Текст книги "Криминал-шоу"

Автор книги: Николай Наседкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Наседкин Николай
Криминал-шоу

Николай Наседкин

Криминал-шоу

Повесть

I

День начался, конечно, со скандала.

Да, этот роковой для Игоря летний день начался с тривиального семейного скандала, как пишут в милицейских корявых протоколах, – на почве пьянства.

Игорь не спал уже с шести. Испарина, словно душный полиэтилен, облепила тело. Жидкие мозги под черепной коробкой побулькивали-кипели. В горле будто непрожеванный кусок застрял – сглотнуть его никак не удавалось. В животе по кругу крысой ползала жгучая боль, покусывая и царапая внутренности. Каждое прикосновение студенистого тела жены приводило в бешенство. А она, по своей дурацкой привычке, во сне жалась к нему, пыталась навалить поперек тяжелую ногу, перекидывала пухлую руку через шею. А на этом разборном диване-недомерке и не отодвинешься. Надо было, идиоту, на раскладушке лечь.

"Эх, вторую бы комнату!" – мерцнула в воспаленном мозгу всегдашняя мысль.

Что всего более досадно – сам Игорь в своих страданиях виноват. Нет, не в том, что вчера до положения риз напился, ужрался в зюзю, а в том, что не утерпел и перед самым сном жидкую заначку вылакал-таки. На кухне, на одном из шкафов, громоздилась батарея всяких экзотических бутылок: керамическая из-под рижского бальзама, литровая из-под венгерского вермута "Кармен", пузатая из-под болгарского бренди "Солнечный берег", мерзавчик стограммовый из-под американского виски "Ковбой"... И там, в этой коллекции, среди прочих укромно пряталась плоская фляжка из-под коньяка "Дербент" – похмельный тайник Игоря. Накануне он, по традиции, предусмотрительно заправил в "Дербент" граммов сто пятьдесят лекарства – на утро.

Ах, как бы он сейчас тихо-тихонечко встал – ни единая пружина треклятого дивана не посмела бы скрипнуть; как бы он на цыпочках, прямо так – голышом, прокрался на кухню; как бы выудил осторожно драгоценный "танкер" из стеклянной эскадры и... И, пожалуйста, перед тем как свалиться спать – всю водку выжрал. Как будто мало было пьяному скоту!

Это уже, разумеется, из лексикона Зои. Она, как всегда, дрыхла до визга будильника, ровно до семи. Заворочалась, завздыхала, принялась со сна зевать и потягиваться. Потом вспомнила, прошипела: "У-у, алкаш!", перелезла-перекарабкалась через мужа, напялила халат на толстые плечи.

И – началась пытка.

Все полтора часа, пока Зоя возюкалась на кухне, в ванной, затем в комнате перед зеркалом, Игорь, стиснув зубы, словно коммунист на допросе, страдал молча. Его, как обычно в такие утра, начало уже всерьез мутить. Он зажимал себя из последних сил: что ни говори, а при благоверной все же позорно скакать к унитазу и с громким ором выворачивать себя наизнанку. Да и повод ей давать для лишних оскорблений.

Он лежал, терпел, стеная про себя: "Уйди! Ну уйди же скорей!! А тут еще застучал прямо по мозгам сосед сверху. Мужик сшизился, видно, на ремонте квартиры – третий год покоя не давал, и когда работал во вторую смену, стучать-долбить-сверлить начинал прямо с подъема. Строитель хренов! А тут и Зоя вдруг врубила свой ругательный вибратор на полную мощь. Она вообще-то побаивалась мужа, особо на рожон не лезла. Нет, рукоприкладством Игорь не занимался, Боже упаси, но морально супругу давил и подавлял – так ух получалось. Обыкновенно Зоя или вообще молча собиралась на работу, или позволяла себе лишь сквозь зубы пошипеть как бы в сторону, пообзываться вполголоса. А тут как сорвалась с цепи – позвякивая-постукивая флаконами и тюбиками, понесла по нарастающей:

– Ну как можно, как можно! Алкаш пропащий! Ведь восьмой день хлещет! Когда ж упьется-то, когда ж захлебнется наконец! Дорвался – в отпуск пошел... Где ты деньги берешь, гад? Сколько ты спрятал от меня, спрашиваю? У-у-у, вражина алкашная! С телевидения выгнали, дождешься – и с корректоров погонят. Перегаром всю квартиру пропитал – фу! У-у, гадина!..

