Текст книги "За гранью цинизма (СИ)"

Автор книги: Николай Сухомозский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Развели тут антисанитарию, понимаешь!

– Уборщицу-то не мы сокращали, – оперся рукой о спинку стула Фомингуэй. – Да и особого беспорядка я не вижу. А со стола сейчас уберем.

Все в лаборатории, да и институте, знали о патологической любви Георгия Павловича к чистоте. Вряд ли он, как Владимир Маяковский, после каждого рукопожатия бежал мыть пятерню с мылом, однако носовым платочком вытирал обязательно. Правда, дела это интеллигентно, отвернувшись или на минуту выйдя, чтобы не обидеть мало знающего его человека. Так что и ворчание по поводу «грязи» в бытовке можно было отнести на счет прирожденного чистоплюйства. В остальном он оставался милейшим мужиком.

Начало исследований, позволяющих поддержать хоть на минимуме жизненный уровень их участников, задерживалось, выражаясь бюрократическим языком, по причине отсутствия доктора физико-математических наук Георгия Павловича Лелюха (сибиряки посредничали в этой сделке). Тот задерживался в Пхеньяне, где вел непростые переговоры с небогатым спонсором Ким Чен Иром о необходимости финансирования «открытия века».

Речь шла об идее старения света. Она существовала и раньше. Отвергалась теоретиками. Но сомневающиеся оставались. Причем и в смежных с физикой областях. Увы, ответить, хотя бы гипотетически, на вопрос, как же происходит столь фантастический процесс, не брался ни один из отстаивающих спорную точку зрения. И тут свою кость ученым подбросил малоизвестный химик из Гуляйполя. Парень работал на местном лакокрасочном заводе, но производство рухнуло. Вот в свободное время и ломал голову над столь далекой от сурика и белил проблемой.

По мере старения, доказывал он, свет смещается от одной линии спектра к другой. Иными словами, красный – это свет-новорожденец, оранжевый – свет-младенец, желтый – свет-подросток, зеленый – свет-юноша, голубой – свет-взрослый, синий – свет-старик и, наконец, фиолетовый – свет-доходяга, одной ногой стоящий в могиле. Что представляет собой такая «могила», какие неожиданности подстерегают ученых за невидимой границей фиолетово-спектральной линии, чем становятся, если гипотеза окажется верной, фотоны излучения какую невиданную форму матери они приобретают – вопросы возникают, что называется, на засыпку. Ответы хоть на некоторые из них и должен был якобы дать эксперимент, в котором объединялись северокорейские воны, предварительно конвертируемые в твердую валюту, российское хитромудрое посредничество и украинская дешевая, но высокопрофессиональная рабочая сила.

То, что из гуляйпольского роя не получится ни хрена, понимали многие. Однако приходилось как-то выживать и вопросы этического характера, к сожалению, отступали на задний план.

– Это же откровенный цинизм – обманывать, по сути, нищих ради удовлетворения собственных даже не амбиций, а потребностей желудка! – пытался поначалу возражать молчаливый обычно Пеликан.

На что Николай возразил:

– Это уже не цинизм, это – за его гранью. А посему – успокойся!

А тут дочери-студентке Василия предложили продолжить образование в одном из университетов Франции и «совесть лаборатории» (опять-таки выражение Николая) замолчала. Похоже, не в своей тарелке немного чувствовала себя только Елена.

– …Наведите тут какой никакой порядок, – насупил брови Георгий Павлович. – А я вместе с заместителем директора по науке отправляюсь на железнодорожный вокзал – встречать Георгия Павловича.

Воскресенье, 24 августа. Раннее утро.

Беспардонная трель будильника вспугнула прятавшиеся по углам полутени. Но те не собирались сдаваться без боя. Мигнув глазом (по проспекту промчался автомобиль, и луч его фар коснулся поверхности зеркала), тут же вновь погрузилось в дрему трюмо. Не смогла перебороть утренний сон люстра. И плечом не повел квадратный шкаф у стены. Обиженный на весь белый свет таким невниманием будильник сердито забубнил: «Тик-так, тик-так, все-гда в-о-т т-а к!»

