Текст книги "Град Камен. Путешествие в Китеж"

Автор книги: Николай Морохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

5

Книга об озере Светлояр должна быть с фотографиями. Это Олег Алексеевич повторил несколько раз.

Понятно, что добросовестно отщелканные пейзажи Светлояра – это, конечно, то, что требуется. Но – ведь совсем не то. Такое каждый увидит, кто приедет на озеро.

Были несколько свободных дней в майские праздники. И мы решили поехать в Ярославскую область. Не сказать, что исключительно ради пары снимков. Всегда интересно видеть, как живут соседи, погулять по другим городам, а особенно по городам с такой глубокой исторической памятью, как в этих местах.

Слушал вечером рассказы моего ярославского приятеля, листал книги об этом крае. И наткнулся на черно-белый снимок огромного бетонного памятного знака, стоящего на краю поля. Из подписи следовало: так отмечено место гибели русского войска во главе с Юрием Всеволодовичем.

– А где это?

Мой приятель пожимал плечами. Сить течет за Волгой, за Рыбинском. И впадает она не в саму в Волгу, а в водохранилище. Раньше впадала в Мологу. Но скажите сегодня это слово в Ярославле – и увидите, что во многих собеседниках оно разбудит самые сложные чувства.

Молога – маленький уездный город, затопленный при строительстве Рыбинской гидроэлектростанции в начале 40-х годов. Вам расскажут о том, что в жаркое лето поднимаются из воды камни этого города. Что те, кто его помнит, чье детство прошло там, в засушливые годы бывали на этих камнях, бывали на том месте, где лежат их предки.

Река Молога текла мимо города, и к нему когда-то приходили из Рыбинска небольшие пароходы.

Сить – это там. А памятник – тоже.

Сказать честно, я внутренне готовился к тому, что мы будем искать это место.

Даже пролистал путевой очерк побывавшего в этих местах нижегородского журналиста конца XIX века Александра Гациского. Но это не очень помогло.

Гациский – один из редакторов первой в городе газеты «Нижегородские губернские ведомости», создатель губернской ученой архивной комиссии и составитель уникального справочного издания «Нижегородка» с массой любопытных материалов об истории края, – был интереснейшей фигурой в жизни Нижнего Новгорода. Журналист прошел пешком в Поволжье сотни верст по следам замечательных людей и памятных событий прошлого. Он был в вотчинных деревнях и селах князя Пожарского и записывал там отголоски воспоминаний о Смутном времени. А здесь, между Волгой и Мологой, Гациский искал место роковой битвы на реке Сити, где полегло русское войско.

Первая статья Александра Гациского об этом была написана в 1886 году и вышла в «Нижегородских губернских ведомостях». Он изучил перед поездкой все, какие смог найти, публикации летописей, исследования историков. И обстоятельно их изложил. Осталось чувство, что большая статья была каким-то конспектом, написанным им для самого себя – чтобы предварительно разобраться в том, куда же он поедет и где правильней вести поиск.

Путешествие его началось 8 июля 1887 года. Вначале Гациский поехал поездом в Москву, оттуда в Бологое, дальше – поездом же в сторону Рыбинска до станции Пищалкино. И оттуда – длившийся целую неделю пеший путь по деревням. В них он рассчитывал если уж не найти точное место битвы, то хотя бы послушать местные предания.

Такое место ему действительно указать никто не смог. Даже приблизительно. Некоторые говорили, что все произошло у деревни Боженка, которая была от Пищалкина недалеко. Это самые верховья Сити. Другие считали, что все случилось у села Покровского в полутора десятках верст от ее устья. Многие сходились на том, что настоящее место – на среднем течении реки возле села Красного и деревни Лопатино.

Абсолютно все эти названия мне перед нашей поездкой ничего не говорили.

Во второй половине дня мы оказались в центре самого дальнего района Ярославской области – в поселке Брейтово.

