Текст книги "Московский инквизитор (сборник)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Алексей Макеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Нет, не все. Вы же наверняка неплохой художник, нарисуйте мне его портрет, хотя бы приблизительно, – попросил Степан.

– Художник из меня как раз неважный. Тем более что прошло много лет, шляпа у него была надвинута на глаза, эта бородка… – неуверенно сказал Лазарь. – Но я попробую.

С трудом найдя в этом кавардаке лист бумаги, Лазарь по памяти набросал портрет незнакомца, но это больше походило на детские каракули, и Степан, посмотрев на него, пробормотал:

– Да, негусто, но зато вам теперь не о чем беспокоиться. Собирайтесь спокойно и улетайте в Израиль. Пусть у вас там все сложится хорошо.

Стоя у окна, мать и сын проводили Савельева взглядом, а потом Дора Михайловна спросила:

– Леньчик! Ты действительно все рассказал этому молодому человеку?

– А что я должен был ему сказать?! – взорвался сын. – Что папа весь этот месяц так крыл дядю Яшу последними словами, что стены краснели?

– Какого дядю Яшу? Моего покойного брата? – уточнила она.

– Вот именно! Который сидел за изготовление фальшивых золотых червонцев! А делал он их из того золота, что потихоньку покупал папа! – добавил Лазарь. – Счастье великое, что у него хватило ума не приплести к своему делу еще и его!

– Ха! Кто бы тогда оплачивал его адвоката! – воскликнула женщина.

– О, наш любимый дядя Яша! – язвительно сказал Лазарь. – Это был такой великий гешефтмахер, что мог с легкостью завалить даже самое надежное дело!

– Не смей говорить о Яше плохо! Человек давно уже в могиле! А о мертвых либо хорошо, либо ничего! – прикрикнула на сына мать.

– Мама! Он умер всего год назад! – поправил ее Лазарь. – И давай не будем осквернять память о нем ложью! Он был неудачником!

– Не смей спорить с матерью! – взвилась женщина и уже спокойнее спросила: – Значит, тот человек показал тогда Исааку золотой червонец?

– Да! Причем производства Яши! – раздраженно ответил Лазарь. – А твой брат тогда еще сидел!

– И ты нарисовал для полиции его портрет! – возмутилась она. – Что ты себе думал?

– Мама я сам себе не враг! К тому же уж ты-то знаешь, какой из меня художник! – отбивался сын. – Дяде Яше это повредить уже не может! А мне неприятности не нужны!

– Из Израиля никого не выдают! – уверенно заявила она.

– Сначала туда надо попасть! А если мы будем собираться такими темпами, то приедем как раз ко второму пришествию!

– Господи! Когда мы наконец отсюда уедем! – простонала Дора Михайловна и скомандовала: – Ну, что ты стоишь? Давай собираться!

А в это время сидевший в своей машине Степан рассуждал о пользе подслушивающих устройств, которые в этот раз себя не оправдали: Яков умер, а без него выход на неведомого заказчика придется искать самим. И он поехал разговаривать со второй женой Егорова.

Среда

Разбуженный рано утром, причем так, что воспользоваться туалетом он уже не мог, заспанный, с помятым от сна лицом, Гуров вышел из вагона. Толпа направлявшихся к подземному переходу пассажиров была довольно внушительна, так что он в своем неприметном виде легко в ней затерялся. Выйдя на привокзальную площадь, он огляделся: предлагавших свои услуги таксистов и «бомбил» было много, только Гурову спешить было незачем. Город он совершенно не знал – как-то не привелось ему здесь бывать, и он представления не имел, где искать улицу со странным названием Хвесина. Времени у него впереди было еще много – не соваться же к людям в такую рань, и он собрался пока решить насущные вопросы: хотя бы на скорую руку умыться и позавтракать. Идти на вокзал он не рискнул, а, потолкавшись среди торговавших всякой всячиной женщин, выяснил и местонахождение ближайшего туалета, и забегаловки, где он мог бы взять себе чай и съесть приготовленные для него Степаном, но так и не тронутые запасы, и как можно добраться до улицы с таким странным названием. Причину того, что торговки на него смотрели с неприкрытой жалостью, он понял, когда увидел свое отражение в зеркале: седая щетина на щеках, темные круги под глазами и немного опухшее лицо еще никого не красили.

