Текст книги "Богомол Георгий. Генезис"

Автор книги: Николай Лепота

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Окружающие предметы расплывались. Лицо опрокинуто. Прямо над ним зеленые глаза.

Он моргнул, улетая в их болотную зелень, и вновь оказался на солнечной улице.

Сонька смотрела на него прямо, без всякой оценки.

– Ну, какой ты поэт? Ты дворник!

Удивительные зеленые глаза. И желтые волосы летят по кругу.

А облака летят над ними.

Еще один взлет ее ресниц над самым его лицом. Пальма над головой. Пальма? Откуда пальма? И где он? Может быть, сейчас мимо золотых песков и пальм проплывет Т.К. во всем блеске гладкокожего тела?

Опять полет сквозь синюю тьму. И снова улица.

Да-да-да, вот как все и начиналось!

Сонька стояла в зеленом платье на тротуаре. Волосы, как солнце. Глаза, как платье. Нет, как ряска на болоте…

Она неотрывно глядела верх. На облака. От облаков навевал ветер. Шевелил волосы. Они щекотали веснушки. Девушка подергивала щеками в ответ. Но голову не опускала.

Жорка онемел, глядел на нее поражено. Он впервые видел такую девушку. Свободно гуляющую под светлым небом. Это как-то сразу стало ясно. Ей все нипочем…

– Солнечная, совершенно солнечная… – Прошептал он.

Не помня себя, забыв обычную робость, Жорка шагнул к необычайному желтоволосому существу.

Воздушные волосы. Ухо и щека. Высокая скула, которую он видит сзади. Начало зеленого глаза…

Само собой вышло из груди:

Белое небо, синие дыры,

солнце льнет к твоим волосам,

улица стала длиннее и шире,

упала светом к легким ногам…

Девушка чуть отшагнула, окинула чтеца взглядом с головы до ног и спросила:

– А разве оно белое?

– Ну да. – Уверенно сказал он.

– Всегда было синее.

– А облака? Они утопили синеву. Остались только дыры.

– Ааа! А ты кто?

Жорка пожал плечами:

– Дворник.

– Ааа…

Девушка вновь стала глядеть на небо, но и на него тоже.

– А, может, ты поэт? – Спросила она.

– И поэт тоже.

Девушка обернулась, посмотрела внимательно. Измерила его спокойным взглядом:

– Нет, дворник.

Он ладошкой охлопал штаны, отряхивая пыль, поправил их на поясе:

– И поэт тоже. И ты – поэт.

– Я дура что ли?

Нижняя губа ее уголком оттопырилась, презрительно выдула «Пфф!»

Повеяло ароматом тонким и сладким. Жорка не знал, что так пахнут некоторые сорта яблок. Или цветной выспевший крыжовник в жарком саду. Совсем без кислинки. Прозрачно.

Откуда ему было это знать? Но почувствовать это – он почувствовал.

– Как это – «пфф»? – Сказал он. – А что же полчаса смотришь на облака?

– Полчаса? – Она окинула его повторным взглядом.

– Я давно тут стою. – Ответил Жорка на вопрос в ее глазах.

– Зачем?

Жорка молчал.

Не дождавшись ответа, девушка сообщила:

– Я смотрю на шпиль, жду, когда свет правильно ляжет.

И показала на высокую иглу старого дома-крепости.

Жорке не верилось. Не хотелось верить, что она не поэт.

– Зачем тебе свет?

– Снимок хочу сделать.

– Ты фотограф? Это почти поэт.

Она глазом прильнула к видоискателю, наводя и выцеливая.

– Я ди-зай-нер. – Донеслось из-за фотоаппарата, с расстановкой следуя за движениями пальцев, вращающих объектив.

Луч солнца упал на шпиль. Щелкнул затвор.

– Штаны шьешь из кожи для создателей созвучий? – Так он понимал работу дизайнера.

Затвор щелкнул еще несколько раз.

