Текст книги "Записки из будущего"

Автор книги: Николай Амосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Николай Амосов
Записки из будущего

КНИГА ПЕРВАЯ. СТАРТ

1

Все ясно. Лейкоз, лейкемия. В моем случае – год, может быть, два. Мир жестокий и голый. Кажется, я никогда его таким не видел. Думал, что все понял, все позвал и готов. Ничего не готов.

Подойду к окну. Мерзко и сыро на дворе. Декабрь без мороза и снега. Какие странные деревья: черные, тонкие ветви, ни единого сухого листика. Все снесло ветром, ни одного не осталось. Шарят по мокрому небу.

Люди бегут под фонарями в черных пальто.

Мне уже некуда спешить. Мне нужно теперь оценивать каждую минуту. Секунду. Нужно подержать ее в руках и с сожалением опустить. В корзине времени их все меньше и меньше. Обратно взять нельзя: они тают безвозвратно.

Не надо высокопарных фраз. Всю жизнь мы немножко рисуемся, хотя бы перед собой.

Вот этот анализ крови на столе, под лампой. Жалкий листочек бумаги, а на нем – приговор. Лейкоцитоз – сотни и сотни тысяч. И целый набор патологических форм кровяных телец.

Трудное положение было у Давида сегодня. Не позавидуешь. Хорошо, что я имею дело с собачками. Имел дело.

– У тебя с кровью не все в порядке, Ваня. Нужно лечиться.

Так мы и не назвали этого слова – лейкоз. Я прикинулся дурачком, а он, небось, подумал: «Слава богу, не понял».

Люба еще не знает. Тоже будут упреки: «Почему ты не пошел раньше? Сколько раз я тебя просила!..»

Каждый умирает в одиночку.

Фраза какая точная.

А хорошо, что у меня никого нет. Почти никого. Конечно, Любе будет очень плохо, но все-таки семья. Обязанности. Нужно скрывать, держать себя в руках. Если постоянно тормозить эмоции, то они и в самом деле исчезнут. Закон физиологии.

Вот теперь и не надо решать эту трудную проблему. Все откладывали: «Подождем еще лет пять, дети будут взрослые, поймут…» И я так боялся этого момента, когда все нужно будет открыть.

Теперь не нужно. Дотянем так. Больной – и осуждать не будут. Да и не за что будет осуждать. Последние месяцы было так редко… Наверное, это тоже болезнь. А я думал: почему? Любовь, что ли, прошла? Уж слишком много лет. Надежно.

Каждый – в одиночку.

Нет, ну почему все-таки я?! Разве мало других людей?! Я ведь еще должен столько сделать!

Только вошел во вкус, ухватился обеими руками… И… пожалуйста! Приехали! Черт знает что!.. Почему?!

Это, наверное, изотопные методики помогли. «Мирный атом». Все сам возился. Пусть бы занимались другие… Стоп! Не подличай. Каково бы было, если бы, например, у Юры? Нужно завтра же всем проверить кровь…

Вот так. «Ямщик… не гони… лошадей».

Почему мы так мало знаем? Рак, лейкоз – стоят проблемы перед нами, как я двадцать лет назад. Химия? Вирусы? Радиация?

Разгадка будет. Скоро. Уверен. Уже всерьез взялись за самое главное механизм клеточного деления. ДНК. РНК.

Но уже не для меня.

Наверное, мне не стоит читать об этих лейкозах. Нужно положиться на Давида – хороший врач и приятель. Хватит того, что прочел в медицинской энциклопедии: «…от одного до двух лет». Чем больше знаешь, тем больше все болит. Вчера еще ничего, почти ничего не чувствовал, а теперь пожалуйста! – уже в подреберье тяжесть, уже десны саднит, голова кружится.

Так, наверное, и буду все прислушиваться к своему телу. Потеряю свободу. Еще одну свободу. Всю жизнь оберегал ее, а теперь совсем потерял.

Пробуют пересадки костного мозга. Нужно разыскать статьи…

Может быть, удастся обмануть? Вдруг вылечусь? Опять войду в лабораторию без этих часов, отсчитывающих минуты? (Снова фраза.)

Не нужно обольщаться, друг. Привыкай к новому положению. К смерти. Дрожь по спине. Жестокое слово.

