Текст книги "Витя Малеев в школе и дома (илл. Ю. Позина)"
Автор книги: Николай Носов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– Так то, – говорю, – когда ты учился, а нам Ольга Николаевна ничего не объясняет. Все только спрашивает и спрашивает.
– Не понимаю, как это вас учат!
– Вот так. – говорю, – и учат.
– А что вам рассказывала Ольга Николаевна в классе?
– Ничего не рассказывала. Мы решали на доске задачу.
– Ну-ка, покажи, какую задачу.
Я показал задачу, которую списал в тетрадь.
– Ну вот, а ты тут еще на учительницу наговариваешь! – воскликнул пала. – Это ведь такая же задача, как на дом задана! Значит, учительница объясняла, как решать такие задачи.
– Где же, – говорю, – такая? Там про плотников, которые строили дом, а здесь про каких-то жестянщиков, которые делали ведра.
– Эх, ты! – говорит папа. – В той задаче нужно было узнать, во сколько дней двадцать пять плотников построят восемь домов, а в этой нужно узнать, во сколько шесть жестянщиков сделают тридцать шесть ведер. Обе задачи решаются одинаково.
Папа принялся объяснять, как нужно сделать задачу, но у меня уже все в голове спуталось, и я совсем ничего не понимал.
– Экий ты бестолковый! – рассердился наконец папа. – Ну разве можно таким бестолковым быть!
Мой папа совсем не умеет объяснять задачи. Мама говорит, что у него нет никаких педагогических способностей, то есть он не годится в учителя. Первые полчаса он объясняет спокойно, а потом начинает нервничать, а как только он начинает нервничать, я совсем перестаю соображать и сижу на стуле, как деревянный чурбан.
– Но что же тут непонятного? – говорит папа. – Кажется, все понятно.
Когда папа видит, что на словах никак не может объяснить, он берет лист бумаги и начинает писать.
– Вот, – сказал он. – Ведь это все просто. Смотри, какой будет первый вопрос.
Он записал вопрос на бумажке и сделал решение.
– Это понятно тебе?
По правде сказать, мне совсем ничего не было понятно, но я до смерти уже хотел спать и поэтому сказал:
– Понятно.
– Ну вот, наконец-то! – обрадовался папа – Думать надо как следует, тогда все будет попятно. Он решил на бумажке второй вопрос:
– Понятно?
– Понятно, – говорю я.
– Ты скажи, если непонятно, я еще объясню.
– Нет, понятно, понятно.
Наконец он сделал последний вопрос. Я списал задачу начисто в тетрадку и спрятал в сумку.
– Кончил дело – гуляй смело, – сказала Лика.
– Ладно, я с тобой завтра поговорю! – проворчал я и пошел спать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
За лето нашу школу отремонтировали. Стены в классах за ново побелили, и были они такие чистенькие, свежие, без единого пятнышка, просто любо посмотреть. Все было как новенькое. Приятно все-таки заниматься в таком классе! И светлей кажется, и привольней, и даже, как бы это сказать, на душе веселей.
И вот на следующий день, когда я пришел в класс, то увидел, что на стене рядом с доской нарисован углем морячок. Он был в полосатой тельняшке, брюки клеш развевались по ветру, на голове – бескозырка, во рту – трубка, и дым из нее кольцами поднимался кверху, как из пароходной трубы. У морячка был такой залихватский вид, что на него нельзя было без смеха смотреть.
– Это Игорь Грачев нарисовал, – сообщил мне Вася Ерохин. – Только, чур, не выдавать!
– Зачем же мне выдавать? – говорю я. Ребята сидели за партами, любовались морячком, посмеивались и отпускали разные шуточки:
– Морячок с нами будет учиться! Вот здорово! Перед самым звонком прибежал в класс Шишкин.
– Видел морячка? – говорю я и показываю на стену. Он взглянул на него.
– Это Игорь Грачев нарисовал, – сказал я. – Только не выдавать.
– Ну ладно, сам знаю! Ты по русскому упражнение сделал?
– Конечно, сделал, – ответил я. – Что же я, с несделанными уроками буду в класс приходить?
– А я, понимаешь, не сделал. Не успел, понимаешь. Дай списать.
– Когда же ты будешь списывать? – говорю я. – Скоро урок начнется.
– Ничего. Я во время урока спишу. Я дал ему тетрадку по русскому языку, и он начал списывать.