Сонька опустила фотоаппарат, улыбнулась и глянула, наконец, на него приветливо.

– Штаны? Ещё какие! – Прищурилась, оценивая: – И все же – дворник.

Он не слышал. Тонул и растворялся в зелени, в радости.

– Я бы поцеловал вас. Вот сюда.

– Все-таки поэт.

…

Жорка слеп и прозревал вновь. Он по-прежнему лежал на полу. В незнакомом месте. В полусне или обмороке. Вновь шевелил губами. Видел, как розовое (ее губы) наплывает, касается его губ.

– Я был без сознания? Почему?

– Загадка.

– Это должно было случиться вчера. Когда ты смеялась, а волосы твои летали по кругу. До самых перистых облаков. Или когда мы пили кофе. Хотя кофе… Но и кофе тоже.

– Опять?

– Что?

– Бредишь.

Пробродив несколько часов по городу, оставив замок со шпилем далеко-далеко, где-то в другом городе, то разговаривая, то молча шагая без цели, они оказались у шлагбаума, отделявшего Город от Старого Города.

За шлагбаумом стояла будка охраны. За ней у стены высокого дома таилось маленькое кафе. Оно вжалось в дом, выпустив над полукруглыми сверху окнами парусиновые pare-soleil, выставив шелковые полосатые зонты на тротуар.

Под зонтами желтые плетеные столики и такие же стулья.

Так много красок. Все они сплетались в общее радужное пространство, уходящее вдаль. К запретным стенам.

– Мне туда нельзя. – Жорка показал на свой знак «D». – А тебе?

Никаких эмблем на ее зеленом платье не было.

– Пойдем! – Сонька уверенно потянула его за руку. – «D» – это дворник?

– «Дворовый». А вот еще маленькая «d». Это уже – дворник.

Она царапнула эмблему ногтем, точно проверяя на прочность эмаль букв. Улыбнулась:

– Дворник – звучит гордо.

– Обыкновенно. А что?

– Ровным счетом ничего. Это ты стоишь – мнешься. Шагай смело!

– Кто это мнется? Меня пропустят?

Охранник окинул ее взглядом и ничего не сказал. Отступил молча.

Жорка удивился.

Но пропустили и его! Он с недоверием обернулся, пройдя за шлагбаум: не вышвырнут ли обратно?

И почувствовал, будто бы на новую землю ступил. Будто она мягче, ворсистее.

Воздух тоже казался другим. Яблоком и крыжовником пахло сильнее. Свет тоже был особый.

Жорка замер, почувствовав это. Спросил:

– А почему здесь шлагбаум? Ведь Дворец Всевластия совсем в другой стороне? Кого охраняют?

Посмотрел на широкую улицу, уходящую вдаль:

– А там что?

Солнце, опускаясь, блестело на брусчатке. По-особому озолачивая все вокруг. Наполняя незнакомым уютом будто бы нездешнюю улицу. Совсем другую. Не то, что их 5-й Просторный Проспект.

Она широкой полосой улетала вдаль. Впереди, почти у самого горизонта клубящаяся зеленая стена парка. По бокам улицы поднимались высокие серые здания. Они были серые, но какие-то теплые, с цветными пятнами, с розовыми колоннами, с кружевными балконами…

Блеск стекол. Тишина. Желтый с красным трамвай не спеша катит мимо. К парку. К другим берегам жизни.

Жорка смотрел на него затаенно. Зачарованно. Так хотелось поехать на этом позвякивающем-побрякивающем старомодном трамвае. С ней. По этой особенной улице. Длинной-предлинной. А там – еще что-то. Несбыточное.

– Там Старый Город, – отвечая на его вопрос, сообщила Сонька.

Он, завороженный, едва выплыл из полусна:

– Зачем все это? Старый Город давно закрыт. Интересно, что там осталось?.. – Вновь окунулся в сказочное пространство небывалого квартала: – А здесь разве тоже живут люди? Никого не видно.