Игорь собрал остатки сил, решил отбиться иронией, шуткой – высунул нос из-под одеяла, через боль оскалился.

– Зоя Михайловна, ну как же так? Сейчас к студентам придете, будете сеять разумное, доброе и даже вечное, а? Где же ваша пединтеллигентность, черт возьми? А насчет отпуска... Вы ж сегодня тоже последний день пашете, отправляйтесь и вы в загул – я разрешаю...

– У-у-у, вражина! Совсем стыд и совесть потерял. Не-на-ви-жу! вскрикнула дрогнувшим голосом жена, стукнула крышкой серванта, пошла к выходу.

Слава Богу!

Только входная дверь хлопнула, организм, почуяв момент, окончательно взбунтовался. Игорь еле успел доплестись до ванной и минут десять смешил или пугал соседей, исполняя во все горло отвратительный романс под названием "Выплевывание внутренностей". Потом открыл кран, подставил ковшик ладоней под щиплющую холодом струю, плеснул живую воду на опухшее лицо – и это стало первым ласковым мгновением воспаленного тяжелого утра.

Еще и еще Игорь погружал чужое лицо свое в живительную влагу, обретая все более полное дыхание. Эх, сейчас бы душ контрастный минут на пять, но, как водится, на лето воду горячую отключили напрочь. С трудом, с рецидивными судорогами и позывами, удалось и почистить зубы – пришлось, правда, даже встать на колени перед раковиной, чтобы не склоняться над ней.

На кухне Игорь первым делом выудил-таки фляжку "Дербента", глянул – да, пустая. Ну что ж, еще благо, что в холодильнике пол-литра минералки дожидается... Что за черт! Понятно, Зоя Михайловна из вредности выпила – до капельки. Пришлось набирать Н20 из-под крана. Игорь, выпив кружку залпом, нацедил вторую и пил уже маленькими глоточками, гася пожар внутри. Искоса он поглядывал на себя в большое круглое зеркало, висевшее сбоку от мойки. Да-а-а, видок... Усы, как всегда после пьянки, почему-то жестко топорщатся во все стороны, глаза совсем заплыли – монгол монголом. Хорошо, что не так давно, к своему сорокалетию, Игорь справил себе наконец очки со стеклами-хамелеонами, есть теперь за что мешки подглазные прятать. А седины-то, седины-то – мамочка моя! А морщин-то – Боже мой! Да неужто – все? Неужели юность-молодость прошла и миновала?..

Игорь сам знал-видел – за последнее время сдал он сильно. Если раньше он всегда лицом отставал от своего паспортного возраста, то в последние пять лет, после нелепой смерти сына, он догнал самого себя в возрасте, а теперь и стремительно обгоняет. Он мысленно увидел себя со стороны, с расстояния: в тесной кухоньке, забитой белыми шкафами, столами, холодильником, стоит перед зеркалом голый, в одних тапочках, сорокалетний гомо сапиенс, имеющий университетский диплом и престижную профессию тележурналиста, от которой его отлучили, стоит, дрожащий с похмелья, тощий, небритый, кривящийся от головной боли и не имеющий цели впереди...

Стоп, милые мои! Стоп, голубчики! Как это не имеющий цели, когда в укромном местечке лежит последняя, но весомая заначка в пять рублей.

Шутка, конечно. Пятерка – это по-старому. По-нынешнему, значится, пять сотен, пять голубеньких легковесных бумаженций, сложенных пополам и таящихся в футляре фотоаппарата "Зенит-ЕТ", который висит под самым носом Зои Михайловны, сбоку на стеллажах.

Так, быстренько, быстренько одеться, побриться (ну как же небритым на улицу выйти, мы же энти – как их? – ынтыллихенция!), баночку, баллончик трехлитровый сполоснуть надо, крышку плотную подобрать... А деньги-то! Денежки-бумажки чуть не забыл – вот хохма!

Игорь двигался все суетливее, нервознее – во рту прямо-таки уже чувствовался терпкий вкус пива. Он выкорябал ассигнации из фотоаппарата, машинально глянул на счетчик – пленка есть, еще двенадцать кадров.

