Текст книги "Отступники"

Автор книги: Николай Дитятин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Я сел рядом с Гелбертом, не говоря ни слова подкинул сухого в костер, прокашлялся пивным перегаром, и натянутым, страдающим голосом продекламировал часть поэмы «Стук раненного сердца». В определенный момент Гелб тонко перехватил мою декламацию и закончил эпизод, чистым, – я позавидовал, – прополощенным мягкими маслами голосом.

– Отвратительно, Престон, – покачал усами Гелберт. – Я слыхал боевой рев диких вергонов и испытывал что-то вроде симпатии к их природной гармонии. А ты гадко их перевираешь.

– Пиво, – сказал я неистово.

– Венское?

– Лапанское.

– Более или менее… Почему не Фондо тысяча двести сорок пятого? Я к нему обычно примешиваю масло белых опал, и, как видишь, не даю фальшь.

– Так уж и фальшь, – засомневался я. – Вино я перестал пить год назад. А вот насчет масел… Грубею, брат Гелберт. Забываю ресурсы. Не мог бы ты по старой дружбе напомнить мне.

– Разумеется, – возликовал Гелберт, тут же наполняя мои руки розоватыми склянками. – Я как чуял. Ну конечно я чуял. Ты ведь глотаешь столько дряни…

– Ага, – я, щурясь, рассматривал красивые, а потому совершенно нечитаемые этикетки. – Рекомендации, рецепты, формулы?

– Сейчас, я тебе все объясню, – взялся Гелберт. – Вот это – масло вербины, питает связки. В сочетании с вытяжкой гори дает потрясающий бальзам от хрипоты и першения в горле… А вот это…

– Начинается, – кисло воскликнул Рем, выхватывая у Гелберта свой сверток. – Девочки, я вас умоляю, не залетите на ярмарке от какого-нибудь бродячего циркача, а то когда плодить будете, весь голосок на крик сорвете.

И он начал разворачивать подношение.

– Э, нет! – вздрогнули мы с Гелбертом.

– Вали со своим сыром подальше в лес, – сказал я угрожающе.

– И бумагу потом закопай поглубже в землю, – добавил Гелберт брезгливо. – А лучше сожги. Только воздай ей должное почтение, перед захоронением. Если б не она, я бы высох от этой вони. Кстати, я теперь тебе ничего не должен, согласен?

Рем бил по нам долгим презрительно-подавляющим взглядом, переступал с ноги на ногу, колупал ногтем узлы свертка, а потом, невнятно грозя и богохульствуя, бережно спрятал сыр себе в штаны, ближе к правому бедру.

– Вы… – начал он, скапливая у себя во рту всю союзную менадинскую и Авторитетсткую брань.

Гелберт сделал вид, что приготовился записывать, я прикладывал горловинки склянок к правой ноздре, и придирчиво вдыхал аромат масел.

И тут Рем заговорил.

Это был Сыр. Мы же с Гелбертом, и даже Рем, были лишь примитивными рычагами Первого, которые он создал лишь для того, чтобы вытворить этот Сыр. Это был Сыр. Мы же с Гелбертом, не принимали, не понимали, а главное, не хотели усвоить даже сотую часть Его первосущной мощи и мудрости, которую Он передает любому, кто решает принять его в самое себя, в нутро и душу. Этот Сыр был упомянут еще в древних менадинских скрижалях, вырубленных Ираном Бакараном на Безвершинных скалах. И что же мы? Что делаем мы, глупейшие из глупцов, слепейшие из слепцов, в тот миг, когда жрец Сыра собирается показать восход древней веры? Тьма… Горе… Безнравие… Серость…

– Вонь, – сказал Гелберт умиленно.

– Вонь, – машинально повторил Рем, экзальтированный сыром в штанах.

Я от смеха залил себя драгоценным цедом, и тогда Рем, рассвирепев, бухнулся около костра, и вцепился в свою мелоду.