– Ну, почему?.. – Вскользь ответила Сонька и осмотрелась: – Куда сядем?

– Все равно. Как интересно. Будто сидим на улице.

– На улице и сидим.

– Нет, прямо вот… как будто здесь может проехать машина. А почему так тихо?

– Вечер.

– Здесь совсем другой воздух, – поделился своим наблюдением Жорка.

Она пожала плечами, предположила:

– Кофе пахнет.

– Нет, вообще… – Повел рукой. – Вдали он качается. Улица тает. Тянет весной. Вольным ветром. Там в конце – загадка. Несбыточное. Дорогое.

– Здесь хорошо, – просто сказала Сонька.

– Голова кружится, как будто праздник Весенних выборов суперканцлера Юлия – суперканцлером…

– Не начинай!

…

Кофе в белых небольших чашечках. Коричневая пена. Дымком поднимается пар.

Жорка пробует.

– Ничего так…

– Ничего?

– Да.

– Ты пил такой кофе?

Жорка молчал.

– Ты что?

– А что?

– Нос побелел и щеки.

– Просто так. Скоро уходить.

– Не последний день живем.

Жорка с трудом перевел дыхание и выдохнул, имея в виду что-то свое:

– Да?

Сонька махнула синей с серебром картой перед автоматом. Запустила руку за шторку и извлекала тарелку.

На тарелке лежали два желтых тоста.

– Я ел такие. Мама…

Вырвалось, и он тут же замолчал. Глянул на шлагбаум.

– Что мама? – Легкомысленно взбила Сонька свою желтую челку.

Она ничего не замечала.

Пододвинула к нему тарелку.

– Что мама?

– Ничего. Я не хочу.

– Давай за кампанию. Целый день не ели.

– Пять часов. Я ел в обед. Морковку.

Она засмеялась:

– Какая это еда! Бери…

На зубах у нее похрустывало. Поджаренный хлеб, масло…

Жорка невольно принюхивался. Отворачивал голову.

– Поэт – бог в мире суеты, – сказала она.

– Как это?

И тут же понял – как.

Она все тянула его к небу, от ложных страхов:

– Забей, чувак. На всякое такое… – Покрутила двумя пальцами над головой, точно щекотала это самое небо. – На дребедень.

Он пролетел взглядом по блестевшей стеклами брусчатой улице.

– Просто я не привык.

Взял тост и захрустел еще громче нее.

Они хрустели и хохотали.

Жорка повторял:

– Дребедень…

И они смеялись еще больше.

…

Смех улетел. Мелькнули прекрасные с горящими закатно стеклами дома.

Жорка поднялся над ними, пролетел мимо пальмы и упал на перекресток. На перекрестке стоял Чорный.

– Ну, как там? На полигоне? – Спросил его Жорка.

– Да всего завались. Горы продуктов.

– Я так и думал. А морковка есть?

– Ее больше всего!

Жорка улыбнулся. Он был счастлив. И тут еще Ванька так кстати!

– А от тебя опять чем-то разит! – Потянул носом Чорный.

– Так и от тебя тоже.

– От нас разит по-разному, Жорик! От меня продуктами, – поднес руку к носу, поморщился, – а от тебя опять деликатесами.

– Ты пил кофейный напиток «Золотой Ярлык»?

– Ну. Было дело. Один раз.

– Так он рядом не стоял с этим кофе.

– С каким?

– Из-за шлагбаума.

Черный посмотрел удивленно.

–Ни хрена себе! Доиграешься, мальчуган.

– И тосты там… Масло, горячий хрусткий хлеб, запах… Их кусаешь, и они тают во рту. Без остатка.

– Возьми пасту Свежее Утро, она тоже тает.

– И я раньше так думал. Она не тает, она впитывается.

– А какая разница?

– Принципиальная.

– Как это?

– Пойдем завтра в зоопарк? На орангутангов поглядим.

