Текст книги "Казнить нельзя помиловать"

Автор книги: Николай Наседкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Вскоре они свернули с магистрали на проселок и поехали вдоль опушки старого мрачного леса, каким-то чудом уцелевшего под боком у двух коптящих городов. Правда, был он не так уж широк: от дороги до реки – а текли они параллельно – всего шагов пятьсот.

Валентин Васильевич изрек:

– Значит, мыслим логически: лопоухие горожане, не имеющие машин, отдыхают на городском пляже, а все уважаемые люди на колесах – что делают, вырвавшись из города?.. Правильно, стремятся куда подальше. Значица, миледи, нам надо бросить якорь где-то посередине. Вперед!

Он свернул по еле видной колее в лес, и через пару минут машина выбралась к реке. Но здесь торчали желтые "Жигули" и рядом отдыхали люди. К тому же, на другом берегу Селявы – так звалась речушка – виднелись полуголые косари.

Валентин Васильевич ругнулся, завернул обратно и они, снова пробуравив лес насквозь, выбрались на проселок. Он по-прежнему пустынно млел под солнцем, лишь вдали со стороны дымного Будённовска приближались три фигуры пеших пилигримов – какие-то "лопоухие горожане" решили, видимо, отдохнуть по-человечески.

– А знаешь что, – придумал Валентин Васильевич, – ну ее к чертям собачьим, эту заржавленную речку! СПИД в ней только ловить. Найдем сейчас поляну в лесу и отлично устроимся...

И, не дожидаясь согласия Юлии, он тут же нырнул в чащу, пролавировал между деревьями, и вскоре обнаружилась чудесная солнечная полянка, окруженная мощными березами и дубами.

Через пять минут лужайка приобрела обжитой вид. "Ладушка" с распахнутыми дверцами стояла в теньке, из нее пульсировала убойная модерновая музыка. Рядом белел громадный чехол от машины, играющий роль богдыханского ковра и скатерти-самобранки. В центре красовались бутылка коньяку, три розы в молочной бутылке, банка консервированных крабов, помидоры, хлеб, апельсины, яблоки и конфеты. Валентин Васильевич аккуратно сложил одежду на сиденье в машине, а Юлино платье, как яркий флаг их временного государства, заалело на дереве.

Когда раздевались, случился небольшой казус. Валентин Васильевич, расстегнув брюки, вдруг охнул и прикрылся.

– Что такое?

– Представляешь, вот черт, засуетился и плавки забыл надеть...

– Ну и что?

– Ну, как же, что ж я – в семейных трусах перед тобой буду красоваться?

– А разве у нас уже не семья? – вдруг очень серьезно спросила Юля.

Валентин Васильевич, заминая разговор, выставил на свет Божий свои трусы с кровавыми маками и смущенно хмыкнул:

– А? Каковы?..

Как только они выпили по первой стопке, Валентин Васильевич сразу обнял Юля и начал, торопясь, целовать. Она мягко отстранилась.

– Подожди... Подожди немного, хорошо? Я хочу, чтобы это было не сразу, чуть позже... Понимаешь, к этому надо подготовиться... У нас же весь день впереди...

Валентин Васильевич легко согласился: действительно, это от них сегодня не уйдет. Он налил по второй.

– А как же ты не боишься, что за рулем? – спросила Юля.

– Да как же не боюсь – боюсь. Притом, сегодня – я уже говорил? – мне гаишники житья не дают... Но это – их вопрос. А я думаю, до вечера всё выветрится – я много не буду. Да и есть у меня чем закусить, чтобы не пахло. Прорвемся!

– А еще скажи: ты сочинил дома, что на работе сегодня, а если Анна Андреевна позвонит туда?

– Не позвонит. Я ей запретил звонить на службу. А если даже и позвонит – мало ли куда я уходил: к цензорам, в типографию... Да ну ее! Давай о другом. Расскажи лучше, зачем в Москву от меня сбежала?

– Я не от тебя... Я от себя сбежать пыталась... Знаешь, о чем я упорно думаю? Я – страшная грешница. Если бы у тебя детей не было, тогда еще как-то, чего-то... А так... Я знаю, что судьба меня накажет... Мне цыганка там, в Москве гадала, – ждет меня большая беда. Я и сама чувствую – что-то вот-вот произойдет...

