Текст книги "От Кяхты на истоки Желтой реки Четвертое путешествие в Центральной Азии (1883-1885 гг.)"

Автор книги: Николай Пржевальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Немногим лучше стояло дело и по части зоологических изысканий. Крупных зверей, кроме хара-сульт, весьма здесь мало, да притом линявшие теперь их шкуры не годились для коллекции; среди же птиц попадались все прежние виды и лишь изредка прокидывались пролетные; пресмыкающихся и земноводных почти не встречалось; насекомых также было очень мало по числу видов. Одно только рыболовство в Черчен-дарье несколько пополнило наш скудный сбор. Между прочими мелкими рыбами пойман нами здесь в небольшом и неглубоком заливе экземпляр тазек-балык длиной в 4 фута и весом в 33 фунта.

На рыболовство мы отправлялись прямо с бивуака в одних рубашках и босыми, дабы легче ходить по вязкому и мягкому, как бархат, глинисто-песчаному грунту речного плёса. Тащить бредень против быстрой воды почти совсем нельзя было; поэтому мы пускали его вниз по течению, едва успевая следовать, иногда бегом, за своей сетью, которую затем поворачивали к отмелому берегу и вытаскивали. Ловить же в более тихих заводях часто оказывалось невозможным по причине крайне топкого здесь грунта дна. Вместе с рыболовством происходило и купанье, правда не особенно хорошее, в мутной воде Черченской реки, но весьма подходящее при сильных жарах, которые теперь стояли.

Оазис Черчен лежит на абсолютной высоте 4100 футов по обе стороны Черчен-дарьи, верстах в шестидесяти по выходе ее из гор на небольшой лёссовой площади, окруженной сыпучими песками. Эти пески на правом берегу Черченской реки придвигаются к ней почти вплоть и так идут к горам; на левой стороне той же реки главные песчаные массы лежат несколько поодаль, хотя наносы от них подходят к самому оазису и превращают его окрестности в совершенную пустыню. В ней погребены остатки некогда процветавшей здесь обширной культурной площади; но об этом будет речь впереди.

Нынешнее черченское поселение заключает в себе около 600 дворов и от 3000 до 3500 жителей. Основано оно 90 лет тому назад колонистами из Кэрии, Хотана, Кашгара и Аксу.

Всего обработанной земли в Черчене, мне кажется, едва ли наберется 1000 десятин.

Здесь, как и во многих других оазисах Центральной Азии, поля скорее могут быть названы огородами по их миниатюрности и тщательности обработки. Вместе с тем при скученности населения, в зависимости от тесной площади орошенного пространства, каждая семья производит лишь столько, сколько нужно для собственного пропитания; в лучшем случае избыток невелик, гораздо же чаще бывает недохват. На другой день нашего прихода в Черчен поднялась сильная буря и продолжалась с небольшими перерывами целую неделю; первые двое суток от северо-востока, затем двое суток от юго-запада и, наконец, еще трое суток опять от северо-востока. В особенности напряженна была эта буря на третьи сутки, когда после отрывистого часового затишья ветер вновь подул со страшной силой в противоположном, чем до сих пор, направлении, то есть от юго-запада. Тучи песка и пыли густо наполнили атмосферу, которая на восходе солнца несколько времени была окрашена как бы мутным заревом пожара; затем на целый день наступила полная мгла. Палатки наши едва держались, несмотря на все прикрепы; против ветра невозможно было ни двигаться, ни дышать, ни открыть глаза; пыль и песок засыпали довольно толстым слоем наш бивуак, не исключая и верблюдов, которые лежали целые сутки привязанными на месте.

Рядом с обитаемым ныне черченским оазисом, среди совершенной пустыни, отчасти покрытой лёссовыми песчаными буграми, видны следы древней культурной площади.

Здесь на протяжении семи? восьми верст от севера к югу и около двух или более от востока к западу встречаются остатки башен, саклей и места прежних арыков.