– Пойдем!.. – Осекся. – Не пойдем. Мне к восьми на работу.

– Выходной же! – Жорка хотел, чтобы Ванька пошел с ним в зоопарк. Вдвоем веселее.

– Кому как. – Чорный не спеша погладил плечи. Постучал ладонями по груди. Сказал солидно: – Роза вызывает.

– Заездила совсем. Чего ей надо?

– Бухгалтерию подбивать будем. Займемся в тишине. Пока другие отдыхают.

Жорка засмеялся:

– Со счету не сбейся. Счетовод!.. Вань, а я тоже с девушкой сегодня гулял.

– Тоже!.. То девушка, а то – Роза.

– Мы по улицам ходили.

– В подвалах укромнее. Теплее.

…

Полусвет. Жорка осматривается. Вновь переживает воскрешение. Недоумение. Смотрит на губы Соньки. Надеется.

Она не целует. Но дышит близко-близко.

Глаза девушки от удивления распахнуты.

– Ты как сюда попал? Здесь же закрытый объект. Лежишь под пальмой. Зеленый.

Жорка вновь не соглашается:

– Синий.

Осмотрелся. Как странно. На улице конец лета, первые желтые листочки, а здесь просто зелень. Просто деревья. Безвременье.

Глянул на Соньку пристальнее.

– Что? – Не поняла та.

– А когда ты покрасила волосы? Вот только что, за углом, они были желтые, а стали рыжие. В голубых зайчиках.

– Вот еще! Зайчики в твоих глазах. Они что-то косят, по-моему… – Внимательно глянула ему в самые зрачки: – Бредишь ты или нет? За каким углом?

Он мотнул головой куда-то.

– Чудик! Ты как оказался в зимнем саду?

– А это сад?

– Сад. Зимний.

– Как странно. Даже летом он зимний.

Сонька прикрыла ему рот ладонью:

– Харэ, чувак! Так мы ни до чего не договоримся. Давай по порядку. С самого начала.

Жорка вдруг обиделся:

– Авраам родил Исаака…

– Допустим. Теперь так: не с самого начала, а с начала этого дня.

…

Утро минувшего воскресения. Солнце прячется в дымке.

Жорка вышел из автобуса на знакомой остановке. Зашагал по тротуару.

Улицы перекрыты. Отряды ССиП просеивают горожан.

Мать как знала:

– Опять в зоопарк? Как на работу! – Попеняла она ему перед уходом. – С Чорным опять? Один? Ещё хуже. А если облавы?

И вот!

Легко узнавая по глазам отступников, не желающих соблюдать спокойствие, гвардейцы вытягивают их из толпы. Одних отшвыривают, других бьют дубинками. Битые сами идут к зарешеченным автобусам. За одного битого никаких двух небитых здесь не дают. Смысл в другом: один битый сто небитых пугает.

Жорка поправил эмблему «Dd». Гвардеец увидел эмблему и пропустил его беспрепятственно, поскольку дворники вроде добровольных помощников. Мелкое племя. Подсобное в деле правопорядка.

Жорка, лёжа в зимнем саду, грезил наяву. Он вдруг научился не вспоминать, а видеть, проживать прошлое. Даже то, что прежде было забыто.

Он маленький. В полутьме, в серой дымке мужчина с усталым лицом.

Они в комнате. У стола.

Это отец, Жорка знает. Но образ размыт. Лицо проступает пятном.

– Сын, у тебя цех «D» по рождению, – говорит отец. – Главное в нашей жизни любовь к Полису и Категории Справедливости, Цеха. Благодаря категориям жизнь устроена разумно и прочно. Каждый должен знать, кто он и зачем живет. Так проще. Так легче.

– Я могу быть только водопроводчиком – как ты?

– Нет! Можно кем угодно. Хоть дворником!

– А на завод?

– На завод нельзя. На заводе рабочие, это цех «N». Зачем тебе на завод?