Игорь уж и позабыл, когда последний раз взводил затвор  "Зенита".

Накануне то и дело брызгал дождь. Игорь помнил: когда он брел ночью нах хаус, то его на Набережной прихватил дождевой душ, пришлось даже под липой пережидать, обхватив-обняв ее древесные бедра. Было хмуро и сейчас, утром, но пока не капало. Эх, кабы солнышка кусочек, всё, глядишь, светлее на душе бы стало. В таком состоянии, как сегодня, Игорь улицу не любил. Вообще весь мир не любил.

Он, искоса, нервно поглядывая из-под затемневших очков на прохожих, заспешил через Интернациональную. Как раз напротив его подъезда начиналась улица Кооперативная, и на ней в третьем доме от угла, в подвале, находился пивной бар. Совсем рядышком: о чем еще мечтать похмельному человеку?

Игорь уже перескочил широкую, как дружба между народами, Интернациональную, тщательно избегая сближения с бешеными автo, уже снял лишнее напряжение с себя, ступив на тротуар, как вдруг увидел "Жигули" прямо перед носом. Он еле успел отскочить, но "девятка", ухнув колесом в рытвину на газоне, достала его грязными брызгами, заляпала джинсы. Мать твою так! На этом перекрестке проезда не было – стояли поперек бетонные клумбы и железный парапет. И вот, пожалуйста, наглые сволочары на колесах придумали выруливать на главную улицу прямо через газон и по тротуару.

Впрочем, черт с ними! Надо пивка поскорей. Игорь слегка обтрусил штанину, вытер туфли о траву и устремился чуть не бегом к подвальному гадюшнику. Еще на разбитых ступеньках в нос шибал такой крутой и вонючий смог, что свежего человека наверняка бы вывернуло. Хотя нога свежего человека на эти бетонные щербатые ступеньки вряд ли когда ступала.

Под низкими сводчатыми потолками в густом тумане помойных паров снулыми рыбами плавали утренние вялые клиенты. Возле стойки собралась толпишка. У Игоря сжалось сердце и скукожился желудок, но тут хрипло-визгливый голос барменши подбодрил его.

– Ну-к, вы, с кружками, все за столы, к такой матери! Пошли отседа! Я только официанткам наливаю и в банки, навынос. Ну!

Страждущие из толпы взмолились было: Людмила Васильевна, мол, красавица, помираем, кружечку только... Но царица-хозяйка, эта самая "Людмила Васильевна" – низенькая жирная баба с носом-пятачком, размалеванным ртом, во рту золотая коронка поблескивает, рядом чернеет корешок сгнившего зуба – вошла в раж.

– Я сказала и – ша!

Она вытерла руки о пятнистый фартук, на котором обильно блестели рыбья слизь и чешуя, ухватила банку Игоря – по счастью, с тарой оказался он один, – плеснула в нее из пластмассового кувшина какие-то опитки и сунула под кран. Игорь скрутил себя: чуть слово против вякни – останешься и вовсе без пива. Нрав этой мурластой грязной самодурихи был ему отлично известен.

– И еще, будьте так любезны, кружечку, – корректно сказал он, протягивая деньги.

– Рыбу надо брать, положено, – буркнула "Людмила Васильевна", но буркнула не напористо, не приказательно – все же Игорь заметно отличался от обычной клиентуры.

– В следующий раз – двойную порцию, даю слово. А сегодня, уж простите великодушно, у меня изжога, – как можно обаятельнее скривился он.

Подействовало. Запечатав банку и подхватив кружку с мутной жидкостью пена опадала-растворялась на глазах, – он прошел в другой зал, где торговали водкой. Как раз выходило сто пятьдесят граммчиков. Игорь знал – этого будет мало, день только раскручивался. Игорь предчувствовал уже – и сегодня он унырнет в загул, отпразднует на полную катушку. Только вот на что?.. Хотя, зачем об этом сейчас! Есть прекрасная мудрая поговорка: не переходи мост, пока до него не дошел. Будет день и будет пища, вернее – питие.

Игорь взял стакан с водкой, сел за деревянный липкий стол, густо усеянный рыбьими останками, выдохнул перегар: вот он и наступил лечебно-оздоровительный миг.

