Текст книги "Записки из будущего"
Автор книги: Николай Амосов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Плохо, если на заводах начали охладевать к нам. Что сделаешь? Все затурканы. Планы, штурмы. Сначала размечтаются: «Поможем человечеству», «Приятно работать для жизни»… Потом, смотришь, остыли: «Знаете, если бы включить в план… У нас прорыв. Начальство жмет, ругает, дескать, игрушки делаете, благотворительностью занимаетесь…» Не осуждай! Все люди. Директора – особенно. Их, бедных, драят где только можно. Живо отучат фантазировать.
Так не хочется снова идти упрашивать! «Пожалуйста, Сергей Павлович, сделайте. Без вашей помощи не вытянем…» А он: «Ну что ж, профессор, нужно помочь медицине. Сделаем». Снисходительно похохатывает. Он туз, а ты кто? Червь. Он государству прибыль дает, а от тебя? Один разор.
Ну и что? А он прав. Вот целый институт, миллионы тратят, а толк? Статей, конечно, написано сотни, книг, даже диссертации защищаются исправно, а пользы – нуль. Ничего не дает ни для сегодняшней, ни для завтрашней науки. Бездарности со степенями во главе с директором.
Закрыть? Закрыть! Оставить одну твою лабораторию. Именно. Но, кажется, сие от меня не зависит… Не завирайся: есть еще несколько человек. Есть хорошие лаборатории. Например, Левчук. Да, есть, но мало. Но другие институты… Да, конечно. Не задавайся.
Придется идти к директорам. И лекции прочитать. Все-таки кто-то, смотришь, зажигается, начинает мудрить. КПД невелик, не будем преувеличивать, но есть польза. Появляются энтузиасты. Потом приходят к нам на низкую зарплату. Юра так пришел когда-то, помнишь?
Тепло в груди. Хорош. Именно его нужно оставить. Вадим только кричит, а без Юры он ни одной схемы не составляет. Да и ты сам от него многому научился. Если поладит с Вадимом, все будет в порядке. Как их уберечь от ссоры? Уж очень он задирист, хотя и добрый. Терпение нужно иметь. Только при моем мягком характере… Тоже, мягкий! «Бритва в киселе». Неверно. Добрый.
Приятно полюбоваться собой. Такой ученый! Новые идеи, коллектив. Притом добрый, мягкий. Все отдает науке. А может быть, просто равнодушный? Выбрал себе самое приятное – думать. Домик построил и выглядываешь из окошечка, критикуешь. Попробовал бы, например, директором завода? Или совхоза? А?
Ладно. Раз дело дошло до критики, пойдем в операционную. Давно все взвешено, определено. Положительный герой с не очень высоким коэффициентом. Если вытяну, что задумал, то будет приятно перед смертью. Оправдаюсь.
Почему-то нужно оправдываться.
Операционная. Один взгляд: пришел в самый раз. Начинают наркоз.
– Стул Ивану Николаевичу!
Предупредительность Вадима.
– Давайте все, как намечено по программе. На меня внимания не обращайте.
(Я не буду вас дергать своими указаниями. Предположим, что меня вовсе нет. Я лежу на столе вместо собаки.)
Сажусь в угол к окну. Взгляд наружу: летний день в разгаре. Жара. Осматриваюсь: три группы. Посредине передо мной операционный стол с АИК. Физиологи Поля, Алла, Рита. Главный – Вадим. Справа весь угол контрольная и управляющая аппаратура. Инженеры Гулый, Толя, Юра. В углу у двери стол биохимиков. Валя берет анализы. Игорь. У окна еще стол, лист миллиметровки – Леня и Петя будут вести упрощенный график основных показателей.
У каждой группы свои задачи, свой начальник. Общая команда – Юра.
Первый раз вижу установку целиком. Собрали, пока болел. АИК, теплообменник. Где же аппаратура для охлаждения и нагревания? Ага, вон шланги идут за дверь. Значит, поставили в соседней комнате. Здесь уже нет места.
Контрольный комплекс. Масса всего нагорожено! Не стоит вникать, – есть Юра, инженер.
– Сколько каналов записываете?
– Шестнадцать будем записывать, а периодически контролируем еще около тридцати показателей. Вот, пожалуйста, список.