Позавтракав, Гуров решил, чтобы убить время, пойти пешком, благо погода позволяла: дождя не было, довольно сильный и холодный ветер высушил асфальт. Застегнув дешевую, не иначе как китайского производства, куртку доверху и затянув завязки капюшона, он повесил кошелку на руку, сунул руки в карманы и пошел, как ему указали, прямо. К счастью, с чужой ноги ботинки не жали и не натирали ноги, а куртка оказалась довольно теплой. Так что Гуров, можно сказать, неторопливо гулял, посматривая по сторонам, а иногда и останавливался, чтобы разглядеть что-нибудь получше.

Улица Хвесина находилась недалеко от Волги и оказалась недлинной. Было уже начало десятого, взрослые люди ушли на работу, дети и студенты – на учебу, а дома остались только пенсионеры – они-то, знавшие в своем районе все и всех, и были нужны Гурову. Дом под нужным ему номером оказался добротным кирпичным или обложенным кирпичом почти особняком, и идти туда было бесполезно – новые хозяева вряд ли знали кого-нибудь из старожилов. Да, наверное, и не старались узнать – уж больно неказистыми были стоявшие рядом дома. И Гуров, перейдя к соседнему дому, постучал в окно, за которым явно кто-то был. Занавеска на окне дернулась, и показалось лицо очень пожилой женщины. Она открыла форточку и спросила:

– Тебе чего?

– Егоровых ищу, – объяснил Лев. – Только дом у них больно странный. Мне кажется, не может у них такого быть.

– Эк, что вспомнил! Из всей семьи только Колька один и остался, да и тот съехал, – воскликнула она. – А чего ищешь-то?

– Родня я им дальняя, давно друг друга из виду потеряли, а теперь вот приехал, чтобы узнать, как тут у вас в Саратове. Климат у нас уж больно неласковый, решили перебираться куда потеплее.

– Откуда же ты будешь? – поинтересовалась женщина.

– С Северного Урала, – ответил Гуров, потому что бывать ему там действительно приходилось, и он мог бы спокойно ответить на все вопросы, если бы они возникли.

– Эк вас судьба забросила! – покачала головой старушка. – Это по кому ж ты им родня? – насторожилась она. – Я их всех знаю. Ты с Вовкиной стороны или с Тамаркиной?

– С Тамаркиной. У ее матери была сестра, – начал импровизировать Лев.

Он решил, что в семьях, живущих в таких домах еще по-старому, с дедовских времен укладу, по одному ребенку вряд ли бывает, а если выяснится, что у Тамары был как раз брат, то сестра ведь может оказаться и двоюродной. Но старушка не дала ему закончить, а, всплеснув руками, воскликнула:

– Батюшки-светы! Нюрка беспутная нашлась! Ведь как, паршивка, из дома тогда сбежала, так больше и глаз не казала! Погоди, я сейчас выйду!

Через некоторое время калитка открылась, и одетая в ватник поверх халата и боты женщина поманила его рукой во двор, где он был тут же беспощадно облаян сидевшей на цепи крупной дворнягой. Правда, увидев, что угрозы гость никакой не представляет, она тут же вернулась в конуру – ветер возле реки был еще сильнее.

– Не обессудь, а в дом не пущу! – твердо заявила старушка. – Судя по виду, ты от Вовки недалеко ушел!

– Да мне-то ничего, вам бы не замерзнуть, – спокойно отреагировал на это Лев.

– Ты обо мне не беспокойся! – отмахнулась старушка. – Ты кем же Нюрке-то приходишься? Судя по возрасту, так и внуком можешь быть.

– Да вы знаете, я ей родня по мужу ее. Ее золовки сын, – ответил Лев, пускаясь в такие дебри, в которых ничего не понимал, и страшно боясь запутаться.

– Значит, поженились они таки с Федькой?