– Вот так, да? Что за мысли? Что это с тобой сегодня? Ты еще о Боге поговори, о загробной жизни. Тоже мне – камсамолка, спартсмэнка, карасавица!.. Ну-ка, давай лучше репетатур да начнем веселиться, ей-Богу!..

Валентин Васильевич выпил, сладко зажмурился, потом достал ножом яблоко и с хрустом отгрыз у него бок. Юля же даже не подняла стопку. Она поджала колени к подбородку, обхватила их руками и, склонив голову набок, пристально смотрела на возлежащего по-султански любимого.

– Я, знаешь, что решила?.. Я рожу от тебя ребенка.

Валентин Васильевич поперхнулся и подскочил.

– Не сегодня, не сейчас – сегодня не получится, да и с коньяком нельзя... А потом, очень скоро... Понимаешь, у нас будет сын, и он будет походить на тебя...

Фирсов посерьезнел, поскучнел.

– Ну что ты, ей-Богу! Ну давай сейчас не будем о серьезном, давай повеселимся – в конце концов, из конца в конец! Успеем еще об этом. Давай лучше потанцуем...

Он вскочил, для смеха поддернул трусы, схватил Юлю и затормошил ее, как бы танцуя. Юля, и правда, встрепенулась, заулыбалась, игриво прижалась к Валентину Васильевичу.

– То-то же! – задорно крикнул он и ни к селу ни к городу вдруг заголосил: – Мы не рабы-ы-ы!.. Рабы не мы-ы-ы!..

Потом они опять уселись за свой "стол" и, переплетя руки, начали зачем-то снова пить на брудершафт. И поцеловались... И уже не могли оторваться друг от друга.

Они стояли на коленях, тесно прижавшись друг к другу, соединившись поцелуем в одно неделимое целое, и, казалось, никого и ничего в мире больше нет, кроме них двоих, ласкового солнца над ними и добродушно шепчущихся старых мудрых дубов и берез.

Юля, прервав поцелуй и предчувствуя во всем теле приближение горячей волны восторга, опрокинула голову назад, почти не прищурив глаза глянула на солнце и выдохнула:

– Я люблю тебя, милый!

Она опустила взгляд, чтобы увидеть лицо любимого...

Вдруг она вздрогнула и глаза ее округлились.

– Валя!!!

Никогда еще она так его не называла. Валентин Васильевич обернулся и резко вскочил...

Часть II

1. Вороньё

Вороны встревожились и загалдели-закаркали.

Иные, уже урвавшие свое, тяжело взлетали, выбирались из-под зеленых крон в чистоту неба и от греха подальше улетали прочь. Две самые наглые и еще голодные остались, они только, взмахивая крыльями, отбежали в сторону.

Люди, потревожившие их, расположились совсем рядом, на соседней поляне. Они смеялись, кричали, гомонили не хуже ворон. Плотный вой магнитофона сотрясал тишину леса. Скоро на траве забелели газеты, на газетах появились бутылки водки и "чернил", килька в томате, мокрая толстая колбаса, прыщавые огурцы, недозрелые помидоры, лук перьями и буханка хлеба. Все сгрудились вокруг выпивки и закусона, чокнулись гранеными стаканами, принялись весело жевать.

– Ой, гляньте! – вскрикнула одна девчушка. – Что это? Она подпрыгнула и ухватила с ветки ярко-красную полоску материи.

– Кажись, поясок от платья?..

– Во, кто-то балдел так балдел здесь!..

– И любовью занимались – даже одеться до конца забыли!

– Везет же людям!..

Особенно изощрялись в остроумии ребята. Девушка, нашедшая поясок, повязала его на свой голый живот, повыше трусиков – так, для смеха. Праздник продолжался.

Когда все уже танцевали под маг, громко горланя песни, девушка с пояском многозначительно взглянула на кряжистого кудрявого парня и обронила:

– Пойду грибы искать... Страсть как люблю собирать грибы...

Парень нагнал ее быстро, хитрованка не сделала и двух десятков шагов. Они принялись искать грибы вместе, но как-то так получилось, что уже через пяток минут руки их встретились, а потом и губы. Они целовались молча, яростно, словно состязались, кто кого перецелует. Наконец, парень, совсем задохнувшись, прерывисто шепнул:

– Пойдем вон туда... Вишь, трава какая.