Так жалко себя! Хотя бы Люба пришла, приласкала. Погладила по голове. Просто погладила.

Позвонить? Может быть, запрет уже ни к чему?

Нет. Еще нельзя. Не нужно осложнений.

Странное ощущение. Как будто спокойно шел по дороге и вдруг – пропасть. Думал, вот впереди такой-то город, такая-то станция. Интересные дела, хорошая книга. И все исчезло. Осталось несколько метров пыльной дороги с редкими цветочками на обочине. И назад нельзя.

А что там было, позади? Э, брось, было много хорошего. Много.

Все меняется. Вчера еще спрашивал себя: «Повторить?» Нет, пусть идет вперед. Только вперед! А сегодня не прочь присесть и подождать. Посмотреть на цветочки.

Но уже нельзя.

Тело еще не верит. Как будто смотрю на сцену, где разыгрывается жалостливая пьеса. Знаю, что конец будет плохой, но можно сказать: «Это не со мной!»

Походим. Семь шагов от стола до шкафа. Еще семь – обратно. Туда обратно. Туда – обратно. Некому даже оставить вещи. Как некому? А лаборатория? Будет у них своя библиотека, обстановка для кабинета или комнаты отдыха.

За стеклом перед книгами – сувениры. Их кому? Ослик из Стамбула. Статуя Свободы – из Нью-Йорка. Волчица кормит Ромула и Рема. Маленькая химера с Нотр-Дам. Воспоминания: конгрессы, доклады, аплодисменты, шум приемов. Все уйдет со мной.

Бешено размножаются эти клетки там, в костном мозге. Так и вижу, как они делятся, одна за другой. Одна за другой. Выпрыгивают, юные и голые, в кровеносное русло. Наводняют меня всего.

Хочется закричать: «Спасите!»

Вот когда станет трудно одному.

Позвать Леньку? Он еще не знает. Расскажу. Поплачусь.

И что? Что он скажет, кроме банальных слов утешения? Которые будут ему самому противны. Разве что напьется.

Не нужно. Ни с кем не нужно об этом говорить. Хватит Давида. Во всяком случае, пока есть свобода и воля.

Будут еще последние недели. Придется в больницу. Не хочу. Знаю, как там, – сам был и врачом и пациентом.

Протянуть как можно дольше дома. Еда, лекарства? Друзья и девушки из лаборатории будут приходить. (Люба, наверное, даже тогда не сможет.) Сколько хлопот им будет со мной!

Лучше уж в больницу. Можно прикрыть глаза и сказать: «Я устал». Облегчение на лицах: долг выполнен, можно уйти.

Опять окно. Черные, голые ветки. Ветер. Одиночество.

Казалось, давно привык, смирился. Даже доволен: никто не мешает. А теперь стало грустно.

Музыку? «Красные… помидоры… кушайте… без меня!»

Не может быть. Не может быть, что нет выхода. Вот так не верят люди в смерть. А врач виновато разводит руками: «Нельзя помочь».

Кофе? Рефлекс – 10 часов. Еще три часа работы. Работа? Она уже не нужна. Но кофе попьем.

Может быть, это сон? Дважды в жизни мне снился рак – было так же, если не хуже. Просыпался – «Ох, как хорошо!»

Хозяйство у меня какое налаженное! Кофе самый лучший. Мельница – ж-ж-ж! – и готово. Мощная. Венгерская кофеварка. Хорошая порция для одного.

Жду, пока закипит. Просто жду. Лучше бы выпить водки, да жаль, не привык. Теперь было бы кстати. Выпил и спи.

Какой приятный вкус! Кофе прибавляет оптимизма.

Мой друг, ведь ты считаешь себя ученым. Это так много – ученый. Человек, который может все разложить по полочкам. Оценить. Установить связи, создать системы. И, кроме того, он должен быть смелым. Владеть собой.

Остановись. Вытри слезы и слюни. Умирать еще не сейчас.

Попробуем взглянуть на вещи трезво. Перед лицом смерти. Но лучше без фраз. Взять бумагу и написать, как привык делать всегда.

Дано: я и болезнь. Найти оптимальное решение: что делать и как жить, чтобы получить максимум удовольствия и минимум неприятного.