Список: давление в обоих предсердиях, в аорте, сосудистый тонус, потребление кислорода легкими, АИКом, рН, напряжение кислорода в тканях. (Один канал с переключателем на шесть точек.) Напряжение О2 в артериальной и венозной крови. Напряжение СО2. Производительность насоса АИК. Несколько точек температуры. Отдельно – электрокардиограмма, электроэнцефалограмма.
– Юра, поставили новый расходомер?
– Да, наконец-то наладили.
– А датчики напряжения газов надежные?
– Не скажу, чтобы очень, но мы предусмотрели периодическое определение газов крови по Ван-Слайку и на оксигемометре.
– Производительность собственного сердца не контролируется? Почему же не приспособили баллистокардиограф?
– Иван Николаевич, ну не могли же мы все сделать, не успели.
Это Вадим. Нотки раздражения: дескать, такой-сякой, еще придирается. Должны были успеть. Помолчи.
Вступается Поля:
– Косвенно можно судить о минутном объеме сердца по потреблению кислорода легкими. Мы же знаем газовый состав крови на входе и выходе. «Входы и выходы». Физиологи усваивают новую терминологию. Работа идет. Мила ловко ввела трубку в трахею, приключила наркозный аппарат, начинает дышать мешком. Свой анестезиолог, не хуже врача. (Но когда дело дойдет до настоящего, лучше пригласить Володю от Любы.)
Вадим с Полей начали обнажать сосуды на обоих бедрах для приключения АИКа и введения контрольных зондов. Достаточен ли будет венозный отток с верхней половины тела, от головы?
– Послушайте, Вадим, а ведь мы говорили, чтобы одна трубка была введена еще и через вену шеи. Что-то я не вижу, чтобы вы готовились к этому.
– Хватит двух катетеров из нижней полой вены.
– Нет, не хватит… Делайте, пожалуйста, как сказано.
Только посмотрел на меня зло. Еще немного – и взбунтуется. (Не поладят они с Юрой, нет.) Начинает брить собаке шею. Еще слушаются.
Юра возится с аппаратурой. Наверняка какие-нибудь неполадки. Очень нелегко наладить шестнадцать каналов. Игорь в углу у стола с пробирками. Он ответствен за биохимию. Да, вон он, список анализов. Читаю. Здорово. Даже адреналин, ферменты.
– Игорь, как же вы сумеете сделать столько анализов?
– А мы попросили биохимиков из других лабораторий и даже из клиник. Обе соседние комнаты заняли.
– Молодец!
– Стараемся.
А Семен явно не у дел. По расписанию ему вообще ничего не выделили. Зря. Нужно было мне вступиться. Теперь поздно. Правда, его искусственная почка сегодня не приключается. Не готова, да и не нужна – опыт короткий.
Все заняты, один я свободен. Инвалид. Впрочем, это хорошо, значит, коллектив работает.
Здорово Юра поставил организацию эксперимента. Все расписано по пунктам: кто, где, что. Но он каждый раз жалуется, что система плохо управляемая. Много делают ошибок. Пока с собаками – это ничего, жалко только труда: человек двадцать участвуют в опыте. Физиологи никогда не ставили таких сложных экспериментов.
Работают спокойно. Даже Вадим не орет – подействовала проработка на собрании. Надолго ли? Вот характер! Сколько раз он мне грубил! Потом придет: «Извините, Иван Николаевич, не сдержался… Но и вы тоже неправы…» А все-таки я его люблю. Настоящий. Теперь слишком много равнодушных.
– Вадим, а ты научился дренировать левое предсердие?
(Это я нарочно на «ты», чтобы не сердился. Он это любит фамильярность!)
– А как же! В хирургию ходил целую неделю. Теперь лучше их делаю. Уже приглашали заведовать кабинетом зондирования. Говорят, когда со всеми переругаешься, приходи к нам, попробуем.
Собака вся пронизана трубками. В обоих предсердиях и в двух артериях тонкие зонды для измерения давления и взятия проб крови. В трех венах толстые трубки для оттока крови в АИК, еще одна трубка – от него в артерию. (Неужели и меня так придется? Бр-р-р…)
Нет. Пока все как-то нереально. Я на этом столе? Нет, не может быть! Если по-честному, то я все равно не верю, что решусь. Так на постели и буду умирать. Жалкий трус!
Сколько человек здесь работает? Раз, два… двенадцать. Да еще в тех комнатах есть. Ничего себе!