Нынешние жители Черчена производят иногда раскопки на месте городов; гораздо же чаще ходят туда на поиски после сильной бури, местами выдувающей песок на значительную глубину. Случается находить медные и золотые монеты, серебряные слитки, золотые украшения одежды, драгоценные камни (алмазы и бирюзу), бусы, железные вещи, кузнечный шлак, медную посуду и, что замечательно, битое стекло в самом древнем городе; в более же новом черченцы добывают для своих надобностей жженый кирпич. Затем при раскопках встречаются склепы и отдельные деревянные гробы. В тех и других трупы (небальзамированные) обыкновенно сохранились очень хорошо благодаря, конечно, чрезвычайной сухости почвы и воздуха. Мужчины весьма большого роста и с длинными волосами, женщины же с одной или двумя косами.

Однажды открыт, был склеп с 12 мужскими трупами в сидячем положении. В другой раз найдена была в гробу молодая девушка. У нее глаза были закрыты золотыми кружками, а голова связана от подбородка через темя золотой пластинкой; на теле надета длинная, но узкая шерстяная одежда (совершенно истлевшая), украшенная на груди несколькими тонкими золотыми звездочками, около дюйма в диаметре; ноги оставлены босыми. Даже дерево гробов, как нам говорили, иногда так хорошо сохранялось, что черченцы употребляют его на кое-какие поделки. Вместе с человеческими трупами в могилах попадаются кости лошадей и баранов.

Туземцы уверяли нас, что следы древних поселений и городов встречаются также по всему среднему течению Черчен-дарьи. Эти остатки все лежат на западной стороне названной реки, в расстоянии 5-15 верст от нынешнего ее русла, отодвинувшегося, следовательно, к востоку. Старое русло Черчен-дарьи местами также видно между упомянутыми развалинами, ныне большей частью засыпанными песком пустыни. По преданию, здесь некогда жило племя мачин, как и далее вплоть до Лоб-нора.

Тот хребет, у подножия которого лежал на значительном протяжении наш путь из Черчена в Кэрию, принадлежит западному Куэнь-луню и составляет непосредственное продолжение гигантских хребтов главного кряжа средней части этой системы.

Пользуясь правом первого исследователя, я назвал вновь открытую цепь гор Русским хребтом. На всем своем протяжении этот хребет служит оградой высокого Тибетского плато к стороне котловины Тарима и, как обыкновенно для азиатских гор в подобных случаях, развивается вполне лишь к стороне более низкого своего подножия. Здесь, то есть на северном склоне Русского хребта, общий его характер составляют дикость, грандиозность форм и труднодоступность, тогда как южный тибетский склон несомненно короче и мягче в своем рельефе.

Жители в Русском хребте – племя мачин. Их мало в восточной части гор до реки Бостан-туграк; гораздо более от названной реки к западу и в особенности западнее реки Ния-дарья. Занимаются скотоводством, преимущественно разведением баранов; засевают также ячмень (черный с голым зерном); жилища свои выкапывают в лёссе, и только в редких подгорных деревнях, да и то не везде, можно видеть настоящую глиняную саклю.

Из Черчена в оазис Ния ведут две дороги: нижняя и верхняя, обе вьючные. Первая, более короткая, направляется к западу-юго-западу вдоль сыпучих песков; вторая, окружная, достигает того же оазиса, следуя у подножия Русского хребта.

Перед выступлением нашим из Черчена переводчик Абдул Юсупов сильно заболел, так что мы принуждены были оставить его на попечение местного хакима. Затем выход задержался еще на сутки, ибо накануне ночью оба проводника удрали неизвестно куда. Взамен доставлены были два новых вожака. Один из них, родом афганец, по имени Айсахан, оказался довольно сметливым человеком. К сожалению, без переводчика, который лишь через месяц присоединился к нам, нельзя было выведать многого, объясняясь лишь пантомимами да несколькими десятками известных нам тюркских слов. 25 апреля мы наконец тронулись в путь по верхней дороге.