Подтянувшись рывком, Елена села на постели. «Всегда вот так, – поймала себя на мысли, с годами вошедшей в привычку. – Делать приходится не того, что хочешь, а то, что нужно. И это проклятое „нужно“ так редко совпадает с желанным „хочется“. Пытка продолжается всю жизнь – от рождения до смерти. Боже, как они надоели, тупые бесконечные „надо“»! Впрочем, в данный момент ей скорее «не надо» – не надо раскисать. Даже если очень «хочется».

Слабое подобие зарядки. Пять минут на умывание, три – чтобы заправить постель и наконец накинуть на себя халат. Тридцать-сорок секунд зеркалу, и она уже на кухне. Бр-р-р! Воистину – извечный. Стопроцентно – женский. И уж без всякого сомнения – круг. Или колесо, если вам так больше нравиться. Но тогда – сатанинское. Причем ты в нем – белка.

И вот ей уже видится исполинское Колесо женской судьбы, которое из поколение в поколение, из века в век вращает сонм хрупких и симпатичных созданий природы – белок. «Вот вам и вечный двигатель, зачем оный изобретать?» – Елена поймала себя на мысли, что временами становится желчной.

– Сама не знаешь, чего хочешь! – ругнула себя, чтобы не разбудить Димку, вполголоса. – Или не с той ноги встала?

Неплохо бы, размышляла дальше, заиметь эдакую компьютеризованную штуковину с монитором. Установил у кровати, просыпаешься, а на экране уже сообщение: «Встал с правой» или «Встал с левой». В зависимости от твоего внутреннего состояния. Елена не выдержала и рассмеялась – ежели чувство юмора не потеряно, значит, все в порядке.

Взглянула на настольные часы – пять сорок пять. Надо поторопиться – в шесть сорок заедет Бородач на своем «Москвиче». С семи утра работу аппаратуры контролируют они. За сынишкой присмотрит Вера: накануне об этом подруги уже предварительно условились. Правда, чувствовала себя не совсем удобно: как никак выходной, может, какие личные планы у человека. Но та, кажется, согласилась с радостью. Видимо, грозила перспектива провести день в одиночестве.

Итак, сейчас выпить чашечку чая, съесть рогалик, приготовить несколько бутербродов – перекусить на службе. Димке быстро изжарит отбивные, оставит пачку «Геркулеса» – Вера сварит кашу. Еще чего сами сообразят. Сын у нее горазд на выдумки.

Теплое материнское чувство заполнило грудь, захлестнуло ее всю, до краев, и было настолько сильным, что, казалось, еще чуть-чуть и перестанет биться пульс. Елена счастливо улыбнулась, вспомнив, как несколько дней назад Димка, посмотрев фильм «про фашистов», неожиданно спросил: «Мама, а что каша, которую ты готовишь, импортная, из Германии?» «С чего ты вдруг взял?» – искренне удивилась она. «А почему же она называется герр Кулес?» – пришла очередь удивится малолетнему сыну. Елена даже охнула от неожиданности: надо же, от горшка три вершка, а такое завернул…

Не зря, видимо, шутливо пророчила Людмила: «Журналистом будет, если не станет фокусником». Может, и правда, дай то бог обрести профессию, которая прокормит! Поди, не случайно современные акселераты старую поговорку «В каждой шутке есть доля правды» переиначили на новый лад: «В каждой шутке есть доля шутки». Так ли уж они далеки от истины, эти вундеркинды конца двадцатого века?

«Так и опоздаю» – заторопилась Елена. В любой другой раз на сборы за глаза хватило бы десятка минут. Однако сегодня она хотела выглядеть поэффектнее. И причиной тому был Задерихвост, с которым предстояло дежурить.

Оптимистка по натуре, готовая в любое время суток идти на баррикады, Елена заметила, что ее характер постепенно изменился. Кстати, былая бескомпромиссность не раз мешала там, где вопрос необходимо было утрясать полюбовно. Однако «потеря нюха», как она сама выражалась, тоже ничего хорошего не сулила. Ибо если окружающие вследствие этого больше приобрели, чем потеряли, то она – наоборот. Если, к примеру, раньше для нее не существовало очередей (в голову любой могла протиснуться без скандала), то теперь скромно отирала зады. Оставаясь нередко без куска вожделенной колбасы или в предпраздничный день без билета до райцентра, где жили отец с матерью. Неизмеримо трудно стало ей и отстаивать собственную правоту перед другими: боялась нечаянно ранить их неосторожным словом.

