Текст книги "Трудная миссия"

Автор книги: Николай Харламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Если Черчилль был прирожденным лидером, то Иден – его верным последователем.

В правительстве Черчилля Иден получил сначала пост военного министра, а вскоре и министра иностранных дел.

Насколько Черчилль ценил Идена, можно судить хотя бы по такому факту. В июне 1942 года Черчилль отправился в очередную поездку в США. Перед отъездом он послал королю Георгу VI письмо, в котором говорилось, что в случае смерти в поездке он, Черчилль, просит позволения посоветовать, чтобы король поручил формирование нового правительства министру иностранных дел Антони Идену. В письме указывалось, что Иден является выдающимся министром, и выражалась уверенность, что он окажется способным вести дела "с решимостью, опытностью и способностями, необходимыми в эго ужасное время".

Словом, Иден стал вторым человеком в правительстве и в консервативной партии. Для него наступил звездный час.

В последних числах ноября 1941 года я узнал, что Антони Иден намерен поехать в Москву с официальным визитом.

Расширение англо-советского сотрудничества, задачи совместной борьбы против общего врага – все это делало такой ви.зит не только желательным, но и необходимым.

К тому же некоторые вопросы политического характера, которые поднимало Советское правительство в период формирования антигитлеровской коалиции, оставались открытыми.

В ходе переговоров с британским министром предполагалось подготовить соглашение между Англией и СССР о союзе в войне и послевоенном сотрудничестве.

Визит Идена в Москву нас обрадовал. Было очевидно, что в отношениях между двумя союзными странами наметился новый шаг к сближению, хотя еще несколько дней назад перспектива такого сближения находилась под серьезной угрозой.

Пусть и не полностью, но я все же был в курсе переписки между Черчиллем и Сталиным, знал, что в последнее время оба лидера были решительно недовольны друг другом. Мне было также известно, что Майский через Идена и Бивербрука делает все возможное, чтобы устранить возникшие трения.

Все началось с письма Черчилля, в котором тот предлагал Сталину направить в Москву двух высокопоставленных генералов: главнокомандующего вооруженными силами Великобритании в Индии, Персии и Ираке Уэйвелла и главнокомандующего силами на Дальнем Востоке Пэйджета. Цель этой миссии Черчилль видел в том, чтобы "внести в дела ясность и составить планы на будущее..." [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с.

40.].

Далее премьер Великобритании писал, что англичане и американцы будет напрягать все свои усилия, чтобы помочь Советскому Союзу. Сообщив о том, что кроме доставки вооружения через Архангельск в ближайшее время начнутся доставки через Иран, Черчилль поднял еще один вопрос, который, видимо, и вызвал возмущение Сталина.

Дело в том, что в то время, как союзники фашистской Германии Финляндия, Румыния и Венгрия вели войну против Советского Союза, Великобритания поддерживала с ними нормальные дипломатические отношения; случай, можно сказать, беспрецедентный, если учесть, что Англия к тому времени была нашим официальным союзником.

Сталин вполне резонно требовал, чтобы Черчилль объявил войну этим странам. Но английский премьер под разными благовидными предлогами уклонялся от прямого ответа.

Вот и теперь, в очередном послании, он подробно излагал Сталину те мотивы, по которым британское правительство не могло в данный момент выполнить свой союзнический долг.

Вероятно, глава Советского правительства увидел – и не без основания! в этом послании Черчилля еще одно подтверждение неискренности союзнических намерений Великобритании. Надо учесть еще, что послание Черчилля пришло в самые критические дни войны, когда войска противника находились на ближайших подступах к Москве. Ситуация в столице была крайне напряженной.

Было и еще одно обстоятельство, которое вызвало неудовольствие в советских правительственных кругах. Переговоры об объявлении войны Финляндии, Румынии и Венгрии велись в обстановке строжайшей секретности, но тем не менее почему-то просочились в американскую печать.

И Сталин дал резонный ответ.

"Я согласен с Вами, – писал он, – что нужно внести ясность, которой сейчас не существует во взаимоотношениях между СССР и Великобританией. Эта неясность есть следствие двух обстоятельств: первое – не существует определенной договоренности между нашими странами о целях войны и о планах организации дела мира после войны; и второе – не существует договора между СССР и Великобританией о военной взаимопомощи в Европе против Гитлера. Пока не будет договоренности по этим двум главным вопросам, не только не будет ясности в англо-советских взаимоотношениях, но, если говорить совершенно откровенно, не обеспечено и взаимное доверие...

