Текст книги "Убьем в себе Додолу"

Автор книги: Николай Романецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Но как она сумела вытянуть из него вчера эти сведения? Ведь не может же она быть гараже Ясны! Это попросту невозможно! Столь квалифицированная колдунья была бы давно известна всему миру и вряд ли промышляла бы делишками, которые способны привести ее на Контрольную комиссию. Впрочем, над этой проблемой ломать голову бесполезно – все равно ничего не надумаешь.

А потому Репня сжег послание вместе с конвертом и принялся готовить себе вечернюю трапезу, теперь уже сожалея о том, что не отправился с Вадимом в кабак.

В шестерницу вечером настроение у Забавы вновь испортилось. От нее не скрылось то, что хозяин днем уединялся с гостьей в ее комнате. И гостья опосля этого явно повеселела. А перед ужином чародей и вовсе отправился с нею на прогулку. Все это не очень соответствовало тем горячим заверениям, которыми одарила гостья свою горничную. А тут еще вновь принялись подначивать Забаву другие служанки.

Особенно старалась Ольга.

– Ох, – притворно вздыхала она и всплескивала руками. – Как бы хозяин не утонул в колодце!

Забава посмотрела на Ольгу, как на помешанную: до нее сначала не дошло, о чем вздыхает подружка. Но когда Ольга бросила на Забаву быстрый плутоватый взгляд, та наконец поняла, о каком, собственно, колодце идет речь. Скрипнула зубами. Но сдержалась, хотя ей очень хотелось выцарапать этой лицемерке все зенки.

И пошло-поехало. Воображение рисовало Забаве сцены, в которых она с удовольствием сыграла бы главную роль. Но по всему выходило, что примадонной в них устроилась эта белогривая кукла. И потому Забава была готова высказать узкозадой шлюхе все, что она о ней думает.

С этой целью она и встретила хозяина с гостьей в сенях, когда те заявились с прогулки.

– Ох и хорошо прошлись! – сказал чародей.

Забава оторопела и посмотрела на башмаки этих несчастных гуляк. Башмаки явно были в пыли. Забава прикусила язык: получалось, что эта парочка вовсе не тискалась напропалую на мягком сиденье в закрытой чародейской карете, как представлялось Забаве еще пять минут назад. А тут еще узкозадая шлюха, словно поняв, что у горничной на уме, глянула на нее такими невинными очами, что из Забавы чуть дух не вышибло от внезапно родившейся нежности. Нет, не может никого обманывать человек, обладающий таким детским взглядом. Поэтому Забава, мгновенно расставшись со всеми своими подозрениями, проводила гостью в светлицу и помогла ей переодеться к ужину. Гостья восхищалась городом и рекой и ни словом не упомянула о чародее. Как будто его с нею и не было… Забава успокоилась окончательно.

Однако за ужином все перевернулось. Чародей был с гостьей необыкновенно любезен – привыкшая к его молчаливости за трапезой Забава даже назвала бы хозяина в этот момент болтливым – и внимателен. И хотя они говорили в основном о Вериной болезни, Забаве стало казаться, что за каждой их фразой скрывается другой, только им двоим понятный смысл. А дважды поймав на себе любопытствующий взгляд «узкозадой шлюхи», Забава и вовсе уверовала, что та намерена втихомолку наставить ей рога.

После этого Забаве ничего не осталось как подняться с отужинавшей Верой в гостевую и устроить ей скандал.

Вера выслушала обвинения с широко раскрытыми глазами и сказала:

– Послушайте, Забава, по-моему, я не давала повода к подобным подозрениям.

– Да?! – Забава была неукротима. – А зачем вы уединялись с ним здесь днем? А почему он пригласил вас сегодня гулять? А с какой стати вы любезничали за ужином?

– О боже! – Вера возвела очи горе. – Вы погубите меня своей ревностью, Забава! Днем чародей лечил меня от амнезии…

– Знаю я вашу амнезию! – грубо оборвала ее Забава. – Вся ваша амнезия находится у вас между ног!

