались мы уходить, значит, а около колхозного правления столпились их односельчане. И Гришин тут появился. Морда сытая. Новое пальто расстегнул, а на брюхе офицерская пряжка огнем горит. Пыжов с ним за руку прощается, а меня зло берет. Вдруг выходит помощник Гришина и важно объявляет, чтобы все слышали: «Командир отряда приказал, дескать, отпустить вам два пуда муки»…

Тарас помолчал и вдруг воскликнул:

– Вот ведь до чего дошли! Тут я не выдержал и говорю: «Мукой откупиться хотите? Сволочи вы, а не партизаны. И командир ваш дерьмо».

– Да-а, нехорошо, Тарас, – протянул комиссар. – Чем же все кончилось?

– Ничем. Ушли мы с Пыжовым, – понуро сказал Тарас, – муку не взяли.

– Круто ты, Тарас, – заметил Громов. – Так нельзя.

– Они бездельники и трусы, – уверенно возразил Тарас.

– А почему же об этом отряде только и разговора, что он разбил батальон противника, – сказал Кошелев.

– Во-первых, не разбил, а отбил, – уточнил Тарас. – И ничего тут нет хитрого, при пяти-то пулеметах. Да еще неизвестно, сколько было фашистов.

Отпустив Тараса, командир попросил Пыжова задержаться на минутку.

– Как ты думаешь, почему Тарас не остался в Дятлове? – спросил его Громов.

– Кто его знает… Да ведь он оскорбил Гришина.

– А не поссорился он с девицей своей?

– С Катей? Нет. Провожала она его далеко за поселок, все уговаривала остаться. А он Гришина ругал. Между прочим, Катя-то дочь Гришина.

– Как все это тебе нравится, комиссар? – спросил Громов, когда они остались вдвоем.

– Совсем не нравится. Трудно будет одним в Козыревке. Там много солдат.

– Внезапно нападем, справимся, – спокойно сказал командир. – Но что ты скажешь насчет Тараса, его ссоры в Дятлове?

– Гордость, видно, заела его за свой отряд. Мальчишество, конечно.

– Плохо, когда нет общего руководства отрядами. Каждый действует по своему усмотрению. Координировать надо удары, а тут… И в какое время!

Операцию откладывать было нельзя. Ее решили провести завтра. А после этого командир и комиссар договорились послать человека через линию фронта с письмом в обком партии.

IV

Глубокий снег лежал в лесу. Сухой, пышный, словно взбитый лебяжий пух. Он спрятал все на земле: валежник, черные пни, заровнял ямы, овраги. Белым-бело кругом! И только молодые елочки зеленели, выглядывая тонкими мутовками из снега. А на старых елях, на нижних широких лапах лежали белые подушки. Ветви пригнулись, образовали вокруг стволов пещеры, в которых прятались от непогоды беляки.

После февральских метелей даже на лыжах было тяжело ходить. Люди до пояса утопали в снегу. А лыж было мало. Поэтому, когда отряд отправился в поход, вперед одним следом двинулись лыжники, чтобы проложить тропу.

Длинная цепь медленно продвигалась, мелькая среди деревьев. Сохраняя силы, отряд делал частые привалы. Остановится командир впереди колонны, отойдет в сторону, сделает знак рукой, и уставшие бойцы с размаху падают в сухой рыхлый снег.

Отряд вышел из леса, когда наступили сумерки. Теперь лыжники пошли в три следа, чтобы собрать растянувшуюся колонну. Чем дальше, тем осторожнее, приглушеннее разговор. В полуверсте от Козыревки сделали привал. К полуночи появилась ущербленная луна, и на снежное поле лег холодный, тусклый свет. На равнине обозначилось большое село, опоясанное черным кольцом садов.

Пока партизаны отдыхали, из села возвратились разведчики. Основные силы оккупантов – солдаты, младшие офицеры – размещены в здании колхозного клуба. Там – часовой.

С кряхтеньем, тяжело поднимались из снега партизаны. Разминались, отряхивали снег, поправляли одежду, проверяли оружие.

Разведчики установили, что офицеры жили отдельно от солдат в пятистенном доме. Хозяева этого дома живут в конюшне. К дому офицеров направился с группой бойцов комиссар. А Громов повел отряд к клубу, где размещались главные силы карателей.

Командир остановился в саду, возле клуба, долго смотрел на здание, прислушиваясь, потом тихо сказал связному:

– Лукояна позовите ко мне.

Через несколько минут около Громова появилась нескладная фигура а серой шинели и военной фуражке, к которой были пришиты овчинные уши.

– Часового надо убрать, Лукоян.

– Где он стоит? – простодушно спросил пришедший, заслоняя рот варежкой.