– Игорек, привет!

Он, уже держа мерзко пахнущий стакан у губ, скосился – незнакомая физия, обросшая, со слюнявой пастью, с фингалом под глазом. Ясно. Игорь, не спеша, с усилием заглатывая, выцедил отвратную жидкость, сразу, не переводя дыхания, припал к кружке, глотнул. Только потом, добавив на закуску пару порций спертого воздуха, повернулся к соседу.

– Ну?

Тот умильно-жалобно заглядывал Игорю в глаза, прикланиваясь и теребя рваную кепчонку грязными лапами, прошептал со стоном:

– Игорь, друган, глоточек оставь, а... Помираю!..

Игорь в юности, когда ему едва стукнуло семнадцать, наотрез отказывался верить, что когда-нибудь пожалеет о наколке. Они тогда с другом-однокашником, глотнув винца, от скуки и по глупости решили подтатуироваться слегка. Он приятелю чуть выше запястья на левой руке, там где часы обычно носят, в виде печати крутой наколол с подсказки Тургенева: "Любовь – это вешние воды!" А дружок ему на пальцах левой руки написал подкожной тушью имя – Игорь. Винцо в конце концов тюкнуло по младым мозгам, "мастер" утратил четкость движений, и в результате мягкий знак на мизинце скособочился-скорявился, получился похожим то ли на твердый знак, то ли на ископаемый ять. И теперь вот, спустя годы, Игорь действительно не раз уже пожалел о своем отроческом идиотизме – любая образина узнавала его имя и фамильярничала.

Он сделал еще пару глотков пойла и, отставив кружку к алкашу-бомжу, молча встал и пошел. "Не дай Бог таким стать!" – кольнуло сознание, но в организме – он ощущал – уже забродили тонизирующие соки, запульсировала жизнь. Игорь нес сумку не на плече, а в руке, на весу, стараясь не слишком плескать пиво. Сумка требовала внимания, он сосредоточился на ней, увлекся и вздрогнул, когда опять на том же месте, уже на тротуаре Интернациональной, его напугал автомобильный рык.

Игорь отскочил, обернулся: черная "Волжанка" вальяжно прокатила по грязной колее, выбралась вразвалку на пешеходный асфальт, осела, съезжая с бордюра на проезжую часть, прямо на "зебру", газанула и понеслась прочь. Игорь, раскаленный гневом, продолжал еще стоять, сжимая кулаки. Какие же наглые свиньи! Весь тротуар чернел жирным газонным черноземом. За что только гаишники зарплату получают?

Дома, уже ополовинив банку и все более взбодряясь, Игорь завелся всерьез. Нет, что ж это такое? Значит, всякая сволочь, торгаш или проститутка, может давить всех вокруг, обливать грязью? Значит, если он едет на своей ворованной вонючей машине, то и закон для него не писан?

Трезвый – Игорь был человеком вполне благоразумным; пьяный – становился часто дураком. Лез на рожон, искал справедливости и попадал из-за этого в истории. Закипев, он уже не имел навыка остыть, остановиться, отступить. Ему и на этот раз пришла в голову гениальная идея. Он залпом хватанул еще стакан пива, остатнее закрыл и убрал в холодильник – вернется через полчаса, дохлебает. Вместо тенниски и джинсов, облачился для солидности в светло-желтую рубашку с короткими рукавами и светло-серые брюки. Сунул в кармашек малиновое удостоверение члена Союза журналистов СССР – оно было уже недействительным, но вид имело внушительный. Снял с гвоздика "Зенит", перекинул через плечо.

Игорь занял боевую позицию на бордюре, метрах в десяти от двух накатанных грязных полос-следов на тротуаре. Он перевесил фотоаппарат на грудь, расчехлил, взвел затвор, установил диафрагму и выдержку. Он чувствовал себя сильным, ловким, уверенным и грозным. Ничего-ничего дрогнут. Увидят нацеленный объектив – остановятся, на попятную поедут. А кто совсем сверхнаглый, не обратит внимания: что ж, Игорь снимочки потом начальнику ГАИ под нос сунет – пускай разбирается.