Действительно, у двух больших берез, где громоздилась куча каких-то коряг и веток, трава росла особенно густо и казалась на вид шелковистой, мягкой. Через секунду они уже целовались взасос на этой изумрудной прохладной подстилке...

Но что-то нарушало комфорт, что-то мешало им отдаться любовным игрищам вполне, что-то досаждало. Девчонка – более непосредственная натура поморщила носик и повертела головой.

– Слушай, чем это так воняет? Падалью какой-то...

Она взглянула внимательнее в ворох веток под березами и вдруг больно вцепилась ногтями в руку своего милого, побелела так, что исчезли с лица веснушки и взвизгнула:

– Ой, что это, а?!

Из-под пожухлых листьев и уже голых ветвей торчала желтая человеческая ступня со скрюченными пальцами.

– Ма-моч-ка-а-а-а!..

2. Родион Федорович Карамазов

Следователь Барановского областного управления внутренних дел старший лейтенант Карамазов в понедельник с самого утра чувствовал себя крайне мерзко.

В его тесном неуютном кабинете в полдень сгустилась плотная жара прямо в окно с нарастающей мощью било солнце, которое в этот первый августовский день хотело, наверное, установить температурный рекорд за лето. Что же будет в самый разгар дня?..

Но Родиона Федоровича Карамазова мучила не только жара. Он вытащил из кармана зеркальце, еще раз оглядел себя: да-а, несмотря на идеальную выбритость подбородка и ровность пробора, синева под глазами и желтый отлив скул придавали лицу несколько помятый вид. Карамазов показал самому себе язык – и язык совсем плох, с неприятным рыхлым налетом. Следователь вздохнул, потрогал гудящую голову и залпом выпил уже третий стакан тепловатой казенной воды. Помогло мало.

Он сел за стол и еще раз пробежал взглядом по строчкам "Протокола осмотра места происшествия": "...трупп мужчины лежит на животе... в области запястья левой руки находятся электронные часы, корпус из белого метала с металическим браслетом из белого метала... На пластинке застежки браслета написано гравировкой – "Фирсов В. В. I /+/"... Резко выражено гнилостное изменение труппа, имеется большое количество личинок мух... Трупп женщины лежит на животе... часы марки "Восток", желтого метала, стрелки показывают 18 час. 26 мин., на календарном устройстве число 24... Трупп женщины одет в трусы и лифчик светло-розового цвета, туфли типа "босоножки" на платформе... Резко выражено гнилостное изменение, большое количество личинок мух..."

Карамазов представил въяве это "большое количество личинок мух", то есть, попросту говоря, – червей, и едва подавил в себе приступ тошноты.

– Вот тоже мне – следователь! – разозлился он ни с того ни с сего на автора протокола и своего товарища – следователя Будённовского горотдела Николая Шишова. – И когда грамоте научится: "трупп", "метал" – всё наоборот пишет... Да еще "18 часов"... Ну откуда он знает, что восемнадцать, а не шесть утра?..

Карамазов еще вбухал в себя стакан отвратной воды и, чтобы успокоиться, достал кистевой эспандер – резиновый тугой бублик – и принялся привычно мять его то одной, то другой рукой. Для следователя Карамазова эспандер был то же самое, что трубка для Мегрэ и скрипка для Шерлока Холмса. Еще одна привычка Карамазова – хождение из угла в угол камеры, как называл он свой тесный кабинет, – была задействована, чтобы немного взбодриться и привести в рабочее состояние тело и дух. Во время метания по диагонали кабинета лучше пульсировали мысли.

А подумать есть над чем. Исчезновение неделю назад редактора областной комсомольской газеты наделало шуму, стало сенсацией местного масштаба. И вот теперь его труп – в этом, вероятно, можно не сомневаться – обнаружен под Будённовском, да еще в голом виде и рядом с трупом пока неизвестной женщины. Впрочем, неизвестной ли?.. Да, первым делом надо уточнить...

Карамазов вызвал сержанта Котляренко – его подключили следователю в помощники – и попросил его съездить в кафе "Рябинка" за Фирсовой и Куприковой.