Вера прикрыла лицо обеими руками и затрясла головой.

– О боже! – Она опустила руки: в глазах ее стояла такая боль, что Забаве стало стыдно. – Я повторяю: днем чародей лечил мою память. И кое-чего добился… Гулять я пошла потому, что уже несколько дней просидела взаперти. А его любезное поведение за ужином само собой говорит, что постепенно мне удается изменить его отношение к женщинам. И когда я уйду отсюда, он уже не сможет быть таким, каким был раньше. Его любезное обращение перейдет на вас…

– Вы уйдете отсюда?! – В голосе Забавы прозвучало такое изумление, что гостья улыбнулась.

– Конечно уйду. – Она тряхнула пшеничными кудрями. – Сегодня ваш хозяин заставил меня окончательно вспомнить, что я колдунья. А значит мне не нужно от мужчины то, что нужно обычным женщинам. И вам нечего беспокоиться о том, что у меня между ног…

Нет, человеку с такими глазами нельзя не верить. И Забава поверила. Впрочем, ничего другого ей и не оставалось – лишь верить да надеяться. Ведь безответная любовь держится лишь на вере да надежде.

Утро седмицы оказалось полной противоположностью вчерашнему.

Обнаружив вечор, что агрессивность не трогает его своими прилипчивыми лапами, Свет не очень-то и обрадовался. Такие случаи уже бывали, и он прекрасно знал, что за все придется расплачиваться ночью. Дух Перуна свое возьмет. Либо приступом бессонницы, либо жутким кошмаром, во время которого душа захлебнется ужасом. Хотя нет, скорее всего первую половину ночи будем раздирать звериными когтями чью-нибудь худосочную грудь – аки оборотни, – а потом, разлепив глазыньки, все-таки захлебнемся ужасом. И лишь под утро поймем, что все случившееся было всего-навсего обычным ночным кошмаром, а ночной кошмар – не Ночное колдовство, души не затронет. Или почти не затронет. А точнее затронет, но далеко не те струны, которые изменяет Ночное колдовство. Сии многострадальные струночки не подвластны ни единому составу Контрольной комиссии, они подвластны лишь моему сердцу, и оно начнет разрываться на части, подобно караваю в Праздник нерезанного хлеба, истекать – не кровью, но крокодиловыми слезами, – и слезы эти зальют всю землю, как потоп, которым наградил чад своих главный иудейский боженька Цебаот (дабы ходили они лишь по тем тропинкам, что он предписал, а в сторону – ни-ни!), и Ильмень выйдет из берегов, и переполнится Волхов, и, становясь Садком в собственном доме, лишь в самый последний миг поймешь, что это все-таки был кошмарный сон…

Однако проснувшись, Свет, как ни старался, не мог вспомнить из прошедшей ночи ничего страшного. Словно боги прикрыли его мозг покрывалом, защитив от не очищенных вовремя испражнений собственной души.

Впрочем, сегодня разбираться в причинах, почему ночь оказалась столь ясной и легкой, не очень-то и хотелось. Все равно Перун свое возьмет – не в минувшую ночь, так в следующую. От проклятия, преследующего волшебников, не убежишь. Дух Перуна выражается либо в половой жизни – у обычных мужчин, либо в повышении агрессивности, раздражении и злобе – у волшебников. Третьего не дано…

Интересно, чем платят за свой Талант колдуньи? Чем платила мать Ясна? Надо было бы поинтересоваться, но в те славные времена подобный вопрос у него и возникнуть не мог. А другие колдуньи слишком мелки, чтобы чародей Сморода обратил на них внимание. Но скорее всего – они платят страхом.

Привычно разминая в физкультурном зале заспавшиеся мышцы, Свет думал о том, что волхвы даже в проповедях своих все делают наполовину. Да убьем в себе Додолу, братья!.. А надо бы убить и Перуна. Вот только есть мнение, что без духа обоих супругов волшебник перестанет быть не только волшебником, но и человеком. Так что лучше возблагодарим Перуна за то, что он осеняет нас безудержным духом своим, и будем терпеть. За все в этой жизни нужно платить. И чем больше человеку дано, тем большую плату вынужден он отдавать богам за дарованные ему возможности.