Оазис Ния расположен на абсолютной высоте 4600 футов, по обе стороны реки того же имени, верстах в пятидесяти по выходе ее из хребта Русского. Там эта река называется Улуксай и берет свое начало в обширных ледниках. Оросив оазис Ния, она пробегает еще верст семьдесят в сыпучих песках и наконец теряется в почве.

За исключением летнего периода, Ния-дарья бедна водой. Во второй половине мая русло ее в описываемом оазисе было почти сухое: лишь местами имелись искусственные запруды, где, однако, воды было скоплено сравнительно немного.

Жители главным образом пользовались водой из колодцев, которые выкопаны здесь почти при каждой сакле; кроме того, во многих садах имеются небольшие пруды (бостан).

Летом, в период дождей в горах и усиленного таяния ледников, Ния-дарья, по словам туземцев, представляет собой реку в 25–30 сажен шириной при глубине местами до 4–5 футов.

По расспросным сведениям, в оазисе Ния считается от 1000 до 1200 дворов, следовательно, можно положить число жителей от 5000 до 6000 душ обоего пола. Все это мачинцы, но испорченные как физически, так и еще более нравственно главным образом отхожим промыслом на золотые прииски. Кроме того, жители Нии вообще мелки ростом и слабого сложения. Обыденное платье, по крайней мере летнее, носят почти все из белой, местного производства, дабы; между тем как в Черчине мы встретили более пестрое одеяние. Предметы же одежды там и здесь одинаковы: длинная рубашка и панталоны, сверху халат, подпоясанный кушаком, на ногах чирки или сапоги (с каблуками и железными подковками), на голове барашковая (черная или белая) шапка.

Как и в других оазисах, главное занятие жителей Нии составляет земледелие. Сорта хлеба и других посевов те же, что и в Черчине; прибавился здесь только рис. В садах те же фрукты. Из них в половине мая шелковица (белая и черная) уже поспела; абрикосы вполне сформировались, но еще были зелены; персики достигали величины мелкого грецкого ореха; виноград, джида и ююба цвели. Полевые посевы, за неимением воды для орошения полей, были плохи: только люцерна поднималась в это время на 1/2 фута; пшеница и ячмень лишь кое-где достигали 1 фута высоты; арбузы и дыни только что засевались. По словам туземцев, так бывает почти каждый год, вследствие позднего появления воды в реке Ния-дарье. Помимо земледелия, здесь развито и скотоводство. На окрестных оазису болотах много пасется баранов, ослов, коров и частью лошадей. Отхожий промысел обитателей Нии, как выше упомянуто, составляют работы на золотых приисках, всего более на ближайшем из них? Соргаке, который лежит на реке Ния-дарье при выходе ее из гор. На этом прииске, как говорят, скопляется от 700 до 1000 рабочих, иногда больше, иногда меньше, смотря по времени года.

Постоянной торговли в оазисе Ния нет. Только однажды в 10 дней здесь бывает базар, на который приезжают торговцы из Кэрии. Торг производится ограниченный? предметами, необходимыми для обихода местных жителей; достаточно привозят русских красных товаров (ситцы, кумач, платки и пр.), бывает также наш сахар, зажигательные спички и т. п. Сам оазис ничего для вывоза не производит; лишь на золотой прииск Соргак доставляется отсюда скот и частью хлеб.

В оазисе Ния мы провели целую неделю. Стоянка была отличная возле одной из запруд на реке Ния-дарье. Здесь мы купались и ловили рыбу. Корм для караванных животных также имелся в обилии. Местные жители весьма к нам были расположены и при всяком удобном случае выражали такое расположение. У них мы покупали продукты и продовольствовались отлично. Мальчишки постоянно таскали на продажу ягоды шелковицы – белые и черные. Сначала они нам не нравились, но потом мы «вошли во вкус» и объедались этими ягодами за неимением чего лучшего.