Поколебалась и вера Елены в то, что будущее, как поется в песне, не будет к ней жестоко. Она начала избегать компаний, стала, того не замечая, реже смеяться, превращаясь постепенно в «рыцаря печального образа» женского рода. Себя отчего-то начала чувствовать никому, кроме сына, не нужной и мало на что способной. С ужасом ловила себя на мысли, что вот пройдет еще с десяток лет, помрут родители и им с Димкой некуда будет поехать в гости: никто на целом земном шаре ждать не станет.

Все реже задерживалась у зеркала, хотя за собой следила и форму поддерживала. Это, к слову, ей удавалось блестяще. Фигура бегуньи на длинные дистанции, еще не установившей свой последний рекорд, сильное и гибкое, без капельки жира, тело внушало если не любовь, то, по крайней мере, уважение. Она и сейчас оставалась красивой, несмотря на досаждавший все годы узкий разрез глаз. Тут самооценка не была заниженной и соответствовала действительности. И все же оставалось существенное «но». Узкий разрез делал Елену похожей на японку, что в глазах большинства мужчин оставалось несомненным плюсом, незаметно превращая небольшой недостаток в большое достоинство. И даже легкий пушок над верхней губой украшал, а не уродовал чеканный, будто с античных монет, профиль.

Одеваться она предпочитала неброско, но со вкусом. Ткани бордового и темно-зеленого цветов оставались ее самыми любимыми. А костюмы и юбки, которые она из них шила, неизменно удачно подчеркивали змеиную гибкость талии и покатые, несмотря на кажущуюся худобу, покатость бедер. Что касается груди, то из-за нее комплексовать никогда не приходилось. «Если бы мужики носили в плавках такое достоинство, как ты в бюстгальтере, – шутили подруги, – им бы на мировом рынке цены не было». В свою очередь, прическа «сэссон» делала лицо Елены еще более одухотворенным.

…Накануне, вернувшись домой после слалома по магазинам (предстояло запасти продукты на выходные), Елена обнаружила в почтовом ящике конверт. Снова – без обратного адреса. Третье письмо (второе получила несколько раньше) состояло всего из одной фразы. Но какой! «Хочу быть Богом вашего тела и Дьяволом – вашей души». Подпись – не менее оригинальная: «Ни в чем не повинный Узник собственных чувств».

Сказать откровенно, ощущения брезгливости она не испытала. Равно, как и естественного в такой ситуации желания, порвав, выбросить дурацкое (дурацкое ли?) послание. Не исключено, подобные порывы характерны лишь для литературных героинь приторных женских романов. Возмущение – да, оно поначалу закипело в ее душе. Оскорбила первая часть фразы – относительно тела. Виделось в ней что-то двусмысленное – скользкое и холодное на ощупь. Неужели она хоть однажды дала кому-нибудь повод не уважать себя? Это уж слишком…

Но настал вечер-мудрец, вечер-успокоитель, вечер-исповедальник. С его неторопливым течением времени, рентгеновскими глазницами окон, возвышенным состоянием души. Те чудесные час-полтора, когда взмыленные дневной гонкой секунды, с огромным трудом переводя дыхание, – до хруста в невидимых шестеренках-колесиках – продолжают безостановочный бег в раз и навсегда запрограмированном темпе, но уже без надоевших понуканий извне. Когда сквозь прицел каждого оконного переплета на тебя испытывающе смотрит Вечность. Когда ты, измотанный нескончаемой суетой, наконец, получаешь выстраданную возможность остаться наедине с самим собой.

Елена вновь перечитала письмо. И посмотрела на ситуацию уже по-другому. Включая половину фразы, в которой почудился намек на непристойность.

«А если бы данный текст написал известный литератор? – размышляла она. – Красной строкой. В лучшем своем произведении. Хочу быть Богом вашего тела и Дьяволом – вашей души, – разве это, в конце концов, не поэтично? Можно ведь и в Венере Таврической увидеть просто-напросто голую бабу – все зависит от вкуса».

