Текст книги "Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?"

Автор книги: Николай Рыжков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Вторая ярчайшая особенность «нынешних» – бешеная страсть к наживе. Их хватательные рефлексы не поддаются описанию. Коррупция и взяточничество стали нормой чиновнического мира, а один из гигантов мысли и отцов современной демократии Гавриил Попов даже «научно» вывел закономерность взяток и определил их оптимальную норму!

Мне могут возразить, что и раньше это было. Да, было. Но это являлось исключением, и на пленумах таких людей изгоняли из партии, снимали с должности, а то и отдавали под суд. Некоторые пускали себе пулю в лоб. На мой взгляд, уверенность в безнаказанности нынешних временщиков, находящихся у власти, побуждает их побыстрее набивать карманы. Плохо, когда министры не меняются десятилетиями, и плохо, когда они меняются слишком часто. Но хуже всего, если «кадры», чьи имена давно стали притчей во языцех, остаются на своих местах. По-видимому, кому-то выгодно держать их на «крючке».

Конечно, рано или поздно подобный разгул преступности среди высших должностных лиц станет достоянием гласности. И, может быть, еще потребуются «чемоданы» бывшего второго лица государства. И, может быть, еще понадобится прокрутить старые телевизионные записи «разоблачителей» разоблачителя, один из которых благополучно возглавлял штаб юстиции, другой и поныне ждет назначения на высший прокурорский пост, а третий после бурной своей деятельности в качестве «обвинителя партии» вдруг возлюбил… шахматы.

Продолжая разговор о взаимоотношении структур власти, хотелось бы еще отметить следующее. Несмотря на кажущуюся монолитность, Политбюро как бы делилось на две части. Одна из них – секретари ЦК и вторая – представители Совмина и республик. Правда, в жарких дискуссиях по экономическим вопросам некоторые секретари ЦК, бывшие хозяйственные руководители (Зайков, Слюньков, Никонов) занимали позицию Предсовмина, нарушая свою «внутрицековскую» корпоративность.

Эти противоречия были там издавна. И не это ли толкало таких лидеров, как Сталин и Хрущев, к совмещению должностей Генерального (Первого) секретаря и Предсовмина? Противоречия были и при Брежневе. Вспомните его взаимоотношения с Косыгиным. Вот и я, после трех лет работы в ЦК, уйдя в Совет Министров, стал для многих прежних коллег по Секретариату своего рода «не нашим».

В основе этого антагонизма была одна закономерность: принимая то или иное решение, ЦК и ПБ, как я писал, за них не отвечали. Партийные верхи, диктуя и даже навязывая Совету Министров хозяйственные решения, никогда не несли ответственности за их выполнение. Все будет удачно – что ж, слава партийным руководителям, да и хозяйственники молодцы. Не получилось – кара на головы исполнителей из Совмина, ведомств пониже или республик. А работников партийного аппарата и некоторых секретарей лишь пожурят отечески за невысокую требовательность…

Такое положение и явилось одним из поводов для жесточайшей критики ЦК и ПБ, развернутой через несколько лет. Она шла не только от рядовых коммунистов, но и из Верховного Совета. Тезис «прав тот, у кого больше прав» уже не воспринимался беспрекословно и вызывал протест самых широких кругов общества. Исправь это, раздели честно и горечи, и печали своей многострадальной страны – может, и сохранился бы авторитет партийного штаба.

Став Предсовмина, я ни за какие дела не получал наград – ни в прямом смысле, ни в переносном. Зато шишек и по партийной, и по государственной линиям навешали – места на голове живого не осталось…

Мое назначение в 1985 году, подписанное Громыко, считалось еще вроде бы неполноценным, так как по Конституции Совет Министров СССР образовывался на совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей. Полноценным назначение стало спустя два месяца, когда проходившая 26–27 ноября сессия Верховного Совета СССР его утвердила.

Но, несмотря на подобные нерешенные формальности, мы работали, не оглядываясь на них. Я еще в ЦК видел явные недостатки неповоротливого Совета Министров, да и неготовность его брать лидерство в экономике на себя. И когда перебрался в Кремль, а аппарат Совета Министров СССР находился именно там, первой задачей для себя определил: избавиться от атмосферы коллективной ответственности, а практически – коллективной безответственности за все. Нельзя же было дальше терпеть, когда за бездеятельность или просто слабую работу в той или иной отрасли Председателю Правительства и спросить не с кого. Дело, конечно, не в том, чтоб найти стрелочника, а в том, чтобы каждый из моих заместителей да и работников аппарата знал, за какое дело он отвечает. И чтоб я тоже это знал.

