Текст книги "Майор из Варшавы"

Автор книги: Николай Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Улица как будто вымерла, и только топот людей, спешивших к урочному часу вернуться в гетто, отдавался среди развалин. Ицек не мог смотреть на эти остатки жилья и шел, опустив голову. Его солдатские ботинки тяжело гупали по булыжнику. Под вечер холод пробирал сквозь ветхую одежонку, и Ицек, чтоб ноги не мерзли, каждый раз обматывал ступни очередным номером «Газеты жидовскей».

Наконец колонна по узкой кладке перешла Старицу и, вступив на территорию гетто, стала медленно рассыпаться. Краем глаза Ицек заметил на кирпичной стене белый прямоугольник ненавистного Линднеровского приказа и, выругавшись, тут же перескочил с булыжника мостовой на плиточки тротуара.

От прыжка спрятанные в карманах сырые картофелины мотнулись и ободряюще стукнули его по боку. С едой в гетто было плохо, но сегодня Ицеку повезло. Перед построением в колонну он успел заскочить в чей-то брошенный огород и там, между бороздами, нашел пару жухлых, но невыкопанных из земли, плетей ботвы.

Предвкушая сытный ужин из печеной картошки, Ицек не спеша прошел весь квартал и, обойдя разоренный пустырь, спустился на самый берег Старицы. Вскоре нашлось и подходящее местечко. Рыжая глинистая водомоина могла надежно укрыть и костер, и его самого от посторонних глаз.

Весело посвистывая, Ицек пробежался по пустырю и мигом набрал кучу бумажных обрывков, каких-то сучьев и сыроватых, трощеных, но вполне пригодных для костра досок. Наскоро рассортировав эти запасы, Ицек вздул огонь и начал терпеливо подкармливать разгорающееся пламя.

Через какое-то время костерок окутался мягким дымком и начал уютно потрескивать, излучая тепло. Ицек подождал, пока пламя окрепло, и осторожно сдвинул костер в сторону. Оставшиеся на земле недогоревшие щепки тут же подернулись сереньким пеплом.

Заранее глотая слюну, Ицек достал одну картофелину, тщательно вытер ее и осторожно пристроил на щепочки с краю костра. Желтая картофельная кожура со стороны огня тотчас начала пузыриться и темнеть. Старательно поворачивая картофелину острой палочкой, Ицек дождался, пока она потемнела со всех сторон, и поспешно выхватил обугленный катышек из костра.

Обжигая пальцы, Ицек принялся чистить обгорелую кожуру, и тут ему в ноздри ударил одуряющий запах печеной картошки. Жадно пообкусав горячие краешки, он надел еще не пропекшуюся сердцевину на палочку и опять протянул к огню.

Ицек так увлекся, что поднял голову, только услышав окрик.

– Эй ты, а ну прикрывай свой кюхен!

Ицек вздрогнул и тут же выругался про себя… Совсем рядом, шагах в пяти от него стояли двое юденратовских полициантов. Может, они просто шли вдоль реки, а может, и заметили отсвет костра, но в любом случае их наглость взбесила Ицека, и он окрысился:

– А что и это нельзя?

– Ну ты, мамзер… – один из полицаев, повыше и помордастее, презрительно скривился. – Тебе сказали: туши костер и топай в локаль…

Это значило, что собирают всех жителей гетто, и, проглотив обиду, Ицек спросил:

– А зачем?

– Придешь, узнаешь…

Поняв, что на этот раз не отвертеться, Ицек поспешно, под наблюдением настырных полициантов, загасил костер и сунув картофелину обратно в карман, заторопился в локаль.

* * *

Локаль, как теперь на немецкий манер называли единственный в гетто небольшой зал, размещался в двухэтажном доме рядом с синагогой.

Кляня почем зря полициантов, не давших испечь картошку, Ицек через проход между домами, вышел на улицу. Здесь уже были прохожие, так же, как и Ицек, спешившие к темному зданию локаля, торчавшему над одноэтажными домишками гетто.

Перед самой синагогой Ицеку повстречалась кучка людей, торопливо идущая навстречу. Впереди важно шествовал немец, облаченный в форму «Цивильфервальтунг» [7]7
  «Цивильфервальтунг» – гражданское управление немецкой администрации.


[Закрыть], а за ним гурьбой торопились человек десять весьма состоятельных евреев.