– Послушай, – говорит. – А зачем ты в слове «светлячок» приставку одной чертой подчеркнул? Корень одной чертой надо подчеркивать.
– Много ты понимаешь! – говорю я. – Это и есть корень!
– Что ты! «Свет» – корень? Разве корень бывает впереди слова? Где тогда, по-твоему, приставка?
– А приставки нет в этом слове.
– Разве так бывает, чтобы приставки не было?
– Конечно, бывает.
– То-то я ломал вчера голову: приставка есть, корень есть, а окончания не получается.
– Эх, ты! – говорю я. – Мы ведь это еще в третьем классе проходили.
– Да я уж не помню. Значит, у тебя тут все правильно? Я так и спишу.
Я хотел рассказать ему, что такое корень, приставка и окончание, но тут прозвонил звонок и в класс вошла Ольга Николаевна. Она сразу увидела на стене морячка, и лицо у нее сделалось строгое.
– Это что еще за художества? – спросила она и обвела весь класс взглядом. – Кто это нарисовал на стене? Все ребята молчали.
– Тот, кто испортил стену, должен встать и признаться, – сказала Ольга Николаевна.
Все сидели молча. Никто не вставал и не признавался. Брови у Ольги Николаевны нахмурились.
– Разве вы не знаете, что класс надо в чистоте держать? Что будет, если каждый станет рисовать на стенах? Самим ведь неприятно в грязи сидеть. Или, может быть, вам приятно?
– Нет, нет! – раздалось несколько нерешительных голосов.
– Кто же это сделал? Все молчали.
– Глеб Скамейкин, ты староста класса и должен знать, кто это сделал.
– Я не знаю, Ольга Николаевна. Когда я пришел, морячок уже был на стене.
– Удивительно! – сказала Ольга Николаевна. – Кто-нибудь да нарисовал же его. Вчера стена была чистая, я последней уходила из класса. Кто сегодня пришел в класс первым?
Никто из ребят не признавался. Каждый говорил, что он пришел, когда в классе было уже много ребят.
Пока шел разговор об этом, Шишкин старательно списывал упражнение в свою тетрадь. Кончил он тем, что посадил в моей тетради кляксу и отдал тетрадь мне.
– Что же это такое? – говорю я. – Брал тетрадь без кляксы, а отдаешь с кляксой!
– Я ведь не нарочно посадил кляксу.
– Какое мне дело, нарочно или не нарочно! Зачем мне в тетради клякса?
– Как же я отдам тебе тетрадь без кляксы, когда уже есть клякса? В другой раз будет без кляксы. – В какой, – говорю, – другой раз?
– Ну, в другой раз, когда буду списывать.
– Так ты что, – говорю, – каждый раз у меня собираешься списывать?
– Зачем каждый раз? Иногда только.
На этом разговор кончился, потому что как раз в это время Ольга Николаевна вызвала Шишкина к доске и велела решать задачу про маляров, которые красили в школе стены, и нужно было узнать, сколько школа израсходовала денег на окраску всех классов и коридоров.
«Ну, – думаю, – пропал бедный Шишкин! На доске задачу решать – это тебе не с чужой тетрадки списывать!»
К моему удивлению, Шишкин очень хорошо справился с задачей. Правда, решал он ее долго, до конца урока, потому что задача была длинная и довольно трудная.
Мы все, конечно, догадались, что Ольга Николаевна нарочно задала нам такую задачу, и чувствовали, что на этом дело не кончится. На последнем уроке к нам в класс пришел директор школы Игорь Александрович. С виду Игорь Александрович совсем не сердитый. Лицо у него всегда спокойное, голос тихий и даже какой-то добрый, но я лично всегда побаиваюсь Игоря Александровича, потому что он очень большой. Ростом он с моего папу, только еще повыше, пиджак у него широкий, просторный, застегивается на три пуговицы, а на носу очки.
Я думал, что Игорь Александрович раскричится па нас, но он спокойно рассказал нам, сколько государство тратит денег на обучение каждого ученика и как важно хорошо учиться и беречь школьное имущество и самоё школу. Он сказал, что тот, кто портит школьное имущество и стены, наносит ущерб народу, потому что все средства на школы дает народ. Под конец Игорь Александрович сказал:
– Тот, кто нарисовал на стенке, наверно, не хотел нанести ущерб школе. Если он чистосердечно признается, то докажет, что он человек честный и сделал это не подумавши.