К тому же, помимо переполненных злобой вечеров, существуют достаточно приятные дневные часы и совершенно прекрасные утренние. Такие, как сегодня… А кроме того, за овладение своим Талантом волшебник награждается не только приступами раздражения и злобы. Есть еще и звонкая монета, которой вынуждены расплачиваться с ним за работу обычные люди. Так что выгода очевидна – чем больше злобы, тем больше денег, тем лучше могут существовать те, кого Мокошь слишком рано заставила выбросить своего ребенка в бурные воды жизни. Впрочем, они-то как раз мало в чем виноваты. Разве лишь в том, что зачали да выпустили вас из материнского лона. Но и это они сделали не по своей воле, а потому что боги вложили в них дух Перуна и Додолы…

Спустившись к завтраку, Свет был в очередной раз удивлен поведением Забавы. От ее вчерашней вечерней ревности и следа не осталось. Впрочем, бабские выходки служанки интересовали его сегодня меньше, чем когда либо. Гораздо больше его интересовало, что дальше делать с гостьей.

Вера уже сидела за столом, тепло поприветствовала хозяина, поинтересовалась, как ему сегодня спалось.

Свет посмотрел с подозрением:

– Как ни странно, хорошо. У меня даже появилось сомнение… Может быть, вчера не столько я вас, сколько вы меня лечили?

Вера хитро улыбнулась:

– Взаимодействие больного и врача – всегда процесс обоюдный. Но лично я думаю, что всему причиной наша с вами вчерашняя прогулка… Свежий воздух!

Свет хмыкнул: если бы свежий воздух излечивал нас от духа Перуна, мы бы только тем и занимались, что гуляли. Впрочем, желания разбираться в существе этой проблемы у него не было никакого, да и само отсутствие этого желания его не очень волновало. Есть и поважнее дела!..

Ему вдруг пришло в голову, что он связался со своей гостьей только потому, что ему не хотелось прощупывать подозрительных паломников. Ведь проверять чужие мозги – это все равно что заглядывать в замочные скважины. Так же безопасно. И так же мерзко.

Вот эта мысль его удивила. Такая мысль не могла быть его мыслью. Это было то же самое, как если бы Великий князь по собственной воле решил уйти в волхвы. Выбор, конечно, возможный, но явно говорящий о душевном нездоровье выбирающего…

Впрочем, над этим ему размышлять тоже не хотелось. Ведь разобраться, почему данная конкретная мысль явилась в данную конкретную голову, – все равно что понять, почему служанка чародея влюбилась в своего хозяина. Если мысль приходит в голову, значит голова этой мысли чем-то сумела приглянуться. Даже если она, голова, кажется на первый взгляд дырявой…

Свет вдруг поймал себя на том, что думает уж совсем о полнейшей ерунде. Может, и у него в голове появилась дыра? Или…

Он с подозрением посмотрел на Веру.

С таким же успехом можно было подозревать в чем-то непотребном фонарный столб: Вера весело и беззаботно щебетала о чем-то с крутящейся рядом с ней Забавой. Словно две подружки. Или сестры…

– А сегодня мы пойдем с вами на прогулку? – спросила одна из сестер.

– Или я должна сначала заслужить этот небольшой подарок?

Забава хихикнула – она частенько позволяла себе хихикать по утрам, зная что хозяин пребывает в справном расположении духа.

И тут на Света обрушилось то, что пощадило его ночью.

Впрочем, он этого даже не понял. Он только успел заметить, как перекосилось в ужасе лицо Забавы. И провалился в непроглядную тьму.

Сквозь мрак до него донесся голос Веры:

– Не надо никакого доктора. В этих болезнях доктора – не помощники.

Свет шумно перевел дыхание. Он лежал навзничь, под затылком ощущалось что-то мягкое, а на глазах – теплое. Через некоторое время он разобрался, что мягкое – это ковер на полу трапезной, а теплое – ладони Веры.