Если генерал Уэйвелл и генерал Пэьджет, о которых говорится в Вашем послании, приедут в Москву для заключения соглашений по указанным основным вопросам, то, разумеется, я готов с ними встретиться и рассмотреть эти вопросы. Если же миссия названных генералов ограничивается делом информации и рассмотрения второстепенных вопросов, то я не вижу необходимости отрывать генералов от их дел и сам не смогу выделить время для таких бесед" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 42].

Не скрыл Сталин своего неудовольствия и по поводу разглашения секретных сведений, касавшихся переговоров об объявлении Великобританией войны Финляндии, Венгрии и Румынии.

Майский, передавший это послание Черчиллю, рассказывал мне, что английский премьер был просто взбешен.

Нашему послу стоило немалых трудов остудить пыл премьера. В этом ему помог присутствовавший тут же Иден.

На следующий день мы с Майским были у лорда Бивербрука. Он уже знал о реакции Черчилля на послание Сталина. И был этим явно обеспокоен.

– Нельзя допустить, чтобы эта размолвка переросла в серьезный конфликт, – сказал Бивербрук. – На карту поставлено будущее наших народов.

Но дело тут вовсе не в размолвке. В переписке Сталина и Черчилля тех дней как бы сошлись все проблемы и трудности во взаимоотношениях между двумя правительствами, их различный подход к войне с фашистской Германией. Послание Сталина не только задевало самолюбие британского премьера, но и помогало ему понять, что истинная цель английских намерений не секрет для Советского правительства. Послание, как мы полагали, должно было подтолкнуть Черчилля к более решительным шагам на фронте англо-советского содружества. А вот доводить дело до конфликта не в наших интересах. Тут Бивербрук прав.

– Главное теперь – дать остыть премьеру, – продолжал лорд Бивербрук. Иначе он наговорит Сталину резкостей, и это ухудшит отношения.

Бивербрук вместе с Пденом обязался сделать все возможное, чтобы оттянуть ответ Черчилля.

Словом, конфликт между двумя главами правительств был предотвращен. В послании от 22 ноября Черчилль писал Сталину, что кочет работать с ним столь же дружественно, как работает с Рузвельтом. Для ведения дальнейших переговоров английский премьер намеревался направить в Москву Идена в сопровождении военных и гражданских экспертов. В этом послании Черчилль сделал заявление, которое не потеряло своей злободневности и по сей день.

"Тот факт, – писал он, – что Россия является коммунистическим государством и что Британия и США не являются такими государствами и не намерены ими быть, не является каким-либо препятствием для составления нами хорошего плана обеспечения нашей взаимной безопасности и наших законных интересов" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 45.].

К сожалению, последующие события показали, что Черчилль далеко не всегда следовал этой формуле.

Наконец, Черчилль в этом послании сделал еще один союзнический жест: он обещал, что если Финляндия в течение ближайших 15 дней не прекратит военных действий против СССР, то Англия официально объявит ей войну.

Так был погашен конфликт между главами двух правительств, а заодно и принято решение о визите Идена в Москву.

Отъезд британского министра в условиях военного времени готовился в глубокой тайне: гитлеровская агентура могла пойти на любую, самую гнусную акцию, чтобы сорвать эту поездку. Да и путь от Лондона до Москвы в тот год был тяжелым и опасным. Иден и посол Майский отправлялись морским путем. Крейсер "Кент" должен был доставить их в Мурманск. "Кент" принадлежал к типу так называемых вашингтонских крейсеров, его водоизмещение составляло около 15000 тонн. Это был хорошо вооруженный, а главное – быстроходный корабль, способный развивать скорость до 27 узлов. В адмиралтействе долго спорили, давать ли "Кенту" сопровождение из 3-4 эсминцев.

Но потом все-таки решили, что эсминцам будет трудно угнаться за столь быстроходным крейсером, особенно в бурную погоду. К тому же в одиночку легче проскользнуть незамеченным. Скорость делала крейсер неуязвимым для подводных лодок, а полярная ночь сохраняла от атак бомбардировщиков.