Лука Режин пользовался репутацией особой – бывший помощник паровозного машиниста, апатичный, всегда хмурый и в то же время стеснительный, он пришел в отряд зимой, измученный долгими поисками выхода из окружения. Больной, заросший густой бородой боец случайно набрел на партизан.

– Как зовут тебя? – спросил комиссар.

– Лукоян Режин, – ответил тот, подавая красноармейскую книжку.

Комиссар посмотрел книжку и, возвращая ее, сказал, улыбаясь:

– Не Лукоян, а Лука.

– Это по книжке. А правильно будет – Лукоян, – уверенно возразил солдат.

Так и остался он в отряде Лукояном. Вот этому-то человеку командир и поручил теперь снять часового.

Немец дежурил у парадного входа. Он то и дело прогуливался, постукивал каблуками, согревая ноги. Иногда он делал резкие проминки, держа автомат на плече.

Лукоян стоял за углом, не шевелясь, точно каменный, терпеливо дожидался своей минуты. Фашист несколько раз отходил от двери и поспешно поворачивал обратно. Наконец Лукоян выбрал момент, сделал прыжок, подмял часового, зажав ему рот рукавом шинели. Но фашист успел крикнуть, из окон начали выскакивать солдаты с автоматами и пулеметами.

Услышав крики, Громов двинул отряд, чтобы окружить помещение. В это время раздалось несколько автоматных очередей, из-за угла блеснули прерывающиеся огоньки – станковый пулемет ударил первой очередью по саду.

Внезапное нападение не удалось. Отряд остановился, зарываясь в снег. Началась яростная перестрелка. Партизаны не могли поднять головы.

Если днем еще можно было бы вести из винтовок прицельную стрельбу по врагу, то ночью вся сила в густоте огня. У партизан не было автоматов, и они прижались к земле. Громов еще не знал о потерях отряда, но знал, что они значительны, потому что первые выстрелы пулемета угодили в гущу поднявшихся партизан.

Перестрелка затянулась. Когда огонь несколько стих, Громов решил еще раз поднять отряд в атаку. И только бойцы бросились вперед, заработали вражеские автоматы, а из-за угла раздался рокот двух пулеметных стволов. Лукоян метнул гранаты, и пулеметы умолкли.

Но атака не удалась. Отряд оказался в тяжелом положении. Приближение утра ничего хорошего не сулило отряду. Необходимо было принимать решение. Но какое? Отступить? От этой мысли Громов весь передернулся.

Он послал два взвода в обход, чтобы, окружив здание, одновременно броситься врукопашную. Другого выхода Громов не видел.

Ночь была на исходе.

В минуты затишья где-то поблизости раздавались выстрелы. Вероятно, группа комиссара вела бой с офицерами. Фигуры партизан уже начали мелькать около домов. Их заметили и немцы, сделавшие снова несколько выстрелов.

С рассветом партизаны увидели, что фашисты вдруг поспешно начали отходить. Отстреливаясь, они отступали в конец села, а затем по широкому заснеженному тракту уходили в сторону города Суземка.

Послав группу на помощь комиссару, Громов собрал отряд около клуба.

На конюшне фашисты оставили лошадей. Громов послал людей запрягать подводы, а сам отправился к амбару. По пути его догнал комиссар Кошелев, в расстегнутой шубе, с усталым, но возбужденным лицом.

– Уцелел только один офицер с ординарцем, – не то с досадой, не то с сожалением сказал комиссар. – Отстреливались долго, проклятые. А к рассвету начали удирать.

В Козыревке оказалось много пшеницы. Здесь у фашистов был перевалочный пункт, отсюда они отправляли его на железнодорожную станцию. В запасе было только зерно, муки не оказалось.

– Не беда, – говорил старшина Соротокин, – кашу будем варить. Ветряные мельницы пустим в ход. Еще пшеничных пирогов напечем!

Старшина быстро погрузил на подводы зерно, разделанные туши говядины. Несколько голов скота забрали живьем.

– Жирное мясо, – радовался Соротокин. – Небось ребятам наладим хороший харч. Теперь заживем!

Никто не выходил из домов. Перепуганные люди сидели в домах и с тревогой прислушивались. Но когда узнали, что партизаны выгнали фашистов, – вся деревня хлынула на улицу. Крики радости, шум, слезы.

V

К сумеркам отряд возвратился в лагерь. Уставшие бойцы наскоро поели сытного кулеша, которым их угостил расторопный старшина, специально выехавший из Козыревки пораньше. Тарас пластом лег на нары и тотчас заснул крепким сном. Дежурному по караулу, вошедшему в землянку около полуночи, стоило немалого труда, чтобы разбудить его. Он сначала дергал его за ногу, потом принялся теребить за волосы. Тарас бессмысленно смотрел на дежурного, не мигая, затем камнем падал вниз лицом на соломенную подушку и тянул на голову полушубок.