Они поочередно забегали вперед и о чем-то подобострастно спрашивали. Чиновник коротко отвечал, каждый раз резко отмахиваясь, и тогда на его рукаве читалась надпись «рейхсбеамтер» [8]8
  Рейхсбеамтер – имперский немецкий чиновник.


[Закрыть]. Это настолько поразило Ицека, что он застыл на тротуаре, пока странная процессия не свернула за угол.

Теперь, связав воедино полицейских и немца, он заторопился, но все равно, к его приходу локаль был забит до отказа. С трудом протиснувшись в дверь, Ицек поверх голов мог видеть только аляповато раскрашенные верхушки ложных полуколонн, деливших низковатый зал на ритмичные полосы.

Ицек приподнялся на носки и увидел члена юденрата Шамеса. Взгромоздившись на какие-то подмостки, достопочтенный ребе вытирал свой узкий, сплющенный с висков лоб цветастым платком. Но вот платок исчез, и Шамес до невозможности задрав вверх острый подбородок, выкрикнул:

– Германские власти ждут от нас, евреев, подлинного понимания всех сложностей настоящего момента. Поэтому юденрат решил, что наша община немедленно внесет тот символический шекель, который служит всего лишь показателем нашей с вами лояльности!

Что касается пресловутого шекеля, о котором заговорил ребе, то все набившиеся в зал понимали: речь идет только о золоте. Вокруг Ицека сразу возник встревоженный шепот:

– Это контрибуция…

– Большая…

– Юденрат ходатайствовал о снижении…

– Ну да, вы же видели. Они просто бежали…

– Может, понизят?..

– Никогда, придется платить…

От этих испуганных реплик жаркая волна ударила Ицеку в голову, перед глазами закрутились черные буквы оскорбительного приказа, нахальные морды полициантов, оставшаяся сырой картошка и, уже не помня себя от злости, он громко, на весь зал выкрикнул:

– Ты шекель хочешь?! А где его брать, этот шекель?

Локаль испуганно замер. Ребе Шамес еще выше поднял печальное лицо, его тонкие губы тронула грустная улыбка, и трагическим, в наступившей тишине долетевшим во все уголки шепотом, он произнес:

– Евреи, вы слышите, что кричит вам этот глупый ам-гаарец? [9]9
  Ам-гаарец – неуч ( еврейское).


[Закрыть]..

Вокруг Ицека сразу образовалась пустота, и вместо взлохмаченных затылков он увидел множество обращенных к нему глаз. Может, секундой позже благоразумие и взяло бы верх, но сейчас Ицеку было не до последствий, и он исступленно выкрикнул прямо в чье-то пейсатое, библейски-скорбное лицо:

– Откупиться думаете? А зуски, драться надо!..

Пейсатый шарахнулся как от удара и дико взвизгнул:

– Мишигене! [10]10
  Мишигене – сумасшедший ( еврейское).


[Закрыть]

Все завопили, и что произошло дальше, Ицек не понял. Кто-то треснул его по голове так, что пейсатое лицо подпрыгнуло, цветастые колонны сдвинулись, и все завертелось у него перед глазами…

Когда Ицек снова пришел в себя, локаля он не увидел. В голове было муторно, в нос бил запах скисшей селедки, сгустившийся вокруг сумрак не давал оглядеться, и, непонятно почему, сильно жгло темя. Единственным, что Ицек хорошо различал, была свеча, оплывавшая в дутом подсвечнике, поставленном на деревянный бочонок. Какой-то человек неподвижно сидел рядом, но кто это, понять было невозможно – на свету прорисовывался только силуэт.

Ицек слабо пошевелился, и человек у бочонка, сразу встрепенувшись, обрадованно спросил:

– Ну что, живой?

– Вроде… – Ицек попробовал повернуть голову. – А что со мной было?

– Что, что… Били тебя всем скопом, вот что.

– А-а-а, вспомнил… А вы, кто?

– Я? Я Мендель…

Человек потянулся к свече, и Ицек смог рассмотреть его худое продолговатое лицо, чем-то неуловимо отличавшееся от других, казавшихся такими одинаковыми, лиц гетто. Наверное, все зависело от живых темных глаз, в которых сейчас отсвечивались мягкие огоньки.

– Там говорили, ты комсомолец? Это правда?

Мендель снял нагар со свечи и растер его пальцами.

– Правда! – Ицек резко вскинулся. – Это что, тюрьма?