Если выехать из него на юг по главной улице, то она перейдет в дорогу вдоль реки Сити. Асфальтированную, как следовало из топографической карты.

Низкорослые кусты, невзрачный, низкий осинник, серые, еще без травы луга – места вдоль Сити не радовали глаз. Впрочем, может быть, это просто потому, что апрель.

Шоссе действительно было сперва неплохим. Но буквально с каждым километром становилось все хуже. За селом Покровским это была уже хорошо накатанная, ровная дорога, которую следовало бы рисовать как «улучшенную грунтовую». Дальше на ней стала выражено углубляться колея, весенние лужи были местами глубоки, и наши предшественники их беспорядочно объезжали по обочинам. Копань. Большая Новинка. Соколы. Топорищево. За деревней Лопатино мы нырнули в небольшой овражек. И когда машина, ревя, выбиралась из него, увидели слева тот самый обелиск – с фотографии.

Метров на двадцать мы съехали с дороги на зеленую лужайку. Вышли из машины и двинулись в сторону этого сооружения. Обелиск был страшным и действительно поражал своими размерами. Это первое чувство, которое я испытал возле него. Серый прямоугольный бетонный объем был устремлен в серое небо. На плоскости, обращенной к нам, читались слова из летописи, а над ними царило тяжелое черное металлическое панно, изображающее картину древней битвы. И снизу лежали огромные ледниковые валуны.

Место гибели войска Юрия Всеволодовича

Мы долго присматривались к памятнику, фотографировали его, обсуждали.

А когда вернулись к машине, оказалось, что она продавила влажную лужайку и практически сидела на брюхе.

Сгущался вечер.

Мы проделали все, что могло бы как-то помочь ситуации: подкладывали под колеса толстые ветки, пробовали поднять домкратом. Самым сложным было увернуться от грязи, когда с воем прокручивались колеса, а машину я пытался толкать.

Наконец, я отправился в ближайшую деревню Лопатино. В ней жили одни старики. Они объяснили мне, что по этой дороге транспорт обычно не ходит, а уж в это время года вряд ли что можно ожидать. Колесной техники в Лопатине не водилось. Та же картина была в соседней деревне Топорищево. Там идти посоветовали во Власово. Это не больше часа. Говорили, что в той деревне живет тракторист. Но когда я добрался до Власова, тракторист «уже отдыхал». Зато мне сказали: если я назавтра приду рано, то застану его. Он так и так поедет в нашу сторону, и его можно будет попросить спуститься с дороги.

Оставалось идти по темноте ни с чем к завязнувшей машине.

И – ночь в ней. Ночь апрельская, холодная.

Так это все-таки то поле или не то?

На правом штурманском сиденье я забывался иногда коротким сном.

Неужели именно здесь полегли сотни или даже тысячи людей – тем холодным мартовским днем? Среди этих кустов и осинников. И вот так же опустилась на поле слепая черная ночь – без звезд, без огонька, только с воем ветра.

Погиб последний самостоятельный, не подчинившийся ордынцам русский князь со своим войском – и оборвалась не просто история Древней Руси. Закончился путь вперед большого, широко расселенного древнерусского народа. И лишь спустя несколько веков на обломках его, там, где он жил, сложатся совсем другие человеческие общности. Среди них – русские, с другим языком, с другими представлениями о мире. Древняя речь покажется им невозможной, иногда трудно понимаемой архаикой.

Вероятно, современникам место гибели Георгия Всеволодовича было хорошо известно: его тело нашел на поле битвы епископ из Ростова Ростислав. Он опознал князя по его одежде и привез тело в Ростов. Головы не было. Ее нашли после. А спустя два года останки Георгия Всеволодовича перенесли в сожженный Владимир. Житие рассказывает о чуде: когда князя укладывали в гроб, отрубленная голова приросла к телу.

Георгий Всеволодович был провозглашен святым, и его мощи хранятся сейчас в Успенском соборе Владимира.