– Да очнись ты, Тарас. Вызывают тебя!

Лишь после того, как дежурный сильно натер ему уши, Тарас вскочил на ноги.

В лесу было тихо. Шагнув из двери, Тарас на мгновенье остановился, чтобы осмотреться. Но дежурный взял его за руку и повел за собой – давай, мол, быстрее.

Небольшая землянка, где по ночам находился начальник караула, была освещена коптилкой. Дежурный открыл дверь, пропустил Тараса и закрыл ее. Переступив порог, Тарас остановился от неожиданности. У окошка, близ лампы, стояла девушка. На ней все было белое: шерстяной платок, шуба, фланелевые лыжные шаровары. И только поперек носков белых валенок, на которых еще не растаял снег, чернели узкие полоски – след лыжных ремней. Щеки ее горели ярким румянцем. Увидев Тараса, она улыбнулась, и в глазах ее блеснули слезы.

– Катя! – в удивлении произнес Тарас.

– Я боялась за тебя, Тарас. Знала, что вы сегодня в бою. Все думала: жив ли?

Тарас слушал молча, смущенный и обрадованный.

– Зачем ты с папой поссорился? Не делай этого больше, прошу тебя.

Девушка с тоской смотрела на Тараса, а он вдруг нахмурился. Катя опять заговорила, зовя Тараса в Дятлово, в свой родной отряд.

– Никакой он не командир, твой отец, – сердито проговорил Тарас. – Да и отряд ваш фальшивый. Трусы в нем собрались и обжоры. Вот сегодня у нас погибло в бою десять человек, еще больше раненых. А если бы ваши с пулеметами помогли, не было бы этого.

– Так много погибло? – с удивлением спросила Катя, широко раскрыв глаза. Помолчав, она добавила: – А у нас за всю зиму ни одного не погибло.

– То-то и оно, – ответил Тарас. – Ваши-то все целы. Отсиживаются в деревне. Они не партизаны, а дезертиры, от войны скрываются.

…Длинна зимняя ночь. Ни звука в лесу. Одетые узором инея, молчаливо стоят сосны, среди них, занесенные глубоким снегом, притаились партизанские землянки.

Всю ночь дежурный не заглядывал в караулку, чтобы не беспокоить влюбленных. И только утром, когда совсем рассвело, он подошел к землянке, долго обстукивал снег с валенок, а уже потом осторожно открыл дверь. Тарас и Катя сидели за столом у дымящегося чайника.

– Садись, ночной страж, чайком согрейся, – пригласил Тарас дежурного.

На рассвете Катя ушла домой.

А время шло. Приближалась весна 1942 года. Вот уже и март. Длиннее становились дни, солнце вздымалось все выше. Но зима сдавалась неохотно. За дневные оттепели она мстила по ночам лютыми морозами, от которых трещали в темноте дубы.

И все же с каждым днем становилось теплее. Яркие лучи солнца пронизывали весь лес. В полдень на припеке нагревались стволы деревьев, вокруг них лунками оседал синеющий снег. На ветвях набухали почки, в воздухе забродили запахи ранней весны, а на южных склонах вербы начали выбрасывать серебристые барашки.

Из деревни Добрая Карна возвратились разведчики и сообщили, что видели там прилетевших грачей. Эта весть вошла в партизанские землянки праздником. И, пожалуй, самое удивительное, что ее принес Лукоян, человек угрюмый и равнодушный ко всему окружающему.

Старшина Соротокин сидел на чурбаке около кладовки и курил, греясь на солнце. Вокруг него собрались партизаны. И когда, выйдя из землянки, к кладовке приблизился Громов, Соротокин сказал:

– Слыхали, Василий Гордеевич, грачи прилетели!

И пошел разговор о весне, оживленный, радостный.

– Только весна-то у нас нынче… э-эх! – воскликнул Соротокин.

Все поняли, что хотел сказать этим старшина.

– Куражится враг… – молвил кто-то.

– Еще бы не куражиться, – заметил опять Соротокин. – Вон куда дошли, Ленинград обложили.

Тревожные вести о Ленинграде приходили в ту зиму с опозданием, судьба великого города волновала всех. Командир отряда задумчиво чертил на снегу прутиком и тоже думал о Ленинграде. Взглянув ему в лицо, Лукоян глухо откашлялся, проговорил:

– Выдюжим, Василий Гордеевич, не сдастся он, Ленинград наш!

С наступлением весны партизаны связывали большие надежды.

Командир любил беседовать с ребятами о предстоящих боях, о том, как должна расшириться борьба с оккупантами.