Поход до Мурманска занял четверо с половиной суток, и 15 декабря Антони Иден уже был в Москве. Он провел в советской столице почти неделю. В поездке его сопровождали постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган, а также гражданские и военные эксперты. За это время Иден имел несколько встреч с И. В. Сталиным, в ходе которых состоялся обмен мнениями по проблемам совместного участия в войне против гитлеровской Германии, а также по вопросу о послевоенных границах. Тогда в Лондоне никак не хотели признать границы Советского Союза, которые сложились к моменту нападения на него гитлеровской Германии. Такая позиция отнюдь не свидетельствовала о готовности Англии наладить подлинно союзнические отношения с СССР, а скорее обнаруживала тот факт, что правящие круги Великобритании все еще не намерены были отказаться от разного рода сомнительных маневров в своих отношениях с советским союзником.

Идену была предоставлена возможность побывать на фронте. Он совершил поездку в район Клина, проехав по местам, откуда гитлеровцы были выбиты в начале декабря мощным контрнаступлением советских войск.

Вернувшись в Москву, Иден с восхищением отзывался о блестящей победе советских войск.

По итогам московских переговоров было опубликовано одновременно в Москве и Лондоне совместное англо-советское коммюнике. В нем говорилось:

"Беседы, проходившие в дружественной атмосфере, констатировали единство вз1лядов обеих сторон по вопросам, касающимся ведения войны, в особенности на необходимость полного разгрома гитлеровской Германии и принятия после того мер, которые сделали бы повторение Германией агрессии в будущем совершенно невозможным. Обмен мнениями по вопросам послевоенной организации мира и безопасности дал много важного и полезного материала, который в дальнейшем облегчит возможность разработки конкретных предложений в этой области".

Беседы во время визита Идена явились важным шагом вперед в деле консолидации антигитлеровской коалиции.

Дипломатическая жизнь британской столицы представляла собой довольно пеструю картину. Лондон оказался сравнительно безопасной крышей, под которой укрылись в бурную политическую непогоду короли и президенты, премьер-министры и послы некоторых зарубежных стран.

Одни из политических эмигрантов честно искали выхода из той сложной обстановки, в которой оказались их страны. Другие же все сводили к тому, чтобы представительствовать всюду и везде. Не обладая реальной властью, они плели интриги, составляли меморандумы, выступали с широковещательными декларациями, претендуя на долю прибыли, на место за столом в послевоенном мире.

В залитой кровью Европе народы вели борьбу с гитлеровской машиной подавления. Сотни тысяч патриотов различных стран с надеждой прислушивались к звону русского оружия, стремились сбросить с себя фашистское ярмо. На этом фоне честолюбивые притязания многих экскоролей и экс-премьеров, не учитывавших новые реальности, были порой смешны.

Разобраться в этом бурливом водовороте противоречивых устремлений и интересов – задача далеко не из легких.

Для поддержания контактов с эмигрантскими правительствами Президиум Верховного Совета СССР учредил специальное посольство во главе с А. Е. Богомоловым.

"Красный профессор", философ по образованию, Александр Ефремович был очень тактичным и скромным человеком.

У нас с ним сложились хорошие деловые и даже дружеские отношения. Богомолов был немногословен: он больше любил слушать. Таким он и запомнился мне. Как и Майский, он много делал для развития внешних связей вашего государства, для укрепления антигитлеровской коалиции.

Уже в первые месяцы войны Советский Союз восстановил дипломатические отношения с Чехословакией и Польшей, заключил с ними соглашения о взаимной помощи в войне против гитлеровской Германии. Дипломатические отношения были восстановлены также с Норвегией. Наше правительство оказывало всемерную помощь югославскому народно-освободительному движению, к которому, как известно, враждебно относились западные союзники, в том числе Англия, предлагавшая подчинить это движение военному министру королевского эмигрантского правительства.