У каждого своя жизнь, своя судьба. Стимулы. Вот Лена, техник. Помнишь, как она вначале плакала над каждой собакой? Уходить хотела. Беседу провели: «Опыты нужны для людей». «Что люди! Они сами за себя отвечают. А животные? Это жестоко!» И теперь еще не привыкла. Хорошая мать будет. И внешность у нее: груди, таз. А Мила бледна и худа. Бедно живут девчонки, зарплата маленькая. Хорошо, если в семье, а не которые из деревни приехали, живут по углам. Одеться нужно. Экономят на каждом куске. Не принято об этом говорить.
Учатся почти все. Заочники, вечерники. Как начинаются сессии, так и работать некому. Вон Алла шесть раз держала экзамены, пока поступила. Мода? Стремление к материальным благам? Они невелики. Квалифицированная работница больше получает. Нет, видимо, это истинная жажда культуры. Пока они не очень культурны. Вот у Милы пятки грязные. Но их дети будут уже лучше. Будут ли? Люба жалуется, что Костя книг не читает.
Проблема культуры. Проблема молодежи. Всюду одни проблемы. А, бывает, послушаешь – никаких проблем, все решено. Молодежь поголовно стремится на стройки, тиражи книг растут из года в год. И хотя бы кто-нибудь попытался провести настоящий количественный анализ. Зачем? Выдержки из речей – самые веские аргументы. А ведь нужна, очень нужна настоящая информация! Без нее нельзя управлять ни одной сложной системой.
– Иван Николаевич, все готово к началу охлаждения.
Встаю. Голова немножко закружилась. Постоять. Прошло.
– Проверим? Дайте мне карту.
Программа опыта: датчики, анализы, состояние собаки к началу охлаждения.
– Игорь, биохимические показатели нормальны?
– Да. Щелочной резерв крови чуточку понижен. Вводим соду.
– Мила, усильте дыхание.
– Юра, твое хозяйство в порядке?
– Ну, идеального порядка у нас никогда нет, но прилично. Думаю, что все запишем.
– Я не про записи. Будет ли работать автоматика?
– Не знаю. Должна бы, но кто его знает? Первый раз включаем.
– Ну, начинайте.
Это значит начать поверхностное охлаждение, снизить температуру до тридцати градусов при собственном работающем сердце, а потом уже включать машину.
Собаку накрыли длинным футляром из оргстекла. На одном конце его змеевик, соединенный с холодильной установкой, и вентилятор. Он создает потоки холодного воздуха. Шерсть собаки обильно смочили водой.
– Мила, углуби наркоз и введи нейроплегики. Есть это в программе?
Это Юра. Так будет и мне командовать. Если решусь…
Включили холодильник, вентилятор. Крышка покрылась пылью тумана. Из дырок дует холодный воздух. Мороз пробегает по моей коже. Условный рефлекс.
Широкая бумажная лента медленно ползет в аппарате, и шестнадцать писчиков чертят свои кривые. Периодически включается аналог-код и записывает показатели цифрами на рулоне бумаги.
Охлаждение идет медленно. Шерсть мешает. У человека пойдет быстрее. Толя переключает датчики – везде одинаково: 35o, 34o, 35o. Нужно примерно один градус в минуту, но идет меньше. Ускорить нельзя.
А время идет. Приносят анализы, отмечают в таблицах новые цифры. Проводят линии на графиках. Добавляют лекарство, регулирующее тонус сосудов, сердечную деятельность.
– Какой минутный объем сердца, Вадим?
– Сейчас прикину.
– Что прикидывать – около полутора литров.
Это Юра. Быстро ориентируется в цифрах.
– Маловато. Может быть, нужно уже включить АИК? А то в тканях накопятся недоокисленные продукты.
– Температура – тридцать один градус. Давайте включим.
Остановили вентилятор. Подняли крышку. Холод прополз по комнате и растаял. Лето. Даже не верится, что там было всего плюс восемь градусов.
– Миша, у тебя все готово?
– Да, готово.
Миша – молодой техник, «машинист». По-научному – оператор АИКа. Работает под командой Поли.
– Включай. Проверь зажимы.
Послышался новый звук – мотор аппарата. Он все повышается, увеличиваются обороты. «З… з… з…»
Неприятно.