Вышеописанный оазис Ния начинает собой на юго-востоке Таримского бассейна длинный ряд таких же оазисов, которые с большими или меньшими промежутками тянутся здесь вдоль подошвы Куэн-луня, Памира и Тянь-шаня. Таким образом, все они лежат по окраине таримской котловины, там, где притекающая с гор вода доставляет необходимую влагу для орошения (частью и для выщелачивания) весьма плодородной лёссовой почвы. Поэтому величина каждого оазиса зависит прежде всего от местного количества воды: на главных реках Восточного Туркестана расположены и наиболее обширные здесь оазисы; на малых же речках или ручьях лежат оазисы небольшие. Первые состоят из центрального места? города и большого или меньшего количества деревень, то скученных, то разбросанных иногда на значительном пространстве; в последних усадьбы всего чаще стоят отдельными фермами.

Общий вид и характер тех и других оазисов одинаковы. Главное занятие жителей? земледелие и садоводство. Благодаря обилию рабочих рук, теплому климату и необыкновенному плодородию лёссовой почвы при достаточном ее орошении земледельческая культура достигла здесь еще в глубокой древности высокой степени совершенства. Неутомимая нужда заставила туземцев до крайности изощриться в проведении оросительных канав (арыков), которые, разветвляясь, словно вены и артерии в животном организме, оплодотворяют каждый клочок обрабатываемой земли.

Удивительным для непривычного глаза образом перекрещиваются и распределяются эти арыки по оазису: они то текут рядом, только на разной высоте, то пробегают по деревянным желобам один над другим, то наконец струятся по тем же желобам через плоские крыши саклей. Всюду вода приносит здесь с собой жизнь – она не только поит почву, но и оплодотворяет ее лёссовым илом. Главные арыки, от которых отделяются меньшие, нередко приводятся в оазис издалека, за много верст от реки, которая, если затем течет по оазису, то уже на гораздо низшем уровне, чем поля и сады, орошаемые ее водой. Самая обработка полей, не говоря про сады и огороды, превосходная. Земля разрыхлена так, что в ней нет ни малейшего комочка; притом все поле выделано небольшими грядками, на которых сеется зерно, а бороздки наполняются водой. Когда напустить эту воду, когда запереть ее? зависит от усмотрения хозяина, до тонкости знающего свое дело.

Поля, обыкновенно небольшие, нередко расположены террасами одно под другим для удобства поливки. Очередь пользования водой соблюдается строгая; за этим наблюдает в каждом оазисе особый старшина (мираб). Рисовые посевы делаются на самых низких местах и почти постоянно находятся под водой, как того требует возделываемое зерно.

В каждую саклю, в каждый садик и огород – мало того, к каждому большому дереву, если только оно стоит в стороне, – всюду проведены арыки, то запирающиеся, то отворяющиеся для воды, смотря по надобности. Берега арыков обыкновенно обсажены тополями, ивой, джидой и шелковицей. Эти деревья доставляют тень и служат для топлива. Обращаются с ними самым ласковым, если так можно выразиться, образом.

Зато деревья растут быстро и хольно. В течение 7–8 лет тополь дает строевое бревно, а через 30–35 лет достигает двух обхватов в толщину при высоте около 100 футов. Для топлива дерево (ива, тополь) срубают сажени на две от земли и самый сруб замазывают глиной, чтобы предотвратить высыхание. Такой ствол вскоре пускает новые побеги, которые быстро разрастаются густой, красивой шапкой, в особенности у ивы. Одни только засохшие деревья срубаются под корень.

Во всех оазисах засевают: на полях? пшеницу, ячмень, кукурузу, рис, горох, просо, клевер, арбузы, дыни, табак и хлопок; в огородах? лук, редис, редьку, морковь, огурцы, тыкву и зелень для кухни. В садах растут абрикосы, персики, виноград, яблоки, груши, сливы, гранаты, грецкие орехи, ююба (жужуба) и шелковица; здесь же нередко имеются небольшие пруды, а также цветники, в которых разводятся розы, астры, бархатцы, бальзамины и другие цветы. Огороды возле саклей обыкновенно весьма миниатюрны, да и овощи, в них произрастающие, плохи.