Летом отрядам, а тем более диверсионникам и разведчикам, легче будет гулять по вражеским тылам, наносить внезапные удары. Тысячи дорог и троп будут тогда открыты партизанам, где можно не оставлять следов, появляться там, где меньше всего ждут враги.

В последние дни Громов побывал в трех соседних отрядах, расположенных в разных кварталах леса. Он встречался с командирами, обсуждал с ними тактику дальнейшей борьбы, договаривался о совместных операциях.

Решил побывать и в Дятлове, познакомиться с Гришиным. Тарас, которого вместе с Лукояном пригласил с собой командир, отговаривал его.

– Расстрелять надо бы Гришина-то, вот и все с ним знакомство, – категорически советовал Тарас.

– Замолчи, – в раздражении оборвал его Громов.

Но Тарас не смутился. Он напомнил командиру, что, если бы Гришин дал тогда пулеметы, их отряд не потерял бы в Козыревке столько людей. Громов промолчал.

…Втроем они вышли рано, до рассвета. В лесу еще лежал хоть и сырой, но глубокий снег. Однако выдался крепкий утренник, и по насту шагать было легко. Твердый снег звучно похрустывал под ногами. К рассвету вышли на широкую просеку. Вразвалку шагавший впереди Лукоян остановился около молодой елки и, улыбаясь, показал на снег. Вокруг дерева валялось много маленьких зеленых веток, словно их кто-то настриг ножницами и разбросал.

– Что это означает? – спросил Громов.

– Есть такой зверек, соня, – шепотом пояснил Лукоян, – значит, она уже проснулась от спячки и жирует. Теперь шабаш, холодам конец.

Лукоян долго вглядывался в густую зелень хвои, чтобы показать соню командиру. Да разве ее найдешь? Прижалась где-нибудь к стволу и наблюдает острыми глазами, готовая в любую секунду прыгнуть на другое дерево.

Когда вышли из леса, лицо Лукояна опять расплылось в улыбке. Он первый услышал бормотание тетерева и вскоре увидел его сидящим на голой березе.

– Вон где токует косач! – протянул Лукоян рук у в сторону березы и снова повторил: —Шабаш холодам!

К полудню в долине показался поселок Дятлово. К этому Бремени дорога уже раскисла от солнцепека, снег разжижился и хлюпал под ногами. На обочинах синели зажоры. Увидев поселок, путники сразу почувствовали усталость. До первых домов оставалось всего несколько шагов, как вдруг раздался окрик:

– Стой!

Партизаны остановились и только теперь увидели у крайних домов по обеим сторонам улицы людей, стоящих около пулемета.

– Кто такие, зачем идете? – послышался вопрос, и Тарас узнал говорившего.

– Степка, брось дурить! – крикнул он.

Но Степка лег за пулемет, угрожающе повел стволом и крикнул:

– Ложись, стрелять буду!

Громов и его товарищи остановились, с недоумением и тревогой переглянулись. Уж не полицейские ли здесь засели вместо гришинского отряда? Лукоян, заслонив собой Громова, спросил у Тараса, хорошо ли он узнал человека, которого окликнул. Тарас ответил утвердительно. Еще бы не узнать ему Степку Крысина! Тогда Лукоян снял с плеча винтовку, передал ее Тарасу и быстро пошел на пулемет, разведя в стороны руки и показывая тем самым, что он безоружен. От избы еще раз крикнули: «Ложись!»

– Зачем ложиться, еловая голова? Десять человек троих перепугались! Кто тут у вас старшой?

Смущенный решительным напором Лукояна, Степан поднялся от пулемета. Он демонстративно положил руку на пистолет, висевший на правом бедре, и, важно выпятив нижнюю губу, ответил:

– Я начальник поста!

– А для чего же ты в штаны мараешь, коли начальник? – деловито осведомился Лукоян, не обращая внимания на воинственную позу Степки. – Нешто не видишь, что мы и оружия с плеч не снимаем? И хотя бы и немцы шли, чего вам троих бояться?

Другие партизаны, разумеется, сочувственно отнеслись к словам Лукояна. Они кликнули и командира с Тарасом, в штаб послали за Гришиным.

Гришин пришел в длинной черной гимнастерке, с расстегнутым воротником и в кожаной фуражке, сдвинутой на правое ухо. Хромовые сапоги щеголевато блестели, тщательно выбритое полное лицо сияло улыбкой.

– А я ведь вас знаю, товарищ Громов, – заговорил он, здороваясь и улыбаясь. – Незадолго до войны вы приехали к нам в район прокурором. На партийном активе, помню, выступали.

«Значит, коммунист он, если присутствовал на партийном собрании», – подумал Громов. Гришин тут же пригласил гостя к себе, не обратив внимания на его спутников.