Мы тогда много вариантов новой структуры Совмина рассматривали, но все больше склонялись к такому: объединить однородные отрасли народного хозяйства в некие комплексы, каждый из которых возглавит один из заместителей Председателя. Причем пример такой организации был. В Совете Министров много лет уже действовала Государственная комиссия по военно-промышленному комплексу. Сейчас его вовсю и часто несправедливо критикуют, но управлялся он в то время Комиссией довольно хорошо. Нас интересовал именно такой толковый опыт управления всеми звеньями ВПК, умение понять и объединить, а значит, и решить их проблемы.

Поэтому для начала, исходя из опыта Военно-промышленной комиссии, мы решили объединить в один комплекс все машиностроительные министерства и создать Бюро Совета Министров по машиностроению. Во главе его встал заместитель Председателя Правительства.

Это вовсе не означало, что Бюро должно было подменить собой министерства. Ни подменять, ни заменять их никто не собирался. Мы просто изначально исходили из того, что Совет Министров обязан отвечать как за текущее состояние экономики, так и за близкие и дальние ее перспективы. Но такую огромную ответственность может взять на себя лишь тот, кто понимает, знает, видит проблемы, боли, нужды каждой отрасли народного хозяйства в комплексе. Они, эти проблемы, боли и нужды, примерно одинаковы и у станкостроителей, и у тракторостроителей, и у автостроителей. Короче, у всех машиностроителей. Бюро по машиностроению было создано сразу после моего назначения на пост Предсовмина. Председатель Бюро получил не только ответственность, но и знающих, толковых сотрудников, которые с моим приходом начали активно вытеснять в отнюдь не гигантском аппарате Совмина канцеляристов-профессионалов.

Потом мы сформировали Бюро по топливно-энергетическому комплексу, по химическому, по социальному развитию.

Дошли и до Агропрома. Почему я его выделяю в этом рассказе? Да потому, что никакое из подразделений Совмина не вызывало столько справедливых и несправедливых нареканий, столько критических стрел, как Агропром. Иной раз, когда я оглядываюсь назад, просматривая материалы тех лет, ловлю себя на ощущении, будто во всем Совете Министров только Агропром и был, все остальное – миф. Только он, вроде бы, и работал, причем работал чуть ли не против народа.

Одна всенародная борьба против Министерства мелиорации и водного хозяйства чего стоила! Кстати, надо справедливости ради отметить, что бороться с ним следовало начинать много раньше. Когда еще только рождались в его таинственных недрах буйные проекты поворота северных и сибирских рек, канала Волга-Чограй или строительства печально знаменитой дамбы под Ленинградом (хотя, если быть точным, дамба – «работа» Минэнерго, но тоже ведь с водой связана).

Одним из борцов против этих грандиозных проектов постоянно был я. Помню, еще работал в Госплане, когда там рассматривалось строительство ленинградской дамбы, у меня, как у инженера, были на этот счет большие сомнения, причем аргументы я приводил те, что на поверхности лежали. Буквально сказал: построите ее, соберете всю гадость из города и получите грязную и вонючую лужу. Так и вышло, но и остановить тогда ленинградцев было невозможно. «Историки» Совмина рассказывали мне потом в лицах, как в свое время рассматривал эту проблему Сталин и отклонил подготовленное решение о ее строительстве.

Когда я перешел на работу в ЦК, как раз в Госплане, а затем и в Совмине обсуждался вопрос о повороте рек. Обсуждался, замечу, с явным оптимизмом. Он всегда слепо вел защитников сумасшедших проектов, хотя природа, как известно, ничего не делает просто так, и относиться к ее творениям следует с доверием, тактом и бережностью.

Категорически возражая против проекта поворота рек, я в первую очередь подчеркивал опасность нарушения природного баланса как на севере, у Ледовитого океана – в связи с уменьшением притока воды, так и южнее точки поворота – в связи с резким увеличением этого притока. Такой же точки зрения придерживался и мой коллега по Секретариату ЦК – Владимир Иванович Долгих.