Запишем: я – известный профессор-физиолог, 47 лет. Если закончу работу, то сделаю крупный вклад в медицинскую науку.

Мог бы уже сделать, уже сидел бы в академиках, если бы не разбрасывался. Помнишь? Сколько ошибок! Сколько лет даром пропало! Вот теперь бы их, эти годы!

Поздно сетовать. А вдруг что-нибудь придумают? Стоп.

Ну, а теперь «вклад» будет? Уверен?

Да, да, уверен. Все есть: идеи, методы, техника, коллектив. Эти мальчишки и девчонки. Милые, хорошие.

Вернемся к теме. Записано: «Получить максимум удовольствия.

Источники: а) Творчество. Воплощение».

Любое творчество? Нет, только то, которое на пользу людям. А что? Стыдно, что мы, теоретики, так мало даем врачам. Но они тоже какие-то странные, мирятся с примитивными представлениями, с ошибками. Не суди. Им трудно, когда больные умирают. Вспомни, как сам лечил. Давно.

Октябрь сорок второго. Юный зауряд-врач в прифронтовом госпитале служит первый месяц. На дежурстве просмотрел газовую гангрену. Утром ведущий хирург ампутировал раненому бедро. Умер. «Плохо, Ваня, очень плохо». Всю жизнь помню, лучше бы побил.

Итак, сколько «любви к человечеству» и сколько «удовольствия от творчества»? Не знаю. Поровну. Может быть, второго даже больше.

«Источники: б) Удовольствие от жизни. Книга. Театр. Поесть. Ванна…»

Все это не очень. Хорошо в субботу, когда устал, а в отпуске тоска. Следовательно, функция от первого, от работы. И я, пожалуй, уже сыт этим. Мало интересного.

Врешь, наверное, друг. Когда подойдет ОНА: «Еще бы чашечку кофейку». Посмотреть на огонь. Послушать прибой.

Не знаю. Пока нет.

Что будет «в»? Любовь?

Обидел меня, наверное, бог в этом деле. Что-то всю жизнь не получалось. Не хочется вспоминать. Только теперь есть она – Люба.

Моя милая. Моя единственная. Сорок лет ей скоро. Дети большие, а для меня она все равно что девочка. Всегда хороша: когда грустная и когда веселая. Глаза у нее, как у газели. Я не видел газелей, но такие должны быть у них глаза. Самое главное – умная. Порой кажется, что всю ее знаю, «потолок» ее ума вот, передо мной, а она вдруг возьмет и блеснет какими-то оригинальными идеями. Если бы побольше честолюбия и свободного времени, могла бы быть профессором. Несомненно. А характер? Вспыхнет, наговорит обидных, несправедливых слов. А на другой день звонок: «Знаешь, я была неправа». И – женщина… Впрочем, я не ценитель, опыт мал.

Самые банальные слова оживают для меня и блестят, когда думаю о ней.

Жалко как… Никого уже у нее не будет. И еще муж. Ревности у меня совсем нет к нему, но ей плохо.

«Источник удовольствия» – это не те слова. «Источник страдания».

Ты все-таки врешь, мой друг, даже в своем теперешнем положении! Получал больше, чем давал. И был трусоват. Эгоистичен. Помнишь, несколько лет назад был период, когда все можно было поломать? Павел пил, гулял с другими, дети звали и спокойно ушли бы с Любой.

А ты? Да, виноват. Что-то лепетал: «Подожди, подожди…» А сам боялся потерять свободу. Старый холостяк, боялся, что кто-то будет мешать думать. Потребует внимания и заботы. Конечно, плохо ли? Свои скромные возможности ты удовлетворяешь. Плюс интеллектуальные разговоры. Тайна придает всему романтический отблеск. Остальное время можешь копаться в книгах и формулах, придумывать теории. Дискутировать с Ленькой или с ребятами за холостяцким столом.

В общем, снимаешь сливочки.

А ей ведь очень трудно. Работа, дети, вечный обман, и есть еще спальня.

Оправдания твои – «сама пришла» – ничего не стоят. Ничего. Она полюбила. Если ты такой честный, взял и удержал бы ее. Жениться все равно не собирался. Да и не любил еще тогда.

Все ясно, можешь продолжать.