– А выше? Выше «А» есть кто-нибудь?

Отец смотрит внимательно. Думает.

– Общность «Р» стоит выше всех. Это «Новые кухаркины дети».

– Кухаркины?

– Так повелось со времен установления Полного Порядка. Так решил суперканцлер Юлий и преданные ему сподвижники. Они свергли Всеблагого. Он жил только для себя.

– А Юлий?

– Суперканцлер Юлий живет для тебя.

– Для меня? Для меня одного?

Отец погладил Жорку по голове.

– Конечно. А для кого еще? Ну, и для других таких, как ты.

Жорка сомневается:

– Не знаю. Как он живет для меня?

– Он канцлер. Суперканцлер. И в этом вся его жизнь для других. А ты будешь дворником.

– А если я не хочу?

Отец неодобрительно повел головой.

– Так устроена жизнь. Помнишь на нашем гербе надпись?

– «Каждый получит свое».

– Молодец. Главное Покой и Порядок.

Жорка отвлекается от воспоминаний. Заградотряд зажимает толпу в узком месте. Просеивает. Наведение порядка идет полным ходом.

Жорка продолжает путь. В голове звучит (уже не отцовский, а какой-то иной – вкрадчивый волшебный) голос: «Так устроена жизнь!» И неожиданное: «Сказал и помер».

Как – «сказал и помер»? Кто сказал? Кто помер? Кто это говорит?

Голубоватое спокойное лицо отца проплывает перед глазами и тает возле гвардейца, рвущего за воротник какого-то одутловатого человека.

Жорка с замершей улыбкой мелкой походкой лояльного гражданина протекает мимо.

Впереди вновь маячит лицо. Но не забытое, едва различимое лицо отца, а яркое рыжее лицо орангутанга Сёмы.

Жорка старается сосредоточиться на нем, чтобы не видеть того, что происходит вокруг. Чтобы не так было страшно. Видит, как читает Семену свои стихи.

Из года в год листва меняется,

И солнце в землю обращается,

Идет, идет круговорот.

Из года в год.

Лишь не меняется, не разлагается

Любовь, и вот –

Эфемеридой обращается,

И зыбко в воздухе качается,

и не живет.

А лишь поёт!..»

Семен одобрил его. Развернул губяки до самых глаз и ударил в ладоши.

Другие орангутанги, тоже рыжие и независимые, сидели кто где, всяк себе на уме и лениво смотрели на людей. Что думали они об этих испуганных с гладкой кожей обезьяноподобных приматах?

Жорка завидовал орангутангам.

«Сидеть бы на ветке, – рассуждал он. – Рядом с ними. И глядеть в небо. И все тебе нипочем».

Размышляя о счастье орангутаньей жизни, он шел дальше.

Впереди, исчезая за углом, мелькнула желтая голова. Она подлетала кверху при ходьбе, и волосы – за ней следом. Сонька!

– Ээй! Э-эй!

Серая с синими кантами униформа на мостовой вздернулась. Будто курок взвели. Гвардеец, прижимая стоящего на карачках человека коленом, обернул к Жорке тускло блестевшее забрало.

Прижатый коленом горожанин, склонился к самой земле, дыша со свистом.

Жорка, не спеша, чтоб не подумали, будто он убегает, спокойно шел дальше.

Гвардеец, выворачивая руку задержанному, через стекло маски сурово посмотрел на орущего посреди улицы дворника, дотянулся и ударил пинком под зад. Ощутимо.

У Жорки слезы брызнули из глаз.

– Спасибо, офицер! – Сказал он дружелюбно. – Покой и Порядок!

Еще раз улыбнулся, демонстрируя радость, и пошел дальше.

За спиной охали и волокли.

Впереди – никого. И за углом никого.

Стеклянная дверь высокого вестибюля чуть колыхалась, играя светом.

«Кто-то вошел! – Догадался Жорка».