– Каким Федькой? – опять начал импровизировать Гуров. – Ее мужа Павлом звали.

– Вот ить неугомонная! – всплеснула руками старушка. – Бросила, значит, Федьку! А уж какая любовь у них была! Через него и из дома убежала. Давно померла-то?

– Да уж лет двадцать как, – наугад ответил Лев.

– Хорошо пожила, – одобрительно сказала женщина.

– Вы мне лучше расскажите, как здесь Егоровы жили и где мне теперь Николая искать, если он последним остался, – попросил Гуров.

– Да зачем тебе такая родня сдалась? – вздохнула старушка. – Ты, по всему видать, из простых, да еще и сидел, похоже, не в обиду тебе будет сказано, а он так высоко взлетел, что и не достать. Лучше и не суйся!

– Так хоть повидаться бы, – просительно сказал Лев.

– В Москве он, а где именно, черт его знает, – пожала плечами старушка. – А Егоровых там небось пруд пруди! В последний раз я его видела, когда он сына Вовку приезжал хоронить.

– Ой, какое несчастье! – покачал головой Гуров.

– Так он же их с Веркой бросил, перед тем как в Москву ехать. Парень наркоманом стал, и какой другой конец у него мог быть?

– Так, может, Вера с Николаем отношения поддерживает и знает, как его найти?

– Ну, алименты-то она с него получала, потому и знала, куда сообщить о смерти сына, да вот только на похоронах она ему чуть глаза не выцарапала, орала, что это он в смерти сына виноват, что расти тот с отцом, ничего не случилось бы. Вряд ли после такого они знаются. Да и съехала она куда-то – чего ей здесь душу себе травить, если никого не осталось? А на новом месте, глядишь, и жизнь себе устроит. А уж куда она делась, я не знаю.

Лев опять горестно покачал головой и снова попросил, чтобы она рассказала ему о Егоровых. Видно, старушке и поговорить хотелось со свежим человеком, и подмерзать начала, но и боязно было незнакомца в дом пустить. Наконец она решилась:

– Ладно! Пошли, поговорим. – И представилась: – Меня Пелагея зовут.

– Да вы не бойтесь! Хотите, я вам паспорт покажу, – предложил он.

Достав документ, он открыл его на первой странице, надеясь на то, что место регистрации Пелагея смотреть не будет. Так и получилось. Внимательно посмотрев то, что было написано, она сказала:

– Ну, пошли, Илюша, – на зрение она явно не жаловалась.

Поставив на стол чай с сушками, она принялась повествовать, но давнее прошлое Гурова не интересовало, и он ждал, когда она перейдет к временам не столь отдаленным.

– Ну, значит, поженились Тамарка с Вовкой, и он ее сюда привел! Чего уж она в нем нашла, не знаю, потому что с малолетства с тюрем не вылезал! Катька у них в 1964-м народилась, а Колька – в 1968-м. И ведь опять Вовка сел! Потому как бандит – он и есть бандит, ему за хулиганство два года дали, потому что уже судимый был. Вышел в 1970-м, а в 1973-м его снова забрали. Тут уж он семь лет получил. Осталась Тамарка одна с двумя детьми на руках. Горбатилась на двух работах! Вот Катька шалавой и выросла – еще девчонкой с парнями по сараям отиралась.

– А от чего она умерла? – поинтересовался Лев. – Раз вы сказали, что Николай один остался, то…

– Так от водки паленой в 1986-м! Счастье великое, что Тамарка еще в 1985-м от рака сгорела, не пришлось ей дочку хоронить, – Пелагея перекрестилась.

– А с отцом Николая что приключилось?

– Так он с дружками в 1982-м магазин ограбил. Мало того что деньги взяли, так еще и водки прихватили. Пришли менты его брать, а он спьяну на них с топором, вот его и пристрелили! – вздохнула она.

– Значит, Николай с восемнадцати лет один, как перст, – покачал головой Гуров.

– Как бы не так! Собутыльников у него тут было – вся округа. Как в армию его провожали, так чуть дом не спалили! Два года тихо у нас тут было, а уж как он вернулся да пока не женился, дым стоял коромыслом! Бедные Рожковы! Им-то каково было!