– Теперь он справится сам. – Вера убрала ладони с его лица.

Свет пошевелился и сел. Свалившей его ярости не было и в помине. На сердце угнездились легкость и спокойствие. Он вспомнил выражение, которое слышал когда-то от какого-то киевлянина. «Словно Христос босиком по душе прошел…»

Он поднялся на ноги. Забава пыталась его поддержать, но он молча оттолкнул ее руку.

Вера уже снова сидела за столом, нацеливалась на чашку с чаем, и он очень был ей благодарен за отсутствие излишнего к нему внимания.

– Все в порядке, – сказал он, повернувшись к выскочившему из кухни Берендею. – Я как обычно жду вас в кабинете.

Поднимаясь по лестнице, он оглянулся. Забава смотрела на него с испугом и потрясающей душу жалостью. Вера смотрела не на него, а на Забаву. И это почему-то показалось ему совершенно нормальным.

Войдя в кабинет, он сказал себе вслух:

– Опять она вылечила вас своими руками. – И вдруг почувствовал от звуков своего голоса неслыханное удовольствие. Словно это не она его, а он вылечил ее от амнезии. Или вывел на чистую воду.

В отличие от Забавы Берендей вел себя как ни в чем ни бывало. Спокойно получил от хозяина инструкции на предстоящий день, спокойно положил на стол счет, полученный от портного. И только, уже собираясь уходить, сказал:

– Я думал, ее любовь к вам проходит. Гляжу, ревновать перестала. Но сегодня увидел, что ошибся.

Вот тут Свет впервые пожалел, что ему нечего ответить эконому. И сразу же помотал головой, возмутившись неточностью этого слова: ведь Берендей был экономом для него. А для Забавы он был дядей. И стоило хотя бы иногда думать о нем как о дяде Забавы.

Едва Берендей вышел, Свет почувствовал, что его вызывают по волшебному зеркалу.

Желающим поговорить с ним оказался сыскник министерства безопасности Буривой Смирный.

– Здравы будьте, чародей!

– Здравы будьте, брат!

– Чародей, мне бы хотелось встретиться с вами. Лучше всего немедля: дело очень важное. Могу ли я сейчас приехать к вам?

Свет знал: по пустяковой причине Смирный к нему в гости набиваться бы не стал. Значит, разговором по волшебному зеркалу дело не решается.

– Я жду вас, брат, – сказал он.

– Буду не позднее, чем через сорок минут. – Лицо Смирного растворилось в темноте.

Ольга поставила перед сыскником кружку медового кваса и вышла. Свет наложил на дверь охранное заклятье, чтобы не помешали, сел за стол, сделал рукой приглашающий жест. Этакий радушный хозяин, потчующий гостя…

Смирный единым махом осушил полкружки кваса, торопливо, но аккуратно вытер усы.

– Душно. Давно уже не было такой жаркой предпаломной седмицы.

Свет отметил про себя множественный смысл произнесенной сыскником фразы.

– Я вас слушаю, брат. По-видимому, вы приехали продолжить наш вчерашний разговор…

– Вы не ошибаетесь, чародей. Я-таки послушался вашего совета. – Смирный достал из кармана кафтана записную книжку в переплете из опойка. – И вот что мне удалось выяснить. – Он принялся перелистывать страницы записной книжки. – Я проверил алиби всех приглашенных на эксперимент Барсука. Даже Кудесника. Сначала, разумеется, начал с ратников. Никто из них, вестимо, без помощи волшебника совершить это убийство не мог, но ведь столь высокопоставленные лица способны как организовать подобное преступление, так и найти подходящего к соучастию волшебника. Не правда ли?