Это, безусловно, был сыр, однако такой, что обыватель заподозрил бы в нем суть Хладнокровного, и немедленно предал освещенному церковному огню. На поверхностный незаинтересованный взгляд, это была темно-серая пористая субстанция с ядовито-зелеными прожилками, плотная, и чем-то напоминающая заводской шлак. Этот сыр готовили где-то на юге Менады из молока самых старых особей священного жвачного животного гурах. Крохотные партии этого сыра с величайшими предосторожностями импортировались в границы Авторитета, и по предварительным заказам распродавались рисковым гурманам и на кухни редких харчевен. И хоть этот сыр и имел необычный, весьма композитный диковинный вкус, он так и не пошел в народ, в основном конечно из-за своего невероятного, невыносимого, душащего жизнь смрада, который мгновенно намертво въедался в любую поверхность, кроме чугуна и специальной маггической бумаги. То, как его выдерживали менадинцы, можно было объяснить лишь веками привыкания, да грубым, подчас совершенно отсутствующим обонянием (надо понимать, именно от испарений этого сыра, называемого ими бон Гор, или же, дословно, «масса Бога»).

– Рем, – серьезно вздохнул Гелберт. – Ты ведь понимаешь, что не в обиду и не в оскорбление тебе, мы говорим такие вещи. Человек слаб. Не все ему под силу вынести, даже если это озолотит его нутро и душу. Ну не могу я на выполнение задания идти вместе с духом священного бонгора.

– Да, – сказал я веско. – Извини.

– Первый простит, – прорычал Рем сварливо.

– Время, господа, – сказал я, торопливо пряча склянки. – Благородный Гелберт, прошу вас высказаться.

– Да, конечно, – Гелберт помрачнел, посмотрев в сторону кренящихся крон Живущего леса. – Дело это темное Престон. Действительно темное. Мистики-то у нас на многие тома, не хватает чернил… Мистика – это просто недостаток фактов. Или фактов перестановка. Или же одуревший от скуки свинопас с неплохими сочинительскими способностями. А к нам потом приходят жуткие запросы из поселений, где ходят землей немертвые, червецы, дети восстают против родителей, да при этом говорят на давно забытых языках. В общем для нас это выходные дни. Мы выясняем, что это пара десятков одичавших от лени крестьян, которые обносят по ночам огороды, да щупают поздних путников… Но бывает, что разведчик возвращается либо седой на одну сторону, либо не возвращается вообще, и тогда мы понимаем, что пора бы нам немножко поработать. Иногда мы, представь себе, преуспеваем, и тогда наш Бестиарий или галерея Ведьм пополняются трофеями… Но эта башня, Миркон, это легенда легенд, это даже не наша юрисдикция. Миркон находиться под личным наблюдением Четвертого из Двенадцати Акта Мудрейших. Мы при нем как почтовые голуби, косим глазом, слушаем, запоминаем, а потом приносим ему что-нибудь на лапе. А до него за ней наблюдал Третий, до него Втоой… и так далее. Эта башня переходит у них по наследству как слабоумие, и каждый номерной магг должен внимательно стеречь ее каменный монолит от вторжения внутрь и, соответственно, изнутри.

Вот тебе несколько канонов. Башню эту возвел как людской форпост, Дориан Виг, первый Автор Авторитета. Было это, сам посчитай, четыреста нерестов назад. Ну, Дориан на три нереста и три цикла замуровал там пятьдесят мощнейших маггов того времени, чтобы они, умирая от истощения и вечной тьмы, пропитали башню своей несокрушимой маггией. Документально все было добровольно: волшебники плакали от счастья, когда за ними начали возводить кладку. Хотя, возможно, летописец плохо разбирался в эмоциях или ратовал за золотой фарс легенды. Тем не менее, башня была поднята не из чего-нибудь, а из метеоритного камня, так что колдуны вполне могли падать духом, вполне могли возжелать дезертировать и изменить делу Авторитета. Ведь метеоритный камень совершенно глух к маггии.

Когда Дориан, слава ему и вечная память в золоте, пришел вскрывать башню, выяснилось пренеприятное. Во-первых не все магги выполнили свой долг, а во-вторых, те, кто все же выполнил, и уже заканчивал тлеть, пропитали башню таким злом, страхом, и отчаяньем вместе со своей маггией, что первые священники Зверя, войдя внутрь… Хотя нет, подожди, внутрь они даже зайти не успели. Когда великий меч Дориана пробил брешь в черном сочащемся мерзостью камне, оттуда вырвалась Смерть, та самая, истинно враждебная дыханью сила. Все кто был вокруг божественного Дориана немедленно «ушли даль» и башню он посетил в один щит и меч, свои собственные… Короче, там он нашел сорок девять скитающихся трупов и одного безобразно раздувшегося некроманта, который уже прикидывал, как бы это ему половчее захватить мир.