Конечно, признаваться в своих симпатиях, если таковые существуют, лучше с глазу на глаз. И менее выспренно. Но не случайно утверждают: когда говорит сердце, разум молчит. И справедливо ли усматривать в том, что родило искреннее чувство, чудовищ Гойя? Тем более, что среди мужчин в такой тонкой сфере, как интимная, всякий – гомо, однако далеко не каждый – сапиенс.

Ой, через пять минут уже надо выходить!

Между прочим, и она об этом помнила, в черновом варианте графика дежурств ее фамилия значилась рядом Фомингуэевой. Почему вдруг произошли изменения, узнать не успела. Или догадывалась?

Ровно в шесть сорок Елена вышла из подъезда. Даже тот, у кого вместо сердца – пламенный мотор, вынужден был бы признать: женщина в бордовом костюме, элегантных туфельках с изящно подведенными глазами очень даже привлекательна.

Задерихвост распахнул дверцу:

– Садитесь, мадам! У вас что сегодня – именины сердца?

– А вот и не угадал!

– Тогда что же?

– Сама еще точно не знаю. Не исключено, – запнулась на мгновенье, – день рождения …любви.

– М-м-м…

– Не «м-м-м», а в самом деле!

– Как это понять? Втюрилась, что ли, матушка?

– А тебе не все равно? Да и вообще, будешь много знать, скоро состаришься. Так что трогай.

Светофор, отчаянно кокетничая, подмигнул зеленым зрачком красавице «Хонде» – проезжай! Следом Бородач тронул свой «Москвич». Заученным движением переключая коробку передач, скосил глаз на пассажирку:

– А ты в лото «Миллион» случайно не выиграла?

– Нет!

– Может, солидный западный грант на твою долю выпал?

– Опять мимо!

– Рецепт сногсшибательной диеты достала?

– Считаешь, он мне необходим? Я слишком упитанная?

– Да нет, – смутился Бородач и вопросов больше не задавал.

«Эх, язык мой…, – корил себя Задерихвост. – Явную бестактность допустил. Ляпнул, будто бык в пустую бочку бзднул. Как это написали в юмористическом журнале? Вчера только читал. Ага, „самая большая глупость – ум, направленный не в ту сторону“. Не известно, подразумевал ли автор, что глупость, направленная в нужную сторону, – лучше, зато ясно: это – о нем».

– Как думаешь, – спасла водителя от дальнейшего самобичевания пассажирка, – не напрасны наши усилия? Не благоглупостями ли, вместо настоящей науки, занимаемся?

– Чтоб ты не сомневалась. Зато мы, как у Христа за пазухой. Над лабораторией не довлеют ведомственные интересы, следовательно, начальственный окрик генералов от науки. Корыстные интересы внутри коллектива тоже исключены. Имеем дело с чужими бредовыми идеями и не менее чужими деньгами. Но хорошая мина даже при такой игре не повредит.

– Разве ты можешь оставаться абсолютно безразличным к работе, которую выполняешь?

– А это уже из сферы эмоций.

Елена не успела возразить, как Бородач, нажав на тормоз, объявил:

– Вот и приехали!

Когда они зашли в лабораторию, последнюю страницу в вахтовом, как они его окрестили, журнале дописывал малознакомый парень из Физтеха, прикомандированный к ним на время эксперимента (видимо, тоже имел где-то мохнатую лапу).

– Я вас вызываю на дуэль, уважаемый! – от неожиданности все вздрогнули. Из дверей, ведущих в подвальный блок Т, появился улыбающийся Николай. – Да-да, именно вас, коллега, – его указательный палец, будто дуло револьвера, качнулся из стороны в сторону и остановился на опешившем от растерянности «примаке». – Как можно разговаривать с дамой, развалившись в кресле? Или в Физтехе никогда не слышали о правилах хорошего тона? Вы знаете, что, например, в Англии в омнибусах передвигаются исключительно сидя. Стоя не принято.

Но ведь женщина непредсказуема, даже когда она – холодная дочь Туманного Альбиона. Особенно, когда спешит, к примеру, на свидание. И она, попирая столетние традиции, заходит в омнибус, хотя видит, что все места в нем заняты. И тогда – зарубите себе это на носу! – кто-то из джентльменов встает, уступает место, а сам, дабы не нарушать принятый порядок, покидает салон. Вот пример, достойный подражания – можете сказать это в своем Физтехе. И учитесь, пока я жив…

– Правильно! – поддержала шутливый тон записного краснобая Елена. – Учи их этикету!