Только сейчас до него дошло, что с ним случилось. Похоже, он не только избит, но и арестован. Наверно, хозяин закутка понял его состояние, потому что тут же замахал руками:

– Да уймись ты! Вот уж цидрейтер [11]11
  Цидрейтер – ненормальный ( еврейское).


[Закрыть]… – Мендель неожиданно рассмеялся. – У меня ты. Я тебя из локаля к себе перетащил.

– Зачем? – Ицек попробовал оглядеть каморку. – Я на Караимской, в подвале у Давидзона живу…

– Вот-вот, в подвале… А что ты там забыл? Оставайся лучше у меня, ты – сам, я – сам, и характеры сходятся. Э, да ты, видать, с голоду дохнешь…

Мендель куда-то полез, и вдруг Ицек уловил умопомрачительный запах свиного сала. Уже через минуту, торопливо глотая слюни и давясь от жадности, он поедал невероятно вкусный бутерброд со смальцем. Дождавшись, пока Ицек с ним расправится, Мендель спросил:

– Ну что, остаешься? Я тебе про себя расскажу, как в Одессе-маме жил… Ты слыхал про Одессу?

– Чего зря говорить? – Ицек проглотил последние крошки. – Мне этот локаль теперь не простят!

– А вот это я на себя беру…

Мендель поднялся с бочонка, выпрямился во весь рост, и огонек свечи резко качнулся в сторону…

* * *

Постолы из сыромятной кожи были очень удобны. Малевич, томясь от безделья, сшил их сам и теперь, поставив ногу на ступеньку, с удовольствием рассматривал свое изделие. К тому же обувка напомнила ему молодость, прошедшую в белорусской веске [12]12
  Веска – деревня ( белорусское).


[Закрыть].

Оглядев со всех сторон обувку и весело попрыгав, Малевич поднялся наверх и вошел в комнату Лечицкого. Сам полковник, облаченный в атласный халат со стегаными отворотами, сидя у камина, что-то читал. Увидев Малевича, он опустил книгу и спросил:

– Ну что, комиссар, решил уйти? Боишься-таки?

– Боюсь, – Малевич кивнул. – Не верю я, что за одно знакомство немцы целую усадьбу отвалят… Не та публика! Так что, сами понимаете…

– Понимаю, понимаю, но только ведь и не каждого после тюрьмы да заграницы на батальонного комиссара аттестуют…

В комнате повисла напряженная тишина, и, чтобы ее разрядить, Лечицкий с каким-то безразличием поинтересовался:

– Да, комиссар, хочу знать, ты и сейчас убежден, что ваш строй самый лучший?

– Хватит ерунды… – Малевич качнулся к двери.

– Жаль… – Лечицкий вздохнул. – Хотелось поговорить с тобой кой о чем. Специально ждал, пока выздоровеешь, да ты я вижу, как волк матерый, все в лес смотришь…

– За то что сделали для меня, поклон низкий… Вот только, не взыщите, платить мне нечем.

– Платить не мне будешь, России! – Глаза Лечицкого под стеклышками пенсне строго блеснули. – Надеюсь, воевать идешь?

– Да, воевать!

– А куда?

Не спуская глаз с полковника, Малевич упорно молчал.

– Так… Ты, может, думаешь, бывший дворянин Лечицкий Россию за старый дом продал, а? Дурак ты дурак, унтер! Сказал бы я тебе, да время не то… Немцы Ростов взяли, на Москву идут.

– Не может быть…

– Может… Отступают твои «красные маршалы». Позорно отступают! Вот только почему, а? Может, ты комиссар, знаешь?

– Не знаю… – Малевич сжал зубы. – Я одно знаю: драться надо!

– Да, в этом ты прав… – Лечицкий встал, подошел к окну, постоял, глядя на как бы подернутое дымкой озеро, и повернулся к Малевичу. – У меня ж вещи твои, комиссар, чтоб не забыть…

Полковник наклонился к ящику шкафа и вытащил сверток.

– Вот возьми. Тут пистолет, документы, часы. Форму брать пока не советую. Пусть у меня полежит… Сапоги, конечно, отличные, но я б на твоем месте их не обувал, попадешься сразу.

– Да, в постолах лучше, – Малевич развернул сверток и усмехнулся: – А за сапогами я потом зайду.

– Значит, тут решил оставаться?

– Не знаю… Я людям из обслуги вашей сказал, что на белорусскую сторону переберусь. Родных проведать.