Известно, что этого отступника звали Вохрас. Известно, что был создан золотой список жертв Миркона, но после случившегося Вохрас был стерт с таблиц. Анналы тоже постарались поглотить его, замазав истинные масштабы того, что произошло тогда между Дорианом и Вохрасом… Так мне кажется.

– А что каноны? – спросил я.

– Ну… – Гелберт потянул уголки губ. – Взмах меча, гневы и вопли, проклятые слова, ненависть тяжестью в сотни глыб. Вохрас пал…

– Держу пари, что в вашей галерее Ведьм нет его задницы, – заметил Рем.

– Нет, – согласился Гелберт. – Хроника сообщает, что Дориан оставил поверженного Вохраса в башне, и повелел вторично заложить ее…

– Слушай, Престон, – снова встрял Рем. – Я заметил в рассказе Гелберта слово «мертвец», слово «смерть», «мерзость», «зло», «отчаянье». Есть кое-что о непробиваемом камне. Но, я видимо, прослушал ту часть, в которой речь шла о сокровищах.

– Гелберт, – я склонил голову в сторону Рема.

– Полные подвалы, – не скупясь, сообщил Гелберт. – Предполагалось, что сила изливающаяся из умирающих маггов, пропитает еще и некоторое количество утвари. Оружие, украшения, доспехи, книги… Животных.

– Ну, спасибо вам милостивые государи, – качнулся сухолюд. – Между прочим, какой нам будет прок от гнилой маггии Вохраса? Я вовсе не хочу, чтобы меня убила какая-нибудь злобная шапка или одичавшие портки. Нет, Престон, мне кажется, ты сам себя обгоняешь.

– Мне тоже, – ненавязчиво добавил Гелберт. – Это, конечно, гигантская романтика и богатейший риск, Престон, но красть у Хладнокровного не стоит. Я так думаю.

– Да, – Рем, подтянул к себе вещмешок. – Согласись беловласый, таких ресурсов у нас нет, как сказал бы Магистр.

– Есть, – сказал я спокойно. – Продолжай Гелберт.

Гелберт молча показал мне мизинец. Здесь это значило: «ты уверен, что пойдешь до конца? Тебя не остановить?»

Я показал ему правый указательный, с согнутой фалангой. Здесь: «пойду, даже если Хладнокровный бросит свой хвост мне под ноги».

По всем правилам, он должен был меня остановить. Да что уж там, он обязан был убить меня на месте. Но, я прекрасно это понимал, Гелберт ни капли не верил в то, что затея выгорит.

– Это так для тебя важно? – изумленно спросил Гелберт. – Какие-то внутренние схватки?

– Ты даже представить себе не можешь, – сказал я без улыбки. – Рем, спасибо еще раз, что решил пойти со мной, несмотря на зубы дела.

– Люблю крупные ставки, ничего не поделаешь, – пожал плечами Рем. Он присвистнул ноздрями. – Престон, я твой друг, я полезу за тобой даже в гнездо Хладнокровного, но змей подери, ты иногда становишься необъясним. Я теперь верю, что ты лезешь туда не за сокровищами… Впрочем, об этом мы не станем говорить, иначе я заблюю тут все. Мне после вчерашнего все еще нехорошо. Я лезу туда за сокровищами…

Гелберт смотрел на меня, я – в огонь.

– Как дела у… – я осекся. Потом взглянул на Рема, засмотрелся, как тот отгрызает коготь с большого пальца ноги, и выдавил: – …у купеческой гильдии?

– Что? – удивился Гелберт. – У купеческой гильдии?.. Ах, у этой купеческой гильдии. Она вошла в ложу Леты.

– Что?! – выдохнул я.

– Да, – коротко кивнул Гелберт. – Я не видел ее до этого два нереста. Потом она появилась на несколько дней, но узнал я не от нее. Она тогда прошла мимо, даже не обратив меня внимания. А теперь… Насколько я знаю у гильдии глубокое проникновение. Настолько секретное, что даже наши не все знают. Мне это ни к чему, – сказал он вдруг со злостью. – Я вполне неплохо чувствую себя корректором.