– А это кто? – удивился Гуров.

– А-а-а! Ну да! Ты этого знать не можешь. Это же было уже после того, как Нюрка сбежала! Короче, как бабка Вовкина померла – дед-то еще раньше ушел, Ванька, отец Вовкин с сестрой своей Варькой дом пополам поделили, и Варька свою половину продала! Сначала там Игнатовы жили, а потом его Рожковы купили. Сами-то они не здешние были, в 1965-м откуда-то с юга приехали. Шурка-то в возрасте уже был, а жена у него Света – молоденькая, хорошенькая. Очень он ее любил. С дочкой они уже сюда приехали, Зоей, годик был ей, а уже тут в 1969-м у них Юрка родился. Где уж он теперь, убогий, бог ведает, – Пелагея вздохнула.

– Почему убогий? – поинтересовался Гуров.

– Да все по Колькиной милости, чтоб ему пусто было! Юрка-то мальчик тихий был, домашний, без матери же рос, сестра о нем заботилась.

– Подождите! Вы же сказали, что его мать Светой звали, – удивился Лев.

– Так случай несчастный с ней произошел. В 1972-м дело было. Шурка с работы шел – он тут, как и все, на судоремонтном работал. Ну, детей он из детсада забрал, в дом вошел, а Светка-то на полу с окровавленной головой лежит, мертвая уже. А в доме ничего не взято! Вещи все на местах, на ограбление не похоже. Да и брать-то у них было нечего! Вот и решили тогда, что она или о половик споткнулась, или голова у нее закружилась, и она упала. Короче, что сама виновата. Шурка-то так больше и не женился, хотя охотниц на него было много. Один детей поднимал. В 1991-м помер, царствие ему небесное. На похороны сестра его приехала, Ольга, издалека откуда-то. Она-то Зойку и забрала. А Юрка уезжать не захотел – время-то непонятное было, а у него тут работа была в бухгалтерии на заводе, он же институт, хоть и вечерний, а окончил. А на новом месте вдруг ничего себе не найдет? А уж как Колька свою половину дома в 1993-м продал и уехал, так и Юрка недолго думал и свою тоже продал – новые хозяева небось цену хорошую предложили. Оно и понятно – двор-то у них был один на две семьи, а тут весь участок целиком к ним отошел. А уж куда уехал, не знаю!

– Пелагея, так почему он убогий-то? – напомнил Лев.

– А-а-а! Да Колька его с подловки толкнул. И чего они туда полезли, непонятно. Вот Юрка на землю на спину и упал. В больницу его тогда возили, травма серьезная была, его из-за этого потом и в армию не взяли.

– Тогда он скорее враг, чем друг, – заметил Гуров. – Вы мне про друзей Николая расскажите.

Пелагея задумалась, пожала плечами и недоуменно сказала:

– Собутыльников по молодости у него полно было, а вот, чтобы друзей? Славка Макака…

– Господи, твоя воля! – не сдержался Лев. – Неужели у него фамилия такая?

– Да нет! – махнула рукой старушка. – Колька его так и прозвал. Маленький да щуплый, он по деревьям действительно как обезьяна сигал. С детства воровством промышлял, по домам лазал. Сначала на него и не думал никто, на соседей и овражных грешили, а потом застукали его как-то раз, тут-то правда наружу и вылезла. Пожалели его на первый раз, отпустили, а он опять за свое. Ну что ты с ним делать будешь? Поймают его, а бить боятся – еще пришибут ненароком. Так вот он, как Жорка Грозный в армию ушел, возле Кольки стал тереться – все-таки защита.

У Гурова даже ладони вспотели, едва он это услышал – прав он был, когда думал, что подельников Егорова нужно искать среди друзей его детства и молодости.

– Так… – начал было он, но Пелагея, поняв его, тут же перебила:

– Нет его тут. Он же то сидел, то выходил. У домишки его крыша уже с землей сровнялась, охотников на него не нашлось, так он просто участок свой продал и уехал. Чтоб не соврать, или в конце 2004-го или в начале 2005 года.