Впрочем, подобные опасения высказывали очень многие, и куда профессиональнее меня. Вторым моим аргументом «против» был экономический: бессмысленно огромная стоимость проекта: восемьдесят, если я не запамятовал, миллиардов! А весь БАМ, к слову, стоил только десять…

Опять забегая по времени вперед, скажу, что в один прекрасный день, устав от бесконечного и малопродуктивного спора апологетов и противников поворота сибирских рек, мы собрали Президиум Совета Министров, еще раз обсудили этот проект и, взвесив все, своим решением закрыли его. Этот эпизод был одним из тех, что жадная до охулки пресса поставила все же в плюс своему «любимому» Совмину…

Большие споры в обществе вызывал и проект канала Волга – Чограй. В конце концов Правительство специально рассмотрело этот вопрос и также приняло решение остановить уже начавшееся осуществление этого проекта. Кстати, это было одно из первых заседаний Президиума Совета Министров, открытых для телевидения, радио и газет.

Но, говоря о Минводхозе, надо иметь в виду не только его гигантские и не всегда экологически и экономически оправданные проекты. Ведь оно вело и повседневную скрупулезную работу на местах, которая незаметно, негромко несла свои добрые плоды. Вспомнить хотя бы огромную работу по орошению земель в Саратовской области или в Средней Азии, а по осушению – в Белоруссии или республиках Прибалтики – вот вам и явная заслуга «вражеского» министерства.

А таких заслуг немало. И сегодня я совершенно уверен в том, что в стране, поддавшись фанатичному давлению общественности, прессы и депутатов, поступили неверно, поставив жирный крест на мелиорации. Одним дождичком землю не напоишь; американцы, кстати, отлично это понимают. Вскинемся однажды – да поздно!

Я специально остановился на деятельности этого министерства. Уж слишком много было брошено камней и грязи в его адрес. Эта огульная критика заслонила все хорошее и нужное. И если положить на чашу весов гигантские замыслы, к счастью до конца не осуществленные, и повседневную крестьянскую работу, проводившуюся в течение десятилетий по всей стране, то второе, конечно, перетянет чашу весов.

Кажется, опять отступление? Похоже, что так: отступление об общественном мнении. Конечно, оно всегда во многом формировалось прессой, которая с первых лет перестройки вообще взяла на себя роль «агитатора, горлана, главаря». Ну и как всегда не обошлось без перекосов и передержек во всех отношениях – от исторических до экологических. Далеко не безупречные критические выступления порой вытесняли со страниц газет и журналов, с экранов телевизоров и из радиоэфира чуть ли не все иные.

Возьму для примера, опять же, некоторые экологические проблемы. Всем понятна их острота в нашей стране, но зачем же при этом, как говорится, стулья ломать? Победа в борьбе с тем же поворотом северных европейских и сибирских рек вызвала некую эйфорию у части общества, и накаленные средствами массовой информации люди толпами выходили на демонстрации протеста по любому, даже самому абсурдному поводу. Решили строить обувную фабрику в Солнцеве? Ни в коем случае, нашим детям и так дышать нечем! И бессмысленно убеждать, что современное обувное производство экологически чисто, что обуви и самим демонстрантам не хватает. Нет – и все.

Или борьба с энергетикой. Гидростанции режут реку на части, гибнет рыба, тонут леса. Все верно, все так. Но эхо – о равнинных гидростанциях, а горные, каньонные ничего не режут и ничего не губят. Они экологически совершенно чисты и дают баснословно дешевую электроэнергию. Но и их – за компанию!

Перейдем к атомным. Ну, тут все ясно: Чернобыль живет в каждой из них, даже в еще не построенной. А тепловые? Да они же тепловой баланс нарушают! И, скажем, Северная ТЭЦ в Москве немедленно консервируется под влиянием общественного мнения. Проходит немного времени, страсти остывают, а с энергией и теплом дело обостряется. И те же московские лидеры, что в предвыборных речах клеймили решение Правительства о строительстве этой ТЭЦ, в торжественной обстановке перерезают ленточку.

Итак, гидростанции – нельзя, атомные – тем более, тепловые – туда же. А как же быть? К свечке вернуться? К лучине?

Или возьмем Агропром. За что только его не критиковали! Ведь Агропром – это продовольствие: хлеб, мясо, молоко, колбаса и сосиски, фрукты и овощи. И критикующих понять можно, поводов для атак было множество: не собранный до зимы картофель, оставшееся на полях зерно и т. д. Впрочем, уже поближе к 1987 году мы начали резко разгружать Центр от руководства сельским хозяйством, передавать функции управления им республикам. А в 89-м и вообще ликвидировали Госагропром, оставив в Центре, в Совмине, лишь небольшую координационную комиссию.

Но поначалу создание Агропрома стимулировало деятельность узкоспециализированных ведомств, многие из которых мы просто-напросто упразднили, объединили, перекроили. И дело-то пошло. Как, на мой взгляд, и вообще пошли получше дела в управлении хозяйством.