На меня очень подействовало все, что сказал Игорь Александрович, и я думал, что Игорь Грачев тут же встанет и признается, что это сделал он, но Игорю, видно, вовсе не хотелось доказывать, что он честный человек, и он молча сидел за своей партой. Тогда Игорь Александрович сказал, что тому, кто разрисовал стену, наверно, стыдно признаться сейчас, но пусть он подумает над своим поступком, а потом наберется смелости и придет к нему в кабинет.
После уроков председатель совета нашего пионеротряда Толя Дёжкин подошел к Грачеву и сказал:
– Эх, ты! Кто тебя просил стену портить? Видишь, что вышло!
Игорь развел руками:
– Да я что? Я разве хотел?
– Зачем же нарисовал?
– Сам не знаю. Взял и нарисовал не подумавши.
– «Не подумавши»! Из-за тебя пятно на всем классе.
– Почему на всем классе?
– Потому что на каждого могут подумать.
– А может, это кто-нибудь из другого класса к нам забежал и нарисовал.
– Смотри, чтоб этого больше не было, – сказал Толя.
– Ладно, ребята, я больше не буду, я ведь так только – хотел попробовать, – оправдывался Игорь.
Он взял тряпку и принялся стирать морячка со стены, но от этого получилось только хуже. Морячок все-таки был виден, а вокруг него образовалось большущее грязное пятно. Тогда ребята отняли у Игоря тряпку и не позволили больше размазывать грязь по стене.
После школы мы снова пошли играть в футбол и играли опять до темноты, а когда пошли домой, Шишкин затащил меня к себе. Оказалось, что он живет на той же улице, что и я, в небольшом деревянном двухэтажном домике, совсем недалеко от нас. На нашей улице псе дома большие, четырехэтажные и пятиэтажные, как наш. Я давно уже думал: что это за люди, которые живут в таком маленьком деревянном доме? А вот теперь, оказывается, здесь жил как раз Шишкин.
Мне не хотелось идти к нему, потому что уже было поздно, по он сказал:
– Понимаешь, меня дома станут ругать за то, что я так долго играл, а если ты придешь, меня не так будут ругать.
– Меня ведь тоже будут ругать, – говорю я.
– Ничего. Если хочешь, зайдем сначала ко мне, а потом вместе зайдем к тебе, вот и тебя не будут ругать и меня тоже.
– Ну хорошо, – согласился я.
Мы вошли в парадное, поднялись по скрипучей деревянной лестнице с щербатыми перилами, и Шишкин постучал в дверь, обитую черной клеенкой, из-под которой в некоторых местах виднелись клочья рыжего войлока.
– Что же это такое, Костя! Где ты пропадаешь так поздно? – спросила его мать, открывая нам дверь.
– Вот познакомься, мама, это мой школьный товарищ, Малеев. Мы с ним за одной партой сидим.
– Ну заходите, заходите, – сказала мать уже не таким строгим голосом.
Мы вошли в коридор.
– Батюшки! Где же вы извозились так? Вы только на себя посмотрите!
Я посмотрел на Шишкина. Лицо у него было все красное. По щекам и по лбу шли какие-то грязные разводы. Кончик носа был черный. Наверно, и я был не лучше, потому что мне попало мячом в лицо. Шишкин толкнул меня локтем:
– Пойдем умоемся, а то тебе достанется, если ты в таком виде домой явишься.
Мы вошли в комнату, и он познакомил меня со своей тетей:
– Тетя Зина, вот это мой школьный товарищ, Малеев. Мы в одном классе учимся.
Тетя Зина была совсем молодая, и я сначала даже принял ее за старшую сестру Шишкина, но она оказалась не сестра вовсе, а тетя. Она смотрела на меня с усмешкой. Наверно, я очень смешной был, потому что грязный. Шишкин толкнул меня в бок. Мы пошли к умывальнику и принялись умываться.
– Ты зверей любишь? – спрашивал меня Шишкин, пока я намыливал лицо мылом.
– Смотря каких, – говорю я. – Если таких, как тигры или крокодилы, то не люблю. Они кусаются.
– Да я не про таких зверей спрашиваю. Мышей любишь?