– Ладно, я понял. Ступай, как говорится, с богом… Если надумаешь, или нужда будет какая, заходи, помогу…

Лечицкий как-то сник, опустился в кресло и взял книгу. Уже закрывая дверь, Малевич видел, что полковник смотрит в одну точку, задумчиво поглаживая пальцами корешок…

Усадьба давно скрылась из виду, тропинка петляла лесом, а Лечицкий так и не шел из головы у Малевича. Только сейчас, когда подспудный страх ежеминутного ареста наконец отступил, он четко осознал: немецкой указки в поступке «герра барона» не было…

Петро ждал Малевича сразу за болотом. Тропинка выводила к заросшей лесной просеке, и там Малевич сначала услыхал легкое позванивание сбруи, а потом заприметил спрятанную в кустах бестарку [13]13
  Бестарка – селянская повозка ( волынское).


[Закрыть], на сиденье которой дремал Меланюк. Малевич тихонько свистнул, Петро встрепенулся и выскочил из бестарки.

– Товаришу Малевич!

– Ну, здравствуй, Петро… – Малевич обнял Меланюка. – Давно ждешь?

– Та десь з годыну… Краще скажить як там з тим герром бароном, усе гаразд?

– Да порядок, порядок, разошлись по-хорошему. Ох, и штучка этот мой полковник Лечицкий! – Малевич засмеялся и влез в бестарку. – Поехали.

Петро с готовностью заскочил на сиденье и тряхнул вожжами.

– Вы знаете, товаришу комиссар, дывивсь я зи свого боку на того Лечицького. Воно таке цабе що може з нього шось й буде, га?

– Ну, то еще смотреть надо и таки добре смотреть… – Малевич устроился поудобнее и нетерпеливо спросил: – Ну, как оно там?

Петро вывел коней на просеку и, только когда колеса бестарки запрыгали по корневищам, ответил:

– Неважно, товаришу Малевич… Немцы город на особый режим перевели, – Меланюк прикрикнул на лошадей, и они побежали шибче. – В них там штабы стоять, газеты друкують, управлиння всиляки. А всих наших, хто хучь яку-небудь посаду мав, у банковський подвал покидали.

– Так, в город, значит, нельзя…

– У село поки що теж не можна. Оунивськи бандюки усих до «чорных спискив» позаносили…

Малевич долго молчал, обдумывая услышанное, и только когда повозка свернула с просеки на слабо накатанную колею, спросил:

– Ну и куда же ты меня теперь везешь?

Меланюк подогнал лошадей и только потом обстоятельно ответил:

– Я, товаришу комиссар, так подумав. Тут, у лиси, багато наших ховається, и я вам теж схованку приготував. Я так розумию, треба вам усих тих, що ховаються, до купы зибраты…

Петро помолчал и, тряхнув вожжами, добавил:

– В полиции я списки на тих людей узяв, кого полиция пидозрюе, що допамагають им, теж. А ще провианту взяв, карту с лесничества, та тут под сеном в мене драгунка е… Що ж до документив, то зробыв я вам довидку таємного полицианта, на той випадок якщо на полицеїв десь наскочите. Ось, поки що все що змиг…

– Неплохо! – Малевич подумал. – Ну-ка дай мне список…

Петро вытащил из кармана сложенный вчетверо листок, и Малевич прямо на ходу, держась одной рукой за борт бестарки, развернул бумагу…

* * *

Служба кончалась, и по всему собору плыл сладко-голубой дымок ладана. Теплились свечи, крестились прихожане, гудел голос священника. Стоя на видном месте, Пилюк исподтишка поглядывал, заметили ли его другие. Удостоверившись, что на него обратили должное внимание, по окончании службы, не дожидаясь толкотни, одним из первых пошел к дверям храма.

Важно продефилировав улицей, Пилюк свернул за угол к раскидистому одноэтажному дому, где по адресу «Півнична, 14» размещалась редакция газеты «Голос України».

Полицай, дежуривший у входа, при виде «пана референта» с готовностью вытянулся, и полный собственного достоинства Пилюк прошел прямо в кабинет главного редактора.

Редактор был у себя. Пилюк еще не закрыл дверь, как хозяин приподнялся над стулом и приветственно помахал ручкой.

– Мое шанування, пане радник! Цо, пан принис свий роман?..