Летом и осенью 1941 года происходило сближение с движением "Свободная Франция", которое возглавил генерал Шарль де Голль, находившийся в Лондоне. Хотя это движение и не представляло всех антифашистских сил Франции, но это была единственная легальная организация французов, которая боролась на стороне союзников против Гитлера и находилась не на оккупированной врагом территории. Де Голль выразил желание установить прямой контакт с Советским правительством и обменяться представителями, что нашло положительный отклик у советских руководителей. В сентябре 1941 года на этот счет в Лондоне состоялись переговоры, в результате чего правительство СССР официально признало Национальный комитет "Свободная Франция" (с июля 1942 года – "Сражающаяся Франция").

Мне нередко приходилось встречаться со многими главами эмигрантских правительств. Да это и понятно. Ведь вся дипломатическая жизнь в Лондоне проходила, можно сказать, на небольшом пятачке.

Часто я видел главу польского эмигрантского правительства генерала Сикорского, высокого, представительного человека с седыми висками. Держался он по отношению к нам надменно. В то время как Красная Армия продолжала отбивать многочисленные атаки гитлеровских полчищ, польское эмигрантское правительство все более увязало в междоусобице, предавало интересы польских патриотов, которые стремились к единству в борьбе с врагом. К тому же эмигрантское правительство пыталось осложнить отношения СССР с Англией, фабриковало всякого рода провокационные материалы и в некоторых из них прямо смыкалось с гитлеровской пропагандой.

Особняком держался в эмигрантской колонии югославский король Петр II. Он был еще совсем молодым. Помнится, в крупнейшем соборе Лондона – Святого Павла было устроено богослужение по случаю дня рождения этого монарха, находящегося в изгнании. Дипломатический этикет требовал и моего присутствия.

У меня сложилось впечатление, что сам Петр не занимался политической деятельностью. Он и его правительство были страшно далеки от жизни страны, от героической борьбы народа против гитлеровских захватчиков. И это предопределило крах монархии. Между тем в стране создавались Народно-освободительная армия и народная власть. Осенью 1942 года в городе Бихач состоялась сессия общеюгославского органа – Антифашистского веча народного освобождения Югославии (АВНОЮ). А через год на второй сессии АВНОЮ конституировалась как верховный законодательный орган Югославии. Был образован и первый исполнительный орган народной власти – Национальный комитет освобождения Югославии во главе с Иосипом Броз Тито.

В Лондоне вынужден был жить норвежский король Хокон VII. Когда гитлеровцы напали на Норвегию, он призвал народ дать отпор врагу. Король отверг притязания коллаборационистов, требовавших от него отречься от престола. Но положение его в эмиграции было незавидным:

монарх, по существу, без подданных. И все же он оставался каким-то самобытным: веселым, добродушным, я бы сказал, остроумным. Как-то на одном из приемов я спросил у него:

– Какие новости из вашей страны? Как вы смотрите на перспективы освобождения Норвегии?

Он улыбнулся и ответил в своей обычной шутливой манере:

– Я не сомневаюсь, что Красная Армия освободит Норвегию. Но вот вопрос: буду ли я королем...

Мне оставалось только напомнить, что выбор формы государственного правления – сугубо внутреннее дело страны.

Колоритной личностью лондонской эмиграции был, конечно, де Голль. Даже внешне он выглядел приметно: высокого роста, массивный, с гордо посаженной головой и умными, проницательными глазами. Этот человек упорно шел к своей цели.

Де Голль мне запомнился особенно хорошо, так как бывал частым гостем нашей миссии. Да и обоих посольств.

Он искал нашей поддержки, поскольку понимал, что только совместно с Россией (иначе он не называл Советский Союз) дорогая его сердцу Франция сможет одержать победу и, освободившись от позора поражения, обретет свое былое величие. Он охотно делился своими горестями с русскими еще и потому, что далеко не всегда встречал взаимопонимание со стороны англичан и американцев.

Я уже говорил, что далеко не все, даже самые проницательные, военные и государственные деятели Европы верили в конечную победу Советского Союза. Де Голль верил с самого начала. После нападения Гитлера на Советский Союз он предпринял решительные шаги, чтобы установить контакты между "Свободной Францией" и Советским правительством. Его представитель в Турции Жеро Жув навестил нашего посла в этой стране С. Виноградова и эаявил, что де Голль хотел бы направить в Москву двухтрех своих представителей. Дело в том, заявил Жув, что, по мнению генерала, у Советского Союза и Франции, как у континентальных держав, много общих интересов, отличных от англосаксонских стран.