Свет кивнул. Конечно, любой из присутствовавших на эксперименте штабных имел подобную возможность. А волшебника можно и обмануть, сославшись на государственные интересы. Правда, в таких случаях любому волшебнику потребуется указание Кудесника, но это указание может быть и письменным, а раздобыть бланк с магической печатью Остромира дело хоть и невероятно трудное, но возможное. Особенно для высокопоставленного штабника. Впрочем, у штабных времени на подготовку такого преступления не было. Они, наверное, и все значение увиденного-то поняли лишь на следующий день. Известно, какими категориями мыслят ратники: атака да отступление, «Вперед, на супротивника!» да «Рад стараться!»…

– Проверка показала, что все штабные имеют безупречное алиби, – продолжал Смирный. – Я, разумеется, понимал, что ратники могли организовать дело и руками своих подчиненных. Поэтому я попросил опекуна Лаптя поговорить с министром ратных дел и провести негласную проверку, не отдавались ли кем-либо из подозреваемых подобные приказы по своему ведомству. Ничего подобного мы не обнаружили. Конечно, это не значит, что приказов вообще не существует, но если таковые были, то неофициальным порядком и доказать ничего не удастся. – Смирный вновь приложился к кружке и высосал остаток кваса.

Свет понимал, что не ради уже сказанного Смирный примчался к нему, и лишь молча смотрел на следователя.

– Уф! Хорош квасок! – Смирный поставил кружку на стол и вновь принялся ворошить страницы записной книжки. – Проверили мы алиби и всех остальных. Включая вас. – Смирный виновато развел руками.

Свет кивнул:

– Разумеется… Продолжайте.

– Проверка оказалась безрезультатной. Я доложил об этом опекуну Лаптю, поелику именно он назначен министром в качестве руководителя следствия. Получил от него приказ расширить поиски других возможных подозреваемых – особенно среди научных противников Барсука – и еще раз проверить уже проверенных. И тут мне пришла в голову одна любопытная мысль… – Смирный покусал костяшку перста. – Одним словом, я поинтересовался, чем занимался вечером того дня, когда было совершено убийство, опекун Лапоть.

У Света от предчувствия похолодело на сердце.

– У Лаптя алиби нет.

– У Лаптя алиби нет, – эхом отозвался Смирный. – Правда, нет и мотивов. Но это на мой взгляд. – Он вопросительно посмотрел на Света.

– Лаптю известно о том, что вы проверяли его?

– Я пока еще никому не докладывал. Даже министру. – Смирный опять принялся крутить в руках записную книжку.

И поелику именно чародей Сморода посоветовал вам проверить присутствовавших при эксперименте, подумал Свет, вы решили теперь поинтересоваться у него, как поступать дальше. Раз Сморода дал вам такой совет, стало быть, он кого-то подозревает. Стало быть, он знает о существовании мотивов, которые могут быть неизвестны вам.

– Опекун Лапоть очень квалифицированный волшебник, – сказал Смирный.

– Думаю, ему не составит большого труда выяснить, что я его проверял. И если это преступление осуществил он, ему не составит большого труда от меня избавиться. Вот потому я и приехал в первую очередь к вам. Чтобы о результатах моей проверки знал хотя бы еще один человек. Если бы приказ проверить Лаптя мне отдал министр, я бы в первую очередь доложил обо всем министру. Но он такого приказа не отдавал. К тому же, он не волшебник и беззащитен перед Лаптем еще более, чем я. – Смирный с шумным вздохом откинулся на спинку кресла. – Говорят, ваша квалификация уступает лишь квалификации Кудесника. С вами Лаптю будет справиться значительно труднее. Если вообще возможно…

– Благодарю за комплимент, – сказал Свет. – Только не вижу, чем я в такой ситуации могу вам помочь. Ведь отсутствие алиби – еще не улика. А Кудеснику, как и суду, потребуются стопроцентные улики.

Смирный вновь принялся терзать свою записную книжку. Потом сказал:

– Помочь вы мне можете. Более того, в этой ситуации именно вы и токмо вы способны мне помочь. Разумеется, того, о чем я хочу вас попросить, вы делать не имеете права, но ведь в конце концов и подобной ситуации еще в истории не бывало. Если, вестимо, наши с вами подозрения окажутся обоснованными. Если же опекун Лапоть чист, то знать никто ничего не будет и Лапоть не окажется скомпрометированным. Разумеется, вы вольны и отказаться, но… – Смирный развел руками.