– Мышей, – говорю, – тоже не люблю. Они портят вещи: грызут все, что ни попадется.
– И ничего они не грызут. Что ты выдумываешь?
– Как – не грызут? Один раз они у меня даже книжку на полке изгрызли.
– Так ты, наверно, не кормил их?
– Вот еще! Стану я мышей кормить!
– А как же! Я каждый день их кормлю. Даже дом им выстроил.
– С ума, – говорю, – сошел! Кто же мышам дома строит?
– Надо же им где-нибудь жить. Вот пойдем посмотрим мышиный дом.
Мы кончили умываться и пошли на кухню. Там под столом стоял домик, склеенный из пустых спичечных коробков, со множеством окон и дверей. Какие-то маленькие белые зверушки то и дело вылезали из окон и дверей, ловко карабкались по стенам и снова залезали обратно в домик. На крыше домика была труба, а из трубы выглядывала точно такая же белая зверушка.
Я удивился.
– Что это за зверушки? – спрашиваю.
– Ну, мыши.
– Так мыши ведь серые, а эти какие-то белые.
– Ну, это и есть белые мыши. Что ты, никогда белых мышей не видел?
Шишкин поймал мышонка и дал мне подержать. Мышонок был белый-пребелый, как молоко, только хвост у него был длинный и розовый, как будто облезлый. Он спокойно сидел у меня на ладони и шевелил своим розовым носиком, как будто нюхал, чем пахнет воздух, а глаза у него были красные, точно коралловые бусинки.
– У нас в доме белые мыши не водятся, у нас только серые, – сказал я.
– Да они ведь в домах не водятся, – засмеялся Шишкин. – Их покупать надо. Я купил в зоомагазине четыре штуки, а теперь видишь, сколько их расплодилось. Хочешь, подарю тебе парочку?
– А чем их кормить?
– Да они всё едят. Крупой можно, хлебом, молоком.
– Ну ладно, – согласился я.
Шишкин разыскал где-то картонную коробочку, посадил в нее двух мышей и сунул коробку в карман.
– Я их сам понесу, а то ты, по неопытности, раздавишь, – сказал он.
Мы стали натягивать куртки, чтоб идти ко мне.
– Куда это ты снова собираешься? – спросила Костю мама.
– Я сейчас вернусь, только на минутку зайду к Вите, я обещал ему.
Мы вышли на улицу и через минуту уже были у меня. Мама увидела, что я не один пришел, и не стала бранить меня за то, что я поздно вернулся.
– Это мой школьный товарищ, Костя, – сказал я ей.
– Ты новичок, Костя? – спросила мама.
– Да, я только в этом году поступил.
– А до этого где учился?
– В Нальчике. Мы жили там, а потом тетя Зина окончила десятилетку и захотела поступить в театральное училище, тогда мы переехали сюда, потому что в Нальчике театрального училища нет.
– А где тебе больше нравится: здесь или в Нальчике?
– В Нальчике лучше, а здесь тоже хорошо. И еще мы жили в Краснозаводске, там тоже было хорошо.
– Значит, у тебя хороший характер, раз тебе везде хорошо.
– Нет, у меня плохой характер. Мама говорит, что я слабохарактерный и ничего не добьюсь в жизни.
– Почему же мама так говорит?
– Потому что я никогда вовремя уроков не делаю.
– Значит, ты такой, как наш Витя. Он тоже не любит делать вовремя уроки. Вам надо взяться вместе и переделать свой характер.
В это время пришла Лика, и я сказал:
– А это вот, познакомься, моя сестра Лика.
– Здравствуйте! – сказал Шишкин.
– Здравствуйте! – ответила Лика и стала разглядывать его, будто он был не простой мальчишка, а какая-нибудь картина на выставке.
– А у меня сестры нет, – сказал Шишкин. – И брата у меня нет. Никого у меня нет, я совсем одинокий.
– А вы хотели бы, чтоб у вас была сестра или брат? – спросила Лика.
– Хотел бы. Я делал бы для них игрушки, дарил бы им зверей, заботился бы о них. Мама говорит, что я беззаботный. А почему я беззаботный? Потому что мне не о ком заботиться.
– А вы о маме заботьтесь.
– Как же о ней заботиться? Она как уедет на работу, так ее ждешь, ждешь – вечером придет, а потом вдруг и вечером уедет.
– А кем ваша мама работает?