В 1986–1987 годах была закончена структурная перестройка управления народным хозяйством под экономическую модель, которая существовала в то время, и с учетом будущих экономических преобразований. Но уже в 90-м вся эта модернизация управления потребовала дальнейшего развития для рынка, в который мы входили. Нужны были новые изменения. Одни, радикальные рыночники, считали, что для рынка и самая «облегченная» централизация – помеха. Они кричали: «Долой Центр!» Другие, умеренные, к ним я и себя относил, были убеждены, что этот переход должен быть здравым, постепенным, напоминающим известные из физики сообщающиеся сосуды. Рождаются новые структуры – отмирают старые. Совершенно ясно, что быстрое, беспредельное разрушение механизма управления – прямой путь к экономическому хаосу.

Но тогда, в середине 80-х, мне многое казалось радужным, поскольку многое и получалось. Удачно, на мой взгляд, была перестроена работа Совета Министров. Подтянулись министерства и республики. Сами ведомства подтянулись. На посты зампредов пришли люди, которым я искренне верил, и, думаю, они мне тоже верили. Один только пример. На место ушедшего на пенсию Л.В. Смирнова, зама по ВПК, я пригласил работавшего в Госплане Ю.Д. Маслюкова. Он, кстати, в Госплане тоже эти вопросы вел. И постепенно военно-промышленный комплекс начал выходить из-под жесткого влияния ЦК, а Комиссия по ВПК стала на деле подразделением Совета Министров. Надо отдать должное и Л.Н. Зайкову, который, заменив на этом посту Г.В. Романова, нашел деловой контакт с этой Комиссией.

Я старался искать работников творческих, инициативных, деловых, порядочных, прогрессивно мыслящих сам, больше надеясь на собственные впечатления и на мнение тех людей, кого я хорошо знал, ценил и уважал. Мне хотелось сбить в Совмине свою собственную команду, хотя, конечно, ритуал утверждения ее членов Политбюро или Секретариатом ЦК никто не отменял. Но зато никто в ЦК мне, как правило, и не препятствовал.

Надо сказать, что, несмотря на прежнее, десятилетиями скроенное, подчиненное положение Совета Министров, нам быстро удалось завоевать относительную самостоятельность. Относительную – ибо решение серьезных вопросов экономики без Политбюро не обходилось по-прежнему. И все же авторитет Совета Министров стал заметно расти как внутри всей тогдашней системы управления страной, так и в самом обществе.

Здесь сказались разные обстоятельства, и я назову только некоторые, наиболее личностные, что ли. Во-первых, не стану из ложной скромности умалять собственную в том заслугу. Все-таки, предлагая мне новый пост, Горбачев отлично понимал, что у него не будет бессловесно-послушного главы Правительства. Во-вторых, за последние годы в отраслевые отделы ЦК пришло немало свежих людей, которые – несмотря на все ту же «отраслевую болезнь» – с интересом и уважением относились к работе возглавляемого мной Экономического отдела. Полагаю, эти интерес и уважение были естественно перенесены и на мою деятельность в Совете Министров. В-третьих, моих новых заместителей было уже не так просто, как прежде, заставить воспринимать безропотно любые указания со Старой площади. Это происходило из-за постепенно менявшейся общественной атмосферы. Былые замы, повторюсь, не владели самостоятельным делом, разменивались на текущие задания, вот и боялись любого кивка из ЦК. А новым бегать туда с каждым вопросом было некогда, они по горло заняты были. Да и руководители отраслей, предприятий, объединений довольно быстро сообразили, что стало меняться положение, и уже не направлялись прямиком на Старую площадь, обходя стороной дом в Кремле. Этот дом постепенно становился хозяином в экономике. Конечно, до той степени, какая была достижима в те годы.

Приобретение самостоятельности Правительства не просто давалось. Сильны были десятилетние традиции и во взаимоотношениях внутри него, и в психологии руководителей, особенно министров. О ВПК я только что рассказал. В дальнейшем подобное произошло и с Агропромом, который возглавил Всеволод Серафимович Мураховский, и с внешнеэкономическим направлением, во главе которого стал Владимир Михайлович Каменцев. Не просто складывались отношения с министром внутренних дел В.В. Бакатиным: он больше оглядывался на Старую площадь и в Правительстве стоял особняком.