Но ведь вы сами посоветовали мне сделать эту проверку, мысленно закончил Свет недосказанную Смирным фразу. Он уже понял, о чем пойдет речь, но стратегическая инициатива в подобном разговоре должна была исходить от собеседника. И потому Свет спросил:

– Так чем же я могу вам помочь?

– У меня есть два предложения. Первое. Вы поставите мне магический защитный барьер. Заклятие должно быть таким, что бы я ни при каком воздействии со стороны не мог выдать Лаптю имеющуюся у меня сейчас и полученную в дальнейшем информацию о его причастии к преступлению…

– На это в одиночку, да еще без санкции вашего руководства, я и в самом деле не имею права, – быстро сказал Свет.

– Да, но ведь вы входите в число тех, кто уже накладывал подобные заклятья. Я понимаю ваши опасения. Конечно, если бы я сопротивлялся, для моей психики могла бы возникнуть опасность. Однако в данной ситуации мы с вами будем тянуть канат в одну сторону. Не вижу причин для возникновения опасности. Ведь магической отдачи не будет. Наоборот, в таком контакте должна наступить полная проницаемость.

Свет с сомнением покачал головой:

– В теории-то оно так, но… А второе предложение?

Смирный, поняв, что дело пошло на колею, расцвел в победительной улыбке:

– Если наши с вами подозрения по поводу опекуна Лаптя соответствуют действительности, он наверняка неспокоен. Должен быть неспокоен… Ведь не может же он быть уверен в том, что не оставил абсолютно никаких следов. В таких делах всегда возможны неприятные случайности, сами понимаете. А если мы, заподозрив его, вышли на подобную случайность, но не до конца уверены?.. Поэтому беспокойство Лапоть, будь он хоть трижды хитроумен, испытывать должен. А обнаружив, что он не может проникнуть в мой мозг, Лапоть забеспокоится еще больше. Кто мог поставить мне магический защитный барьер без его санкции? Только Кудесник. Это напугает опекуна еще больше. Но вы должны наложить заклятье так, чтобы ему было понятно, что оно наложено…

– Лапоть это поймет вне зависимости от того, как я наложу заклятье, – сказал Свет.

– Очень хорошо! Но предположим, что он и в самом деле не оставил никаких следов. Тогда надо его загнать в такую ситуацию, чтобы он совершил оплошный поступок. И вот тут мне бы хотелось, чтобы вы подсказали, как организовать такую ситуацию. Вы ведь лучше знаете слабости высококвалифицированных волшебников.

Свет улыбнулся. Все-таки голова у этого Буривоя варила. И, надо полагать, если бы он находился на более важном государственном посту, там, где даже содержание работы заставляет человека мыслить вне привычных рамок, то и сам бы дошел до возможных мотивов, имевшихся у Буни Лаптя. Тогда бы эти мотивы имелись у самого Смирного… Но во имя Семаргла, если это все-таки и в самом деле Буня, то он глупец и ему не место на нынешнем месте. На таких должностях давать волю эмоциям – не меньшее преступление, чем предумышленное убийство.

– Хорошо, – сказал он. – Как загнать опекуна Лаптя в необходимую нам ситуацию, я сейчас не скажу. Этот вопрос требует немалых размышлений – Лапоть действительно высококвалифицированный волшебник. Что же касаемо вашего первого предложения…

Он встал из-за стола, вытащил из баула Серебряный Кокошник. Потом достал с полки справочник по практическому волшебству и обновил в памяти акустическую формулу нужного заклинания.

– Вы готовы, брат?

– Готов, чародей.

– Надевайте на голову Кокошник и ложитесь на оттоманку. И не забудьте собрать в кулак всю свою добрую волю.

Сразу после ухода сыскника в кабинет к Свету ворвалась Забава.

– Чародей, мне надо с вами серьезно поговорить!

Хотя глаза Забавы и не метали молний, было видно, что возбуждена она не меньше, чем при очередном приступе ревности. Однако Свет сразу понял, что дело сейчас вовсе не в этом вечном чувстве.