Несравненно лучше и обширнее в тех же оазисах сады. В них уход за деревьями самый заботливый, растут эти деревья превосходно и дают отличные плоды. Жаль только, что туземцы начинают рвать их еще сырыми, да и со зрелыми обращаются небрежно. Абрикосы, персики и виноград сушат. В таком виде эти плоды составляют неизменную принадлежность всякого дастархана (угощения). Яблоки, дыни и виноград сохраняются свежими всю зиму. Вообще свежие плоды летом, а сушеные зимой служат большим подспорьем в пище местного населения.

Однако как ни очаровательны с виду все вообще оазисы, в особенности при резком, контрасте с соседней пустыней, но в большей части из них бедность и нужда царят на каждом шагу. Теснота вследствие многолюдства служит тому главной причиной.

Так, по крайней мере, в Хотане, Чире, Кэрии и других меньших оазисах по соседству. Здесь на семью в пять? шесть душ едва ли придется 1?-2 десятины земли; обыкновенно земельный надел еще меньше. Правда, недостаток этот отчасти пополняется отличным урожаем хлебов и двойным посевом в течение одного лета, а также умеренностью туземцев относительно пищи. Но все-таки множество семейств принуждены бывают перебиваться изо дня в день с весны до новой жатвы. Не говоря про то, что даже сырые абрикосы с добавкой ягод шелковицы составляют тогда обыденную пищу для многих обитателей оазисов, мы видали, как хозяева задолго до жатвы собирают на своих крошечных полях более зрелые колосья ячменя и, набрав их горсть или две, несут на продовольствие семьи. В тех же оазисах можно часто видеть привязанными под шелковичными деревьями ослов или коз, которые целый день подбирают изредка падающие на землю ягоды; сплошь и кряду встречаются также наарканенные на самой малой площадке чуть заметного корма ослы и одиночные бараны; нередко туземец держит в руках такой аркан и целый день переводит свое животное с места на место; или иногда встречается хозяин, который сбивает палкой листья с ивы, переходя от одного дерева к другому, а сзади следуют несколько его баранов и осел, поедая эти листья.

К столь незавидной доле многих туземцев следует еще прибавить полную деспотию всех власть имущих, огромные подати, эксплуатацию кулаков, чтобы понять, как не сладко существование большей части жителей оазисов даже среди сплошных садов их родного уголка. И еще нужно удивляться, как при подобной обстановке, лишь немного видоизменяемой в течение долгих веков, не привились к населению крупные пороки: например, воровство, убийство и т. п. Или уже загнанный характер сделался пассивным к требованиям жизни и заменил безусловной покорностью всякие активные порывы.

От Нии до Кэрии, где расстояние 93 версты, дорога по-прежнему вьючная, хотя с трудом, пожалуй, можно проехать здесь и на двухколесной арбе.

* * *

Оазис Кэрия лежит при абсолютной высоте 4700 футов на левом берегу реки Кэрия-дарья, верстах в пятидесяти по выходе ее из гор, там, где временно отделяющийся от названной реки рукав помогает обводнению значительной площади земли. От севера к югу описываемый оазис простирается верст на четырнадцать при наибольшей ширине около 8 верст; к западу же по хотанскои дороге неширокая культурная полоса тянется еще верст на тринадцать или около того.

Река, питающая своей водой Кэрийский оазис, притекает сюда с плато Тибета. По размерам она превосходит реки, которые мы пересекли у северного подножия Русского хребта, но меньше реки Черченской. На переправе дороги в оазис Ния Кэрия-дарья имела в начале июня при средней воде от 10 до 15 сажен ширины и глубину брода в 2 фута; когда же вода с гор прибывала, что обыкновенно случалось часов с девяти утра до трех или четырех пополудни, тогда размеры и глубина той же реки значительно увеличивались. Течение у нее весьма быстрое; вода летом грязная. Тотчас за Кэрийским оазисом описываемая река вступает в сыпучие пески и при большой летней воде пробегает по ним в прямом северном направлении более 150 верст – до параллели упирающегося в левый берег соседней, Хотанской реки небольшого хребта Мазар-таг. На этом протяжении берега Кэрия-дарьи поросли туграком и джангалом; зимой кое-где живут здесь пастухи со скотом. Далее широты Мазар-тага русло Кэрийской реки, ныне совершенно безводное, заметно, как мы слышали, тянется по сыпучим пескам почти до самого Тарима. По преданию, в давние времена сюда добегала вода той же Кэрия-дарьи и лежал прямой путь из Аксуйского оазиса в Кэрийский. В 120 верстах ниже этого последнего еще поныне, как говорят, сохраняются остатки старого парома, на котором переправлялись через Кэрийскую реку в большую воду.