Крышку снова закрыли. Загудел вентилятор.
Как-то они будут работать вместе – насос и сердце? Эта модель АИКа не предусматривает синхронизации, но может давать почти постоянный ток крови. Однако это все равно плохо влияет на работу своего сердца. Нарушается регулирование.
Вадим и Юра внимательно рассматривают кривые на бумаге, ползущей по доске осциллографа.
– Производительность АИКа – 1500 мл. Потребление кислорода снизилось приблизительно до пятидесяти.
Это значит, что свое сердце «плохо тянет». Неважно, весь расчет на АИК.
– Юра, когда начнет работать автоматическое регулирование температуры?
– Да сейчас включим.
Переключает какие-то тумблеры на большом пульте. Это его гордость программное управление всей системой.
Машина работает на режиме охлаждения – скорость циркуляции определяется этим.
– Сердце фибриллирует!
– Товарищи, смотрите за давлением в левом предсердии. Сейчас решится, хорошо ли держат клапаны аорты, не будет ли кровь затекать в левый желудочек и растягивать его.
Все напряженно смотрим на кривые давления. Вадим кричит:
– Порядок! Давление в предсердии не повышается!
(Больше всего я боюсь этого момента. Порока сердца не было, а вдруг клапан закрывается неплотно? Тогда все кончено.)
– Ну, теперь переключайте насос на пульсирующий ток.
Мы полагаем, что это важно для организма – пульсация крови.
– Автомат ведет себя хорошо. Смотрите, какая линия температуры!
– Подожди еще хвастать, как будет дальше.
– Я и не хвастаю…
– Да, да, знаем вас… (Это, конечно, Вадим.)
Завидуют, наверное, физиологи Юре. И меня немножко ревнуют. Обижаются, когда я привожу инженеров в пример.
Культурный опыт. Все видно. Жаль только, что биохимия запаздывает. Когда и ее переведут на электронику, вот тогда будет дело!
Температура венозной крови – 16o. Она красная, как в артерии. Потребление кислорода снизилось в пять раз.
– Иван Николаевич, наверное, пора разводить кровь. Иначе есть опасность склеивания эритроцитов.
Да, да, это очень важно. Повышается вязкость крови, могут закупориться капилляры в мозге. Нужно спешить.
– Юра, можно остановить АИК?
Остановили, пережали шланги. Из оксигенатора слили половину крови и заменили ее плазмой.
Вадим:
– Пускай! Кровь поставьте в холодильник. Еще пригодится.
Сажусь на свое место. От начала опыта прошел час. Немножко устал. Смотрю.
Самая шумная группа – физиологи. Вадим. Поля всегда с ним препирается. Разумеется, они на «ты».
– Поля, смотри: течет из фланца!
– Это же ты затягивал. Мужчина! Ну-ка, Леня, подтяни.
Возня. Ничего.
Инженеры спокойнее. Красив этот огромный осциллограф. Шестнадцать каналов, шутка ли!..
Игорь сообщает, что возрос гемолиз. Ничего, теперь гемолиз уже не так страшен. Кровь развели вдвое, минут через двадцать совсем заменим плазмой. И производительность уменьшим. Да, но как будем нагревать? Тогда ведь машине придется работать гораздо дольше.
– Послушай, Вадим. Сколько вы заготовили донорской крови?
– Три литра. А что?
– Мало будет. В ходе нагревания придется менять кровь, потому что гемолиз превысит допустимый уровень. Может быть, можно взять еще? Есть собаки?
– Собаки-то есть, да не проверены на совместимость.
– Но ведь еще не поздно. Распорядись.
Молчит. Где бы сразу выполнить, так он думает.
– Вот сейчас кровь заменим, и тогда смогу освободить Полю.
Ага! Значит, убеждать не придется. И тем более приказывать. Так и не научился приказывать.
– Температура уже девять градусов!
Нужно посмотреть все показатели. Подойти к столу, к Лене.
– Давайте поглядим вместе. Игорь, дайте ваш лист.
Собрались у стола. (Почему нет ни одной женщины среди моих старших? Поздно думать.)
– Смотрите, Иван Николаевич, показатели просто прелесть: рН, напряжение кислорода в крови, в тканях. Это же главное!
– Калий низкий. Нужно добавить. А напряжение кислорода в венозной крови слишком высокое.