Что ж, нужно продолжать. Ученый всегда должен смотреть правде в глаза.

Хватит спорить: «в» – любовь – исключается.

Итак, максимум удовольствия дает работа. Это так ясно, что не нужно было анализировать. Залезать в дебри и получать пощечины.

Впрочем, они полезны. Уменьшают жалость к собственной персоне.

Никого ты пока не осчастливил. Детей не народил и не воспитал. От твоей науки люди пользы пока не получили. Разве что ребята-помощники написали диссертации. Но и их еще нужно проверить, могут ли они двигать науку.

Хорошо. Примем к сведению. Задача все равно только одна: довести до конца начатую работу. Оправдать свое существование.

– Еще чашечку кофе, Иван Николаевич. Для оптимизма.

Остыл. Подогреть… Впрочем, чего жалеть, сварим новый.

Видимо, мне нужно составить план работы. Очень люблю составлять планы. Они имеют смысл, даже если выполняются наполовину. Теперь отставания допустить нельзя. Нет резерва времени.

Задача: создать электронную модель, имитирующую деятельность внутренних органов и их взаимодействия при различных патологических процессах.

Пофантазируем, пока кофе кипит.

Перед нами – «Отделение моделирования заболеваний и автоматического управления организмом больного» – кибернетический центр крупной больницы. Название длинноватое, но ничего, можно первые буквы. Что-то вроде ОМЗ и АУ. Неблагозвучно. Неважно. Придумают. В большой комнате стоит она, машина. Четыре шкафа со сменными блоками. На стене – огромная структурная схема организма. Сердце, легкие, печень, почки, мозг, эндокринные железы. Много разноцветных линий связывает эти квадраты. Вот красная, толстая система обмена газов – О₂, СО₂. Желтые линии – гормоны. Голубые – нервные пути. Много линий. Я их вижу, – эта схема лежит у меня под стеклом. На каждом квадрате – пульт вводных устройств, которыми задается состояние органа: разные степени нарушения функций. Для почек – способность выделять воду, соли, задерживать или пропускать сахар, белки. Сделают исследование, повернут рукоятки соответственно результатам, и блок готов воспроизвести функцию почек при разных условиях работы сердца, печени, нервной и эндокринной систем.

(Так и мой анализ крови можно задать в блок «кроветворные органы». Машину включить, и она покажет, что на таком-то месяце будет то-то с селезенкой, потом с сердцем, затем нарушение обмена и так далее. До смерти. И выдаст срок. А потом можно проиграть еще и еще раз, по очереди задавая лекарства. Но результат будет один. Только сроки все-таки разные.)

Не надо жестов и эффектных сцен. Моделирующая установка – вполне реальное дело, только требует очень много труда. Напишем список: «Что нужно, что сделано, что сделать».

Я пишу. Список длинный. Прямая работа моей лаборатории – это получение характеристик органов. Например, как зависит объем крови, выбрасываемой сердцем, от давления в венах и в артериях? То же про печень, почки. Как регулируются разные органы эндокринными железами, нервной системой?

Медленно идет дело. Нет еще ни одной законченной характеристики. Если так пойдет, то мы явно не успеем. Нужно с кем-то кооперироваться. Шире использовать клинику Петра Степановича.

Грустно.

Нажать на Институт кибернетики, чтобы ускорить инженерные разработки?

Да, нажмешь! Профессор Сергиевский очень мил, но, кроме нашей машины, у него масса других дел. «Простите, Иван Николаевич, прибавить людей на вашу тему не могу, все заняты. Но выполнение заказов на опытном заводе ускорю».

И на том спасибо. Юра без конца канючит: «Вмешайтесь на высшем уровне». Хороший парень.

Вот прийти к Сергиевскому и сказать:

– Борис Никитич, у меня лейкоз… Белокровие. Жить мне осталось год или чуть больше. Помогите. Очень нужно увидеть хотя бы макет машины.

Не хочется это говорить. Ставить людей в неловкое положение. И, не дай бог, еще выслушивать соболезнования. Это ужасно – вызывать сострадание.

Много мне предстоит увидеть жалостливых взглядов.

Снова смотрю список. Все-таки если напрячь все силы, то машину собрать можно. Пусть не для всех заболеваний, а только для важнейших, но можно.