– Моя мама шофер, на автомобиле ездит.
– Ну, вы о себе заботьтесь, вашей маме было бы легче.
– Это я знаю, – ответил Шишкин.
– А вы свою куртку нашли? – спросила Лика.
– Какую куртку? Ах, да! Нашел, конечно, нашел. Она так и лежала на футбольном поле, где я оставил.
– Вы так когда-нибудь простудитесь, – сказала Лика.
– Нет, что вы!
– Конечно, простудитесь. Забудете зимой где-нибудь шапку или пальто.
– Нет, пальто я не забуду… Вы мышей любите?
– Мышей… м-м-м, – замялась Лика.
– Хотите, подарю вам парочку?
– Нет, что вы!
– Они очень хорошие, – сказал Шишкин и вынул из кармана коробку с белыми мышами.
– Ой, какие хорошенькие! – завизжала Лика.
– Что ж ты ей моих мышей даришь? – испугался я. – Сначала подарил мне, а теперь ей!
– Да я ей только показываю этих, а подарю других, у меня ведь еще есть, – сказал Шишкин. – Или, если хочешь, подарю ей этих, а тебе других подарю.
– Нет, нет, – сказала Лика, – пусть эти Витины будут.
– Ну хорошо, я вам завтра других принесу, а этих вы только посмотрите.
Лика протянула руки к мышам:
– А они не кусаются?
– Что вы! Совсем ручные.
Когда Шишкин ушел, мы с Ликой взяли коробку из-под печенья, прорезали в ней окна и дверцы и посадили в нее мышей. Мышки выглядывали из окон, и на них было очень интересно смотреть.
За уроки я опять принялся поздно. По своему обыкновению, я сделал сначала то, что было полегче, а после всего принялся делать задачу по арифметике. Задача опять оказалась трудная. Поэтому я закрыл задачник, сложил все книжки в сумку и решил на другой день списать задачу у кого-нибудь из товарищей. Если бы я стал решать задачу сам, то мама увидела бы, что я до сих пор не сделал уроки, и стала бы упрекать меня, что я откладываю уроки на ночь, папа взялся бы объяснять мне задачу, а зачем мне отрывать его от работы! Пусть лучше чертит чертежи для своего шлифовального прибора или обдумывает, как лучше сделать какую-нибудь модель. Для него ведь все это очень важно.
Пока я делал уроки, Лика положила в мышиный домик ваты, чтобы мышки могли устроить себе гнездышко, насыпала им крупы, накрошила хлеба и поставила маленькое блюдечко с молоком. Если заглянуть в окошечко, можно видеть, как мышки сидят в домике и жуют крупу. Иногда какая-нибудь мышка садилась па задние лапки, а передними начинала умываться. Вот умора! Она так быстро терла лапками свою рожицу. что нельзя было без смеха смотреть. Лика все время сидела перед домиком, заглядывала в окно и смеялась.
– Какой у тебя хороший товарищ, Витя! – сказала она, когда я подошел посмотреть.
– Это Костя-то? – говорю я.
– Ну да.
– Чем же он такой хороший?
– Вежливый. Так хорошо разговаривает. Даже со мной поговорил.
– Отчего же ему не поговорить с тобой?
– Ну, я ведь девчонка.
– Что ж, если девчонка, так и разговаривать с ней нельзя?
– А другие ребята не разговаривают. Гордятся, наверно. Ты с ним дружи.
Я хотел ей сказать, что Шишкин не такой уж хороший, что он уроки списывает и мне в тетради даже посадил кляксу, но я почему-то сказал:
– Будто я сам не знаю, что он хороший! У нас в классе все ребята хорошие.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Прошло дня три, или четыре, или, может быть, пять, сейчас уже не помню точно, и вот один раз на уроке наш редактор Сережа Букатин сказал:
– Ольга Николаевна, у нас в редколлегии никто не умеет хорошо рисовать. В прошлом году всегда рисовал Федя Рыбкин, а теперь совсем некому, и стенгазета получается неинтересная. Надо нам выбрать художника.
– Художником надо выбирать того, кто умеет хорошо рисовать, – сказала Ольга Николаевна. – Давайте сделаем так: пусть каждый принесет завтра свои рисунки. Вот мы и выберем, кто лучше рисует.
– А у кого нет рисунков? – спросили ребята.