– Сейчас прибавлю воздуха к газовой смеси.
Температура теперь снижается медленно. Юра перевел автомат на другой режим.
Шесть градусов. Пять.
– Нужно совсем заменить кровь. Дальше охладим на плазме.
Расходимся по своим местам. Для разговоров времени нет. Я, пожалуй, здесь самый свободный. Сижу, смотрю. Все отработано хорошо. Юрина заслуга. Ни в одном заграничном журнале не читал про такой сложный опыт. Сила! (Как мальчик – «сила».)
Машину остановили. Только вентилятор шумит. Поля выпускает кровь из оксигенатора и заливает в него плазму с глюкозой. Делают без спешки: при пяти градусах можно остановить кровообращение даже на час. Но лучше этого избегать.
Закончили. Снова загудел мотор АИКа.
Еще два-три градуса, и перейдем на стационарный режим анабиоза. Пес отправится в будущее. Нет, не вернется. Едва ли удастся разбудить. А было бы приятно.
Двенадцать часов. Нужно принять лекарство. Подождем. Скоро пойду отдохнуть, – два часа будем держать при низкой температуре. Полежу.
Чем это состояние отличается от смерти? Практически ничем. Электрическая активность мозга отсутствует. На энцефалограмме прямая линия. Сердце стоит. И все-таки какие-то молекулы сонно бродят в клетках, обмениваются электронами, выделяют энергию.
Свидание нужно бы отложить. Устану. Нет. Нельзя звонить. Конспирация. Унизительно. Скоро конец. Сегодня расскажу о замыслах. Несчастная. Впрочем, подождем результатов. Если будет плохо, нет смысла расстраивать. Иногда кажется: скорей бы, устал. Но пройдет минута – и «зачем спешить»?
Настанет время, и изобретут сны. Умирать будет легко, приятно. Может быть, и все человечество так? «Мир безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» Кто сказал? Не помню. Неважно. Как многое становится неважным!
Напряжение спадает. Теперь собака может перенести любые погрешности в опыте Все благородные процессы выключены. Остались какие-то примитивные химические реакции. Как у самых далеких предков.
Хорошо холодит от крышки. Приятно в жаркий день. Язык у собаки не синий – верный признак достаточности кислорода в тканях.
Бедный пес. Где он жил? Как жил? Полукровка – похож на овчарку. Раз попал в собачий приемник, значит, не сладко жилось. «Собачья жизнь». Впрочем, в последние годы собаки не голодали. Но без ласки. Так, случайные связи. Как я. Нет, связей не было. Были две. После противно. Человеку нужно еще разговаривать. Наверное, не всем? Отвернулся и заснул. Оскорбительно для нее.
Можно просто смотреть, не думая. Дружат они между собой или нет? Романы? Любовь? Не веду таких разговоров, не знаю. Вадим понимающе посматривает на Риту. И она машет ему подведенными ресницами. Он женат. Сколько лет ей? Двадцать семь, двадцать восемь? А Юру я видел дважды с какой-то незнакомой девушкой. Птичья физиономия. Наверное, читает стихи Гумилева.
– Юра, вы читали Гумилева?
– А кто это?
(Спроси свою барышню.)
– Это поэт. «Убежать бы, скрыться бы, как вору…»
– Нет, не знаю.
Покраснел. Другие переглянулись. Откуда он может знать? Не издавали. А впрочем, прочтешь десять страниц – и надоедает, как у всех поэтов. Только Люба читает целыми вечерами. Так же, как и современная зарубежная проза: по форме хорошо, а идеи нет. Когда одни идеи, – раздражает. Нет совсем тоже плохо. «Все люди – братья» – этого мало. Как это реализовать? Нужна наука.
– Ну, что там? Как температура?
– В оттекающей крови – два с половиной градуса. После машины – почти нуль. Юра, промеряй в разных тканях.
Жду. Юра переключает прибор на разные датчики.
– В пищеводе – два, в прямой кишке – почти три, в мозге – два и одна десятая. В саркофаге – близко к нулю.
(«Саркофаг». Тоже мне название!)
– Хорошо. Игорь, взяли анализы?
– Берем. Но результаты будут не раньше, чем через пятнадцать минут.