– Рад стараться, Елена Прекрасная! – щелкнул тот каблуками видавших виды штиблет. – Да только обидно: учу я, а экзамен принимают другие.

– Ладно, – вмешался Задерихвост. – Хватит выпендриваться! Постороннего хотя бы постыдился. Он до сих пор твою болтовню принимает всерьез!

– Неужели за длинную-длинную ночь ты, дорогой, так и не понял, что дядя шутит? – Николай уже обращался к физтеховцу. – Разве мало я тебе рассказал анекдотов и занимательных историй?

– Да я, да мы…, – смущенно оправдывался тот.

– Ну, так двинули вперед. Я по пути тебе еще немного прочищу мозги!

– Ты бы, прежде чем уйти, хоть словом обмолвился, что там с блоком Т, – в голосе Бородача послышалось легкое раздражение.

– Разве коллега вас не проинформировал в полном объеме? Ай-я-яй! Тогда извольте: наряду с определенными упущениями замечены неопределенные успехи…

– Ты неисправим! – оторвала взгляд от приборов Елена.

– Моя прекрасная леди, вы заблуждаетесь. То, что вы сейчас слышали, не более, чем зарядка для моего языка, так уставшего за время дежурства. Да и в хорошей спортивной форме сей орган я просто обязан поддерживать. И времена, и нравы того требуют.

В глазах Бородача зажегся недобрый огонек:

– Знаешь, если бы моя воля, я бы обязательно создал «Музей человеческих экскрементов» и назначил директором тебя!

– Великолепно! – не изменил себе Николай. – Тандем что надо! Я – директор, а ты – снабженец и завхоз по совместительству.

Перепалка, едва не зашедшая слишком далеко, к вящему облегчению Елены, на этом закончилась. Вскоре ночные дежурные покинули лабораторию. Потянулись монотонные часы, как выражался Николай, высиживания зарплаты. Первым явно затянувшуюся тишину нарушил Задерихвост:

– Эмоции, – неожиданно продолжил он разговор, начатый еще в машине, – приносят немало вреда человеку. И в прямом, и в переносном смыслах. Так что – хотим мы того или нет – приходится их обуздывать.

– Постепенно превращаясь в буку и сухаря?

– А что, по-твоему, лучше в неврастеника?

– Аргумент некорректен, ты это прекрасно понимаешь.– как сказать…

– Зачем обманывать себя? Ты ведь тоже эмоционален. И, случается, поддаешься минутной слабости. Или я не права?

– Не понимаю… – протянул Бородач.

– О-ля-ля, – засмеялась Елена.

Не зная почему, ей захотелось немного позлить собеседника. Писать такие письма и в то же время прикидываться невинным ягненком – это уж чересчур!

В таком случае она имеет полное право на собственную игру. Если хотите, личный эксперимент.

Или это, как и их исследования, за гранью допустимого, проявление с ее стороны беспардонного цинизма?

Пятница, 29 августа. Задолго до рассвета.

Мы вписаны в огромный чертеж города и временами нам кажется, что мы вот-вот сойдем с ума от бесконечности улиц и немыслимой арифметики толпы.

Но все это мираж, выдумка. Нет длинных кварталов, нет людской толпы. Колоссальный чертеж существует только в мозгу строителя. Каждый человек особенный и каждый бесконечно важен.

Каждый дом стоит в центре мира.

Среди миллионов жилищ каждое хоть раз, хоть для кого-то становится святыней и желанным концом странствий.

К чему спешить переворачивать страницу? Ведь смысл сказанного потрясающий!

«Мы вписаны в огромный чертеж города…» – и по спине бегут мурашки.

А разве чертеж – не планшетка гербария, где мужчины, женщины, дети, здоровые и не очень, пришпилены, подобно засушенным листьям, – каждый на своей странице?

…То ли предвестником несчастья, то ли колоколом надежды неожиданно для столь позднего часа – стрелка уже свернула с цифры два – прозвучал звонок.

Словно в трансе, накинув халат, подошла к входной двери:

– Кто там? – почему-то шепотом спросила она.