Так куда же он вел свое войско и зачем?

Скажу честно: меня никогда особенно не привлекала фигура этого средневекового князя. Никаких иллюзий не должно быть: человеку случалось идти с оружием на родных братьев. По воле его на поле брани русские сходились против русских и насмерть рубились, чтобы решить, чей же господин будет «володеть» ими всеми.

За год до смерти его отец Всеволод Большое Гнездо завещал великое княжение во Владимире Георгию – второму своему сыну, а не старшему Константину. Были нарушены традиции. И вскоре уже два князя делили престол, вовлекая в свое столкновение вначале братьев: Ярослав поддержал Георгия, а Владимир и Святослав – Константина. Затем все они обросли союзниками, которым что-то, вероятно, пообещали, – соседними князьями со их войсками. Смоляне и новгородцы двинулись брать Владимир и Суздаль. Оборонять эти города были подняты жители Мурома. Кто-то посчитал, скольких жизней стоил тогда великокняжеский стол?

В конце 1237 года на соседей – Рязанское княжество – двинулся Батый. И Георгий отказал соседям, просившим о помощи. Он сказал, что хочет «сам особь брань створити». Послы Батыя требовали дань с Рязани и Владимира. В Рязани им отказали, во Владимире – одарили. Но тем временем сыновья Георгия Всеволод и Владимир выдвинулись с войском навстречу Батыю.

Пали Рязань, Коломна, Москва. Первый сын Георгия бежал во Владимир, погубив все войско. Второй – попал в плен.

Георгий покинул свой город, оставил в нем жену и детей. Он отправился на север, за Волгу.

После осады, длившейся несколько дней, все во Владимире погибли страшной смертью.

Но куда же двигался Георгий, почему он не остался оборонять свой город? У историков есть ответ на этот вопрос: он пошел собирать войско. Но надо понимать простую вещь: до ближайших городов в том направлении были сотни верст. Кончался февраль, и дороги должно было вот-вот развезти, тронулся бы лед на реках. Допустим, расстояния удалось бы преодолеть. Тогда сколько времени ушло бы там на сборы? Когда князь смог бы вернуться с подмогой во Владимир?

Или он надеялся достичь своего волшебного Китежа, который построил еще до собственного рождения? Того крепкого города, скрытого в тайге.

Неужели он просто хотел спастись, затеряться в лесах – заволжских, вологодских? Да, это могло получиться, если бы тогда началась ранняя оттепель. Ведь еще несколько дней – и лед на Волге перестал бы держать всадников, погоня остановилась бы, никто не рискнул бы двинуться в неведомый болотистый край.

Но – все получилось по-другому.

Четвертое марта. Сить. Страшные звуки боя. Кровь. Стоны. Нет спасения.

Не нам судить этих людей. Не нам тревожить тень средневекового князя, который – как бы он ни жил – принял смерть от врага на поле боя. Тем более князя святого, канонизированного церковью.

Но отчего же было так тревожно той ночью? Отчего мне слышались в шуме ветра человеческие голоса – страстные, но невнятные, не способные словно бы преодолеть черту, за которой слова станут явственными?..

Затекшие ноги. Холод. Светает. Вылезаю из машины. Дождь мелок. Дорога раскисла еще сильней. До деревни Власово всего шесть километров. И там уже, наверное, проснулся тракторист Беляев.

– Так как же вы туда попали? – спрашивает он, стоя в дверях.

Сбивчиво объясняю про книгу, про фотографии.

– Из самого Нижнего Новгорода? Да-а…

И вот мы уже едем, переваливаясь из одной колеи в другую по скользкой дороге в сторону обелиска. Беляев как всякий серьезный, основательный человек средних лет осторожничает, прикидывая, как ехать по лужайке. И правильно: еще его технику не хватало тут засадить.

Рывок, потом еще один – машина поползла на тросе к дороге.