– Но почему? – в растерянности спросил я. – Какого змея ей там понадобилось?..

Чудовищный рокот разорвал нашу ярмарку эвфемизмов. Рем, довольный, улыбался. Его покинули души молочных поросят.

Надо брать пример с Рема, подумал я уныло. Никто ведь не заставлял нас слезать с пальмы. В конце концов, нас всегда находят испытания, а когда их нет, мы придумываем их сами. Вот у Рема с этим никаких проблем. Нет, и вероятно не будет.

– Не будет! – радостно воскликнул Рем.

Я оторопело уставился на него:

– А?

– Я же тебе говорил, Гелберт, он не будет в это ввязываться, – произнес Рем нагло и вызывающе. – Ты только взгляни на это скорбное личико… Змеев трус, не морочь нам мозги!

Ты, недалекий маленький мерзавец, пронеслось у меня в голове, ты своим примитивным психологическим хуком просто доказал, что тебе самому страсть как загорелось пробраться туда.

– Ты, недалекий маленький мерзавец, ты своим примитивным психологическим хуком просто доказал, что тебе самому страсть как загорелось пробраться туда, – произнес я с обиднейшей снисходительностью в голосе.

– Я ушлый кусок грязи со стен этого трухлявого города, Престон, – клацнул зубами сухолюд. – А ты… Ты мальчишка, который не знает, что это там болтается у него между ног. Сдается мне, я просто обязан пойти с тобой, чтобы старик потом не оштрафовал меня за потерю напарника. Мне нужны деньги, ведь девочки святой девы Эсальты, должны на что-то жить…

– Ты занялся благотворительностью Рем? – изумленно спросил Гелберт.

– В наше время это называлось полировкой посоха Могучего Джэда Джабира, – ухмыльнулся я. – Да, Гелб?

– Я… Не припоминаю… Какой посох?

– Это ведь ты сам придумал, – хохотнул в мою сторону Рем, хлопнув себя по колену ладонью. – Когда убедил ту магго-бабу, что это является частью ритуала вызова Могучего Джэда!

– Ты разбираешься в колдовстве, Престон? – уважительно осведомился Гелберт.

– Не-е-ет, – протянул я, припоминая. В маггинессах есть… В них, знаете ли, есть энергия, господа. Главное не оставаться с ними надолго, а то можно заполучить третий сосок или щупальца в паху, хватанув излучения. – То есть я кое-что читал. Но в общем-то… Ха, трудновато было. Особенно когда она хотела забрать посох с собой.

– Точно! – Рем смеялся искренне как ребенок.

– Не понимаю, – сконфужено улыбался Гелберт.

– Не обращай внимания, брат, – сказал я. – Просто мы свиньи. Да Рем?

– Это не так плохо как может показаться, – заметил сухолюд неожиданно серьезным тоном. – Свиньи никогда не лицемерят. Они искренни во всех своих побуждениях. Если они хотят есть – они едят. Если они хотят любви – они делают любовь. Если свинья хочет укусить – она кусает. И никаких компромиссов!

– Да, – согласился я гордо.

– Да, – поднялся Рем.

Гелберт усмехнулся, шевельнув усами.

– И сегодня мы хотим покорить Миркон, – проговорил я, поднимаясь вслед за Ремом. – Гелберт, брат мой, после всего выше сказанного молви нам, каковы, по-твоему, наши шансы? Только честно.

– Вы покойники, – спокойно ответствовал Гелберт. – В перспективе: ходячие.

– Нам говорят это почти каждый день, – фыркнул Рем, уходя в темноту. – По ночам в два раза чаще. Пойдем Престон. Пойдем пока я не протрезвел, и не… И не обрел здравый смысл.

– Удачи, – пожелал вслед Гелберт. – Вот так-то, – все это время он не спускал с меня пронизывающего взгляда, и я вдруг кое-что понял, точнее вспомнил.

– Пять нерестов прошло, – сказал я зачем-то.

– И ничего, заметь, не изменилось, – Гелберт накинул капюшон. – Да было время моего триумфа. Почти три нереста, я был ее фаворитом. Но, в конце концов, все остались при своем. И будем мучиться пока ты…

– Я?

– Да, ты… – из-под капюшона сверкнули две маленькие молнии. – Пока ты не вернешь все, как было!