– Слушаю вас, душа моя.

Ее глаза распахнулись – подобным образом он ее никогда не называл. Впрочем, перевести разговор в спокойное русло Свету все равно не удалось – Забава обрушилась на него так, как никогда раньше не обрушивалась. Словно он стал ее личным непримиримым врагом… И только через некоторое время ошалевший от неожиданности Свет понял, за что его ругают. Оказалось, его ругают за беспечность и легкомыслие, за неосторожность и глупость, за безобразное отношение к собственному здоровью и идиотское неумение организовать свою работу. И за многое-многое другое…

Опустив голову, Свет слушал и удивлялся. Такой Забаву он еще ни разу не видел. И в былые времена быстро бы дал ей за такое поведение хороший окорот. Но сегодня не мог! Потому что сегодня Забавой руководило исключительно беспокойство за своего хозяина, и он это прекрасно понимал. А послушав ее некоторое время, он понял и нечто другое: ею руководило беспокойство еще и за СВОЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО, а это беспокойство давало ей право разговаривать с ним в таком тоне, в каком она бы ввек не стала разговаривать со своим хозяином. И в том, что он мог ей дать в ответ только свою жалость, ее вины не было никакой. Поэтому он молчал и слушал.

Когда Забава стала иссякать и вместо ноток возмущения в ее голосе стали появляться откровенные слезы, он встал, подошел к ней, взял за руку. И попытался не поморщиться, когда она порывисто прижалась к нему всем своим телом и принялась поливать слезами франкские кружева на его камзоле. Он гладил ее по вздрагивающей спине до тех пор, пока она не стала успокаиваться, а потом легонечко оттолкнул и самым откровенным тоном, на какой был способен, проговорил:

– Душа моя! Я понимаю ваше беспокойство, но, право слово, волноваться нет причин. Я просто вчера немного переработал с нашей гостьей, вот и все.

Она подняла к нему мокрое, словно залитое грозовым ливнем лицо:

– Так отдохните же сегодня!

Он развел руками:

– Полного отдыха обещать не стану, но работать постараюсь поменьше. Вот как перед Дажьбогом клянусь!

Лицо Забавы тронула виноватая улыбка, слабая и несмелая.

– Вы извините меня за грубые слова. О боги, как я испугалась! – Она передернула плечами. – Думала, вы умираете…

На этот раз он все-таки поморщился:

– Ну мары-то придут за мной еще нескоро!

От его гримасы она чуть было не зарыдала снова, но удержалась, хотя Свет хорошо видел, чего это ей стоило. Однако тут он помочь ей ничем не мог.

– Я пойду? – Ее губы вновь тронула несмелая улыбка. – Может, вам принести чего-нибудь?

– Нет, спасибо. – Он чуть не ляпнул: «Вы свободны!» – но вовремя спохватился.

Она еще несколько мгновений смотрела ему в лицо, потом повернулась и, опустив голову, вышла.

А он сел за стол.

Откровенно говоря, у Забавы был серьезный повод для беспокойства, и он о нем прекрасно знал. Зато она об этом поводе не ведала и ведать не могла: в ней просто-напросто говорило извечное женское чутье.

Впрочем, это знание было мало кому известно в Словении, потому что берегла его верхушка Колдовской Дружины как зеницу ока.

Однако Свет принадлежал к оной верхушке и потому сразу понял, что сегодняшний припадок является первым звонком. Вот только никому не дано знать, будет ли второй!

Магическая биология давно уже объяснила природу этого не очень распространенного заболевания.

Согласно учению Кудесника первой половины семьдесят третьего века Добромысла, во всяком человеке, рожденном от мужчины и женщины присутствует дух Перуна и Додолы. У простых людей они взаимоуравновешивают друг друга, у колдунов же все устроено иначе. Поскольку волшебная энергия рождается из измененной сексуальной, то у волшебников обязательно преобладает один дух: у колдунов – дух Перуна, у колдуний – Додолы. Однако по достижению возраста полового созревания угнетаемый дух может проявиться, и тогда Талант практически исчезает. Не считать же проявлением Таланта щупачество несостоявшихся колдунов, к тому же инициируемое лишь волшебниками!