Пилюк знал редактора еще по Кракову, они даже были приятелями, но сейчас ему было не до шуток, и он сразу перешел к делу:

– Пане магистр, я тут де с ким бесиду мав. Хлопци кажуть, наши справы погани. Агитация ниякого толку не дае, схидняки на нас як на ворогив дывляться, а тут ще й з нимцями непорозуминня всиляки…

– Непорозуминня не те слово… – редактор насупился. – И ты що, бажаеш, щоб я це надрукував? [14]14
  Надрукувать – напечатать ( украинское).


[Закрыть]

– Я з ним мову про видродження веду, а вин… – рассердился Пилюк.

– Ну, якщо так…Ты в «Українських щоденних вістях» статтю «Что мы находим на Востоке», читав? – Редактор повернулся и ловко выхватил из лежавшей на столике кипы газету. – Ось послушай: «Украинство откинуто на сто лет назад. Возрождение придет только от селянства, так как другие прослойки слишком слабы, чтобы возглавить регенерацию…»

– Так й що з того?.. – Пилюк махнул рукой и процитировал: – А «Україньске слово» в статті «Задачи украинской интеллигенции» пише: «…наша задача – восстановить разрушенную жидо-большевиками украинскую национальную культуру…». То все балачки. В нас що, нема кому націю очолити? Нам було обицяно… А зараз и Киев взятый й що? Не кажучи вже про Львивський уряд…

– Я бачу що пан Стецько буде тобою задоволеный… – Редактор хитро прищурился. – Що до нашей организации та вождей я з тобою согласен, а от скильки урядовых постив треба перейняты ты знаешь?

Пилюк недоуменно пожал плечами.

– Тильки на территории до Днепра восемдесят тысяч… – веско сказал редактор и самодовольно откинулся на спинку кресла.

– Не може буты! – изумился Пилюк.

– Може… Ту цифру не я считав й тому слова: «своей хате, своя сила», я не дарма друкую… – он ткнул пальцем в газетный заголовок.

Пилюк подавленно молчал, и редактор покровительственно глянул на «пана референта».

– Однак, якщо хтось и дистав в папу, то й десперация ни до чого [15]15
  Десперация – отчаянная выходка.


[Закрыть].

– Не бачу выходу… – Пилюк с сомнением покачал головой.

– А полонени? Мабуть ти що пишли в полон не дуже прагнули за Совитив гинуты, га?

– Та агитували вже, агитували… – Пилюк махнул рукой.

– Ага. Так як ти в замку. Ни, до цього треба инакше пидходыть.

– Инакше? Це з якими ж словами? – Пилюк скривился.

– А хоч би й з цими… – Редактор вытянул вперед руку и продекламировал: – «Красу я й щастя на всій Україні ширитму, власний забуду мій труд…»

– Це що, без нимцив? – растерялся Пилюк. – Воны ж не дозволят.

– А ми в себе вдома! Так що нияких дозволив не треба… – неожиданно жестко сказал редактор и закончил. – А що до способов…

Он взял трубку телефона и нетерпеливо постучал по рычагу.

– Фройляйн, 2—47!.. Пан Черченич?.. Да, это я… Мы выходим.

– Зажди-но… – Пилюк оторопело поднялся. – Червенич, це перекладач в табори, той самый при якому я у замку говорыв, так?

– Саме так. Мени наказано долучить тебе до ций справы. Пишлы… – и подождав в дверях несколько замешкавшегося от растерянности Пилюка, редактор, пропуская его вперед, напомнил: – У нас есть своя собственная политика, а немцы только временные союзники и не больше. И зрозумий, все що мы сейчас делаем, будет пид прикрыттям культосвитньои акции.

От удивления Пилюк не знал, что и сказать. Выходит, он шел сюда как рыба на приманку, а раз его никто и не думал посвящать в детали, то, значит, здесь «референт культоосвитний» всего лишь доверенная ширма?

Догадка Пилюка подтвердилась быстро. Весь путь до аптеки Злоцкого на Базилианской пан редактор развивал этот тезис, так что Пилюку оставалось только поддакивать.

«Дольметчер» лениво прохаживался вдоль стеклянной витрины. Его фигура, туго затянутая в мундир цвета «фельдграу», давно потеряла былую стройность, лицо под надвинутой на лоб фуражкой казалось мятым, и все равно во всем облике Червенича явственно проступал аристократизм.

Почти не обратив внимания на подошедших «достойников» и не считая нужным здороваться, глядя куда-то поверх редакторского плеча, Червенич равнодушно сказал:

– Предупреждаю, господа, все мои действия должны быть санкционированы комендантом лагеря, а в остальном, что могу…

– Но, насколько нам известно, от вас, пан Червенич, тоже зависит многое… – улыбнулся редактор.