– Ну, нарисуйте сегодня, приготовьте хоть по рисунку. Это ведь нетрудно.
– Конечно, – согласились мы все.
На другой день все принесли рисунки. Кто принес старые, кто нарисовал новые; у некоторых были целые пачки рисунков, а Грачев принес целый альбом. Я тоже принес несколько. картинок. И вот мы разложили все свои рисунки на партах, а Ольга Николаевна подходила ко всем и рассматривала рисунки. Наконец она подошла к Игорю Грачеву и стала смотреть его альбом. У него там были нарисованы всё моря, корабли, пароходы, подводные лодки, дредноуты.
– Игорь Грачев лучше всех рисует, – сказала она. – Вот ты и будешь художником.
Игорь улыбался от радости. Ольга Николаевна перевернула страничку и увидела, что там у него нарисован моряк в тельняшке, с трубкой во рту, точь-в-точь такой же, как на стене был. Ольга Николаевна нахмурилась и пристально поглядела на Игоря. Игорь заволновался, покраснел и тут же сказал:
– Это я нарисовал морячка на стенке.
– Ну вот, а когда спрашивали, так ты не признавался! Нехорошо, Игорь, нечестно! Зачем ты это сделал?
– Сам не знаю, Ольга Николаевна! Как-то так, нечаянно. Я не подумал.
– Ну хорошо, что хоть теперь признался. После уроков пойди к директору и попроси прощения.
После уроков Игорь пошел к директору и стал просить у него прощения. Игорь Александрович сказал:
– Государство уже израсходовало на ремонт школы много денег. Второй раз ремонтировать некому. Иди домой, пообедаешь и придешь.
После обеда Игорь пришел в школу, ему дали ведро с краской и кисточку, и он побелил стену так, что морячка не стало видно.
Мы думали, что Ольга Николаевна теперь уже не разрешит ему быть художником, но Ольга Николаевна сказала:
– Лучше быть художником в стенгазете, чем портить стены.
Тогда мы выбрали его в редколлегию художником, и все были рады, и я был рад, только мне-то, если сказать по правде, радоваться не следовало, и я расскажу почему.
По шишкинскому примеру, я совсем перестал дома делать задачи и все норовил списывать их у ребят. Вот точно, как в пословице говорится: «С кем поведешься, от того и наберешься».
«Зачем мне ломать голову над этими задачами? – думал я. – Все равно я их не понимаю. Лучше я спишу, и дело с концом. И быстрей, и дома никто не сердится, что я не справляюсь с задачами».
Мне всегда удавалось списать задачу у кого-нибудь из ребят, но наш председатель совета отряда, Толя Дёжкин, упрекал меня.
– Ты ведь никогда не научишься делать задачи, если все время будешь списывать у других! – говорил он.
– А мне и не нужно, – отвечал я. – Я к арифметике неспособный. Авось как-нибудь и без арифметики проживу.
Конечно, списать домашнее задание было легко, а вот когда вызовут в классе, то тут только одна надежда па подсказку. Еще спасибо, что хоть ребята подсказывали. Только Глеб Скамейкин с тех пор, как сказал, что будет бороться с подсказкой, все думал и думал и наконец придумал такую вещь: подговорил ребят, которые выпускали стенгазету, нарисовать па меня карикатуру. И вот в один прекрасный день в стенгазете на меня появилась карикатура с длинными ушами, то есть был нарисован я возле доски, вроде я решаю задачу, а уши у меня длинные-предлинные. Это, значит, для того, чтобы лучше слышать, что мне подсказывают. И еще какие-то стишки противные под этой карикатурой были подписаны:
Витя наш подсказку любит, Витя в дружбе с ней живет, Но подсказка Витю губит И до двойки доведет.
Или что-то вроде этого, не помню точно. В общем, чепуха на постном масле. Я, конечно, страшно рассердился и сразу догадался, что это Игорь Грачев нарисовал, потому что пока его в стенгазете не было, то и никаких карикатур не было. Я подошел к нему и говорю:
– Сними сейчас же эту карикатуру, а то худо будет! Он говорит:
– Я не имею права снимать. Я ведь только художник. Мне сказали, я и нарисовал, а снимать не мое дело.
– Чье же это дело?
– Это дело редактора. Он у нас всем распоряжается. Тогда я говорю Сереже Букатину:
– А, значит, это твоя работа? На себя небось не поместил карикатуры, а на меня поместил!