Переведя дух, побежал к двери, оглядываясь на ходу.

Облава осталась за углом.

– Эээй! – Закричал он сдавленным шепотом. – Сонёк! Соня!

Она не отзывалась.

Жорка оглядел дом. Серый, громоздкий. Поднялся, чуть сгорбившись, как медведь на задние лапы, нависая над улицей.

Жорке это место не знакомо. Он прочел таблицу на углу дома: «Сенная, 24» и удивился странному названию.

Зайчики со стекла все еще носились по тенистой стороне улицы. Перепрыгивали друг через друга. Те, что крупнее, затихая, раскачивались в ложбинке тротуара. Сливались боками.

Жорка, видя этот переблеск, понимал: Сонька здесь! За дверью. Это она качнула стекло и оживила солнечные пятна.

Поднялся по ступеням. Осторожно потянул огромную ручку полированного дерева с бронзовыми резными шишками на концах.

Заперто.

В тот же миг чья-то сильная рука, возникнув из-за его спины, легко отстранила поэта и, крепко охватив дерево ручки, потянула дверь на себя.

Огромный человек в льняном пиджаке, все так же не глядя на Жорку, никак его не учитывая, произнес единственное: «Стерх».

Не Жорке. Двери.

Стекло в тот же миг качнулось. Свет ожил и поплыл.

…

Оперевшись спиной о пресловутую пальму, Жорка теперь вспоминал это, воскрешая события и чувства. Навалившаяся было на него темнота, отступала.

– Я тебя увидел на углу. Но не догнал. – Рассказывал он Соньке. – Кричал тебе, кричал… Не слышала? А я громко кричал!

Перекатился осторожно с одного бока на другой. Копчик ломило от пенделя стража порядка.

– Как ты вошел в здание? – Никак не могла понять Сонька.

– Это не я. Это мужик один. Он сказал «Стерх», и дверь открылась.

– Стерх? Он что, тебя затащил что ли?

– Нет. Сказал «Стерх» и ему отворили. Его, видимо, ждали.

– Его ждали. А ты, тогда как?

– А я вошел в открытую дверь, после того, как он развернулся и ушел.

– Ушел?

Жорка хорошо помнил, как поплыл зеркальный блеск стекла. Помнил широкую спину в белом льняном пиджаке. Ниже такие же широкие штаны и бежевые туфли с кожей наизнанку.

Помнил, как разозлился вдруг.

А как? Льняная спина точно вытеснила его из списков живущих. Жорка пылинкой мельтешил среди солнечных зайчиков за нею. Ничтожный.

И тут из-за его собственной узкой спины возникла еще одна рука, выскользнув из пространства. Невесомая, изящная. И полетела к плечу громадного мужчины.

Все, следовавшее за рукой, было такое же легкое, утонченное и грациозное.

– Стелла! – Сказала обладательница космической руки.

Жорка все еще видел и эту руку, и эту Стеллу. Такое не забывается.

– Стелла! Это было что-то! – Он смотрел на Соньку, а восхищался незнакомкой.

Сонька недовольно поморщилась.

– Высокая, вся такая… какая-то перламутровая девушка!

– Без метафор! И без подробностей. – Нахмурилась Сонька. – Нет, давай с подробностями.

Жорка вновь разозлился, утратив прежнюю легкость характера, и захотел позлить подругу тоже (злись!)

– Красивая девушка! – Сказал он не без вызова.

Сонька молчала.

– Поискать таких. – Не унимался Жорка. – И не найдешь! Во – ростом!

И задрал руку на всю длину. Вытянулся. Но сидя на полу, должным образом рост Стеллы не передал. Рука его едва достигла подбородка Соньки.

– Ну, я поняла, – сказала та, – не пыжься, сиди ровно. А то опять упадешь. Что дальше?

– Никто не упадет. Это Стерх едва не упал, увидев ее, думать о двери забыл.