Молчание.

– Кто?! – уже громче произнесла Елена.

– Небесный тихоход!

«Более чем странные шуточки!» – прильнула к глазку – этому спасительному перископу цивилизованных жилищ.

За дверью – никого.

Стало ли ей страшно? Наверняка. И тем не менее какая-то неведомая сила вопреки рассудку заставила нажать на предохранитель замка.

Пустота…

Встревоженная, вернулась в спальню. Мгновенье постояла в раздумье: читать дальше или ложиться спать. И вдруг с ужасом отчетливо услышала, как в замке поворачивается ключ.

Первая мысль: броситься к окну и закричать. Однако ноги будто заклинило, не могла, как парализованная, сдвинуться с места.

Щелчок – и дверь медленно приоткрылась.

Боже, что происходит?! И почему она стоит, словно набитая дура? Ведь там, сзади мирно посапывает, не подозревая о грозящей опасности, Димка.

– А-а, – начало было она: материнский инстинкт вывел из столбняка.

– Не бойся, Лена! – послышалось от порога.

Чья-то невидимая рука нашарила в полутемной прихожей выключатель, вспыхнуло освещение. И она онемела вторично. У дверного косяка, прислонившись к нему плечом, стоял …Задерихвост.

Елена никак не могла взять в толк, откуда у него ключ от ее квартиры? Правда, один сын потерял, однако это случилось давно, Бородач в их лаборатории тогда еще и не работал. А что означает столь неурочный, не укладывающийся в рамки даже элементарных приличий, визит? Но странное дело: вслух она не произнесла ни звука.

– Чаю выпьешь? – столь нелепый вопрос, пожалуй, как никакой другой «соответствовал» обстановке.

– Да.

Прошла, как ни в чем ни бывало, на кухню, зажгла горелку. Набрала воды в чайник, поставила. Из навесного шкафчика достала коробку «Птичьего молока» – любимых Димкиных конфет. Ополоснула и без того чистые чашки.

Тишину в квартире нарушил свисток закипающего чайника.

– Может, что-нибудь скажешь? Или язык проглотил? – пришла в себя Елена.

– Нет! Язык на месте.

– Ну, так изволь объяснить ситуацию!

– Как?

– Тебе, наверное, виднее. К тому же, надеяться на суфлера в подобной ситуации – нонсенс.

«Господи, что она городит? Почему не спросит, где он взял ключ?»

– Лена…

Раньше Бородач ее так никогда не называл.

…Я тебе должен сказать…

«Какая невыносимо длительная пауза!»

– … Должен признаться… Мне было… видение. – Задерихвост как-то странно на нее посмотрел.

«Он что, совсем спятил?»

И вслух:

– Ну и что, это повод среди ночи врываться ко мне в квартиру?!

– Не знаю. Прости. Я спал А, может быть, нет. Точно не скажу. И тут крыша дома над моей постелью разверзлась. Многоэтажка стала похожа на раскрывшийся тюльпан, в центре которого находился я. Откуда с небес вдруг опустилась пурпурная шелковистая мантия невиданных размеров. По ней, едва касаясь ткани босыми ногами, ловко спустился седобородый старец, разительно похожий на нищего, просящего милостыню у метро «Дорогожичи». Он остановился у моей кровати и изрек:

– Чтобы вкусить запретного плода от Древа познания и прикоснуться к истине, необходимо избавиться от скверны. Ты готов к этому?

В том, что Бородач умолк, переводя участившееся дыхание, ничего странного не было. Оно заключалось в другом. В том, что Елена верила услышанному.

– Ну? – нетерпеливо поторопила она ночного гостя.

– …Я ответил утвердительно. И сказал нищий, то бишь, старец: «Иди и кайся!» «В чем?» – переспросил я. «В том, что ты совершил и чего не совершил, но намеревался». «Я готов». «Значит, в дорогу!»

После этих слов где-то в вышине зазвенели серебряные колокольчики. Пурпур вздыбился волнами и рядом с моей кроватью возник паланкин. Держали его четыре крылатых ангела. Усадили поудобнее старца и умчали, не попрощавшись, в небесную высь.

– И что дальше?

– Дальше я поднялся, оделся и отправился к тебе.