Я присутствовал на встрече И. М. Майского с де Голлем 27 сентября 1941 года. Де Голль вошел в кабинет советского посла, как всегда, очень сосредоточенный. В кабинете стало как бы тесновато от его массивной фигуры.

И. М. Майский вручил генералу письмо, в котором говорилось, что правительство СССР признает его "как руководителя всех свободных французов, где бы они ни находились, готово оказать им всестороннюю поддержку и обеспечить после победы полное восстановление независимости и величия Франции".

Де Голль был явно взволнован. Незадолго до этого он, будучи осведомлен о благосклонном отношении к нему русских, создал Французский национальный комитет под своим председательством. Члены этого комитета обладали, по существу, правами министров. А сам комитет представлял собой как бы временное правительство. Таким образом, дальнейшая успешная деятельность де Голля оказалась возможной благодаря энергичной поддержке Советского правительства.

Англичане не отказывали де Голлю в материальной и моральной поддержке, но с признанием его как главы законного правительства Франции не торопились. И это выводило генерала из себя.

Как бы желая компенсировать свои неудачи на Западе, де Голль активизировал дипломатические усилия на Востоке. 27 сентября он направил телеграмму И. В. Сталину:

"В момент, когда Свободная Франция становится союзником Советской России в борьбе против общего врага, я позволяю себе высказать Вам мое восхищение непоколебимым сопротивлением русского народа, равно как мужеством и храбростью его армий и их полководцев. Бросив всю свою мощь против агрессора, СССР дал всем ныне угнетенным народам уверенность в своем освобождении. Я не сомневаюсь, что благодаря героизму советских армий победа увенчает усилия союзников и новые узы, созданные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира" [Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.: Документы и материалы. М., 1959, с.

48-49].

Как-то генерал пришел в советское посольство и сообщил, что он намерен направить в распоряжение Красной Армии одну из дивизий, находившихся в Сирии.

– Англичане не умеют командовать механизированными соединениями, заявил он.

Мы с Майским промолчали.

– Учитывая сложившуюся обстановку, – продолжал де Голль, – я предпочитаю помогать России, а не Великобритании.

Посол сказал, что он доложит своему правительству.

– Тут, видите ли, в чем дело, – сказал мне Майский после ухода генерала, – де Голль уже предлагал свои силы английскому командованию на Ближнем Востоке. Но имперский генеральный штаб не согласился... Хотя в Ливии англичане готовят наступление. В общем, наши союзники не очень-то верят в генерала... Они прячут от него спички, которыми можно разжечь костер...

Мы запросили правительство и получили благоприятный ответ. Я пошел в имперский генштаб и сообщил, что 2-я французская дивизия в скором времени отправится на Кавказ. Начальник генштаба попросил время, чтобы проконсультироваться с правительством. Дело кончилось тем, что англичане, даже не уведомив нас, направили 2-ю дивизию в Ливию.

Мы этого ждали. Де Голль был не против использовать нас в качестве пресса, который мог выдавить из английского правительства угодное ему решение.

Не веря, что его британские и американские друзья окажут ему необходимую помощь, де Голль полагался главным образом на русских. Он сам говорит об этом в своих мемуарах.

Признаюсь, поначалу я относился к де Голлю осторожно. Пусть поймет меня правильно сегодняшний читатель.

Да, Советское правительство признало его. Да, это был патриот Франции. Но мало ли в то время было людей, выдававших себя за патриотов, а на самом деле преследовавших узкоэгоистические цели. Но вот как-то я включил приемник и услышал его взволнованный голос (это было в дни разгрома немцев под Москвой): "Нет ни одного честного француза, который не приветствовал бы победу России". В этих словах чувствовалась искренняя вера. Да, в лице генерала де Голля мы имели дело с настоящим, последовательным и непримиримым борцом против фашизма.

7. НАРОД – "ЗА", ПРАВИТЕЛЬСТВО – "ПРОТИВ"

В декабрьские дни 1941 года мы с волнением следили за событиями на фронте: контрнаступление Красной Армии под Москвой шло успешно. На северо-западном направлении от столицы были освобождены Крюково, Солнечногорск и Клин; на южном – Сталиногорск, Михайлов, Калуга, Козельск. Немецкие войска всюду поспешно отступали, бросая транспорт и боевую технику.