– Это то самое место. Князь действительно здесь погиб, – объясняет нам тракторист. – Если вам будут говорить, что не тут, не верьте. Вот рядом деревня Юрьевское – это в память о нем назвали. А дальше по дороге на Некоуз будет Станилово. Это там его стан был… В следующий раз вы в сразу в Станилово идите – там техники много, гараж целый есть. Оно, конечно, дальше, чем в нашу сторону, но уж там точно помогли бы, и не пришлось бы всю ночь сидеть…

О каком таком следующем разе рассуждал тракторист Беляев, не знаю.

Мы потихоньку покатились по дороге. Она становилась лучше, суше. А после Станилова на ней вообще стала ощущаться твердая щебенка.

Остановились на мосту через Сить у деревни Бутовской. Речка Сить была бурной – играли в ней вешние воды, торчали из них кусты. И это я тоже снял для книги.

Спустя два года – работа шла тяжело и долго – я любовался этими фотографиями в верстке. Хотя, наверное, чужие люди не смогли бы этого понять. Обелиск – да, большой, бетонный. Речка – а вот таких много, с любого среднего моста снимешь что-то подобное.

Верстка не была еще вычитана. И я обнаружил под снимком подпись сделанную кем-то: «Река Сити». Судя по всему, это была не опечатка: прочитали «на реке Сити» – и решили название не склонять.

Может быть, автор подписи по-своему, чувствуя себя в ауре модного в нашем веке английского языка, понял: ведь князь Георгий защищал в той последней битве свой город.

* * *

По восточному и южному берегам Светлояра идут горки песчаные, не больно высокие, на них растет сосновый и березовый лес. Многие так и называют поэтому ту окрестность всю «Горы», а не озеро, не Светлояр. Иногда спрашиваешь:

– Куда пошел?

– На Горы.

Я думаю, горы эти здесь неспроста. Наверное, это курганы, в которых древние племена хоронили своих вождей – хоронили богатство, с оружием, со всеми их вещами и со слугами. И горы эти для древних людей были более важным местом, чем озеро, – ведь сюда, к предкам, приходили просить помощи, когда терпели неудачи, приходили праздновать победу, благодарить за нее. Так что это название – Горы – и удержалось за здешними местами с самой древней поры.

6

Книга долго не двигалась вперед. Для начала она словно бы накапливалась. Выбирать было из чего. В библиографическом отделе областной библиотеке целый ящик карточек на газетные статьи о Светлояре и граде Китеже. Конечно, посмотреть можно все или почти все.

Судя по этому переполненному ящику, путешествовать на Светлояр, наблюдать и слушать паломников, размышлять о необычном месте за Волгой к концу ХIХ века стало уже необходимым делом чуть ли не для любого пишущего человека в Нижнем Новгороде, если он, конечно, хотел рассказать об удивительных местах своего края. Но только по-настоящему яркие люди умели увидеть здесь что-то свое, и спустя сто с лишним лет их текст, их имя заслуживали бы того, чтобы вернуться к нам. Постоять рядом с чудом приезжали сюда и литераторы столичные.

И любые такие путешествия вызывают уважение. Это сейчас на машине ехать от Нижнего Новгорода до Владимирского пару часов (если вы, конечно, не попадете в пробку перед мостом). А сколько дней требовалось на это в позапрошлом веке?.. От Нижнего Новгорода до Светлояра сто верст заволжской тайги – с бездорожьем, с тучами комаров, с болотами, с небольшими коричневыми лесными реками, которые надо было переходить вброд: Линда, Керженец, Люнда, и десятками, десятками речек совсем малых. Но ведь так хотелось все увидеть своими глазами! И мы можем себе представить Светлояр тех лет только с помощью таких людей… Надо делать выписки.