– Ну, если так… – Червенич наконец-то пристально посмотрел на обоих «достойников». – То, как вы любите говорить, «до ут дес» [16]16
  Do ut des – даю, чтобы ты дал ( латынь).


[Закрыть]… На этой основе все.

– О конечно, конечно! – поспешно согласился редактор.

– Тогда здесь не разговор. Веди в кабак…

Качнув головой, Червенич твердым, армейским шагом пошел вперед, и пану редактору с «референтом культосвитним» пришлось торопиться следом, рассматривая мягкие, серого хрома леи на модных бриджах пана «дольметчера»…

* * *

Дужка пенсне непривычно жала, но пан Казимир мужественно терпел. Майор отпустил чаплинские усики, коротенькую бородку клинышком и стал походить на преуспевающего врача. Возле осевшего от бомбежки магазинчика пан Казимир остановился и некоторое время рассматривал свое отражение в перекошенном витринном стекле.

Конечно же оно было непривычным, но, во всяком случае, приобретя теперь облик весьма пожилого человека, пан Казимир не опасался, что его сразу узнают. Вообще-то, чтобы привыкнуть к иному обличью, требовалось время, и неуловимым образом этот процесс завершился прямо сейчас, у разбитого магазина. Дальше пан Казимир пошел уже совсем спокойно и только изредка снимал пенсне, массируя не желавшую привыкать к очкам переносицу.

Номер «Монополева, 14» отыскался в глухом переулке и, подойдя к палисаднику, пан Казимир остановился. Затем немного подождал, осмотрелся и, только услыхав хозяйскую возню где-то на задворках, решительно толкнул калитку.

Во дворе у сарая одетый в заношенную курточку Пирожек неумело тюкал топором по полену. Сейчас майору было не до приличий, и он коротко, но достаточно властно, окликнул:

– Пан Пирожек!

Хозяин подворья мгновенно бросил топор и, сделав навстречу несколько неуверенных шажков, начал, явно не узнавая, испуганно рассматривать пана Казимира.

– Что, пан Пирожек, не признали?.. – с довольной усмешкой пан Казимир снял пенсне.

– Пан майор!.. Езус Мария!.. – Пирожек смешно, как-то по-детски всплеснул руками. – А я так ждал, так ждал…

Моментально переменившись, Пирожек вежливо, но очень настойчиво, потащил неожиданного гостя в дом. Проведя пана Казимира в низенькую и довольно уютную комнату, он засуетился, откуда-то вытащил налитую на четверть бутылку водки «звыклой» и довольно робко предложил:

– Пан майор позволит?

Пан Казимир подозрительно покосился на потускневшую этикетку, но желание выпить пересилило, он кивнул, уселся и, увидев в руках Пирожека только одну рюмку, уже совсем по-хозяйски распорядился:

– Себе тоже…

Бросив на пана Казимира благодарный взгляд, Пирожек выскочил из комнаты и почти сразу вернулся, держа в руках вторую рюмку и тарелочку с кусочками хлеба, пожелтевшего крупнопосоленного сала и разрезанной крест-накрест луковицей.

– Пусть пан майор извинит, приход так неожиданен…

– Ничего, ничего… – майор ловко опрокинул рюмку.

К его удивлению, водка оказалась фирменной, и пан Казимир довольно крякнул.

– Ты смотри! Настоящая… А я думал самогон.

– Что вы, пан майор… Как можно? – Пирожек поспешно подвинул ближе немудрящую закуску.

Водка отдалась теплом, и пан Казимир чуть-чуть расслабился.

– Ну, так как наши дела?

Пирожек поспешно отставил рюмку, достал из шкафа спрятанный под стопкой белья видавший виды портфель и начал выкладывать на стол аккуратные стопочки.

– Вот, пан майор, прошу. Все как приказано! Все здесь… Бумаги английские… Американские…

– Это что еще за черт? – Пан Казимир удивленно воззрился на разлинованные листики. – Это и есть ценные бумаги?

– Что вы, как можно?.. – Пирожек поднял голову. – Здесь только учет. Сами бумаги надежно спрятаны. Кстати, прошу сразу и подписать…

– Что подписать? – пан Казимир подозрительно покосился на придвинутый Пирожеком исчерченный сверху донизу лист. – Где?