В Лондоне первыми на победу советского оружия отреагировали газеты. Сообщения Совинформбюро теперь уже печатались на первых полосах и крупным шрифтом, немецкие же сводки – еле заметно.

Мы расхаживали по Лондону именинниками. В адмиралтействе и генеральном штабе, однако, нашлись скептики, которые не прочь были оценить наши победы как временные и случайные: дескать, они объясняются необычайно суровой и ранней зимой. Но многие англичане считали, что в ходе войны наступает перелом.

Дальнейшие собышя не подтвердили пессимистических прогнозов: контрнаступление под Москвой переросло в общее наступление Красной Армии зимой 1941 /42 года. Под могучими ударами советских войск германская армия откатывалась на запад, несла огромные потери в людях и технике. В результате военная машина Гитлера переживала первый серьезный кризис, от которого ей так и не удалось полностью оправиться.

Успех советских войск, достигнутый в битве под Москвой, поразил весь мир. Людям всех стран становилось ясно: Красная Армия была единственной в мире силой, способной нанести поражение "доселе победоносно шагавшим по Европе войскам вермахта". Успех этот был особенно очевиден еще и потому, что наши союзники выглядели бледно. Англичане несли потери от подводных лодок противника, их армия в Северной Африке топталась на месте (а с весны 1942 года и того хуже – начала отступать). Что касается Соединенных Штатов, то они в результате вероломного нападения японцев на Пёрл-Харбор потеряли значительную часть своего тихоокеанского флота и не могли еще опомниться от внезапного удара.

Итак, победа под Москвой имела не только военное, но и огромное политическое значение. Прогрессивный мир возлагал все свои надежды на Советский Союз.

На приемах и коктейлях часто появлялся седеющий, но еще моложавый англичанин. Он обычно подходил ко мне и считал своим долгом сказать, что-нибудь приятное, типа: "Я читал последнюю сводку: да, да, ваша армия дерется изумительно!"

Уолтер Ситрин, генеральный секретарь конгресса британских тред-юнионов (а речь идет именно о нем), любил разыгрывать роль обаятельнейшего человека и большого друга нашей страны, хотя таковым он никогда не был.

Как ловкий политик, Ситрин, конечно же, улавливал настроение рабочих, выступавших за немедленное открытие второго фронта и оказание широкой помощи Советской России. Он вынужден был считаться с общей атмосферой в стране и потому стал инициатором установления контактов между британскими и советскими профсоюзами.

Впрочем, с настроением рабочих вынуждены были считаться не только профсоюзные лидеры, но и члены военного кабинета. Я уже рассказывал о лорде Бивербруке.

Вот и теперь он учитывал симпатии английских трудящихся к Советскому Союзу. В частности, Бивербрук выдвинул идею обращения правительства к английским рабочим с призывом резко увеличить выпуск танков, пообещав немедленно переправить часть выпущенной продукции в СССР. Эта операция, по мысли Бивербрука, должна была произвести благоприятное впечатление и на советскую общественность.

Бивербрук представил Черчиллю проект обращения к английским рабочим. "Вы увидите из текста, – писал он премьер-министру, -что промышленных рабочих настоятельно призывают сделать дополнительные усилия не просто во имя России, а потому, что русский фронт – это то место, где идет битва за свободу".

Предложенный Бивербруком текст проекта гласил:

"Ко всем рабочим танковых заводов.

Черчилль решил, что произведенные вами в течение семи дней начиная с 15 сентября танки будут полностью переданы для обороны России. По его приказу изготовленные вами танки будут посланы в Москву, Ленинград и Одессу.

Храбрость русских, их сила духа, мужество и выносливость вызывают у всех нас чувства восхищения и благодарности.

Теперь мы должны показать русским солдатам, что мы воодушевлены их примером, а их жертвы вызывают у нас подъем.

Поэтому придем в литейные и кузнечные цеха Британии, на моторные заводы и к сборочным конвейерам, поставив перед собой задачу и считая своим долгом помочь России отбросить жестоких захватчиков" [Цит. по: Трухановокий В. Г. Антони Иден. М., 1974, с. 228.].