– Что же ты думаешь, я сам помещаю, на кого хочу? У нас редколлегия. Мы всё вместе решаем Глеб Скамейкин написал на тебя стихи и сказал, чтоб карикатуру нарисовали, потому что надо с подсказкой бороться. Мы на совете отряда решили, чтобы подсказки не было.
Тогда я бросился к Глебу Скамейкину.
– Снимай, – говорю, – сейчас же, а то из тебя получится бараний рог!
– Как это – бараний рог? – не понял он.
– В бараний рог тебя согну и в порошок изотру!
– Подумаешь! – говорит Глебка. – Не очень-то тебя испугались!
– Ну, тогда я сам из газеты карикатуру вырву, если не испугались.
– Вырывать не имеешь права, – говорит Толя Дёжкин, – Ведь это правда. Если б на тебя написали неправду, то и тогда не имеешь права вырывать, а должен написать опровержение.
– А, – говорю, – опровержение? Сейчас вам будет опровержение!
Все ребята подходили к стенгазете, любовались на карикатуру и смеялись. Но я решил не оставлять этого дела так и сел писать опровержение. Только у меня ничего не вышло, потому что я не знал, как его написать. Тогда я пошел к нашему пионервожатому Володе, рассказал ему обо всем и стал спрашивать, как написать опровержение.
– Хорошо, я тебя научу, – сказал Володя. – Напиши, что ты исправишься и станешь учиться лучше, так что не нужна будет подсказка. Твою заметку поместят в стенгазете, а я скажу, чтобы карикатуру сняли.
Я так и сделал. Написал в газету заметку, в которой давал обещание начать учиться лучше и больше не надеяться на подсказку.
На другой день карикатуру сняли, а мою заметку напечатали на самом видном месте. Я был очень рад и даже на самом деле собирался начать учиться лучше, но все почему-то откладывал, а через несколько дней у нас была письменная работа по арифметике и я получил двойку. Конечно, не я один получил двойку. У Саши Медведкина тоже была двойка, так что мы вдвоем отличились. Ольга Николаевна записала нам эти двойки в дневники и сказала, чтоб в дневниках была подпись родителей.
Печальный возвращался я в этот день домой и все думал, как избавиться от двойки или как сказать маме, чтоб она не очень сердилась.
– Ты сделай так, как делал наш Митя Круглов, – сказал мне по дороге Шишкин.
– Кто это Митя Круглов?
– А это был у нас такой ученик, когда я учился в Нальчике.
– Как же он делал?
– А он так: придет домой, получив двойку, и ничего не говорит. Сидит с унылым видом и молчит. Час молчит, два молчит и никуда гулять не идет. Мать спрашивает:
«Что это с тобой сегодня?»
«Ничего».
«Чего же ты такой скучный сидишь?»
«Так просто».
«Небось натворил в школе чего-нибудь?»
«Ничего я не натворил».
«Подрался с кем-нибудь?»
«Нет».
«Стекло в школе расшиб?»
«Нет».
«Странно!» – говорит мать.
За обедом сидит и ничего не ест.
«Почему ты ничего не ешь?»
«Не хочется».
«Аппетита нет?»
«Нет».
«Ну пойди погуляй, аппетит и появится».
«Не хочется».
«Чего же тебе хочется?»
«Ничего».
«Может быть, ты больной»
«Нет».
Мать потрогает ему лоб, поставит градусник. Потом говорит:
«Температура нормальная. Что же с тобой, наконец? С ума ты меня сведешь!»
«Я двойку по арифметике получил».
«Тьфу! – говорит мать. – Так ты из-за двойки всю эту комедию выдумал?»
«Ну да».
«Ты бы лучше сел да учился, вместо того чтоб комедию играть. Двойки и не было бы», – ответит мать.
И больше ничего ему не скажет. А Круглову только это и надо.
– Ну хорошо, – говорю я. – Один раз он так сделает, а в следующий раз мать ведь сразу догадается, что он получил двойку.
– А в следующий раз он что-нибудь другое придумает. Например, приходит и говорит матери:
«Знаешь, у нас Петров сегодня получил двойку».
Вот мать и начнет этого Петрова пробирать:
«И такой он и сякой. Родители его стараются, чтоб из него человек вышел, а он не учится, двойки получает…»
И так далее. Как только мать умолкает, он говорит:
«И Иванов у нас сегодня получил двойку».