– Вот тут…

Пирожек почтительно перегнулся через стол и кончиком «вечного пера», извлеченного из того же портфеля, показал линеечку, «заделанную» с двух сторон. Еще не понимая, в чем дело пан Казимир машинально прочел:

– Распоряжитель кредитов… Майор Дембицкий. Военный казначей… Пирожек.

Пан Казимир недоуменно пожал плечами и усмехнулся.

– Что это?

– Как что? – в свою очередь, удивился Пирожек. – Акт изъятия, прием на хранение, форма выдачи, условия отчетности, все как положено, пан майор, не извольте беспокоиться!

– Я и не беспокоюсь. Я уточняю…

Испытывая странное удовлетворение, пан Казимир старательно подписал каждый лист и передал бумаги Пирожеку.

– Теперь вы, пан казначей…

Медленно, с должным достоинством, Пирожек поставил три витиеватых росчерка и преданно посмотрел на пана Казимира.

– Все это будет спрятано вместе с бумагами, пан майор. Я должен сказать, где?

– Нет, не надо. Все это понадобится не скоро… – пан Казимир вздохнул. – Лучше скажите, как вы устроились?

– Неплохо… – ответил Пирожек, благоговейно пряча бумаги в портфель. – Я поступил в транспортный отдел фирмы «Баумгартен и К°». И если пану майору будет нужно, то…

– Отлично! – пан Казимир встал. – Патриотических разговоров не вести. Обо мне и бумагах никому ни слова, ждите распоряжений…

– А как же? – Пирожек растерянно показал на недопитую водку.

– А что, давайте, пан казначей! – и, весело махнув рукой, пан Казимир опустился на заскрипевший под его тяжестью венский стул…

* * *

Всю дорогу от Монополевой на Пяски Пирожек с его бумагами не выходил у пана Казимира из головы. Конечно, с точки зрения конспирации, подписание никчемных актов – ошибка, если не сказать больше, но с другой стороны…

Нет, пан Казимир полностью отдавал себе отчет во всем, что произошло, и в то же время маленький чиновник, преисполненный чувства долга, был первым камешком в той пирамиде, которую твердо решил строить пан Казимир.

Пока что майор и сам не знал, зачем может понадобиться валюта международного класса, но ниточка, протянувшаяся к «военному казначею», уже требовала внимания, и в эфемерной графе «жалованье» даже замаячила сумма, причитавшаяся Пирожеку.

Что же касается собствнно денег, то их у пана Казимира не было. Жалкие крохи, оставашиеся у него, подходили к концу, и этот вопрос предстояло решить. Впрочем, так же как вопрос жилья, документов, легализации и многого другого.

Вообще, если б не Лидия, пану Казимиру пришлось бы совсем плохо. А так, до поры он пользовался ее брошенной квартирой, на всякий случай ночуя на чердаке. Вот только с едой было туго, и время от времени, под видом пациента пан Казимир отваживался заглядывать к Лидии в ее новый кабинет на Колеёвой.

Окрестные мужики, боясь появляться на базаре, все товарообменные операции предпочитали производить, заходя прямо домой к горожанам, и вот тут Лидия не прогадала. Ее кабинет на Пясках оказался единственным местом, где можно было получить некоторую врачебную помощь.

Майору это тоже было удобно, но он предпочитал лишний раз не рисковать. Каждый встреченный по дороге мундир заставлял пана Казимира напрягаться, и лишь возле длинного одноэтажого дома с эмалевой табличкой зубного кабинета на двери, он позволил себе расслабиться.

Окинув последний раз внимательным взглядом невзрачную улицу окраины, пан Казимир отметил про себя, что рядом с домом приткнулся зачем-то приехавший сюда серый «Опель-Адам». Какую-то секунду майор колебался, но потом шагнул на ступеньку, отделявшую вход от тротуара, и открыл дверь.

В зимнем тамбуре было темновато, и, только войдя в приемную, майор смог оглядеться. За второй дверью слышалось жужжание бормашины, звяканье инструмента, и шагнувший было вперед пан Казимир, замер. В единственном кресле приемной, возле плетеного столика, сидел немец.

Его появление тут было столь неожиданным, что майор, уже чувствоваший себя в полной безопасности, растерялся. Не сумев сразу взять себя в руки, пан Казимир глупо затоптался посередине, торопливо сдернул мешавшее ему пенсне и, не спуская глаз с немца, как-то неловко, боком, отодвинулся к стенке.