– Знаю. Мы не будем ожидать. Видимо, уже нельзя больше понизить температуру. Давайте на этом остановимся. Теперь, как мы условились, испытаем две программы: с периодическим включением на большую производительность и непрерывное прокачивание с малой объемной скоростью. По часу на каждый вариант. Что вы скажете, товарищи? Юра?
– Давайте начнем со второго. Я думаю, кубиков триста в минуту хватит?
– Да. Другой вариант, наверное, такой: пять минут – 800 мл, потом десять минут перерыв. Нет возражений? Принято. Тогда я пойду посижу в кабинете.
Иду по коридору. Бодрюсь, нужно делать вид. Наконец – дверь.
Устал. Совсем никудышный: два часа посидел на стуле, поволновался – и скис.
Лечь. Закрыть глаза.
Голова тихонько кружится. Музыка. Мыслей нет.
Проходит. Можно смотреть. Потолок с трещиной. Люстра. Пыль на ней. Портрет Павлова. Угол стола. Вот так бы и умереть: закружилось, тоненький звон. Провал.
Так не бывает. Вспоминается другое.
Ночи в больнице. Сухой, распухший язык. Жар, дышать трудно. Громкий разговор санитарок в коридоре. Какой-то Коля пьянствует и изменяет. «Пропадите вы с ним!» Позвать врача, пожаловаться. Неловко. Черт с ними, потерплю. Скоро улягутся на стульях и захрапят. Деликатность. Хорошо, что нас только двое. У соседа гипертонический криз. Тоже не спит. Головные боли. Вздыхает, ворочается. Молчим.
Разговаривают, проклятые!
Весь мир противен. Черствые, самодовольные врачи. Глупые, привередливые больные. Безграмотные сестры с подведенными глазами.
Говорят, что где-то есть лаборатории, населенные одержимыми учеными. Композиторы сочиняют нежную и героическую музыку. Есть любовь.
Все врут. Есть только одышка. Жажда. Толстый язык Селезенка, как большой камень, перемещается в животе при каждом повороте. Люди: поесть, переспать, помочиться.
Не хочу. Глупые бредни недоросля: какие-то модели, анабиоз. Зачем? Бог, дай мне подышать! И забери меня. Нет, не в рай, не в ад. Просто никуда.
Не забрал. Доктора хорошие. И сестры милые, отзывчивые девушки. Цветы принесли, торт.
А сейчас мне отлично. Дышать легко. Приятная слабость делает тело вялым и легким. И мысли с чуть затуманенными переходами.
Опыт идет хорошо. Собака заснула без всяких патологических сдвигов в составе крови. Значит, в клетках за это время не накопилось вредных продуктов. Важное условие пробуждения. И левый желудочек не переполняется. Очень боялся. Мороки было бы…
Самое трудное впереди – оживить.
Будем постепенно нагревать на плазме. Потом добавим крови, как только в венозной жидкости будет мало кислорода. Боюсь, что сердце будет слабо сокращаться, а АИК плохо приспособлен для параллельного включения.
Много еще нужно сделать. Начать да кончить. Времени мало. Сил мало. Лежать бы вот так на диване. Слушать малиновый звон.
Малиновый звон – это не то. Это в церквах. Пасха. Детство. Целую неделю звонили на нашей колокольне. Я там бывал маленьким мальчиком. Удивление: мир, оказывается, такой большой!
Как это бесконечно далеко!.. Мама. Мамочка. Кажется, при жизни я ее так не называл. Сантименты не были приняты. Но все равно самое дорогое. Идеал. Хорошо, что не дожила. И вообще – что никого нет. Люба? Она отдельно.
Ты по себе судишь, черствый человек. Если бы умирала она, то ты бы все равно соблюдал приличия. Нашел бы причину.
Да, соблюдал бы. Чтобы дети ничего не узнали. Чтобы она осталась для них такой же мамой, как моя. Без пятнышка. А моя тоже могла бы завести роман. Сколько ей было? Тридцать, тридцать пять? Когда он бросил нас, отец?
Человек обязан держать себя в руках. Скрываться. На этом построено общество.
Нет. Ты просто бесчувственный эгоист. Всю жизнь дрожал за свой душевный комфорт. Мама звала: «Книжный червь». Потому и умираешь бобылем.
Хватит упреков. Меняться уже поздно. Хотя бы сохранить, что имел: думать о людях хорошо и поменьше утруждать их своей персоной.