Зачем ему, Игорю, все это надо, он и сам толком не знал. Заело и все. Противно, как эта наглая шушера господствует вокруг, как эти яйцеголовые торгаши держат себя хозяевами жизни. Да и водка в организме, заключив альянс с пивом, подогревала мозг и нервы. Игорь в глубине души подозревал: наутро, проспавшись, он и думать забудет об этих снимках и всяких там гаишниках, но в данный момент пошел кураж. Он им покажет кузькину мать, сволочугам!

В это, еще предобеденное, время народу шаталось по улицам довольно мало. Сквозь разрывы в густых облаках порою прорывалось солнце. Игорь на всякий случай держал палец на кольце диафрагмы. Однако нахрапистые машины с Кооперативной что-то не рыпались.

Прошло с четверть часа. Игорь заскучал, да и, фактор серьезный, дурное пиво запросилось наружу – как-никак больше двух литров принял. Игорь уже начал упаковывать фотоаппарат, как вдруг к закрытому перекрестку подкатил голубой "мерседес". Этих "мерсов" развелось нынче в городе, будто тараканов в пивнушке. На мгновение он притормозил, словно раздумывая, затем дернулся, убыстрил ход и уверенно въехал на газон.

Игорь вскинул "Зенит", увидел сквозь объектив совсем близко педерастическое автo, внутри углядел три силуэта и нажал спуск, стараясь не утерять из фокуса номер машины. Она не остановилась, не попятилась. Игорь резко дернул рычажок перевода пленки, совсем забыв, что он в его "Зените" уже клееный: пластмассовый курок – хруп! – и отломился. Черт! Игорь склонился над фотоаппаратом, всматриваясь.

В этот миг кто-то сзади жестко ухватил его за волосы. Игорь рванулся, вывернулся телом, и тут же словно кувалда врезалась в его живот. Дыхание исчезло, кишки лопнули, и кипяток хлынул из них. Игорь краем сознания еще улавливал, как его волокут, втискивают в машину, еще слышал сквозь звон и гул чей-то густой голос:

– Э, закрой ему качан и пригни.

Голову ему укутало что-то пыльное, душное. Он судорожно вдохнул пару раз, дернулся. И тут же кулак-молот с яростью обрушился, раздробил затылок. Игорь обмяк, поплыл куда-то в неведомую темную даль, где впереди не видно ни всполоха, ни просвета.

Тьма.

II

Зоя пришла домой поздно, уже около семи. Последний экзамен затянулся, да пока отпускные получила: маялась в очереди к кассе, боялась, не хватит денег – такое случалось теперь сплошь и рядом. А потом еще и в парикмахерскую завернула – разорилась на модельную. Хотелось праздника.

Она на всякий случай потревожила звонок, хотя не сомневалась – муж сейчас вряд ли дома. Уже по опыту и интуитивно она знала: Игорь еще не остановился, пьет. А пьет-лакает он обыкновенно где-нибудь на стороне. Ну и ладно. С ходу, с порога ругань заводить не хотелось, она устала как собака. Зоя не любила свою работу. Работа выматывала ее. Эти тупые студенты хронически индифферентны к немецкому языку. И как это Бог ее угораздил судьбу свою связать с дойчем? Вон англичанки сейчас в их институте блаженствуют, денежки гребут – инглиш в моде, инглиш нарасхват...

Всё, тьфу, тьфу и тьфу! О работе – ни слова, ни мысли! Будем целый месяц отдыхать и говорить только по-русски.

Зоя закрыла дверь на цепочку, стянула туфли с отекших ног, тут же, в коридорчике, блаженно расслабилась на пуфике, отрешилась на минуту от мира. Ноги гудели, постанывали, ныли. Зоя опять со страхом, с тоской подумала: что с нею будет лет через десять? Если, дай Бог, доживет, конечно. Разнесет как на дрожжах. Она уже и не ест почти, всякими диетами себя мучает, а платья так и трещат по швам. Врачи уверяют – все от нервов. Нервы, нервы... Попробуй сохрани их при такой жизни.

Она нехотя встала, прошла на кухню поставить чайник. Что такое? Зоя взяла со стола стакан с мутными потеками, понюхала – пиво. Она открыла холодильник – банка с остатками пойла. Странно, обычно благоверный напоказ не гуляет, все свои отравы прятать пытается. Она открыла банку, понюхала: фу-у-у! И как же он эту мерзость пьет? Моча мочой!