Немец в первый момент к появлению пана Казимира отнесся равнодушно. Лишь после того, как взгляд майора, поднявшись от лакированных сапог, остановился на странном погоне с перекрещенными лычками, немец забеспокоился. Он тяжело завозился, поднял лицо вверх и начал в упор смотреть на майора.

Пан Казимир хотел отвести взгляд в сторону, но тут что-то заставило его еще раз посмотреть на странного немца. Тот подался вперед, зачем-то наклонил голову, посмотрел на пана Казимира снизу, откинулся назад и вдруг тихо, каким-то севшим полушепотом, спросил по-русски:

– Костя, ты?..

– Васька?.. Не может быть!

Пан Казимир непроизвольно вздрогнул и прикрыл глаза.

– Может, Котька, может! – Червенич сгреб пана Казимира в охапку и, сбивая стулья, закружил по приемной. – Ты ж посмотри…

– Подожди, подожди, Васька… – пан Казимир отстранился. – Ты что, у немцев?

– Ну да, черт бы их всех подрал… – Червенич отпустил майора и захлопал руками по бриждам. – Нет, это же надо! Вот так встреча!.. Столько лет!.. Отметим! Котька, чертяка, в кабак! Поехали, у меня ж машина!..

Червенич потащил пана Казимира к двери, но майор вырвался.

– Это что, твой «опелек» там?.. А где шофер?

– Шофер? – переспросил Васька и недоуменно пожал плечами. – Зачем? Я сам за рулем.

– Постой, Васька, – Пан Казимир наконец решился. – Я доктора предупрежу, а то ж…

– Да хрен с ними, с зубами! – Червенич опять потянул майора к двери.

– Ну уж и хрен!.. – весело рассмеялся пан Казимир. – А тебе не хрен? Сам-то сколько сидел там?

– Ладно! – махнул рукой Червенич. – Три минуты! Я у машины! – и, взмахнув рукой, он выскочил из приемной…

В кабинете пан Казимир притворил дверь спиной и, глядя на Лидию, приложил палец к губам.

– Что? – всполошилась Лидия. – Что случилось?..

– Невероятно!.. – Пан Казимир помотал головой и показал себе за спину. – Там же Васька Червенич, мой однокашник по юнкерскому.

– Это тот немец?..

– Да какой он немец!

– Ну и прекрасно! Вдруг он тебе поможет?

– Да?.. Черт, у меня и в мыслях не было… Он же меня в ресторан пригласил… Что, ехать?..

– Конечно!

– Так… – Пан Казимир сжал руку в кулак. – Ты права, надо ехать. Если что, ты меня не знаешь, я пациент по первому разу, ясно?

– Ясно… – Лидия улыбнулась. – Иди уж! У меня предчувствие. Хорошее…

– Да? – обрадовался майор. – Все, иду!

Пан Казимир толкнул дверь спиной и вышел из кабинета…

* * *

Пан Казимир стоял посередине зала. В углу, на небольшом возвышении пяток музыкантов старательно наяривали разухабистую «Розамунду», причем пианист ухитрялся в каждой паузе отпивать глоток вина, тут же возвращая бокал на уголок крышки, где тот ритмично вздрагивал и пускал вокруг яркие зайчики.

Ресторан «Европейский», обосновавшийся в таком знакомом пану Казимиру доме бывшего КИПа, стал «свойским» и теперь тонул в облаках папиросного дыма. Червенич презрительным взглядом окинул собравшуюся тут публику и бросил подскочившему к ним метродотелю:

– Бедлам! Веди в боковую…

Вдоль одной из стен тянулись задрапированные бархатом уютные кабинки, и там мягкая ткань хорошо глушила музыку. Червенич сам усадил пана Казимира за стол и, ласково заглядывая в глаза, спросил:

– Костенька, я голоден как волк, да и ты, наверное, тоже?

Пан Казимир улыбнулся и кивнул. Тут, скрытый от целого зала, он наконец-то почувствовал себя спокойно.

– Вот что, братец… – Червенич пальцем поманил официанта. – Тащи на стол все что есть! И водки, настоящей! Ступай, видишь, ждем!..

Выпроводил официанта, плотно уселся и восторженно, как будто только сейчас увидел, посмотрел на пана Казимира.

– На отца ты похож, Костя, страшно! Я тебя как увидел, борода, усы, вылитый генерал… Я остолбенел, а потом, как обухом, да это ж ты!

– Постой, постой… – пан Казимир сощурился. – Это когда ж мы с тобой последний раз виделись?