Это было детское заявление. Детское и невыполнимое. Гелберт, разумеется, это понимал, но слишком уж долго он сдерживался. Это понимал я.

– Если б я мог! – говорил мой друг, стискивая складки капюшона. – О Первый, если бы я только мог! Но я ничего не могу сделать! Знаешь, я до сих пор не понимаю, хочу я набить тебе морду, или нет… Наверное хочу. Но ведь и это ничего не даст.

– Прекрати…

– Теперь уже поздно. Все пропало.

– Хватит Гелберт!

– Так что же мне делать?! Хладнокровный тебя подери, Престон! – закричал вдруг Гелберт голосом Магутуса. – Он еще спрашивает «почему?». Конечно же из-за тебя, идиот! Она пошла туда, чтобы ей отсекли все то, что у нее нарывало в памяти! И что мне теперь с этим делать?!

– Я не знаю, – ответил я мрачно. – Я ничуть не умнее тебя. Наверное, все так и должно быть. Она сама тогда приняла решение. А что касается твоих чувств… Испытания всегда находят нас, а если их нет, мы придумываем их сами. Ты должен понимать, что я ничем не могу тебе помочь. Я не волшебник, я всего лишь вор.

– Я понимаю, – немедленно откликнулся Гелберт, но после этого сгорбился и надолго замолчал.

– Мне пора идти, – сказал я негромко. – Будешь сидеть тут? Там под камнем похожим на нос Рема есть небольшой тайник. Кое-что выпить.

– Спасибо, – Гелберт через силу мне улыбнулся. – Не будем прощаться, я верю, что у тебя получиться не погибнуть и вернутся. Как только появишься в городе, оповести меня. За тобой должок. Помнишь?

– Конечно.

Я похлопал его по плечу и пошел своей дорогой.

За спиной трещал костер. А еще чужие чувства. Гелб был прав, ничего не изменилось. Просто на гниющей массе наросла трава.

Глава 4

Золотой фарс легенды

– Престон!

– Ыэ?

– Что?

– Ыэ!?

– Смотри, смотри! Черная древесная жаба!

– Шыжежу.

– Говорят, если такую жабу поцеловать, не миновать тебе удачи!

– Ы?

– Целуй ее! Да покрепче, чтоб нам точно повезло! Ну, что скажешь?

– Мошонрожо увэка.

– Что ты там булькаешь?

– Мошонрожо увэка.

– Не понимаю, змеев ты кретин!

Я выплюнул жевательную смолу и сказал:

– Осторожно, ветка.

– Где? – не хватило всего мгновенья. Рем пал. Вместе с жабой.

Любой другой бы на его месте тут же переломал бы все кости и помер выхрипывая оду незавершенным делам. Но я нисколько не сомневался, что с Ремом все в порядке. Менадинец был настолько анархичен, что в лучшие свои моменты не подчинялся даже объективной физике.

И я продолжал бежать, отталкиваясь ногами от черных козырьков грибов-моховиков, скользя по переплетениям ветвей… Ночью в Живущем лесу передвигаться можно всего двумя некомфортабельными способами. Или похожей на нашу, с Ремом, акробатикой, или в брюхе у какого-нибудь многозубого зубомнога. Этот лес никогда до конца не приручался и не исследовался, он нехотя воспринимал человека как жизнеспособную особь и тем более не считал его царем природы. Первый упаси!

Может же когда-нибудь тэну взбрести в его подсыхающую голову вырубить под пашни акров пять. А потом его замечают в обществе большой совы, которая проникает в его покои выломав решетки на окнах. Уху! Покои тэна, заметьте, а не только несчастных лесорубов. Впрочем лесорубы это дело десятое. Их можно напугать просто наслав на них ураганы мошкары. Но вот откуда об этой иерархической последовательности знает лес?!

Церковь в чем-то можно понять. Она учит поклоняться сильнейшему. Поклоняться господину, истинному или вымышленному, все зависит от обстоятельств. Но когда у тебя практически под боком, за крепостными стенами твоего города, живет жизнью леса фактически полноценное государство или же громадный организм с чуждым тебе разумом, самое время сказать: Хладнокровный подери, да отдам я вам эту церковную десятину, только благословите меня на сбор грибов или на рыбалку. И это не излишняя религиозность. Это почти то же самое, что и уплата взноса на содержание стражи.