Поставив чайник на плиту, Зоя прошла в комнату, начала переодеваться. Гм, странно все же... Что ж он, то ли так уж упился, что пиво забыл спрятать? Или он решил демонстрацию устроить, на скандал открыто нарывается?.. Но как раз сегодня Зоя решила изо всех сил удерживать себя от брани. Она вряд ли поможет. Да и, опять же по опыту, Зоя догадывалась: очередной запой Игоря подходит к финишу – у него уже должны иссякнуть деньги, а муки совести, напротив, должны вот-вот проснуться. И тогда он станет вновь добрым, умным, хорошим и уж если не пылко любящим (чего кривить душой!), то, по крайней мере, внешне ласковым и отзывчивым.

Зоя любила своего мужа с каждым годом все сильнее и отчаяннее. Поженились они – уже десять лет минуло, и достался Игорь ей, Зое, не за просто за так. Нет, многое Зое пришлось претерпеть – пережить прежде роман Игоря с ее лучшей подругой юности Ариной. И все годы замужества, с первого дня, со свадьбы, Зоя всё время чувствовала-ощущала какую-то зыбкость, непрочность в их отношениях. Игорь словно смотрел все время куда-то мимо нее, в сторону. Зоя боялась, что он в любой момент уйдет и не вернется. Никогда не вернется.

Она сразу же быстро-быстренько родила ему сына, в муках, через кесарево – привязала покрепче, прочным узлом. И действительно, Игорь с головой окунулся в семейную жизнь – все вечера и выходные проводил дома, возился с Павликом, растил из него мужика. Пил он тогда умеренно, без надрыва. Целовал-миловал Зою, говорил ей жаркие слова.

Все рухнуло в одночасье, в единый миг. Они всей семьей гуляли в праздничный светлый вечер по Набережной. Развеселились, разыгрались. Игорь догонял Павлика, хлопая в ладоши, тот верещал от восторга, перебирал ножками, оборачиваясь на бегу. Зоя, тогда вполне еще даже стройная, вышагивала следом, с улыбкой на них поглядывала. Звенело лето, буйствовала зелень, жизнь торжествовала и кипела.

А в это время по Набережной, закрытой для проезда, уже мчалась пьяная "Нива". А в этот миг Павлик в азарте бега уже кинулся, весело щебеча, сквозь деревья к дороге...

С кухни донесся капризный свист. Зоя встрепенулась, возвратилась в сегодняшний день, пошла заваривать чай. Ну вот, мята как назло кончилась придется голую заварку сыпать. Зоя отрезала скромный ломтик сыра, очистила морковку, достала любимое клубничное варенье. Вот и весь ужин. Глухая тишина в квартире давила, лишь из-за открытого окна лоджии слабо доносились крики играющей на спортплощадке ребятни. Зоя включила приемник, попыталась вслушаться – опять одна и та же стрекотня: всенародно избранный... реформы... приватизация... демократия... успехи... Зоя надавила клавиш первой программы: так, так – театр... Что это? Что-то знакомое... А-а-а, "Село Степанчиково и его обитатели" с Грибовым в главной роли. Прекрасно!

Зоя слушала, прихлебывая чай, уже знакомую передачу и думала о том, как завтра или послезавтра Игорь вынырнет из своего пивного омута, проспится, возвернется в себя и вновь займется серьезным делом. Хотя в глубине души Зоя не совсем верила, что дело, каким занимается трезвый Игорь, действительно серьезное и перспективное.

Игорь писал книгу. Да не какой-нибудь там роман или повестушку – куда там! Еще в студенческие годы, на журфаке МГУ, Игорь увлекся изучением Достоевского. Он сначала написал курсовую работу по "Запискам из подполья", в которой доказывал: Подпольный человек сам по себе не такой уж плохой человек, не так уж он поган и плох, как его малюют "достоевсковьеды". Ведь это сам же Подпольный человек очернил себя в своих "Записках", наговорил на себя лишнего. А на самом деле он умен, талантлив, горд, самоироничен, стыдлив, неравнодушен и – главный страдалец, главный мученик из всех героев повести... Зоя, которую муж научил читать и любить Достоевского, полностью была с Игорем согласна.