Другие добавят после меня.

Другие.

Нужно сейчас выбрать себе преемника и готовить его к этой роли. Два главных требования: научная инициатива и человеческие качества. Принципиальность и терпимость. Конечно, хочется, чтобы он развивал мои идеи. «Мой учитель Иван Николаевич…» Этого ты хочешь? Как странно, копнешь поглубже и достанешь дерьмо. Начинает казаться, что ты весь им набит.

Если он будет только «продолжать и развивать», так грош ему цена. За два-три года лаборатория сойдет на нет. Правда, наше направление моделирование физиологических процессов – необозримо, но оно может выродиться в игру формулами, за которыми исчезнет человек. Наука для науки. Будет математика, будут электронные модели, а в клиниках все останется по-старому.

Я им оставлю задания на несколько лет. Уточнять характеристики органов. Совершенствовать модель организма. Следующий шаг – приключить модель к больному, и чтобы она сама настраивалась в процессе взаимодействия. Тогда предсказания машины будут наиболее вероятными. Еще дальше – автоматическое управление организмом с коррекцией обратными связями. Для этого нужны новые средства воздействия – лекарства, аппараты…

Как не хочется покидать этот мир идей! Что может быть лучше думания, исканий? Неужели скоро конец? Эти кипы черновых заметок с мыслями превратятся просто в утиль.

Превратятся. Мемориального музея не будет.

Никогда не считал себя честолюбивым, а теперь вдруг захотелось «оставить память».

Улыбаюсь. Даже хочется рассмеяться.

Знаю твердо, что ничего не будет, кроме земли, а где-то в подсознании глупая мысль: «Не может быть».

Все-таки кого же оставить? Семен явно не годен. Добропорядочен, но не умен. Огорчится. Уверен, что вполне подходит. Столько лет заместитель.

Каждый переоценивает себя. И я тоже.

Остаются еще трое: Вадим, Игорь, Юра. Если бы Люба была физиологом! Да, конечно, она бы сберегла твое наследство. Женщины до глупости самоотверженны.

Вадим талантлив, молод, во нетерпим. Будет ругаться и всех разгонит. И к покойному шефу почтения не жди. Скажет: «Наш папахен тут здорово напутал…»

Игорь весьма положителен. Общий любимец. Но это, наверное, плохо, когда ученый такой уж хороший и веселый? Нет ли там равнодушия? Подрастет и зажиреет.

Юра просто еще молод. Но зато инженер и математик. Это, конечно, повыше физиолога.

Не могу решить. Посмотрю, какая будет реакция. Завтра соберу старших и скажу: «Так и так…»

«Так и так… И больше не будем к этому возвращаться».

Уберем со стола. Хорошая квартирка у меня. Сожаление.

Закурить, может быть? Какой теперь смысл терпеть, раз все равно конец? Причина утомляемости была совсем не в табаке. Положим, сигареты тоже влияли. Замечал, когда о лейкозе не было и речи. Жалко начинать – три месяца терплю. И нельзя показывать слабость перед ребятами. А я тайно, дома. Лицемер.

Потерплю еще. Но догматизм тоже ни к чему.

Насоставлял планов, а где взять силы? Это ведь не только думать в кабинете и даже не только опыты в лаборатории.

Все нужно выбивать.

Как подумаешь, так руки опускаются.

Вот эти пункты на бумажке: «Достать прибор», «Смонтировать устройство», «Просчитать результаты опытов на ЭВМ». Опять «Борис Никитич, нужны программисты, выделите время на „М-20“. А там она сломается, нужно проситься на другую машину. Как жаль, что нет своей! Сколько раз говорил директору: „Купите для Института физиологии“. „Зачем вам? Поставить негде, подождите нового здания…“

Не могу ждать, не могу.

Придется сказать о болезни директору. Вместе нужно решать вопрос о преемнике. Защитить будущую лабораторию. Друзья-коллеги живо начнут откусывать уголки, только помри. Нужно еще одну комнату выпрашивать для машины. Опять упреки будут.

Слушай, друг, а не лучше ли бросить все эти планы?

Дожить тихонько. На работу приходить, конечно, пока есть силы. Но без горячки, без спешки.