Вот мать и начнет отделывать Иванова:
«Такой-сякой, не хочет учиться, государство на него даром деньги тратит!..»
А Круглов подождет, пока мать все выскажет, и снова говорит:
«Гаврилову сегодня тоже двойку поставили».
Вот мать и начнет отчитывать Гаврилова, только бранит его уже меньше. Круглов, как только увидит, что мать уже устала браниться, возьмет и скажет:
«У нас сегодня просто день такой несчастливый. Мне тоже двойку поставили».
Ну, мать ему только и скажет:
«Болван!»
И на этом конец.
– Видать, этот Круглов у вас был очень умный, – сказал я.
– Да, – говорит Шишкин, – очень умный. Он часто получал двойки и каждый раз выдумывал разные истории, чтоб мать не бранила слишком строго.
Я вернулся домой и решил сделать так, как этот Митя Круглов: сел сразу на стул, свесил голову и скорчил унылую-преунылую физиономию. Мама это сразу заметила и спрашивает:
– Что с тобой? Двойку небось получил?
– Получил, – говорю.
Вот тут-то она и начала меня пробирать.
Но об этом рассказывать неинтересно.
На следующий день Шишкин тоже получил двойку, по русскому языку, и была ему за это дома головомойка, а еще через день на нас обоих опять появилась в газете карикатура. Вроде как будто мы с Шишкиным идем по улице, а за нами следом бегут двойки на ножках.
Я сразу разозлился и говорю Сереже Букатину:
– Что это за безобразие! Когда это наконец прекратится?
– Чего ты кипятишься? – спрашивает Сережа. – Это ведь правда, что вы получили двойки.
– Будто мы одни получили! Саша Медведкин тоже получил двойку. А где он у вас?
– Этого я не знаю. Мы скачали Игорю, чтоб он всех троих нарисовал, а он нарисовал почему-то двоих.
– Я и хотел нарисовать троих, – сказал Игорь, – да все трое у меня не поместились. Вот я и нарисовал только двоих. В следующий раз третьего нарисую.
– Все равно, – говорю я, – Я этого дела так не оставлю Я напишу опровержение! Говорю Шишкину:
– Давай опровержение писать.
– Л как это?
– Очень просто: нужно написать в стенгазету обещание, что мы будем учиться лучше. Меня так в прошлый раз научил Володя.
– Ну ладно, – согласился Шишкин. – Ты пиши, а я потом у тебя спишу.
Я сел и написал обещание учиться лучше и никогда больше не получать двоек. Шишкин целиком списал у меня это обещание и еще от себя прибавил, что будет учиться не ниже чем на четверку.
– Это, – говорит, – чтоб внушительней было.
Мы отдали обе заметки Сереже Букатину, и я сказал:
– Вот, можешь снимать карикатуру, а заметки наши наклей на самом видном месте. Он сказал:
– Хорошо.
На другой день, когда мы пришли в школу, то увидели, что карикатура висит на месте, а наших обещаний нет. Я тут же бросился к Сереже. Он говорит:
– Мы твое обещание обсудили на редколлегии и решили пока не помещать в газете, потому что ты уже раз писал и давал обещание учиться лучше, а сам не учишься, даже получил двойку.
– Все равно, – говорю я. – Не хотите помещать заметку – не надо, а карикатуру вы обязаны снять.
– Ничего, – говорит, – мы не обязаны. Если ты воображаешь, что можно каждый раз давать обещания и не выполнять их, то ты ошибаешься.
Тут Шишкин не вытерпел:
– Я ведь еще ни разу не давал обещания. Почему вы мою заметку не поместили?
– Твою заметку мы поместим в следующем номере
– А пока выйдет следующий номер, я так и буду висеть?
– Будешь висеть,
– Ладно, – говорит Шишкин.
Но я решил не успокаиваться на достигнутом. На следующей переменке я пошел к Володе и рассказал ему обо всем.
Он сказал:
– Я поговорю с ребятами, чтоб они поскорее выпустили новую стенгазету и поместили обе ваши статьи. Скоро V нас будет собрание об успеваемости, и ваши статьи как раз ко времени выйдут.
– Будто нельзя сейчас карикатуру вырвать, а на ее место наклеить заметки? – спрашиваю я.