Дверь была открыта. А Стерх и Стелла уходили. Медленно, точно уплывали.

Она что-то говорила, невесомо поводя рукой, отбрасывая и выворачивая кисть. Легкая, летучая.

Жорка, придерживая дверь, смотрел ей вслед. Невероятная! Лицо треугольное, с высокими скулами. Глаза с длинным, тоже треугольным разрезом. В них мерцало и текло нечто неуловимое – то дымчатое голубое, то, как будто молочное розовое.

У Жорки начала кружиться голова. Он, пятясь, не в силах оторваться от Стеллы, протиснулся за тяжелую дверь. В узкую щель. Дверь захлопнулась за ним. Прямо перед носом.

3.

Солидный кабинет. Не офисный, а домашний, профессорский, писательский. Книги. И еще пятнами – тусклое какое-то золотое, что-то цветное стеклянное, вязкое красное, злое почему-то синее, пестро-вязанное на стене за креслами. Еще темное дерево стола. Яркая медь часов болтается за стеклом. И лампа.

Много чего. И кожаный диван.

В кабинете Жорка, Сонька и еще один человек. Человек высок, широкоплеч, сухощав, с жесткими складками у крыльев носа, заходящими под большие роговые очки. Лицо остается суровым даже тогда, когда он глядит на Соньку. Глаза чуть теплеют при этом, но тут же проблескивают сталью, когда он обращает голову к Жорке.

– Куда же вы исчезли, молодой человек?

Жорка отвечает честно, хотя и не уместно при девушке:

– В туалет.

Старик глянул на Соньку.

– Лежал в зимнем саду, сообщила та. – Без сознания.

Хозяин кабинета неподвижен за своим столом. Монументален. Лишь глаза выбрасывают маленькие колкие искры:

– Неужели?.. – Запнулся. – Проверим.

Постучал в стену.

– Можно и не проверять. Он все рассказал. – О чем-то понятном лишь им двоим, говорит Сонька.

Лицо ее мрачно озабочено и почему-то вопросительно.

Жорка не понимает смущения девушки, вообще ничего не понимает:

– А что происходит? Где я и вы кто такой вообще-то?

– Лучше бы вы спросили об этом тогда, когда вошли сюда, молодой человек!

Ледяные глаза накатывают на поэта-дворника.

«Вошли сюда!..». А почему ему было не войти?

Из вестибюля, проводив ошеломленным взором Стеллу и Стерха, уплывающих в неведомую даль, Жорка поднялся по белой каменной лестнице с низкими широкими ступенями и оказался в высоком коридоре. Он пошел по нему и услышал:

– В кабинет! Я здесь!

Жорка открыл ближайшую массивную дверь, вошел и в тот самый фешенебельный кабинет, где сейчас его рассматривают как удивительного жука.

За дверью его встретил тяжелый голос:

– В чем дело, молодой человек? Вы кто?

Жорка, испугавшись, не обнаружив Соньки, а лишь наткнувшись на мрачного владельца апартаментов, ответил дерзко:

– Меж тем я не так уж и молод!

– Меж чем? Вы кто?

Жорка, еще больше испугался, потому что сказать ему было нечего. Он залез на чужую территорию без спроса, и не известно еще, что здесь? Может государственная организация и его на месте обнулят. Он, неубедительно глядя в глаза грозному человеку, брякнул:

– Я – Стерх.

Глаза сурово окинули его с головы до ног, не оценивая, а разрезая на дольки.

В кишках закололо, и Жорка чуть скрючился.

– Идемте, – сказал сухо, впрочем, без угрозы, строгий старик.

Жорка сомнамбулой двинулся вслед.

Они оказались в какой-то лаборатории. Приборы и устройства, экраны и металлические ящики, едва шелестящие бесшумными вентиляторами. Мигающий индикаторами шкаф… Препаратные столики…

Оба молчали. Старик размышлял.