«Под холмами, угорами, по-нашему, прилегающими к озеру, стоит город Великий Китеж с собором, монастырями, церквами и старинной крепостью, в которой якобы скрылся великий князь Георгий Всеволодович после какого-то небывалого сражения с Батыем на луговой стороне Волги, под Малым Китежем, нынешним Городцом… В городе том и поныне живут невидимые труженики». Так писал о Светлояре Николай Толстой в своей книге «Заволжская часть Макарьевского уезда Нижегородской губернии».

Он издал это свое сочинение в типографии Московского университета в 1857 году. По сути, это самая первая краеведческая книга в Нижегородской губернии, если не брать книгу о самом Нижнем Новгороде, почти одновременно с ней выпущенную чиновником Николаем Храмцовским, который с увлечением изучал местную историю.

Толстой, бывший военный, а в ту пору помещик, живший в Поветлужье, сын вице-губернатора, исходил и изъездил леса и деревни между Волгой, Керженцем и Ветлугой. Как владелец земель и крестьян, он чувствовал свой долг в том, чтобы налаживать, как уж получится, здесь жизнь, наставлять людей на что-то доброе. Толстой думал о судьбах лесозаготовки, тушил пожары, пробовал торговать, участвовал в сборе статистических данных, писал статьи для столичных журналов. И в его публикациях о быте, хозяйстве, нравах местного населения современные этнографы, историки, экологи могут сегодня найти ответы на множество волнующих вопросов. Кстати, Льву Толстому он приходился не однофамильцем, а троюродным братом. И великий писатель интересовался его жизнью и публикациями – об этом сохранились записи в дневниках. Николай Толстой не смог пройти мимо озера Светлояр, которое считал главной достопримечательностью этих мест. Но писать о нем ни слова больше не стал. Он пояснил, что убежден: другие, ну, например, Павел Мельников, сделают это куда лучше.

«Простой народ принял эти легенды за истину, он поверил им, тем более что составитель их, очевидно, хорошо знавший настроение простого народа, угрожает клятвою за неверие преданному повествованию. И вот как только разошлось это предание по Заволжью, предание, разглашаемое не только устно, но и письменно о подземном городе и скрывавшихся в нем святых, – легковерный народ начал стекаться к означенному месту, на берега озера Светлояра», – рассказывал в десятом номере «Нижегородских епархиальных ведомостей» от 1867 года журналист, подписавшийся Е. Л-въ. Автору были не по душе поселившиеся неподалеку от озера «ревнители благочестия»: они не находились в лоне официальной церкви. Л-въ настаивал на том, что культ града Китежа создан из корыстных побуждений именно этими «пустынниками». И благодаря ему они получают щедрые подношения от паломников. Но тут же Л-въ проговаривался и начинал противоречить самому себе: «Народ собирался сюда с давних времен». В том, что «собрания эти увеличивались» в последние десятилетия, он обвинял двух местных крестьян. И писал, что, введя в заблуждение духовные власти, на озере построили часовню в 1823 году жители села Владимирского Никифор Артемьев и Гавриил Афанасьев. Испрашивая дозволения, они утаили многие детали своего замысла и не вполне выполнили обещанное. В результате часовня стала местом, вокруг которого собираются паломники. И само ее присутствие утверждает для них святость озера и существование Китежа. Пожалуй, других случаев строительства храма с коварными намерениями, направленными против церкви, я в нашем краю не припомню.

«Во Владимирское мы приехали в десять часов вечера 22 июня. Отсюда версты полторы до озера нам нужно было идти пешком… Мы пошли на противоположный холм и там увидели следующую картину. На пространстве всего холма там и здесь раздавались чтение и пение женщин-раскольниц. Около них стояли толпы других женщин и молились. Молились перед образами повешенными на нарочито сделанных полках; перед образами и в руках женщин горели восковые свечи, защищенные от ветра развешанными на деревьях запонами и платками. Другие же из присутствующих сидели около какой-либо начетчицы и слушали чтение китежской летописи или какой-нибудь легенды, а большинство спало тут же на земле. Спящих было так много, что мы с большим трудом могли пробраться между ними от одной бодрствующий группы к другой». Таким увидел Светлояр Михаил Поспелов, один из авторов альманаха «Руководство для сельских пастырей», вышедшего в Киеве в 1871 году.