– А Жорка Грозный это кто? – поинтересовался Лев.

– Да Иванов он на самом деле. Отец его, Сашка, тоже из приезжих. С сестрой Ольгой в 1957-м откуда-то из Средней Азии приехал. Дом их с другой стороны от Егоровых стоял – нет его уже теперь, стоянка там. Сам-то на завод пошел работать, а сестра его – посудомойкой в столовку, потом уже в буфетчицы ее перевели. Ох, орел был мужик, хоть и не молоденький уже! Бабы вокруг него, как мухи над вареньем, вились. Но цену себе знал! Долго присматривался! А как женился, все аж ахнули! Он же мог себе такую красавицу выбрать! Ни одна бы не отказала. Нет, Аллочка славная девушка была, но такая… Неброская. Миленькая, хорошенькая, скромная – она в детсаду воспитательницей работала. Потому-то в девках и засиделась – двадцать шесть ей уже было. Вот Жорка у них в 1960-м и родился. И ведь от горшка два вершка был, а уже с характером! А Аллочке все дочку хотелось. Вот на свою беду и забеременела, – Пелагея тяжко вздохнула. – Дочку-то она родила, Леночку, а сама умерла – кровотечение открылось, а остановить не смогли. Ох, как Сашка убивался! Аж почернел весь. Нет, бабы-то у него потом были, но вот в дом никого не привел – мачехи детям не хотел, ими Ольга занималась. С Леночкой-то проблем у нее не было – та в мать пошла, а вот с Жоркой! Всей местной шпаной верховодил! Кабы сразу после армии в военное училище не пошел, сидел бы, как и все остальные!

– А они не могут знать, как найти Николая?

– Откуда же, если они съехали в 1993-м еще по весне? Это уже потом сначала Колька отсюда умотал, а через некоторое время и Юрка, – объяснила старушка. – Где уж Жорка служил, не знаю, он тут наездами был, а как своих увез, так больше и не появлялся ни разу. А Сашка с Ольгой и Ленкой не больно-то с Егоровыми общались. Это в детстве девчонки, что Зойка, что Катька, вечно у Ленки в гостях торчали – оно и понятно, Ольга-то в столовке работала, в доме всегда что-нибудь вкусненькое было. А как повзрослели, так разошлись их пути-дороженьки.

– А Грозный с Николаем не дружил?

– Ну, ты и сказал! – всплеснула руками Пелагея. – Сам подумай: кто Грозный, а кто Колька! Да Кольке за счастье было, если Грозный в его сторону хоть посмотрит! Да и старше был Жорка на восемь лет!

– А почему вы зовете Иванова Сашкой, а Рожкова Шуркой?

– Ну, Иванов приехал первым, потому и стал Сашкой, а уж Рожков, чтобы с ним не путать, Шуркой.

– Значит, никто мне ничего подсказать не может, – вздохнул Гуров.

Старушка задумалась, а потом предложила:

– А сходи-ка ты, Илюша, в нашу школу, да прямиком к директорше – ее Зинаида Леонидовна зовут. Она из наших, местных, все и всех знает. Вдруг когда в четвертом году Колька приезжал, то к ней заходил? Уж если она тебе не поможет, то не знаю, чего и присоветовать. Хотя знаю: не суйся ты к Николаю! Окромя позора ничего не найдешь!

– Спасибо вам, Пелагея! И за чай, и за помощь, – сказал, поднимаясь, Гуров. – Где эта школа?

– Да чем же я тебе помогла-то? – отмахнулась она. – А школа, как выйдешь, направо вверх в горку, да ты ее сразу увидишь.

Школу Гуров действительно нашел легко, и даже охранник, узнав, что он к директрисе, не стал его задерживать, но вот увидев эту пожилую седую женщину – классическую учительницу старой закваски в строгом костюме, белоснежной блузке и с полным отсутствием какой-либо косметики, – Лев понял, что этот педагогический зубр без боя не сдастся. Гуров представился своим новым именем и завел ту же песню – Николая Егорова он ищет. Зинаида Леонидовна посмотрела на него так, словно рентгеном просветила, и кратко ответила:

– Извините, ничем помочь не смогу, – и уткнулась в свои бумаги.