– Только этот, как его? Сергей, побольше чуткости и деликатности, понял? Я шибко подозреваю, что с ними станет плохо, так что узнай и найди двух человек, хорошо знавших мужа Фирсовой и дочь Куприковой. Я через полчаса буду в морге.

Оставшись один, старший лейтенант Карамазов боролся с собой минут пять. Боролся честно, всерьез, но потом сдался и пошел на преступление. Да иначе и нельзя: надо же наконец привести себя в божеский вид, да и в морге с ним могло стать худо, если не подкрепиться. Карамазов повернул ключ в двери на два оборота, быстренько отпер сейф и достал бутылку "Тархуна". Но вместо шипучего азиатского напитка в бутылке хранился абсолютно идентичный по цвету ликер "Мятный". Этот напиток сочного смарагдового цвета производства Барановского ликероводочного завода имел два неоспоримых достоинства: крепость 35 градусов по шкале Бахуса и – второе – не оставлял улик в виде запаха. После принятия ликера "Мятного" вовнутрь от человека пахло так, словно он только что почистил зубы пастой "Мятная" или пососал валидольчику.

Родион Федорович налил стакан на две трети и медленно с причмоком выцедил густую приторную жидкость. Потом взглянул на бутылку – там оставалось меньше половины, – покачал головой и спрятал фальшивый "Тархун"  обратно  в  сейф.

Пару  раз  глубоко вздохнув, Карамазов закусил воздухом и на всякий случай сгрыз жареное кофейное зернышко – береженого Бог бережет...

В морге с порога ударял в нос тревожный запах тлена. Когда следователь Карамазов увидел свои трупы, пресс у него напрягся и во рту стало сухо. Уж как он ни насмотрелся в своей практике на мертвые тела, а привыкнуть к этому не мог. Особенно мутило, когда человеческие останки выглядели вот так чудовищно. Карамазова, как и любого бы человека на его месте, каждый раз давила тоскливая мысль, что и он будет вот так же недвижен, и у него так же зачернеют ямы глазниц, облезет прогалинами мясо со щек, шеи, груди...

Он вышел на улицу и прочистил легкие свежим жарким воздухом. В этот момент подкатил милицейский уазик, из него выбрались две женщины. Фирсову Родион Федорович вычислил сразу: дородность, густые, почти сросшиеся брови, хорошо заметные усики, твердый взгляд темных, с масляным отблеском глаз придавали ей надменность, на пальцах сияли кольца и перстни, в вырезе темного, похоже, уже траурного, платья тоже что-то сверкало – кулон или крестик. Губы Анна Андреевна держала строго поджатыми.

Вторая женщина, маленькая, суетливая, с косенькими зубками, оказалась вовсе не Куприковой,  а кастеляншей  кафе  "Рябинка"  Поповой Ириной  Ивановной. Саму Куприкову, как шепнул Карамазову сержант, пришлось отхаживать нитроглицерином, а потом отвезти домой.

Анна Андреевна мужа сразу признала. Опознала и Юлию Куприкову. Анна Андреевна не заплакала, не завыла, она только побледнела, и в глазах ее проявилась жуткая, какая-то злая тоска.

А Ирину Ивановну Попову словно прорвало. Видимо, ее опьянила важность происходящего и значимость собственной роли в этом.

– Да как же я могу ее, голубушку-то, не признать? – частила она, жестикулируя и заглядывая следователю снизу в лицо. – Так ведь выросла она, почитай, на моих глазах. Во-о-от с таких я ее помню... У трупа-то ноги и руки хорошо сохранились... Ноги-то мне сразу так и бросились в глаза: ведь у Юлии-то и моей дочки Кати размер обуток-то совсем одинаковый – тридцать четвертый... Ну вот, в начале весны-то Куприкова, Раиса Фадеевна-то, сердце-то уж больно сильно у нее прихватило! – купила она для Юлии своей босоножки на платформе, красные. Эти босоножки-то мне тоже страсть как понравились. А Куприкова, Раиса Фадеевна-то, мне и говорит: если, грит, они Юле моей не в пору придутся, то она, Раиса Фадеевна-то, мне их уступит, для дочки, значит, моей, Катерины-то...

– Эта, как ее? Ирина Ивановна, вы, будьте добры, только по сути. Короче и яснее: в трупе, который вам показали в морге, вы опознаете Юлию Валентиновну Куприкову?