В Кэрии мы провели шесть суток, и все это время ушло на суетливые хлопоты по снаряжению в дальнейший путь. Цель наша заключалась теперь в том, чтобы пробраться на два-три месяца на соседнее плато Тибета; в случае же неудачи решено было заняться в течение лета обследованием ближайших гор. Как для той, так и для другой местности равно непригодны были наши истомленные верблюды.

Поэтому мы оставляли их на пастьбу в окрестностях Кэрии, где имел быть устроен новый наш склад. Для предстоящей же экскурсии необходимо было нанять 30 лошадей и снарядиться налегке.

Провозившись еще несколько дней со снаряжением на предстоящую летнюю экскурсию, мы наконец кое-как устроились.

Наняты были 30 вьючных и верховых лошадей с платой по 120 теньге в месяц за каждую и закуплена часть продовольствия. Все наши коллекции, помещавшиеся в 14 больших ящиках и нескольких мешках, сложены были в сакле, отведенной местным хакимом, и сданы ему на хранение. Остальной багаж, за исключением того, который шел с нами, должен был находиться на руках у казаков, оставляемых с верблюдами. 16 июня мы двинулись в путь с новым своим караваном, в котором состояло 15 верховых лошадей, 22 вьючных и 5 ослов у погонщиков. Сначала все не ладилось, да и впоследствии мало было порядка при хождении с непривычными ко вьюкам лошадьми, так что не один раз приходилось вспоминать нам про своих верблюдов.

Кэрийская река, на которую мы теперь вышли при устье реки Лю-ши, течет здесь на абсолютной высоте 8300 футов в глубоком ущелье, местами вырытом узкой траншеей иногда в два-три яруса. Вытекает описываемая река, как уже было говорено, с плато Тибета и прорывает окрайние к таримской котловине горы, сколько кажется, в прямом южном направлении; при устье же Лю-ши делает крутую Излучину к западу, а затем снова стремится на юг. Ширина Кэрийской реки, там, где мы теперь через нее перешли, благодаря случайно уменьшившейся летней воде была от 10 до 12 сажен при глубине в 3 фута; дно усыпано крупными валунами. Местами береговые гранитные скалы сжимают речное ложе на 5–6 сажен; там вода бурлит и клокочет. Во время высокой воды, каковая стоит в течение целого лета, переправы вброд почти не бывает, и уровень той же реки повышается иногда, как говорят, на целую сажень.

Туземцы переправляются тогда по канату, высоко натянутому с одного берега на другой. На этом канате скользит кольцо, к которому прикрепляется пассажир, и его перетягивают веревками. Накануне нашего перехода через Кэрийскую реку, когда вода в ней еще была высока, нам также предлагали подобный способ переправы. При этом туземцы наивно показывали приготовленный запасный канат на тот случай, если ранее протянутый оборвется.

Ущелье горного течения Кэрийской реки недоступно; но по реке Лю-ши, недалеко вверх от ее устья, тянется небольшая деревня мачинцев. Здесь мы дневали.

Воспользовавшись, как выше упомянуто, случайной большой убылью воды в Кэрийской реке, мы переправились через нее вброд и пошли вниз по левому берегу той же реки.

Здесь она вышла из высоких гор и течет уже в предгорьях, совершенным коридором сажен десять-пятнадцать, иногда того менее, шириной. Отвесы боков этой траншеи, пробитой в наносной почве, местами и в горных породах, высятся на 30–40 сажен; выше еще поднимается горная круча, по которой лепится тропинка. Так на протяжении 18 верст до устья реки Курабо, в ущелье которой мы и свернули.