Болезнь ужасно меняет психику. (Зачем «ужасно»? Не нужно сильных выражений.) Больные видят все через свои страдания. Безразличное становится плохим. Просто плохое – отвратительным. А хорошее не замечается. Все люди раздражают. Зависть. Эгоизм. «Доктор и сестры _обязаны_ быть отзывчивыми, хорошими. Деньги получают». Даже я ловил себя на этом.
Нет, не допускать. Все время следить за собой, не спуская глаз. Создать следящую систему, как в технике…
Стук. Подняться, сесть. Не показываться лежащим.
– Войдите! Ах, это вы…
Юра, Вадим. Свои… Пожалуй, самые близкие? Одни из самых. Есть Люба, есть Леня. И все? А что, разве мало? Многие ли имеют столько? Друзья – это редко.
– Да вы лежите, чего вскочили! Вот раб приличий!
– Про тебя этого не скажешь.
Это неверно. Только так, сверху. Мимоза, когда касается его самого.
Юра:
– Мы принесли вам кофе.
Верно: тарелка, что-то закрыто марлей. Как в лучших домах.
– Спасибо. Садитесь. Как там?
Пью с удовольствием. Именно то, чего мне не хватало.
– Ничего еще не случилось. Всего сорок минут, как перешли на стационарный режим.
– Как анализы?
– Напряжение кислорода в оттекающей плазме понизилось до сорока миллиметров ртутного столба. Температура в прямой кишке – плюс два.
– Какой обмен? Прикинули?
– А как же! Чтобы Юра да не сосчитал! Примерно около трех процентов нормы. Да, Юрка?
– Все-таки плазма с трудом обеспечивает доставку кислорода.
– Когда будет повышенное давление, тогда обеспечит. Много кислорода пойдет через кожу. (Это я так думаю, я так хочу.)
– Неизвестно, как еще это отзовется на тканях, которые будут в поверхностных слоях, с высоким парциальным давлением кислорода…
– При низкой температуре ничего.
(Но это нужно еще проверить. А успеем ли мы?)
– Моча есть? Я что-то не обратил внимания.
– Ни капли. Как только перешли на стационарный режим с низкой производительностью – как отрезало. Искусственная почка необходима.
– Это так и предполагалось. А что, ребята, не «отвыкнут» органы работать после долгой стоянки? Как вы думаете?
Молчат. Соображают, можно ли откровенно сказать. Мне предстоит это проверить – «отвыкнуть».
– Ну что скрывать – мы этого не знаем. Нужно, чтобы в целости сохранились сложные молекулярные структуры, которые обеспечивают специфическую функцию клеток – сокращение сердца, секрецию мочи.
(Спасибо – разъяснил.)
– Хорошо бы провести хотя бы несколько дополнительных опытов.
Это Юра говорит, задумчиво. (Хорошо ли?..)
– Мы не будем проводить этих опытов. Просто не успеем.
(Больница. Задыхаюсь. Нет. Проверите потом. Если не подтвердится, то просто выключите АИК.) Не нужно обсуждать этих общих вопросов. Давай детали.
– Скажите лучше, что нужно изменить и доработать.
Обрадовались:
– О, мы многое изменим! (Пауза, удовольствие на лице Юры. Творец.)
– Во-первых, у нас скоро будет мембранный насос с электромагнитным приводом, который обеспечит синхронную работу с сердцем. Во-вторых, налаживается автоматика к АИКу – регулирование производительности по потребности в кислороде в зависимости от давления в венах, артериях. Можно задать разные программы управления – включаться с перерывами или непрерывно.
(Все это я знаю, но молчу. Приятно посмотреть. Завидую: ему еще кажется, что он все может.)
– Хорошо, но каковы перспективы улучшения качества самого насоса и оксигенатора? Чтобы они не разрушали кровь?
– Для нового АИКа получим самый лучший пластик. Поверхности будут шлифованы по высшему классу точности. Почти такая же гладкость, как у собственной сосудистой стенки.
– Да, все очень хорошо. Но от сегодняшнего опыта до настоящей машины для анабиоза очень далеко. Очень!
(Не успеть. И они тоже думают, но молчат.) Вадим хмурится.
Юра:
– Не так уж далеко. Бочку для саркофага на авиазаводе заканчивают. Я был там позавчера – отличный цилиндр из толстого оргстекла. Выдерживает давление в пять атмосфер. Кондиционер для камеры тоже скоро получим. Будет давать любую температуру и влажность. Новый АИК, автоматика…
– А почка?