– Так я и говорю про это! Юлия-то пришла в кафе вечером и на моих глазах примерила босоножки-то – а они ей как есть впору. Даже жалко мне стало! Ну вот, а когда она, Юлия-то мерила босоножки-то, я и доглядела, что ее ноги – особенно так ступни с пальцами – очень уж похожи на ноги моей дочки, Катерины-то. Я даже про это самое Юлии-то и сказала в тот же самый раз. У нее, у Юлии-то, даже пальчик большой на ноге слегка отклонен на соседний пальчик-то – ну точка в точку, как у Катерины. Эту примету я сразу доглядела на женском трупе в морге-то и сразу порешила – Юлия это и есть, Куприкова-то...

Итак, половина дела сделана – жертвы опознаны. Теперь оставалась вторая половина – найти убийц. Да нет, найти преступников – это, вероятно, не половина, а девять десятых дела... Впрочем, война войной, а обед обедом. Вопрос сейчас один: пить или не пить?

– Анна Андреевна, – обратился следователь к Фирсовой по дороге к машине, – будьте добры, подъедьте сегодня к 16.00 в областное управление внутренних дел, в кабинет 42... Я буду вас ждать ровно в 16.00.

– Приеду, – коротко ответила Фирсова.

"Железная леди!" – подумал Карамазов и, бросив сержанту Котляренко: "Я – пешком", – отправился в УВД, к своему заветному сейфу.

3. Два товарища

После работы, по дороге в Будённовск, Карамазов заглянул в магазин "Нептун" и взял еще одну бутылку "Мятного" – в последнее время снова начали вместе с консервами и пересоленой скумбрией торговать коньяками и ликерами.

"Ох и разворчится мой Колюша-Николай!" – вздохнул Родион Федорович, пряча зеленую бутылку в дипломат. Дело в том, что однокомнатная квартира на третьем этаже громадной панельной коробки в центре Будённовска родным домом была для лейтенанта милиции Шишова. А старший лейтенант Карамазов вот уже месяц квартировал у него. Их связывала прочная мужская дружба еще с курсантских годов, когда они вместе учились в высшей школе милиции. Родион Федорович решился месяц назад уйти от жены, и у друга в Будённовске он, конечно же, нашел приют – холостяк Николай после смерти матери жил один-одинёшенек.

Вот говорят, противоположности сходятся. Что ж, в данном случае это справедливо. Шишов, в отличие от Карамазова, невысок (метр шестьдесят с кепкой), стремителен, нервен, говорит отрывисто, проглатывает концы фраз, тонкие губы его все время в движении, кривятся, глаза то и дело вспыхивают гневом, досадой, радостью, обидой... Когда Николай Шишов очень уж взволнован – а это случается поминутно, – он сильно брызгает слюной: нервы, нервы... На левый глаз его всё время спадывает темно-русая челка, и Николай, встряхивая, точно жеребенок, головой, отбрасывает ее. Как штришок внешней противоположности двух товарищей можно добавить, что Карамазов вот уже четыре года не курит, зато, рискуя всем и вся, лоялен к выпивке, а Шишов никогда не опохмеляется и редко пьет, зато отчаянно смолит сногсшибательные по крепости сигареты "Астра".

Так и живут.

Николай уже домовничал и открыл дверь Родиону Федоровичу, само собой, с дымящейся сигаретой в зубах. Карамазов, помня, что лучший способ защиты нападение, с порога взял укоряющий тон.

– Всё смолишь? И свое здоровье гробишь и – что особенно немаловажно, товарищи судьи – окружающих. Гляди: топор не топор, а пистолет Макарова вполне повесить можно... Кстати, какому это идиоту пришло в голову такие, пардон, дурно пахнущие сигареты назвать именем благоухающего цветка?..

Как бы всерьез ворча и как бы всерьез сердясь, Родион Федорович распахнул окна в комнате и на кухне, переоделся в домашнюю форму олимпийские штаны с лампасами, майку с надписью "Динамо" и шлепанцы. Только после этого замолчал и, потревожив дипломат, демонстративно выставил на кухонный стол ядовито-зеленую бутыль.

– Вот, ужинать будем.

Но на Николая, молча попыхивающего дымком в продолжение всей тирады товарища, тактика эта не подействовала.