А еще Миркон.

Никому не нужно объяснять, что такое опасность. Это когда парень с топором почему-то думает, что ты курица, и нарезает за тобой круги вокруг стола.

Да, я помню, как это было. И помню как Миркон следил за мной, когда я, холодея от ужаса, лазил за десятки метров от его могучего древнего тела. Следил, да, я не стараюсь выдать панику своих инстинктов за их же впечатлительность. Кости Первого, никто еще за мной так пристально не следил, даже Рем во время дележки общака.

Но не будем о плохом. Лучше окунемся в ночной мир Живущего леса.

С чего бы начать… Могучие древа теснят друг друга, намертво схватываясь железными лапами ветвей, яростно сцепляются корнями, стремясь перебороть десятки ближайших конкурентов, из-за чего дно этого зеленого океана почти полностью охвачено узловатыми щупальцами. Перекликаются, воют и лютуют невидимые во тьме твари, борясь за места повыше в лесной пищевой цепочке. Мимо проносятся звенящие стаи светлячков, на мгновенье наполняя мир вокруг тебя театром мелькающих теней. Зловеще и притягательно мерцают потусторонней жизнью древние лишаи кристаллов, проедающих деревья насквозь, а порою полностью покрывая их колючей бугристой корою.

Раньше из этих кристаллов делали оружие которое очень ловко вспарывало тяжелые доспехи, но потом несколько воителей заметило, что они, Первый побери, остались без возможности иметь наследников. Потом это заметило еще несколько воителей. А вскоре все, кто пользовался кристаллическим оружием, впали в глубокую депрессию по этому поводу.

В общем, оно не прижилось.

В Живущем лесу обитает, – только по данным переписчиков Зверя, – не меньше ста тридцати тысяч различных форм жизни с крыльями и присосками, с жвалами и клыками, перьями и чешуей, слизью и шерстью. Иногда, со всем вышеперечисленным враз. Уважаема, поощряема и зело опасна работа переписчика Зверя. В помощниках у него не мальчишка, лениво волочащий футляры приборов, а взвод Мастеров Оружия, которым, тем не менее, запрещено убивать нападающих животных. Даже из милосердия, если те вдруг подавятся цепляющимися за небо латниками и будут долго мучиться, задыхаясь и хрипя. Зверокротителей, ввиду их вечного дефицита и болезненной мании величия, на описательные экспедиции назначают лишь в исключительных случаях, когда переписывают одного из Алтарных Зверей.

Говоря о себе, – никогда не плевал на Первого. Но и не скармливал свои мизинцы Алтарному Некуморку. Держался не хуже господина Генерального Судьи с всепрощающей индульгенцией от Его Преосвященства Патриарха Кошкина. Клянусь когтем Первого, эти их индульгенции были лучшим изобретением Церкви после ритуального вина.

«Внимание! Кто бы ты ни был, уважаемый ли человек, никчемный ли прощелыга. Остерегись! Миркон уже чует тебя. Его темная душа жаждет твоей смерти и вот уже гибельные щупальца древнего зла тянутся в само твое Я, поглощая свет Первого и оскверняя голодом…»

– Чертовы магги, – сказал я, пряча за пазуху фосфор. – Написали бы просто: «Миркон – 200 шагов». Или – «Осторожно Миркон».

– Осторожно, пугливые мещане! – сказал Рем, вытирая подошву мокасин о горбы корней.

– Думаю, это все-таки Некуморк, – заметил я отвлеченно.

– Тогда полезли обратно в кроны! – пыхтел Рем. – Что ты припал к этой табличке?

Он не понимал. Немудрено, я и сам не до конца понимал это. Миркон не терпит масок. Он не видит их. К нему можно подойти. Только подойти. Открыто. Не подбежать, ни подползти, и уж тем более ни в коем случае нельзя приходить к Миркону, прыгая по деревьям, как обезьяна.

– Дальше… только по земле, – зловеще проскрежетал я, сверкнув в темноте глазами.

Рем молча пнул мне под коленку.

– За что? – просипел я сквозь зубы.

– Не знаю, – пожал плечами Рем. – Считай это вдохновением. Некуморки ведь кусаются гораздо нежнее, да Престон? Змеев придурок…

Насколько я понял, это было проверкой.