В области своего горного течения Кэрийская река замечательна обилием нефрита, который у многих восточных народов почитается талисманом и весьма дорого ценится в Китае. Известно, что еще в глубокой древности этот камень играл большую роль в торговых и даже политических сношениях названного государства с Хотаном. Горы к югу и юго-западу от этого оазиса по рекам Юрун-каша и Кара-каша славились с незапамятных времен обилием нефрита, настоящая родина которого действительно находится в Западном Куэнь-луне. Однако известия о месторождении этого камня ограничивались до сих пор лишь вышеупомянутыми Хотанскими горами да отчасти нахождением нефритовых валунов в реке Яркендской. Ныне мы можем засвидетельствовать более обширный район распространения того же нефрита. По сведениям, добытым в настоящее наше путешествие, обильные местонахождения описываемого камня встречаются в Западном Алтын-таге, всего более по рекам Ваш-дарье и Черченской; затем во всем хребте Русском, в особенности на реках Карамуране и Мольдже, наконец в горах Кэрийских. По словам туземцев, описываемый камень встречается в вышеназванных местностях прослойками или жилами, изредка даже значительными глыбами в скалах среднего, еще же чаще верхнего пояса гор, иногда вблизи вечных снегов; случайно попадается и в виде валунов по руслам горных речек. Промышленники добывают нефрит в горах только летом. Сначала отыскивают жилу этого камня, а затем выламывают большие или меньшие его куски самыми первобытными инструментами. Для облегчения труда иногда накаливают огнем обрабатываемое место скалы. Добытые куски перетаскивают на вьючных ослах или на собственных плечах.

Китайцы называют нефрит «юй» или «юй-ши», а туркестанцы – «каш», или «каш-таш».

Различаются три сорта: юй-ши (яшил-каш)? зеленый, зэ-ши (ак-каш)? молочно-белый, и юй-тан-ши? желтовато-маслянистого цвета; последний? самый дорогой. Высоко ценится и молочно-белый нефрит; зеленый же самый обыденный, хотя цена его в Китае также значительна. Кроме разницы в цвете, лучшим считается нефрит без трещин и заметных жилок. Незадолго до нашего прихода в горы на Кэрийской реке там был найден в жиле зеленого юй-ши кусок зэ-ши, имевший, как нам говорили, пять четвертей в длину, две четверти в ширину и столько же в толщину. Китайцы ценили такую находку в 100 ямбов серебра, то есть в 10 тысяч наших металлических рублей. Лучший нефрит отправляется, как и прежде, из Хотана в Китай; остальной расходится по городам Таримского бассейна и вывозится в другие страны. Помимо различных поделок из этого камня (табакерки, серьги, блюдца, чашечки, ларчики, мундштуки, кольца и пр.), браслет из него, надетый на руку покойника, предохраняет, по верованию туркестанцев, труп от гниения. Богатые туземцы делают иногда, как нам сообщали, подушку в гробу из того же нефрита, рассчитывая, что чудодейственная его сила станет тогда еще больше.

Повернув с Кэрийской реки вверх по ее левому притоку? Кураб, мы встретили в 5 верстах отсюда небольшую колонию магометан Полу. Всего их 50 семейств, живущих в одной деревне. По своему происхождению это полутибетцы и попали на нынешнее место, как гласит предание, следующим образом.

В давние времена в Западном Тибете существовал обычай выбирать царя и по истечении 10 лет правления умерщвлять его, будь он хороший или дурной правитель? все равно. Один из таких царей, по имени Хатам, незадолго до ожидавшей его горькой участи, убежал с 300 своих приверженцев и основал колонию на верховье Кэрийской реки. Но вскоре монголы напали на это поселение, разорили его и перебили жителей. Спасся только сам Хатам с женой, сыном и двумя дочерьми. Эти беглецы ушли вниз по Кэрийской реке за окрайние Тибетские горы и, вступив в браки с местными мачинками, основали нынешнюю колонию Полу. Ее обитатели живут здесь уже в восьмом колене.