Читать книги. Например, о всяких путешествиях, если романы не нравятся. Кое-что все-таки попадется забавное.

В театр ходить. Концерты со знаменитостями слушать.

Вести разговоры с умными людьми. Впрочем, им теперь неприятно будет со мной…

Наконец, можно поехать к морю, на курорт. Даже, может быть, с Любой.

Помнишь тот счастливый месяц? Моя маленькая отдельная комната. Плохая, даже без умывальника. Обои с розовыми цветочками. Кровать удобная. Было счастье. Мы тогда совсем забыли, что любовь наша грешная. Что люди ее не прощают.

Зато потом расплата. Мир тесен. – Разве в санатории что-либо можно скрыть?

Больше уже такое не повторялось. Тайна. Общественное мнение. А главное, у нее дети. Мальчик уже начинал понимать…

Значит, даже перед смертью повторить этого нельзя. Да, наверное, уже и не к чему. Болезнь. Разговоры можно вести и в кабинете.

Так что, сдадимся?

Ведь все равно ничего нет. Никакого долга, никаких обязательств. Все фикция. Придумано. Есть где-то в коре несколько тысяч клеток с высокой возбудимостью – модель „долга“ – и все. Я знаю эту механику – как тренировалась эта модель всю жизнь: книгами, примерами, как она связалась с центрами удовольствия и захватила, оторвала их от старых, животных дел еды, любви…

Так и стал – Человек.

Говорят, что это можно даже смоделировать, как мы – работу сердца или почек.

Наверное, я уже не смогу вернуться назад, в тихую жизнь на диване, под торшер.

Снова фразы. Но другого выхода просто нет.

Работать до конца.

Ну, а как жить? Как себя вести? Добро и зло?

Сейчас такая холодная ясность. Жалость к себе скулит где-то в подсознании, и еще какой-то тоненький голосок любуется: „Я – хороший“. Но это не так. Не совсем так.

Грехи? Немного у меня грехов и все – мелкие. Заповеди соблюдал даже без большого труда. Жадности к удовольствиям от рождения было мало отпущено. Не крал. Не ловчил. Прелюбодействовал – да, виноват. Но по любви. Заслуживаю снисхождения. И неоднократно был страдающей фигурой – меня бросали. Говорили: неинтересный. Про себя-то думаю, что я ничего, но, наверное, ошибаюсь. Правда, вот Люба говорит…

Я не герой. Вся жизнь состояла из компромиссов. Конечно, можно сослаться на обстоятельства, что уж очень дорогая цена назначалась за храбрость, а я слишком любил думать и что-то всегда пытался делать. Но, наверное, это не оправдание.

Дошел до высоких материй. Не моя специальность, но жить без них нельзя. Многие сейчас думают над „положительной программой“. Обосновать свое поведение. Получить уверенность, что это – истина, а это – нет. Ответы, видимо, даст новая наука. Качественные понятия о добре и зле, о человеческом счастье нужно положить на цифры.

Я не дождусь. Придется ограничиться интуитивными представлениями.

И что? Выйдешь на площадь и будешь изрекать новые истины? Или хотя бы на профсоюзном собрании? „Мне уже все равно помирать, так вот я скажу, что тов. Н. – дурак, а в программе переработки информации нужно усилить обратные связи“.

Нет, не скажу. Мне уже все равно, но ребят подведу. Скажут: „Вот у вас какой шеф! И вообще тем ли вы занимаетесь, чем нужно?“ Брось. Будь откровенен, ты просто боишься неприятностей.

Буду доживать, как жил. Разве что по мелочам прибавлю принципиальности.

И вообще пойдем спать. Пока газеты прочитаю, будет как раз пора.

Улегся. Приятно вытянуться под одеялом. Взять бы и забыть сегодняшний день. Вычеркнуть из времени. Нет. Анализ лежит на столе. И разговор с Давидом записан в корковых клетках.

Заседание продолжается.

Исчезло ощущение удовольствия. Немало предстоит претерпеть на этом диване.

Газеты? Не хочется. Пожалуй, мне все равно. Водородная бомба не успеет на меня обрушиться.

Строил планы. Как смешно звучит: обреченный строит планы. Я избегал думать о конце. Теперь лег и будто сдался. Я еще не знаю, как умирают от лейкемии. В энциклопедии не написано. Но что-то я не видел приятных смертей.