– Но ключ? – спохватилась Елена. – Откуда он у тебя взялся?

– Не знаю. Вернее, его у меня… не было и нет.

– Хватит морочить голову!

– Честное слово!

– ?!

– Оказалось, для того, чтобы открыть замок, ключ мне вовсе ни к чему. И другие не менее труднообъяснимые с точки зрения науки вещи произошли. Я, к примеру, сейчас вижу сквозь стену.

– Опять начинаешь?

– Нет, Лена! Мне самому страшно. А у тебя в ванной справа от двери – зеркало, треснутое сверху наискосок, слева – белая бельевая корзина, над нею – детское вафельное полотенце сиреневого цвета…

– Хватит! – неприятный холодок заполз под халат, легкой судорогой пробежал по спине.

– Кран, между прочим, каплет: или закрыт неплотно, или протекает, – отрешенно продолжал Бородач.

– Я же ясно сказала: достаточно! – Елена стукнула ладошкой по столу. – Или тебе нравится меня пугать?

– Избави господи! Почему ты так решила?

«Сюжет для Эдгара По или Альфреда Хичкока».

– Посиди немного, я загляну к сыну.

Через минуту, когда Елена вернулась на кухню, Задерихвост меланхолично помешивал ложечкой чай в своей чашке.

– Видишь, я чай подсластил. А ведь ты сахар поставить на стол забыла. Я же, пока ходила к Димке, нашел. Сходу и безошибочно. Хотя никогда у тебя в квартире не был, – визитер жалобно посмотрел на хозяйку.

«Час от часу не легче!»

– Но не в этом главное, правда? – Елена налила янтарной жидкости и себе.

«Что я мелю?»

– Правда, – тихим эхом откликнулся Задерихвост.

– Ты сказал, что должен в чем-то мне признаться. Или я неправильно поняла?

– Все верно! – Ради этого я сюда и явился… столь странным образом. Грешен перед тобой…

«О письмах, небось, сейчас заговорит».

– Но, право, не столь уж сильно…

Ночную темень за окном вспороло эхо выстрела.

– Помогите! – захлебнулся в истерике истошный женский вопль.

– Я мигом! – вскочил на ноги Бородач.

– Подожди, – взяла за руку непрошеного, но, безусловно, желанного гостя Елена.

Она не могла объяснить даже себе, что это – озарение, интуиция? Но вдруг отчетливо поняла: крик – вовсе не зов о помощи, а хитроумная попытка выманить на улицу Бородача.

– Не пущу! – Она решительно встала на пороге кухни.

– Как?! Неужели ты сохранишь ко мне хоть каплю уважения, если я сейчас останусь здесь?

– Помогите! – вновь раздался душераздирающий крик-мольба.

«Неужели я позволю подлости восторжествовать над добродетелью?»

– Не верь, умоляю!

– О чем ты, Еленушка?

Задерихвост, негрубо оттолкнув ее, бросился в прихожую. Надел ее босоножки. Обернулся на пороге:

– Как жаль, что я не успел поведать тебе главного…

…Она проснулась с дикой головной болью. До утра глаз так больше и не сомкнула. Все думала: что бы значил этот странный сон?

Те же сутки. 7.30 утра.

– Сны под пятницу обязательно сбываются, – авторитетно заявила Елене соседка, заглянувшая спозаранку, чтобы одолжить несколько гривен до пенсии. – Но с точностью наоборот. Так что ожидай вскоре важных известий. А то, что гость убрался восвояси в твоей обувке, означает, что он непременно вернется.

Ухожу, ухожу… Тебе ведь пора мчаться в свою лабораторию.

Четверг, 4 сентября. Сумерки.

Ветер пылесосил небо. Как самая педантичная хозяйка, он заглядывал буквально в каждый закуток своего поистине сказочного жилища. «Сюда, там немного, не забыть пройтись повторно здесь».

И, о чудо!

Прямо на глазах становились чище и сочнее оранжево-багровые краски заката.

Крылатым рысаком пронесся вихрь над водной гладью, стремительно взмыл вверх, играючи смахнул с небосвода – у самого горизонта – легкую паутину облачков. Выглянула одинокая звездочка, совсем крохотная и дрожащая то ли от космического холода, то ли испуганная столь стремительным и непредсказуемым порывом ветра. Она смотрела на мир трогательно и беззащитно, с какой-то детской непосредственностью.