Гуров стоял и размышлял, что делать дальше, когда она подняла на него глаза и сухо поинтересовалась:

– Я неясно выразилась? Мне вызвать охрану? Или сразу полицию?

И тут Лев пошел ва-банк. Сев к ее столу, он достал и протянул ей свое служебное удостоверение. Она его взяла, внимательно прочитала, несколько раз переводя взгляд с фотографии на него, а потом вернула и раздраженно спросила:

– Тогда к чему этот маскарад?

– Так надо! – кратко ответил Лев уже не просительно-искательным, а своим нормальным, то есть властным и жестким тоном.

– Это связано с тем уголовным делом, которое возбуждено против Егорова? – поинтересовалась женщина.

– Да! И предупреждаю вас, что моего удостоверения вы никогда не видели, как и меня самого, – добавил он.

– Спрашивайте, – кратко предложила она.

– Зинаида Леонидовна, меня интересует ваше мнение о Егорове, а также все, что вы знаете о его друзьях. Кое-что мне уже рассказала его бывшая соседка Пелагея, но ваша информация, я думаю, будет более исчерпывающей и весомой.

– Про его семью вы уже все знаете? – спросила она, и Лев кивнул. – Хорошо. Тогда по самому Николаю. Учился на тройки, но и двойки тоже бывали. Недалекий, но выгоду свою всегда знал. То, что он сумел втереться в доверие к Григорьеву, который, кстати, тоже из нашего района, меня не удивляет – он очень исполнительный. Знаете, классе в шестом или седьмом ему поручили проконтролировать подготовку класса к смотру художественной самодеятельности. Он носился как угорелый, теребил всех, напоминал, заставлял, и класс выступил очень достойно. Но! Он не привнес ничего своего. Когда мне сказали, что Егорова подозревают в финансовых махинациях, я просто не поверила – он не способен ничего придумать! Выполнить чей-то план – да, но создать свое – никогда! – уверенно заявила она.

– Мы тоже пришли к такому мнению, но в его теперешнем окружении нет людей, которые бы подарили ему такую плодотворную идею. Потому-то я и приехал сюда – вдруг среди друзей его детства такие найдутся? Вдруг, попав на столь хлебное место, он понял, что самостоятельно не сможет выжать из этой ситуации все до капли, вспомнил о ком-то и пригласил к себе в Москву? – предположил Лев.

– Во-первых, друзей у Егорова никогда не было, – заявила женщина. – Он лебезил перед теми, кто сильнее, и помыкал более слабыми.

– Это вы о Рожкове и Макаке? – уточнил Гуров. – А что вы можете о них сказать?

– Юра Рожков, – задумчиво произнесла директор. – Очень способный мальчик. Но знаете, не любил ничем выделяться. Вызовешь его, он ответит так, что придраться будет не к чему, но вот сам руку никогда не поднимет. Из тех, кто нашел – молчит и потерял – молчит. Себе на уме. То, что он окончил экономический, меня не удивляет, странно то, что не пошел дальше, а стал работать бухгалтером.

– Может быть, в этом определенную роль сыграла его травма? Кстати, как потом складывались отношения Егорова и Рожкова? Ведь это же Николай виноват в том, что с ним случилось.

– Насчет первого ничего не скажу: чужая душа – потемки. А вот насчет отношений? Так они как сели в первом классе за одну парту, так до самого выпуска вместе и просидели. Хотя… Они же жили в одном дворе, так что волей-неволей отношения нужно было поддерживать. Егоров у Рожкова, конечно же, списывал, да и контрольные за него Юрий решал.

– А что получал взамен Юрий?

– Защиту – он же был слабеньким мальчиком, а уж после травмы, когда его вообще от физкультуры освободили и над ним стали смеяться, она ему была нужна, – объяснила директриса.

– То есть в этом тандеме Рожков был головой, а Егоров – грубой физической силой, – подытожил Лев. – А что по поводу Ма…

– Не произносите при мне это прозвище, – резко перебила его Зинаида Леонидовна.