Будут боли. Всю жизнь их боялся. Возрастет анемия. Появится одышка. Хватать воздух открытым ртом. Страх в глазах. Пот.

О, как я страшусь этих последних дней! Ослабнет воля. Инстинкт жизни схватит тебя в тиски и сделает тряпкой. Не заметишь, как все изменится и станешь жалким, больным человеком. Будешь говорить только о болезни, лекарствах, тебя будут обманывать, скрывать температуру, прятать анализы. И ты всему будешь верить, как ребенок.

Потерять себя. Это – самое страшное. Самое страшное.

Не хочу. Черт с ней, со смертью, если уж надо, но стоя.

Самоубийство?

Вовремя остановить часы?

Кто станет спорить с этим? Благо. Но ведь тоже страшно. Но, друг мой, все-таки это выход.

Даже как-то стало легче. Теперь можно снова планировать.

Петля. Нет, неэстетично. И немоментально.

Пистолет. Где его взять?

Яд. Для медика – это самое разумное. Обдумаем. Подберем литературу. Даже можно проверить в эксперименте. Наука!

Самое лучшее – наркоз закисью азота, как на операции. Не годится. Нужен анестезиолог и дополнительный крепкий наркотик.

Смешно. Рассчитываю, как подросток. Многие, наверное, такие умные, да все умирают в постели. Впрочем, некоторые решаются.

И я решусь. Условия ж какие: один, родственники не мешают. Вот только не прозевать момента. Рано не хочется, а чуть запоздал – медики тебя схватят, и нет свободы…

Стой.

Стой!

Идея!

Обмануть всех и даже саму смерть!

Анабиоз. Подвиг ученого. (Красиво!) Есть опыты с гипотермией. Неудачные, но техники же не было! О кислородных камерах даже не думали. Теперь автоматика. Наша машина. Какая идея!

Самоубийство, конечно. Но как здорово!

Нет, постой, какие-то шансы есть. Глубокая гипотермия в хирургии идет. Шла. Петр Степанович сделал десятка два операций на сердце. Правда, теперь бросил, говорит, опасно и можно без нее, но охлаждал до 10 и даже 8 градусов. Около половины больных выжили. Показывал на обществе.

Сколько фантастических книг написано об анабиозе! Глупости, обычно. Но проблема имеет реальную основу.

Заснуть на десять лет. И… не проснуться. В моем положении и это тоже неплохо.

Но проснуться можно. Чтобы умереть от лейкемии? Проблема лейкемии будет решена в недалеком будущем. Видимо, лейкоз вызывается вирусом. Значит, будут сыворотки, вакцины. Спать, пока их не найдут!

Соломинка. Хватаюсь за соломинку.

Как странно: вижу себя сразу в нескольких лицах.

Ученый трезво рассматривает научную проблему.

Напуганный маленький человечек боится умирать и готов на все… Другой, еще ниже, не хочет рисковать даже несколькими днями. Он не поверит в смерть до последней минуты. И есть еще один – он видит славу. Газетные полосы, телевидение, радио.

Вот фантастичный саркофаг в центре стеклянного зала. Машины, автоматы, пульт с мигающими лампочками. Бледное, величественное лицо под стеклянной крышкой. Это я. Неважно, что я был некрасив. Все изменилось.

Потом пробуждение. Толпа академиков из разных стран.

– Включайте программу пробуждения!

Напряженное внимание. Десять, двадцать, тридцать минут. Осциллографы показывают кривые. На огромном табло прыгают цифры.

– Заработало сердце!

– Открыл глаза!

И так далее.

Нет, серьезно, это возможно. То есть в смысле заснуть и пока не умереть. Не совсем умереть.

А как же Люба? Ведь это должно быть ужасно: я буду там лежать не мертвый и не живой. Для нее лучше мертвый. Плита на кладбище, где можно посидеть, поплакать.

Да, пожалуй, еще не разрешат. Скажут: умирай нормально. Что за фокусы? Так все захотят в бессмертие. Опыт стоит государству немалых денег.

Нет, спать я не могу. Встать и работать. Вспомнить все, что знаю, прочитать, записать.

Встаю.