А вот и текст Александра Гациского. Очерк «У невидимого града Китежа» он напечатал в 1877 году в третьем томе сборника «Древняя и новая Россия». Гациский не столько наблюдал озеро – к этому времени о нем написали уже многие, сколько стремился вслушиваться в рассказы о чудесах.

«– Святые места, куда отправляться изволите! – говорила нам про Светлояр матушка Манефа, шарпанская инокиня, доживающая свой век в Семенове… – Пошли однова три брата язвицкие к невидимому граду Китежу, смотрят – на озере старец ложечки моет. “Это вы, говорит, у самых врат наших стоите”. Один из братцев вышел во врата-то и в ока мгновение скрылся, а остальные братья не попали – неугодны, значит, были свитым старцам…

А то еще в Комаров прибежал старец, весь исцарапан. Что такое, батюшки-светы?.. Он и рассказывает, что жил-жил он в монастыре китежском да вышел в лес, грибков пособирать; а в лесу мирские женщины песни поют; он со вниманием прислушался, и все пропало: и град, и стены, и врата святые, одинок остался; пошел, сердешный, лесом куда глаза глядят, да вот так-то оборванный весь, исцарапанный в Комарово и пришел…

В старину этих случаев больше бывало, и звон со святых колоколен Китежских чаще слышен был…

Случается и теперь: недавно вот две старушки молились на горах у Светлого озера; одна постарше, девятый десяток ей шел, молилась всю ночь (товарка ее заснула), видит: гора перед ней расступилась, и такое-то благолепие, все честные старцы стоят и усердно молятся, иконы какие! Свеч – что песка морского, пение – ангелоподобное. Насмотрелась это она оком-то, вздумала товарке показать, разбудила ее, та только оком вскинула – все пропало… В воскресенье, сказывают, на базар люди выходят из Китежа, хлеб покупают, и всегда у черемис, у русских никогда не покупают, чтобы их не обознали. Один черемис сказывал, что сам хлеб возил в Китеж… Да вот вам: до Семенова хлеб на базаре продавать до воскресенья негде, а едут черемисы с пустыми возами. Где были? В городе. В Семенове? Нет, не в Семенове, а тут вот, у Люнды. Какой же город там? А такой город, как есть, и церкви, и монастыри, и дома, и люди. Что ж вы там делали? Хлеб продавали. Кому? Старцам, и деньги за хлеб получили, хорошие деньги».

Что за свечи можно было увидеть на озере? Оказывается, чудо имело простое объяснение. Спустя три десятилетия ночь на берегу озера провел замечательный историк и этнограф, который в начале ХХ века занимался журналистикой, Николай Оглоблин. И в самом деле увидел их сотнями: на волнах озера плавно покачивались крохотные огоньки. Это было одним из самых сильных впечатлений во время путешествия Оглоблина в эти края. Таких путешествий в Поветлужье, в окрестности Васильсурска, где он искал следы загадочного города древних марийцев Цепель, в древний Макарьев на берегу Волги Оглоблин совершил несколько. Итогом стали блестящие очерки. Записки о своих светлоярских наблюдениях Оглоблин передал в журнал «Русское богатство», и там они были напечатаны в 1905 году.

«Один из старых заветов, предъявляемых на Светлояре “к людям древнего благочестия”, рекомендует им оригинальный прием для того, чтобы пойти в сношении с невидимым градом Китежем, живущим на дне озера… Они должны прилепить к щепочкам зажженные восковые свечки и пустить их на озеро. В Китеже-де заметят эту иллюминацию и “возрадуются зело”, что правоверные на земле еще сохранились и не забыли китежан…

Такое объяснение светлоярских огней дал мне один ветхий старик (существуют и другие версии), которого я встретил поздним вечером в лесу около большой поляны. Он сидел на гребне горы и восхищался действительно живописной картиной: далеко внизу мелькали сквозь листву маленькие огоньки, медленно колыхавшиеся и по зеркальной поверхности озера, сосредоточиваясь у южного берега (около ярмарки).