Английские рабочие с воодушевлением восприняли этот призыв и дали в сентябре рекордное количество танков.

Но продолжим рассказ о Ситрине, который вскоре после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз предложил послать делегацию британских профсоюзов в Москву. Целью этой поездки было установление сотрудничества между английскими и советскими рабочими.

В конце сентября 1941 года британская делегация в составе Вулстонкрафта (председателя Генсовета), Ситрина, Аллена, Конли и Харрисона направилась в Советский Союз. В столицу она прибыла в самый напряженный момент – 13 октября. Но несмотря на тяжелое положение, сложившееся на фронте, делегации было оказано большое внимание. Ее приняли руководители советских профсоюзов.

Надо сказать, что визит Ситрина и его коллег оказался успешным: был создан англо-советский профсоюзный комитет, коюрый ставил перед собой задачу организовать взаимопомощь в войне против гитлеровской Германии и всячески поддерживать правительства СССР и Великобритании в их усилиях разгромить общего врага. Обе стороны обязались использовать все средства агитации и пропаганды для борьбы с гитлеризмом, оказывать всемерную поддержку народам оккупированных стран и крепить личные контакты между представителями обоих профсоюзов. Кроме того, обе стороны должны были содействовать делу "максимальной помощи вооружением Советскому Союзу со стороны Великобритании". Руководители английской делегации пригласили советских коллег посетить их страну.

В конце декабря 1941 года делегация ВЦСПС, возглавляемая кандидатом в члены Политбюро ЦК партии, секретарем ВЦСПС Н. М. Шверником, должна была выехать на Британские острова. Делегация насчитывала 13 человек. В Мурманске ей предстояло сесть на крейсер "Кент", на котором возвращался домой Антони Иден.

И вот, когда делегация прибыла в порт, выяснилось, что командир крейсера категорически не желает брать делегацию на борт. Его принялся уговаривать сам Антови Иден. Но командир был неумолим. У старого моряка, свято чтившего вековые предрассудки людей его профессии, было два довода: во-первых, сакраментальная цифра – "13"; во-вторых, в делегации – две женщины.

С большим трудом его удалось все же уговорить.

Живучесть предрассудков у английских моряков меня всегда поражала. Я и сам неоднократно сталкивался с этим. Сошлюсь хотя бы на один факт.

Это было уже в 1942 году. Англичане передали нам несколько тральщиков с оборудованием для обезвреживания электромагнитных мин, и я решил испробовать их в деле. Подходящий случай вскоре представился: немцы забросали устье Темзы электромагнитными минами. Договорившись с морским министром, я отправился из Лондона на юг. В порту меня встретил коммодор бригады тральщиков, рослый моряк с мужественным обветренным лицом.

Выслушав меня, он покачал головой:

– Сегодня невозможно, сэр. Давайте отложим траление на завтра.

– Но почему?

– Сегодня тринадцатое число. И потом пятница.

– Ну и что?

– Обязательно случится несчастье.

– Мы в эти предрассудки не верим.

– Нет, сэр, это невозможно, – твердил свое коммодор, – тем более тринадцатое число!

– Пустяки, – убеждал я. – Возьмите наше посольство в Великобритании. Оно располагается в доме под номером тринадцать. И в него не попала ни одна бомба!

А вот другое наше же посольство, аккредитованное при эмигрантских правительствах в Лондоне, хоть и значится под счастливой цифрой, но уже пострадало от бомбежки.

Коммодор колебался, попыхивая своей трубкой.

– И потом я прибыл из Лондона. У меня уйма дел, мне нужно срочно возвращаться назад.

Этот аргумент, видимо, подействовал.

– Хорошо, адмирал, – сдался наконец мой коллега, – но только вы должны надеть спасательный пояс. Как все.

– Не буду нарушать ваших правил. Как все, так и я.

Тральщик медленно двинулся в опасный район Темзы.

Стояла холодная сырая погода. Порывы ветра вспенивали воду. Я стоял вместе с коммодором на мостике, вглядываясь в темные мутные волны. Коммодор нервничал, хоть и старался этого не показать. Он был явно убежден, что безбожник-большевик накличет беду.