Что касается Министерства обороны и Комитета государственной безопасности, то, несмотря на добрые личные отношения с Дмитрием Тимофеевичем Язовым и Владимиром Александровичем Крючковым, эти ведомства целиком замыкались на Генсеке. То же самое относилось и к МИДу. Горбачев сразу дал понять, что именно он и только он ведет работу министерств обороны и иностранных дел и Комитета государственной безопасности. Конечно, никакими конституционными нормами здесь и не пахло. Тогда, в 85-м, я еще не слишком задумывался обо всем этом, даже гордая самостоятельность трех-четырех перечисленных ведомств не волновала меня. Не знаю, волнует ли сейчас главу Правительства этот вопрос. Ведь все осталось по-старому: и в «демократической» России МВД и другие так называемые силовые министерства и ведомства находятся под неусыпным «оком государевым» и служат его верной (а может быть, и единственной серьезной) опорой.

Страна готовилась к Съезду партии. Горбачев готовился к Съезду партии. Совет Министров тоже готовился к Съезду партии, ибо для нас, экономистов, главным вопросом XXVII съезда КПСС был вопрос хозяйственный. Вспомните решение Пленума. Вопрос формулировался так: «Об основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1986–1990 годы и на период до 2000 года».

Так же, к слову, назывался и мой доклад на Съезде. Не считаю нужным утомлять вас экономическими подробностями, тем более что газеты и брошюры с текстом доклада из библиотек пока не изъяты.

До меня с политическим докладом выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС. Речь шла о демократизации общества, международных отношениях, партийных вопросах. О новой редакции Программы КПСС, наконец. И опять ничего особо революционного, что появится в выступлениях Горбачева позже, тогда еще, в феврале – марте 1986 года, не прозвучало. Идея ускорения социально-экономического развития по-прежнему оставалась коренной. Принятая Съездом Программа характеризовалась как «программа планомерного и всестороннего совершенствования социализма, дальнейшего продвижения советского общества к коммунизму на основе ускорения социально-экономического развития страны».

Я выступал через несколько дней после Горбачева и, по сути, наполнил конкретикой и анализом провозглашенные политические декларации. Это была двенадцатая пятилетка, ставшая, как показала жизнь, пятилеткой перестройки, пятилеткой реформ. Бросался в глаза слишком большой экономический раздел в докладе Генсека. Но если вынуть из Отчетного доклада ЦК КПСС экономическую часть – что останется? В политике-то особо нового, повторяю, не появилось, время не приспело, все новое в экономике сосредоточилось.

Между тем экономику откровенно, беззастенчиво политизировали. Во всяком случае, такой процесс Горбачеву очень по душе был. Конечно, это – в разной мере на разных этапах – в нашей стране всегда существовало. Политика и экономика действительно в условиях планомерно организованного хозяйства связаны неразрывно. Наше общество успело накопить огромный (и, кстати, успешно используемый в развитых капиталистических странах) опыт государственного управления экономикой. В нем было много положительного и немало отрицательного. Но, пожалуй, никогда еще не было такого перекоса в сторону политики, ее сиюминутных, зачастую конъюнктурных задач, столько непродуманных по их экономическим и социальным последствиям предложений и требований со стороны Генсека, как во времена Горбачева. Видимо, сказались и обкомовская закваска, и деятельность на посту Секретаря ЦК по сельскому хозяйству, и стремление сосредоточить все нити управления в своих руках. Как бы то ни было, но ему очень хотелось быть и «ведущим экономистом». В то время, когда партия постепенно теряла свои позиции в обществе, когда реформы в ней самой все больше отставали от требований времени, лидер не думал ни о ее возможностях, ни о путях ее модернизации, ни о ее роли в обновляющемся обществе, ни о ее авторитете. О себе он думал.

Впрочем, это – отдельный разговор. В этой главе я предъявил высшим функционерам партии достаточно горькие обвинения. Выходит, и мой голос – голос коммуниста с тридцатипятилетним стажем – присоединился к хору тех, кто сегодня стремится добить поверженную партию? У нас любят бить упавших. Издеваться над свергнутыми. Толпой топтать тех, кто не в силах ответить на удары. Поэт-современник как-то признался: «Если сотня будет бить кого-то, сто первым я не буду никогда». Согласен с ним! Унизительно и подло поддаться всеразрушающему чувству стадной злости, охватывающей толпу, даже если оно, это чувство, изначально справедливо. Даже если оно направлено против преступника. И я не буду сто первым. Но не только по этой причине. Главное – в другом. Партия – это многие миллионы людей, пришедших в нее с высокими помыслами, с чистыми руками, с горячим желанием сделать все возможное для счастья народа, для расцвета Родины. О ней, о партии, я и хочу сказать свое слово.