– Тэ-э-эк-с! Значит, в запой решил? Я так понимаю? – начал он медленно, весомо и тут же сорвался, по обыкновению зачастил: – Ну ведь договорились же, Родион! Вчера договорились. Похмеляться не будем. Где твое слово? Ты что? Совсем хочешь кувыркнуться? Сейчас за один запах можно полететь. Сам же знаешь. Да что – служба. Сам говоришь, желудок замучил. Ты ж до срока не дотянешь. В свои тридцать завтра и кувыркнешься...

– Коля, – очень серьезным, каким-то торжественным голосом перебил Карамазов. Шишов встрепенулся:

– Чего?

– Возьми с полки Жоржа Сименона – во-о-он там. Возьми и подсчитай сколько литров спиртного выпивает в одной повести комиссар Мегрэ... Подсчитай, подсчитай! А ведь мне, Микола, до комиссара Мегрэ и по возрасту и по профессионализму – ох как далеко...

– Тьфу! – Коля раздавил окурок в ракушке-пепельнице. – С ним серьезно...

– Ладно, Коля, честное слово, мы только по стаканчику и – начинаем новую жизнь. Вчера уж больно мы на свадьбе перестарались... Давай, не будем друг дружке вечер портить...

Через полчаса они сидели за столом. В большой сковороде аппетитно парила картошка, стояла вспоротая банка ставриды в масле (гулять так гулять!) и алели в чашке крупно покромсанные и обильно политые постным маслом помидоры. Братья-следователи уже выпили по стопарику и рубали каждый за обе щеки. Притом Николай действительно рубал – ложкой со сковороды, почти не разжевывая; Родион же Федорович принимал пищу на отдельной тарелке и при помощи вилки, постелив на колени носовой платок... Интеллигентские штучки!

– Этот, как его? Николай, – утолив первый голод, хохотнул Карамазов, есть новый анекдот, слушай. Значит, заходит милиционер в магазин, одет в штатское, в выходной. Видит – мозги продают. И ценники висят: мозги инженера – 10 рублей килограмм, мозги спортсмена – 25 рублей, мозги милиционера – 100 рублей килограмм... Ну, ему, само собой, лестно стало. "Скажите, – спрашивает, – а почему милицейские мозги так дорого стоят?" "А вы представьте, – это продавец отвечает, – сколько понадобилось милиционеров, чтобы один килограмм мозгов набрать..." Ха-ха!.. Смешно?

Шишов хмыкнул, покачал головой.

– Тебя из органов надо гнать. За дискредитацию. Доболтаешься.

Подзакусили еще.

– Да, забыл совсем сказать, – начал Карамазов, – Фирсова-то, которого ты обнаружил, мне подкинули...

– Видишь? Значит – доверяют. А ты боялся.

– Да какое там "доверяют"! Просто все наши пинкертоны загружены, а у меня только попытка изнасилования... А это дело, судя по всему, не простое, думаю, и кагэбэшники подключатся: все ж редактор, член бюро обкома комсомола – вдруг враги перестройки его кокнули... Так что благодари Бога, что не тебе придется копать...

– Чё благодарить-то? Чё благодарить-то? Я тоже. У нас тоже свой труп. В субботу появился. И тоже – журналист.

– Да ты что? – сразу заинтересовался Карамазов. – Ну-ка, расскажи подробнее, не части.

– Да чего. Ты знал. Крючков его, Виктор. В "Местной правде". А в областной – рассказы его. Тебе нравились.

– Ну как же, как же, знаю – действительно, хорошо, умно пишет... Так что с ним?

– Что-что. Помер. В больнице. Заражение крови. Дней десять назад пришел. Врач говорит – поздно. Пальца на левой руке нет. Среднего. Рука уж черная. А седни утром – жена его. Ольга. Так и так, говорит, неладно. Что да как? Приехал с рыбалки. После ночевой. А пальца нет. Сказал – нечаянно. Она ему: иди в больницу. Не пошел. А потом приносит деньги – три тыщи. В спортлото, говорит. Она мне деньги на стол. И заявление. Темное дело.

Они еще причастились. Шишов закурил новую сигарету.