Только не такой проверкой, как в старинных легендах. Обычно рыцарь идет по некой прямой, а ему на голову сыплются испытания, одно лучше другого. Потом происходит взвешивание, подсчет баллов на вскинутых табличках, и, – поглядите только – на нашего рыцаря ниспадает благодать. Или падает плита.

В случае с Мирконом происходит нечто совершенно иное. Тут тебя не оценивают, никому и даром не нужны головоломки с цветными огоньками или кнопками в стенах. Просто ты что-то теряешь. Порой ты даже сам не знаешь, что именно, но факт утери неопровержим. Это может быть что угодно. Можно потерять медяк, а можно лишиться разума. После моей первой разведки, я с ужасом понял, что забыл, как выглядит мое давно покинутое поместье.

– Престон, держись рядом, дери тебя Хладнокровный.

– Рем, – сказал я шепотом.

– М-эа?

– Ты что, совсем не боишься?

– Чего?

Вокруг нас, в сумеречном сиянии кристаллов, зловеще ворочалась, учуявшая нас фауна, которая не нападала лишь потому, что, похоже, была приятно удивлена нашей опрометчивостью. Да, это было самоубийство. Вполне осознанное, расчетливое, не лишенное благородства самоубийство. Именно ночью, только по земле, различая в туманной плеве восстающие долговязые силуэты.

– Ну… Я не знаю из чего выбрать. Некуморков. А? Что скажешь? Огромные вонючие некуморки! Ого. Во-от с такими клычьями! Прямо с плаката «ОСТОРОЖНО ЛЮДОЕДЫ».

– Черта с два, все некуморки здесь давно уже прикормлены, – зевнул Рем. – Они привыкли к грибникам и детишкам. Давно разучились охотиться, клянусь Первым.

Силуэты тянулись за нами, мелькая на флангах ломанными линиями, выдавая себя прерывистым возбужденным клокотанием. Некуморк – это паршивый зверь. Слишком умный. Церковь официально нарекла их Когтями Хладнокровного. Обычно эти горбатые злыдни ничем не отличались от разбойников. Им по силам было разработать план штурма небольшого каравана защищаемого арбалестчиками и инфузерами. Мечники в расчет не принимались, Некуморкам они, наверное, казались грибниками. Во всяком случае я еще не видел мечника, способного удержать даже детеныша некуморка. Детеныша… Кости Первого, бывали случаи когда фехтовальщика убивала половина животного. Верхняя, нижняя – всякое случалось. Наемники – веселый и общительный народ, горазды были поговорить на эту тему. А я не дурак был послушать.

Надо ли говорить, что одно дело – слушать, подперев подбородок кулаком, когда в руке у тебя почти полная кружка пива… Ныне я видел, – впервые столь близко и явно, – эти согбенные двухметровые тени, а в руке у меня была лишь рукоять моего однозарядного инфузера. Я бы сейчас предпочел держать почти полную кружку пива. Во всяком случае, от нее было бы куда больше проку.

– Престон.

– А?

– У тебя ведь все под контролем?

– Смотря что.

– Эти сволочи не нападут на нас, да? – Рем чуть притормозил, сделав вид, что внимательно осматривает дыру на своем локте. – Тут какая-то хитрость, я прав?

Я задумался над ответом. Сложно сказать, что я мог бы наврать моему приятелю, будь у меня время. Некуморки приближались. Вздох, неуловимое движение прямиком к нашим горловым артериям, еще вздох, и появляется вонь предыдущих побед некуморка над грибниками и детишками. Я судорожно зашарил по карманам.

– Вот, – я показал Рему клок белой шкуры.

– Чтоб тебя, – воскликнул тот, отстраняясь. – Что? На заднице у себя вырастил?

– О-о… – протянул я интригующе. – Это, брат мой, кусок шкуры Матки некуморков. От этого клока исходит ее запах.

– Кости Первого, только не говори, что они захотят с нами спариться.

– Нет, – меня неприятно тронуло это предположение. – Торговец сказал, что это должно держать их на расстоянии. Видишь, как они трусят?

– Ладно, ладно, – Рем оставил дыру в покое.