Проявлением духа, убивающего Талант, и занималась в свое время мать Ясна. Квалифицированными волшебниками становятся лишь те, кому удается окончательно победить в себе угнетаемый дух, дающий первый толчок сексуальному интересу к противоположному полу. Впрочем, это касается в основном мужчин, поелику женщины волей богов изначально созданы в общем-то беззащитными перед насилием, а насилие почти мгновенно освобождает в них угнетаемый дух. Результат известен.

Так все это представляется воспитанникам при обучении в школах волшебников. Однако не все так просто. Есть, к сожалению, одна заковыка, о которой суждено узнать лишь высококвалифицированным волшебникам. Именно их эта заковыка и касается.

Талант представляет собой палку о двух концах, и дело тут совсем не в пресловутом Ночном колдовстве. Несбалансированность в личности колдуна прямо пропорционально влияет на мощь его Таланта. Но эта же несбалансированность приводит к тому, что любой волшебник, сотворив малое заклинание, заполучает в свою душу малую толику агрессивности. Агрессивность растет пропорционально сложности творимых заклинаний и квалификации волшебника. Так человеческая природа мстит волшебнику за возвеличивание духа и пренебрежение плотью. Именно поэтому отдохнувшие и разряженные волшебники утром являются почти нормальными людьми, а после рабочего дня из-за изменений в психике превращаются в откровенных человеконенавистников.

Но в силу ряда причин изменения могут постепенно накапливаться. В результате у некоторых волшебников происходит нервный срыв.

К сожалению, медицинские статистические исследования так и не смогли выявить какой-либо более определенной зависимости между Талантом волшебника и вероятностью заболевания. Сплошь и рядом очень сильные волшебники (такие как нынешний Кудесник Остромир) доживают до глубокой старости без всяких нервных срывов, и потому заранее предугадать персону, с которой случится несчастье попросту невозможно.

К тому же, первый приступ – это еще не конец. Зачастую одним приступом все и заканчивается. Особенно, если волшебник начинает ограничивать себя в работе, но бывали случаи, когда второй приступ не приходил и к тем, кто, не желая менять своей налаженной жизни, полностью отдавал себя на волю богов.

Тем же, кто докатывался до второго приступа (а в этом случае ждать его приходилось по-всякому – от трех месяцев до тридцати лет), приходилось встречаться с Контрольной комиссией, ибо свихнувшийся волшебник рано или поздно преступал законы Колдовской Дружины.

Неудивительно, что законы сии требовали от всякого волшебника, с которым случался нервный срыв, чтобы он обязательно поставил в известность о случившемся канцелярию Кудесника.

После этого в былые времена волшебника ждали два пути: либо второй приступ болезни и лишение Таланта, либо продолжение работы на прежнем месте. Но повышение, разумеется, такой волшебник мог получить разве что во сне.

Когда боги нарушили свои собственные законы, дав жизнь матери Ясне, они предоставили страдающим волшебникам третий путь. Мать Ясна не просто выявляла кандидатов в колдуны, не способных справиться с человеческой природой собственного тела. Об этом-то знала вся Дружина. Но только руководство Дружины ведало, что мать Ясна была способна напрочь излечивать волшебников от проклятой болезни. Во всяком случае, за все тридцать лет, что мать Ясна трудилась на своем поприще, не было ни одного случая второго психического срыва. За десять же лет, прошедших после ее исчезновения, случилось уже семь. Вот почему Колдовская Дружина так была заинтересована в том, чтобы странная паломница оказалась второй матерью Ясной. Вот почему работу с ней поручили одному из самых высококвалифицированных волшебников Словенского княжества чародею Светозару Смороде.

И только теперь Светозар Сморода понял, почему он так не торопился с выполнением данного ему поручения. Дело было вовсе не в том, что ему не хотелось вновь возвращаться к прощупыванию подозрительных паломников, могущих оказаться лазутчиками супротивных государств.