– Тебе все равно легче, – сказал Карамазов. – Жена его на твоей стороне, да и свидетели должны быть – ведь не в одиночку же он с ночевой ездил. А тут... Представляешь, жена-то Фирсова, Анна Андреевна Фирсова, в девичестве Фельдман, отказывается от него. Верней – от трупа. Я, заявляет, хоронить, его не буду – пусть его Куприковы хоронят... Девушка, с которой его нашли, оказалась Юлией Куприковой – девятнадцать лет всего, студентка... Да-а-а... Так что Анна Андреевна и говорить о покойном муже не может. И свидетелей, разумеется, найти труднёхонько. Единственная зацепка – машина и золото. Ограбили их, сам видел, подчистую – даже его одежду увезли. Но если машина и колечки уже попали в Дятловку к цыганам – пиши пропало...

Родион Федорович задумался, как бы между делом налил в стаканчик "Мятного", пополоскал им рот и машинально выпил.

– Этот, как его?  Николай, пойдем-ка в залу да помозгуем вместе – там способнее...

Они сноровисто убрали со стола: сковородку с недоеденной картошкой под крышку и на плиту, пустую консервную банку – в ведро, чашки-вилки – в раковину, остатки ликера со стопками – так и быть! – с собой в парадные апартаменты. Да и осталось-то по глотку, для бодрости.

В комнате Николай пристроился у открытого окна и задымил. Родион Федорович развалился на диван-кровати. Он уже целиком погрузился в свое дело, голова работала ясно, без скрипа.

– Как ты, Коль, думаешь, – спросил он, – сколько версий убийства можно в данном случае рассматривать?

– Почему – убийства? Вдруг – самоубийство?

– Ну, это полностью исключено. Что ты, сам не видел? По-твоему, кто-то из них убил другого, потом завалил ветками, сам забрался под них и самоубился? А вещи, оружие?

– Случайные люди. Увидели – унесли. Верней, увезли.

– Смешно ты гутаришь, Микола! Начитался, понимаешь, Агаты Кристи... Знаешь, что вскрытие показало? У Фирсова в животе сидит пуля калибра 5,6, выпущенная, скорей всего, из самодельного пистолета, и вся левая сторона груди разворочена зарядом крупной дроби – задеты аорта, легкое, сердце. От этой раны умер он практически мгновенно. А у девушки заряд дроби, но мелкой, сидит в правом плече, две ножевых раны на шее и – смертельная – на животе... Печень задета. Какое тут, к бесу, самоубийство – их расстреливали из обреза и пистолета, резали ножом, еще, хвала аллаху, топор не применяли... Сволочи!

Родион Федорович вскочил, разлил остатки, выпил свой стаканчик и, чтобы сосредоточиться, принялся ходить по комнате, словно по кабинету.

– Итак – убийство. Сколько версий и какие мы можем иметь в виду?

– Их и десять. И двадцать.

– Оно понятно, но мы возьмем для начала самые реальные... Их, я думаю, пока три: убить могли грабители, ревнители, назовем их так, и политические враги – тоже обобщенно говоря. Притом вторая версия состоит из двух подпунктов: а) ревновали Фирсова, б) отомстил человек, который любит Куприкову. Так-так-так... М-м-м...

Карамазов совсем ушел в себя, задумался, начал, как всегда в такие моменты, ожесточенно мять и тискать в кулаках эспандер. Шишов ему не мешал и сам, видимо, размышлял о своем незадачливом рыбаке...

Уже поздно совсем, в первом часу, друзья решили почивать. Николай возлег на диван-кровать, Родион Федорович – на раскладушку. В первые дни совместного житья они спорили по этому, если смотреть со стороны, весьма ничтожному поводу. Хозяин непременно хотел, чтобы на основном ложе спал гость-постоялец, но тот упрямился. Наконец пришли к соглашению: вместе со сменой постельного белья – раз в две недели – меняться и постелями. Родион Федорович, за полмесяца отвыкший от раскладушки, поворочался, устроился поудобнее и, казалось, ни с того ни с сего вздохнул:

– Предательницы эти жены! Надо же – хоронить не будет... Вот бабский народ...

– Тут не прав, – отозвался Николай. – На Марину злишься. Следователю надо объективно. Поставь себя на ее место.

– Жены?