Дипломную работу он тоже писал по творчеству любимого писателя "Герой-литератор в мире Достоевского". Зоя из рассказов мужа знала, что защита диплома у него чуть не провалилась. Не сошлись они с руководителем диплома, профессором Вайнштокманом, во взглядах на творчество великого русского писателя. Игорю поставили за диплом "хор" и то как бы в виде милости: мол, избежал он трояка лишь потому, что все пять лет учился почти только на отлично. Лопоухий тогда еще Игорь ничего не понял, не врубился, руки опустил и бросил литературоведничать. И вдруг его дипломную работу опубликовали в солидном сборнике, в Москве, большим тиражом.

Так что теперь, протрезвев, Игорь с жадностью бросался к письменному столу. Он подробно обрисовывал Зое содержание своей будущей книги "Перечитывая Достоевского". Ее составят готовые студенческие работы о Подпольном человеке и героях-литераторах; третью часть под названием "Минус Достоевского" Игорь уже закончил и теперь работал над заключительной, самой большой и сложной монографией – "Самоубийство Достоевского". Он попытается доказать в ней, что гениальный больной писатель всю жизнь стремился к самоубийству, но преодолевал страшный притягательный соблазн, убивая и убивая себя лишь в творчестве, в бунте против Бога конкретных своих героев...

А что если вылить это проклятое пиво? Зоя уже вытащила банку из холодильника, но опрокинуть ее над раковиной не решилась. Ей совершенно, ну совершенно было непонятно: как может умный, мылящий человек пить эту мерзость? И вообще – пить, превращая себя в скотину... Зоя еще и еще пыталась себя настроить: всё, в каком бы виде он сегодня ни явился, буду сдержанной. Главное – завтра утром удержать его, не спровоцировать на ссору, не дать повод демонстративно обидеться, хлопнуть дверью и бежать в новый загул.

Передача закончилась. Зоя не утерпела, достала в комнате из письменного стола Игоря (к которому он строжайше запрещал прикасаться) папку с рукописью статьи "Минус Достоевского", прочитала в одном месте кусочек, в другом:

"Достоевский не любил евреев.

Он мог ненавидеть и презирать отдельных русских, но бесконечно любил русский народ; и, напротив, он уважал отдельных евреев, поддерживал с ними знакомство, но в целом еврейскую нацию считал погубительной для всех других народов и в первую очередь – для русского.

Вернее будет сказать, что Достоевский гневался не на евреев, а на "жидов". Он очень четко разделял эти понятия и однажды, вынужденный к объяснению публично, печатано, подробно разъяснил позицию свою в данном вопросе...

...Итак, разрушительные, враждебные русскому народу и всему миру направления деятельности "жидов" Достоевский видит во всем: и истребление лесов, погубление почвы, и спаивание народа, и вредительская монополия в промышленности, финансах, на железной дороге, и подготовка разрушительной социальной революции... А как же литература? Ну, конечно же, в этой области Достоевский чувствовал "сильный запах чеснока". И не могло быть иначе у человека, живущего литературой, видящего в ней весь смысл своего существования.

Отрывочные пометки в записных тетрадях свидетельствуют, что проблема эта волновала Достоевского всерьез, и здесь он видел "жидовские" козни: "Журнальная литература вся разбилась на кучки. Явилось много жидов-антрепренеров, у каждого жида по одному литератору... И издают." "Жиды, явится пресса, а не литература". Но наиболее полно свои взгляды на данную проблему Достоевский изложил в одном поразительном по откровенности и тону письме.

В феврале 1878 года писатель получил послание от некоего Николая Епифановича Грищенко, учителя Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, в котором тот, жалуясь на засилье "жидов" в родной губернии и возмущаясь, что пресса, журналистика держит сторону "жидов", просит Достоевского "сказать несколько слов" по этому вопросу. И вот автор "Бесов" совершенно незнакомому человеку тут же в ответном письме распахивает всю свою душу, откровенничает донельзя:

"Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь в литературе уже множество изданий, газет и журналов издается на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу все больше и больше), и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами вот и все в них русского. Я думаю, что это только еще начало, но что жиды захватят гораздо еще больший круг действий в литературе; а уж до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь: жид распространяется с ужасающею быстротою. А ведь жид и его кагал – это все равно, что заговор против русских!.."