– Но я не знаю его фамилии, – извиняющимся тоном сказал Лев.

– Его фамилия Воробьев. Несчастный мальчик, – вздохнула она. – Родился в семье потомственных алкоголиков – здесь такие не редкость. Отец избивал и жену, и сына. Жили впроголодь, потому что пропивалось все, что удавалось заработать или украсть. Когда отец умер, все вздохнули с облегчением. Мать Славу, конечно, не била, но ведь пила по-прежнему, и в доме было шаром покати. Слава и воровать-то начал с голоду. Мы, конечно, ему бесплатно и школьную форму выдавали, и обеды в столовой, но он стеснялся их есть.

– То есть ему казалось, что приличнее будет украсть, – хмыкнул Лев.

– Да! А прозвище это ему дал Егоров – я же говорила, что он любил унижать тех, кто слабее. А в Славе даже метра шестидесяти сантиметров не было, худущий! Его со спины за ребенка принимали. Но ему хотелось чем-то выделиться, быть не хуже, чем другие, и некоторые этим пользовались, подначивали его на всякие пакости. Например, как-то раз он по веревке спустился с крыши, пролез через приоткрытую фрамугу в запертую учительскую и украл классный журнал. Конечно, со временем это открылось. Тогда-то мы и поняли, кто и каким образом у нас из сумок деньги воровал. Ну, разбирали мы его на педсовете, а что дальше? На учете в детской комнате милиции он и так состоял. Исключить из школы в то время было невозможно – обязательное среднее образование. Перевести его в школу для трудных подростков – совсем пропадет. Сейчас я думаю, что было бы лучше, если бы мы все-таки ходатайствовали о лишении его матери родительских прав или просто определили его в интернат или детдом. Но, с другой стороны, там такие нравы, что его просто забили бы насмерть или затравили, а здесь его взял под свое крыло Иванов.

– Это тот, который Грозный? – уточнил Лев.

– Да! Вот уж кто был нашей постоянной головной болью! Настоящая гроза школы и окрестностей. Прирожденный лидер! Вожак! Ему еще четырнадцати не было, а он уже всех под себя подмял! И ведь даже те парни, что были намного старше, беспрекословно его слушались. Тут наши постоянно с овражными воевали…

– Уже второй раз слышу про этих овражных, кто это? – спросил Гуров.

– Раньше здесь рядом овраг был. Теперь там всего несколько домов осталось, да и те наверху, а в то время он был застроен так, что напоминал пчелиные соты. Население там кротостью нрава не отличалось, и нашим там пройти без ущерба для здоровья было практически невозможно. Так вот Георгий после нескольких серьезных драк сумел наладить с овражными мирные отношения.

– Да, это надо было суметь, – согласился Лев. – Значит, по-настоящему его имя Георгий, а то Пелагея его все Жоркой называла.

– Да, его больше Грозным звали. Иван Грозный, Иванов Грозный, а потом сократили просто до Грозный. Авторитетом он пользовался здесь непререкаемым, ему ничего не стоило сорганизовать парней на что угодно: и на плохое, и на хорошее. Несмотря на все это, учился он довольно прилично, хотя при желании мог бы быть круглым отличником, а может, и медалистом. Но ему это было неинтересно. Зато сестра его, Леночка, таким солнечным ребенком была! Доброжелательная, открытая, веселая, училась хорошо! По сравнению с братом ну просто небо и земля.

– Георгий тоже состоял на учете в детской комнате милиции?