Чучело крокодила, лежащего в прозрачном зеленоватого стекла ящике под большой электрической лампой, неожиданно моргнуло.

Жорка вопросительно поднял голову к незнакомцу, тот не обратил на мигания крокодила никакого внимания.

Несколько змей ремнями лежат на песке в соседнем ящике. Глаза стеклянные. Без движения. У одной далеко вперед торчал бледный с синевой раздвоенный язык.

Большой лысый кот, пузатый и кожистый, весь какой-то обвислый, похожий телом на похудевшего в спине серого с сиреневыми складками ящера показал Жорке зубы.

Тот, недолго думая, ответил ему тем же. Кот был поражен. У него внутри тела заходили заметно кости. Двинулись лопатки под кожей из вышарканного плюша. Голый хвост, болтавшийся веревкой, стукнул об пол.

Обдумав Жоркино поведение, кот еще раз ощерил свои зубы и зашипел. Закашлял от злобы и залез под стол.

Жорка поежился. Откуда-то тянуло холодом.

– Это кошка? – Спросил он.

Кошек в городе давно не было.

– Это кот. – Все еще думая о чем-то своем, ответил старик.

– Никогда не видел. Но как же? Ведь всех кошек и котов перебили. Чтоб не было блох.

– Как видите, один остался. На нем блох нет. Подождите здесь.

Указал на металлический стул у дальней стены и, выходя, прикрыл плотно за собою дверь.

Жорка к стулу не пошел. Остался посреди комнаты.

– Ну, влип!

Огляделся: ничего утешительного.

Недружественно шипел кот из-под стола.

– Ты-то еще!.. – Жорка наклонился, пытаясь рассмотреть кота. – Шипишь засранец…

Кота обиделся. И к шипению добавил клёкот горлом.

– Что там затеваешь, кожаная сволочь?

Кот затих, копя злобу.

Жорка, желая ему досадить, сел к столу и, чтобы проверить положение животного и выяснить его намерения, пошуровал ногой, пытаясь достать кота.

Тот от неожиданности подпрыгнул и ударился о крышку стола снизу.

Всякая научная дребедень, банки и склянки подлетели и повалились. Покатились к краю стола. Жорка принялся лихорадочно их ловить.

– Ат ты!.. – И сунул ногой глубже, даже со стула сполз слегка.

Кот в ответ дернул Жорку лапой по штанам.

Слышно было, как щелкнули когти, срываясь с ткани, разрывая ворс острыми крючочками когтей.

– Злобная тварь!

Мстя за нападение, Жорка, сориентировавшись по точке выпада котячьей лапы, пнул мелкого хищника наугад. И попал.

Неприязненный кот взвыл, шипя и урча кишками.

Под столом произошла короткая, но бурная потасовка. Ноги и кота.

Рука нырнула вниз – на помощь ноге, кот в бессильной злобе отступил, ударив когтями напоследок.

Кисть ожгло огнем!

– Аа-х! Ну!.. – Подходящих слов не нашлось.

Жорка выдернул ноги из-под стола и сел к нему боком. На руке горела свежая царапина.

Жорка взял одну из банок, держа наготове.

– Только сунься! – Предупредил он кота. – Я тебе башку отшибу!

Не дождавшись ответа, стал разглядывать препараты.

– Сколько всего! Как бы и меня не того… Разрежут еще. Или пришьют что-нибудь.

Страшно стало.

Он открыл одну из банок, понюхал. Помазал осторожно кремом царапину. Жечь перестало. Еще понюхал. Ничего! Натер обе руки. Опять понюхал. Запах исчез.

– Как снег, – оценил Жорка крем. – Даже пальцы мерзнут.

Потер кисти сильнее, согревая. Заглянул под стол:

– Ну, что? Все не уймешься никак?

Кот забился в угол. Треугольная голова при виде повисшего сверху жоркиного лица откинулась к стенке. В узких, прижмуренных глазах сверкали черными искрами зрачки.