Я посмотрел на клок шерсти в своем кулаке. Откуда он вообще взялся у меня в кармане? Клок сопровождали туманные видения: лилось пиво, взвизгивали Добрые девочки, я отчетливо видел основные фрагменты девочек… Потом что-то большое и неприятное словно бы сминая эти сладостные видения, вторгалось в мой маленький рай и ревело, и сверкало сталью, и гневно мело… Бородой! Ну конечно! Чья же это борода? Да еще и белая… Хвост Хладнокровного, что я мог не поделить с ребятами Тепе Красивого?.. Возможно он опять позавидовал моей красоте и решил уравнять шансы несколькими шрамами на моих скулах. Ха! Пусть теперь растит новое помело, ублюдок!

Я опомнился, отчетливо почувствовав себя кретином, и стыдливо затолкал бороду обратно в карман.

Кое-кто, возможно, догадался, что борода грабителя-нарцисса это не самый сильный артефакт. Во всяком случае, на отражение прыти некуморков, она не рассчитана.

Однако, клянусь Первым, Рем видел именно то, что должен был. Некуморки не нападали! В какой-то момент они остановились, стеной продолжая наш путь к Миркону, словно получив чью-то неслышимую команду. Мой план, достойный кинжала в спину, начинал сбываться.

Миркон появился на нашем пути так, словно зловещий великан заступил нам дорогу. Ветви деревьев сплели вокруг него навес. Холодной массой метеоритного камня жило его могучее архаичное тело. Камни ложились друг к другу плотно, как кусочки целого, словно Миркон уже существовал когда-то, перед тем как разбиться и пасть в наш мир огненным ливнем. Высотой он был в двести восемь хвостов, но был не столько высок, сколь широк и неохватен.

Темный плющ обвивал его, словно гигантская спящая змея. Шесть свинцовых колец с охранными знаками стягивали его основание. Зловещие обелиски, – насесты для уродливых каменных химер, окружали его личной бессменной гвардией. Мягкий желтоватый свет накрывал всю поляну.

Мы замерли, скованные инстинктивным ужасом, что великан сейчас взмахнет своей чудовищной дубиной и к утру два пятна на жухлой траве уже просохнут. Трава здесь была частью Миркона. Она не обновлялась весной и не покрывалась снегом во время Нереста Светозверя. На ощупь она была теплой и жесткой как щетина вепря.

Миркон венчал цилиндрический фортификационный дот, давно намертво замурованный и молчаливый. Из него во все четыре стороны торчали законопаченные окаменевшие жерла грандиозных газовых пушек, по технологии которых сегодня создавали индивидуальные инфузеры. Газовый горюн давно вымер, но у него остались правнуки, крохотные газовые хлопыши, которые идеально подходили для выталкивания заряда из узких стволов инфузеров.

Кроме того, Миркон по периметру окольцовывал неровный, самого поганого вида ров, в котором таилась мутная неподвижная вода. Мутная, как глаза столетнего волка.

Как бы то ни было, самостоятельно Миркон не слишком гнался за репутацией Третьего Ужаса Света. Он просто концертировал вокруг себя некуморочьи стаи, испускал в небо столпы голубоватого пламени в середину каждого Нереста Светозверя, и не давал себя ограбить. Вот и все. По сравнению с той же самой Пещерой Тлена, он был вполне безобидной достопримечательностью и тренажером для всяческих героев и авантюристов. Вроде нас. Подобным спросом, он, однако не пользовался. В основном потому, что никто еще не придумал внятного плана: как же, змей побери, проникнуть в эту гробницу.

– Ну и ну, – произнес Рем, поглядывая через плечо. Некуморки следили за нами. Средь деревьев высились две дюжины охотников. – Не то чтобы я в тебя не верил Престон… Но это… Это, garam-garam, самый сумасшедший поступок, который я совершил будучи почти трезвым.

– Погоди, – окоротил я его. – Тебе же еще предстоит пробраться внутрь Убийцы Маггов.

– Маггоеда, – поправил меня Рем.

– Разница перевода, – я пожал плечами.

– Ну, так как же мы попадем внутрь?

Я состряпал хитроумную мину.

Вот сейчас. Сейчас что-то произойдет. Смотрите!

Ну же. C минуты на минуты, проведение окрылит наши с Ремом шаги! Клянусь Первым, я слышу перезвон колокольчиков на кружевном белье госпожи Удачи.