Но огоньков было очень немного – не более сотни, и старичок плакался, что с каждым годом их становится меньше и меньше, а он помнил, как в былое время огоньков, по его словам, плавало по всему озеру, от края до края:

– Столь много их бывало, как божьих звездочек на небе…

Другая полоса редких огоньков тянулась по берегам почти круглого озера: это также исполнялся светлоярский завет – обойти озеро три раза с зажженною свечой в руках».

Оглоблин обратил внимание на то, что около Асташихи, деревни, расположенной неподалеку от берега Ветлуги выше Воскресенского, тоже есть небольшое озеро, с которым связана сходная легенда. «В озерке не купаются вследствие глубины и еще потому, что в нем “гуляет большуща рыбина и пугает народ…” Местные жители говорили: слыхали-де от своих стариков, что тут был город, который прозывался Монастырем, и тот-де старинный город невесть когда провалился в озеро…»

Очерк Оглоблина – большой и многослойный. Поначалу мне интересно было отследить маршрут, по которому автор ехал на озеро, и прочитать его описание. Читая очерк по второму разу, я обратил больше внимания на то, как Оглоблин рассказывал о поведении людей на берегах Светлояра. А ведь все похоже на сегодняшнее. Кто-то приехал сюда отдыхать, разводил самовар, шумел. Перемещался с места на место фотограф с треногой. Интересно, сохранились ли хоть где-то сделанные им снимки?.. Рядом были богомольные старушки, которым все это было не особенно приятно видеть… А потом я стал перечитывать споры о вере. Пожалуй, один Оглоблин, глубоко наблюдавший народную жизнь, смог рассказать о них так подробно. Для одних такой спор становился духовным поиском – попыткой приблизиться к истине, другие утверждали себя, третьи чуть ли не зарабатывали себе на жизнь, подыгрывая священникам официальной церкви, которая должна обязательно «победить».

Среди тех, кто приходил на Светлояр, были люди, которых можно с полным правом отнести к цвету русской литературы.

Конечно, этот ряд открывается именем Павла Мельникова. Никто лучше его не знал эту среду, эти места. Как человек, выросший в Семенове, Мельников тонко чувствовал и любил по-своему ту поэтичную древность, которая стояла за поверьями, за легендами «раскольников». Она была удивительно созвучна природе южной тайги по Керженцу – с темной водой ее небольших рек, с еловыми, поросшими седыми лишайниками буреломами, со страшными и таинственными болотами. Как знать, может быть, еще в детстве Мельников был на Светлояре впервые. А мир старообрядческого града Китежа он открыл читателям своего романа «В лесах».

«Верховое Заволжье край привольный. Там народ досужий, бойкий, смышленый и ловкий. Таково Заволжье сверху от Рыбинска до устья Керженца… В заволжском Верховье Русь исстари уселась по лесам и болотам. Судя по людскому наречному говору – новгородцы в давние Рюриковы времена там поселились. Преданья в Батыевом разгроме там свежи. Укажут и “тропу Батыеву”, и место невидимого града Китежа на озере Светлом Яре. Цел тот город до сих пор – с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса домами. Цел град, но невидим. Не видать грешным людям славного Китежа. Скрылся он чудесно, божьим повеленьем, когда безбожный царь Батый, разорив Русь Суздальскую, пошел воевать Русь Китежскую. Подошел татарский царь ко граду Великому Китежу, восхотел дома огнем спалить, мужей избить либо в полон угнать, жен и девиц в наложницы взять. Не допустил Господь басурманского поруганья над святыней христианскою. Десять дней, десять ночей Батыевы полчища искали града Китежа и не могли сыскать, ослепленные. И досель тот град невидим стоит, – откроется перед страшным Христовым судилищем. А на озере Светлом Яре тихим летним вечером виднеются отраженные в воде стены, церкви, монастыри, терема княженецкие, хоромы боярские, дворы посадских людей.