– Знаете, нет – его же никто не выдавал. Нашкодят что-нибудь, поймают их, а они про него ни гу-гу. Участковый с ним и с его отцом Александром Константиновичем неоднократно разговаривал, а толку? Уж он и грозил Георгию всеми мыслимыми карами, и уговаривал, а потом махнул рукой и сказал, что горбатого могила исправит. Но! – Она рассмеялась. – Когда Георгий ушел в армию и вся эта компания, оставшись без вожака, пустилась во все тяжкие, тут-то наш участковый волком и взвыл. Приходил ко мне и только что не плакал, все удивлялся, как же Иванов умудрялся этих бандитов в руках держать. Тогда очень многих из этой компании посадили, – уже серьезно сказала она. – Кое-кто потом исправился, но ушел из нашего района, чтобы старые связи оборвать, но многие с этого пути сойти уже не смогли. Не знаю, какое будущее ждало бы Георгия, если бы он после армии не поступил в военное училище. Он потом, когда на каникулы или в отпуск приезжал, всегда в школу заходил, рассказывал, что у него все хорошо, служит, интересовался, кто где, кто кем стал. Очень его форма красила – совсем другой человек! Последний раз я его видела в 1993-м, когда он семью отсюда забирал. Зашел он сюда попрощаться, посидели мы с ним, поговорили, одноклассников и друзей его вспомнили. Где он теперь, не знаю, но думаю, что уже полковник, с его-то лидерским характером! – Зинаида Леонидовна подумала, а потом пожала плечами: – Ну, вот, наверное, и все, что я могу вам рассказать.

– Спасибо большое, вы даже не представляете себе, как мне помогли, – искренне поблагодарил директора Гуров. – И еще раз напоминаю: меня здесь никогда не было и вы даже имени моего никогда не слышали.

– Я помню, – кивнула женщина и вдруг улыбнулась. – А ведь я вас сразу узнала, потому что видела по телевизору передачу о вас и вашей жене, а вела себя так, потому что не люблю, когда меня считают дурой. Вы подозреваете, что за этой историей стоит Егоров? – Лев промолчал, а она сказала: – Уверяю вас: сделать подобную гадость Егоров может с удовольствием, но вот придумать ее – нет. Это за него сделал кто-то другой.

Лев не стал ей ничего на это отвечать, а еще раз поблагодарил за помощь и вышел, мысленно ворча: «Как будто я сам это уже не понял».

Чтобы не проводить много времени на вокзале, Лев доехал на троллейбусе до заранее примеченной им железнодорожной кассы и купил билет на ближайший поезд в Москву, чуть не забыв, что его-то конечной станцией будет Михайлов. Место его оказалось на верхней боковой полке возле туалета, что автоматически обеспечивало ему бессонную ночь, но зато давало время хорошенько проанализировать всю полученную информацию. Если бы Дубов с подачи неизвестных – ну, кроме Егорова, конечно, – пока Гурову «доброжелателей» не загнал его в угол, то Лев, находясь в Саратове официально, мог бы обратиться за помощью к местным коллегам, а теперь дополнительные сведения придется запрашивать из Москвы, а на это уйдет время.

Позвонив Степану и сообщив ему, в каком поезде и вагоне он едет, Гуров решил пообедать, потому что от чая с сушками уже не осталось даже воспоминаний. Найдя более-менее приличную на вид забегаловку, Гуров основательно поел и появился на вокзале как раз к окончанию посадки. Забравшись на полку, он устроился поудобнее и принялся размышлять.

И тут среди ночи в вагон села женщина с маленьким ребенком, который надрывался так, что в ушах звенело. Все, естественно, проснулись. Женщина, сама чуть не плача, объясняла, что у ее сыночка зубки режутся. Все, конечно, все понимали и сочувствовали, но спать-то хотелось. Ребенок все не успокаивался, и мужчины, сдавленно матерясь, потянулись в тамбур курить, как потом выяснилось, и некурящие тоже. Скоро к ним присоединились женщины. Места всем не хватало, так что часть пассажиров переместилась в коридорчик перед туалетом. Озверевшая не хуже пассажиров проводница пыталась хоть как-то навести порядок, но ее сначала вежливо, а потом уже, не стесняясь в выражениях, посылали. Оставшиеся в вагоне по причине преклонных лет женщины пытались давать мамаше какие-то советы, но толку от них не было.

– Какого черта ты с ребенком в дорогу поперлась? – раздался чей-то стонущий голос.

– Да вы потерпите, пожалуйста, – уговаривала всех мамаша. – Мы скоро выходим.

– Где? – с робкой надеждой простонал тот же голос.

– В Узуново, – ответила женщина и услышала в ответ зубовный скрежет.