– Фирсовой. Жили столько. Дети. А он – с девчонкой. Ничего себе! А с Мариной – сам виноват. Бросишь пить – помиритесь.

Наступила тишина. Лишь нудно звенели диверсанты комарики и не давали заснуть. За распахнутым окном раздавались голоса и смех – на лавочке у подъезда сабантуйничала молодежь. Родион Федорович раздраженно подумал надо встать и шумнуть на полуночников, но не шевельнулся. "А и злым же я стариком буду, – усмехнулся мысленно и неожиданно продолжил, – если доживу до старости..."

– Родион, – вдруг послышалось с дивана. – Спросить хочу. Все забываю. У тебя есть родичи-то? Хоть один?

– Родичи?.. Чего нет, того нет, Микола. Я ж детдомовский, разве не рассказывал? Мне имя, отчество и фамилию директор детского дома придумал Достоевского очень уважал. Имя, значит, в честь Родиона Раскольникова преступника, между прочим, как ты знаешь. Отчество – в честь самого Достоевского, словно я как бы сын его родной, а фамилия – из последнего романа писателя. Так что я к литературе, можно сказать, прямое отношение имею...

Огонек разговора, начавший было разгораться, замерцал и утих. Через минуту в комнате на третьем этаже громадной панельной коробки в центре Будённовска уже исполнялся сонный дуэт – тонкой фистулой посвистывал гроза Будённовских гангстеров лейтенант Шишов и мощновато всхрапывал Шерлок Холмс областного масштаба старший лейтенант Карамазов.

Они высыпались перед сложной работой, свалившейся на них в трудный день – понедельник.

4. Похороны

Утром в отделе Карамазова ждала пикантная новость.

Анна Андреевна Фирсова круто изменила свое решение насчет похорон мужа. Более того, ей удалось уже добиться, чтобы супруга предали земле на Вознесенском кладбище: по барановским меркам это все равно, что Новодевичье в Москве. Следователя почему-то последнее обстоятельство раздражило.

Впрочем, он знал, что его сегодня будет многое раздражать – так всегда бывало в начале нового запутанного дела, когда всё в тумане, одни сплошные белые пятна и вопросы, а в организме еще бродят ликероводочные соки, и в глубине души пульсирует чувство вины и раскаяния.

Родион Федорович набросал на листке перекидного календаря под числом "2 августа" планчик на день:

Закончить изнасилование.

Подшивка "КВ".

Похороны.

Дом печати.

"Закончить изнасилование" удалось быстро: девица, "потерпевшая", забрала свою пылкую бумажку обратно и решительно заявила, что "никакого изнасилования между ними не было!" Хотела-де просто попугать своего дружка.

Подшивка областной молодежки нашлась у комсорга управления. Карамазов изъял ее на время и углубился в изучение. Через полчаса волосы на его голове стояли дыбом, разумеется, образно говоря. Да и то! Читать страницы "Комсомольского вымпела" было жутко. Создавалось впечатление, что издается газета где-нибудь на Фильдеперсовых или Фильдекосовых островах, где не происходит никаких событий и жизнь остановилась. "Календарь делового комсорга", "Комсомол – это звучит гордо!", "Достижения политучебы!", "Мы ленинцы!", "Мы – интернационалисты!", "Мы – новаторы!", "Рапортуем об успехах!", "Успехи налицо!", "Весомые успехи!", "Наши достижения!"...

Карамазов понял, что если он прочитает всю подшивку до конца, он чокнется. Правда, выделялись на общем фоне статьи А. Клушина и М. Семеновой. Особенно удивлял Клушин – даже в театральные рецензии он вворачивал размышления о партийных спецпайках, обнаглевшей милиции, загнивающем социализме и прочих актуальных вещах. Да и язык в его материалах удивлял живостью, несуконностью. Следователь решил смотреть только материалы Клушина и самого Фирсова.

Правда, редактор выступал не часто (про газетную систему псевдонимов Карамазов еще не подозревал) – за полгода обнаружилось только три его статьи. Притом две оказались на рыболовные темы и имели общий подзаголовок "Из побасок дедушки Ничипора". В одной "побаске" дед Ничипор врал про то, как поймал пудового сома с помощью коромысла, в другой старый брехун поведал жуткую историю, как его во время ночной рыбалки чуть было не загрызли громадные окуни...