И слышится по ночам глухой, заунывный звон колоколов китежских.

Так говорят за Волгой. Старая там Русь, исконная, кондовая. С той поры, как зачиналась земля Русская, там чуждых насельников не бывало. Там Русь сысстари на чистоте стоит – какова была при прадедах, такова хранится до наших дней. Добрая сторона, хоть и смотрит сердито на чужанина».

Впрочем, в повести Павла Мельникова «Гриша» героя зачаровывает рассказами о китежских чудесах коварный старообрядческий монашек. Слушая его, подросток Гриша начинает верить буквально каждому слову своего собеседника. И тот без труда толкает юношу на преступление против хозяина, к которому он нанялся батрачить.

Еще одна яркая фигура писателя-путешественника. Владимир Короленко, выдающийся русский прозаик и публицист, прожил в Нижнем Новгороде 12 лет, правда, не по своей воле. Уроженец Житомира, он был сослан по подозрению в революционной деятельности в Вятскую губернию, в Пермь, а потом и в Якутию. В 1885 году власти разрешили ему вернуться оттуда, но с запретом жить в столицах. Выбрал Короленко Нижний Новгород. И за годы жизни здесь полюбил этот край и многое для него сделал. Он участвовал в работе ученой архивной комиссии, искал и исследовал документы былых времен, сотрудничал с газетами, участвовал в борьбе против голода и эпидемий. И стал писателем. Его знаменитые повести «Дети подземелья» и «Слепой музыкант» были созданы в Нижнем Новгороде. За годы жизни в этом краю Короленко обошел и объехал многие достопримечательные места губернии и Поволжья, рассказал о них. В «Слепом музыканте», например, есть отголоски его впечатлений от встречи с Саровом. А очерка «Река играет», который считался одним из лучших произведений литературы о русском характере, просто не было бы, если бы ни путешествие на Светлояр, ни встреча в селе Благовещенском на Ветлуге с перевозчиком Тюлиным.

В 1890 году, 5 июля, Короленко отправился по Волге в Козьмодемьянск вместе с двумя подростками-племянниками. Там пересел на маленький ветлужский пароход, в очерке он носит название «Любимчик». С юмором писатель рассказал о том, как капитан судна все торопил пассажиров, объявляя, что оно вот-вот отвалит – и так целых полдня. А потом – страницы, посвященные поездке по Ветлуге, которую, казалось, пароход вот-вот расплещет своими колесами, разговоры пробиравшихся в верховья реки крестьян. От Воскресенского Короленко двинулся пешком во Владимирское. И проведя там несколько дней, пошел к Керженцу. По нему, купив ботник, сплавлялся в Макарьев – старинный город при впадении Керженца в Волгу, который был когда-то знаменит своей масштабной ярмаркой. Обо всем этом писатель рассказал в очерке «В пустынных местах». Но главное впечатление – «таинственное озеро чудес и темной веры в призрачное прошлое» Светлояр, на котором у него получилось «с палкой в руках и котомкой за плечами» смешаться с толпой, чтобы «смотреть, слушать и ловить живую струю народной поэзии среди пестрого мелькания и шума».

«В укромном уголке берега, где лес переходит в мелкую поросли, стоит старик и удит рыбу… Он босой, без шапки. Во всей фигуре – солидное деревенское благообразие, какая-то черта, характерная для человека, уважающего себя и привыкшего к уважению.

– Здравствуйте, дедушка!

Умные глаза из-под шапки седых волос некоторое время продолжают изучать меня. Потом выражение их смягчается.

– Мир, дорогой, – отвечает он. – А вы кто такеи? Что за человеки?

– Нижегородские.