Елена любила непогоду. Будь-то проливной дождь или метель, ураган или гроза. Штиль в природе с его неизменным «ясно» казался пресным до ломоты в зубах. Мертвой схемой, а не жизнью. Или чем-то вроде тюремного заключения в одиночке. В разгуле же стихии видела что-то удалое, бесшабашное, и этим ве-ли-ко-леп-но-е!

Вот и сейчас, сидя на берегу Синего озера, с неподдельным восторгом наблюдала за стеной камыша, тревожно шумящего, гнущегося во все стороны, но не сдающегося на милость безжалостного победителя. Лишь несколько стеблей, растущих отдельно на чистом плесе, были коварно обмануты. Чтобы достичь успеха, ветру пришлось вступить в заговор с водой. И когда волна – невысокая и уже этим как бы неопасная – азартно бросилась на стебли, те только лениво наклонились и, похоже, тихо рассмеялись. Что им такое? Игрушка, забава. На подобную самонадеянность и рассчитывал ветер. Словно в спину, ударил встречным порывом – неожиданно, яростно. Хрустнули стебли, коснулись буйными головушками предательской водной глади. А вихря как и не было. Умчался, заметая следы. Людские… Звериные… Свои…

В душе Елены – смятение. Ей хорошо и в то же время неспокойно. Зачем она приезжает – вот уже во второй раз – на озеро с крепышем-сибиряком? Нужен ли ей и этот «эксперимент», хотя и древний, но во многом – глупый? А все Людмила с Верой. Надоумили, называется.

В дела лаборатории подруги были посвящены. Увидели они, зайдя к Елене, и Георгия Павловича Лелюха. И сразу же сделали далеко идущий вывод: тот к ней неравнодушен. Собственно, нечто подобное замечала и сама Елена. Однако особо не обольщалась. Какой мужик в длительной командировке остается равнодушным к юбке? Причем зачастую – к любой. Именно по этой причине первое приглашение в кино, последовавшее со стороны сибиряка, Елена отклонила.

А позже, уязвленная показным равнодушием Бородача, решила пофлиртовать (самую капельку и не заходя слишком далеко) с Георгием Павловичем. Кстати, с ним она не скучала. Но мысли были все равно не о нем. Зачем только ввязалась в эту неумную историю с флиртом? Тоже мне, дважды экспериментаторша!

Ветер немного унялся и не напоминал больше распоясавшегося хулигана. Скорее шалящего малыша. И камыш, перешептываясь, качался по-другому – размеренно и спокойно. Елена поймала себя на неожиданной мысли: метелки так похожи на кисти художника. Вот он обмакнул одну из них в бирюзовую чашу озера, выпрямил и в три-четыре штриха набросал на фоне неба легкое облачко, которое тут же ожило и, не медля ни секунды, устремилось вдаль догонять побратимов.

Провожая небесного странника взглядом, полным тоски, Елена припомнила недельной давности разговор с Георгием Павловичем. Речь тогда зашла о сотрудниках лаборатории. Характеристики каждому он выдавал не очень лестные. Но эта задела особенно. Как он отозвался о Задерихвосте?

– Barbam vidco, sed philosophum nol vidco? – что, как он тут же объяснил, в переводе с латинского означало «Бороду я вижу, а философа не вижу».

Привычка сибиряка вставлять в свою речь к месту и не совсем латинские фразы вызывала подспудный протест. А тут явное неуважение к небезразличному ей человеку! Помнится, хотела ответить колкостью, но сдержалась. Успела убедиться: спорить с новосибирцем все равно, что рисовать угольком на черной доске. Протянув руку, достала из видавшей виды сумки гранат, начала очищать от кожуры. Разломила плод. Бросила несколько рубиновых зерен в рот. Приятная терпкость разлилась по небу. Облизнула губы, почувствовав языком тот едва уловимый привкус, который бесспорно свидетельствовал: продавец на «Виноградаре» не обманул: гранаты действительно из сухих субтропиков. Только они обладают таким неповторимым вкусом и ароматом. Отказываешься верить, что эти плоды содержат больше лимонной кислоты, чем собственно лимон.