– Почкой Семен Иванович заведует.
Назревает конфликт. Не зря он сегодня ходил в лаборатории, как чужой. Старался не мешать. Плохой? Нет, просто не тянет. И, может быть, не понимает этого.
– Вы бросьте эти разговоры. Семена можно использовать только для выколачивания заказов по почке, а не для ее создания, наладки или привязки.
Вадим вступается:
– Да это он так, треплется. Мы следим: почку делают. По тому проекту, который с вами согласовывали. Она мало отличается от стандартной малой модели, поэтому можно надеяться, что получим в срок.
(Позвольте, какой срок? Я, кажется, не назначал срока. Значит, советовались с Давидом. Неприятно. Почему? Логика. Нужно планировать.)
Кофе вкусный. Туман в голове совсем рассеялся.
– Кто это такой кофе варил?
– Н-ну! Вы не знали? У нас же есть теперь мощная кофеварка. Коля сделал в мастерской. Все к кофе пристрастились. Из других отделов ходят, заваривают.
– А что говорят о вашем анабиозе в институте?
– Об анабиозе ничего. Мы же делаем установку для оживления, для искусственного управления жизненными функциями.
– Вот еще и поэтому нельзя проводить длительных опытов.
Когда они все вместе, говорит всегда Вадим. Юра вообще молчаливый, редко его удается раззадорить.
– А вы часто ссоритесь?
– Каждый день.
– Почему? Юра, пророни словечко.
– Вы же сами знаете, что с ним невозможно. Все оценки очень субъективны, действия непоследовательны. Тип с повышенными эмоциями. (Как книжно он выражается!) Но быстро миримся.
– Это я мирюсь. Он бы неделю дулся.
Приятно видеть их. Но им нужно идти. Опыт. Сейчас бы получилась хорошая беседа. Всегда так: когда хочется поболтать, – нет времени. Время есть нет настроения.
– Вам, наверное, пора идти?
– Что вы нас гоните? Мы всего десять минут сидим. Да, Юрка?
– Не беспокойтесь, Иван Николаевич. На новый режим будем переходить через пятнадцать минут. А до тех пор там справятся без нас.
– Надеетесь, значит?
Вадим:
– Не очень, чтобы очень, но в некоторых пределах. Знаете, какой народ теперь?
– Будто ты знаешь, какой был раньше?
– В книжках же пишут. Я книжки читаю. Короленко, например, «История моего современника». Чернышевский. Народовольцы. Идейные молодые люди были. А у нас? Чуть опыт затянулся – «Отгул давай!» или «Зарплата мала, уйду на завод». Это больше Юркины кадры – на завод. Моим податься некуда: физиологу везде восемьдесят рублей.
– Брось, Вадим. Работают, не уходят. Тоже с тобой им не мед. Сегодня одно делают, завтра, глядишь, новое придумал – сиди до ночи, переделывай. Потом вообще не появляешься, они без дела слоняются… Нет, не мед.
– Ты мне критику тут не разводи. Все равно не тот народ.
– «Вот были люди в наше время…»
– Знаю. Бородино. М. Ю. Лермонтов.
Увлеченные. Они оба увлеченные, но по-разному.
А молодежь, наверное, всегда была одинакова. Возрастные особенности психики накладывают отпечаток на убеждения. Молодость решительна. Зрелость осторожна. Нет, не все так просто. Произошли изменения в идеях, в культуре, в воспитании, и молодежь на это реагирует больше, чем взрослые.
Спросить:
– Скажи, Вадим, что тебя движет в жизни?
Вадим:
– Да ничего. Просто живу. Получаю удовольствие от работы. Мне нравится раскрывать, как вы выражаетесь, «программы» деятельности клеток, органов, организма.
– А для чего?
– Ну просто нравится. Конечно, приятно, если врачи используют наши идеи и будут вылечивать больных. Но главное – это сам процесс искания.
Юра:
– А ты, Вадим, неразборчив.
– Ну и что? Верно, всеобщими теориями не задаюсь, как ты. Но правила в жизни у меня твердые: работай честно, на всю железку. И на ноги себе наступать не давай. В том числе и таким типам, как наш директор.