Зоя вздрогнула, захлопнула папку, спрятала в стол – звонят?.. Но это трезвонили к соседям.

Потом она сидела в кресле, вязала, общаясь с "ящиком". Зоя успела посмотреть нескончаемую "Санту-Барбару", где богатые тоже плачут, затем однобокие "Новости", осилила и стандартный американский детектив, а мужа все не было. Накануне он заявился во втором часу ночи, так чего ж сегодня пораньше бы не прийти? Зоя, конечно, догадывалась, да что там догадывалась знала: гуляет ее Игореша, погуливает. Единственное, о чем молила Бога: только бы не с Ариной, только бы не знать, где и с кем. Она вздрогнула от обиды и гнева, вспомнив то злосчастное утро, когда, приболев, вернулась из деревни от матери раньше срока на день.

О, как она мечтала убить в тот момент, уничтожить и его и ее! Особенно – ее. Зоя кинулась на кухню, схватила блескучий округлый топорик для мяса, но Игорь успел зажать, придержать кухонную дверь, и та сучка развратная изловчилась выскользнуть из квартиры, убежать полунагишом. Зоя потом, уже выплакав все слезы, обессиленная, собрала с постели опоганенное белье – наволочки, простыню, пододеяльник, – вынесла все это, выбросила в мусорный контейнер на радость какой-нибудь нищей старухе. И не разговаривала с мужем целый месяц. А уйти, уйти совсем – сил не хватило. Зоя любила Игоря. И с каждым годом все прощённее, все безысходнее...

Около одиннадцати затренькал звонок. Ну, наконец-то! Зоя вздохнула-выдохнула, подтянула себя, вслух приказала: "Спокойствие! Внимание и ласка!" Она глянула в глазок – соседка из квартиры напротив, Нина. Зоя разочарованно скинула цепочку, открыла и сразу заметила – на Нине лица нет.

– Зоя, миленькая, родненькая, выручай, – зашептала та плачущим голосом. – Ой, выручи!

– Да что случилось, Нина? Что с тобой? Виктор бьет?

Зоя отступила, впустила перепуганную соседку. Та вцепилась в ее руку.

– Зоечка, милая, двенадцать тысяч нужно. Только – двенадцать! Прямь щас, немедля!

– Да что за спешка? Объясни наконец – растрата какая? Нина скривилась, всхлипнула.

– Да какая растрата! Колька мой, оболтус, попал в историю. Деньги с него требуют – полста тыщ. У меня тридцать восемь-то есть. А они приперлись щас – два верзилы, пацан да девка с ними, – пистолетом пугают: плати и всё!

– Ты с ума сошла, Нина! Давай срочно в милицию позвоним. Разве ж можно вот так запросто грабить?

– Да что ты, что ты! Какая, к черту, милиция! Они дали десять минут: ровно в одиннадцать уйдут с деньгами или без. А тогда, сказали, Кольке не жить. Да он и сам виноват. Зой, я щас расплачусь с ними и всё-всёшеньки тебе расскажу. Ой, уж без трех минут! Дай, Христа ради!

Зоя и сама испугалась, руки ходуном заходили. Побежала к серванту, принялась в тайнике шуровать: да где ж деньги-то – пять тысяч только... Тьфу ты, она ж из сумочки еще их не выложила. Зоя бегом опять в прихожую, распотрошила сумочку, отсчитала. Нина суетливо сгребла, кивнула, метнулась через коридор – по радио пикало ровно одиннадцать.

Припав к глазку, затаив дыхание, Зоя наблюдала, как через минуту из квартиры напротив один за другим вышли два парня в черных майках, лысый вертлявый парнишка и патлатая девица. Они, не торопясь, разговаривая и пересмеиваясь, подефилировали к лифту. Вдруг из незакрытых еще дверей вырвался лохматый маленький Пузик и с гневным лаем бросился за налетчиками вслед. Через секунду раздался собачий визг и утробный хохот победителей. Бедная собачонка долетела, кувыркаясь, до самой двери родимой квартиры.