По своему наружному типу нынешние полусцы представляют, как и другие восточнотуркестанцы, пеструю смесь физиономий, среди которых преобладает мачинский тип; лишь немногие напоминают собой тибетцев; женщины нередко походят на киргизок.

Мужчины носят рубашку, панталоны и халат, подпоясанный кушаком; на голове баранья шапка, на ногах сапоги. Женщины имеют такое же одеяние и обувь; только халат обыкновенно цветной (бумажный или шелковый), не подпоясывается; кроме того, голова у женщин или повязана белым покрывалом, или покрывало это спущено на спину; поверх же его надета на голову шапка из белого или черного барашка, у богатых – иногда из меха выдры. Волосы свои замужние женщины (как и все мачинки) заплетают в две косы сзади; девушки носят четыре или шесть кос: две сзади головы, по одной или по две спереди на висках. Как женщины, так и девушки украшают свои головы и шеи ожерельями из камней и другими драгоценностями. Замечательно, что полуски очень долго кормят грудью своих детей: до двух-, даже до трехлетнего, как нам говорили, возраста; поэтому случается, что два младенца сосут одну и ту же мать. По образу жизни и обычаям полусцы почти не отличаются от мачинцев; их же языком и говорят; тибетскую речь совсем забыли. Однако в браки ныне вступают только между собой. Характер описываемого племени веселый; песни, музыка и пляска составляют любимые удовольствия.

В Полу проведены были нами пять суток.

Подобно тому как некогда в Ясулгуне, так и здесь мы вскоре подружились с туземцами.

Дружба наша с жителями Полу вскоре возросла до того, что они дважды устроили для казаков танцевальный вечер с музыкой и скоморохами. На одном из таких балов присутствовал и я со своими помощниками. Местом для залы избран был просторный двор сакли и устлан войлоками. Музыка состояла из инструмента вроде гитары, бубна и простого русского подноса, в который колотили по временам. Все гости сидели по бокам помещения; для нас были отведены почетные места. На середину выходили танцующие – мужчина и женщина. Последняя приглашается кавалером вежливо, с поклоном. Пляска состоит из довольно вялых движений руками и ногами в такт музыки. Зрители выражают свое одобрение крикам во все горло; иногда же вдобавок к музыке поют песни. В награду музыкантам собираются деньги на подносе, который, по обычаю, проносят над головами танцующих. Наши казаки также принимали участие в общем веселье и лихо отплясывали по-своему под звуки гармонии; инструмент этот приводил слушающих в восторг. В антрактах танцев появлялись скоморохи: один, наряженный обезьяной; другой – козлом; третий, изображавший женщину, верхом на лошади; выделывали они очень искусные штуки.

Простояв пять суток в колонии Полу и убедившись, что пройти отсюда в Тибет ущельем реки Кураба невозможно, мы двинулись вдоль северного подножия Кэрийского хребта. Без малого целый месяц употреблен был на эту экскурсию, но ее результаты далеко не оправдали наших ожиданий.

Весь путь наш лежал в верхнем поясе предгорий на средней абсолютной высоте от 10 до 11, местами до 12 тысяч футов – словом, возле самой подошвы главного хребта, который высился громадной недоступной стеной. Местность же нашего следования представляла собой холмы или горы, увалы, пади, лога и глубоко врезанные в почву речные ущелья. Последние, в особенности на более значительных речках, сильно затрудняли движение нашего каравана. Притом почти беспрерывные дожди многократно увеличивали трудности пути, ибо, кроме постоянной мокроты и сырости, в которой мы пребывали, вьюки становились более тяжелыми, крутые спуски скользкими, вода в речках сильно прибывала, единственное же здешнее топливо? аргал, будучи измоченным, не горел. Те же дожди постоянно мешали экскурсиям и съемке, а иногда удерживали нас на одном месте по нескольку суток.