Текст книги "Беглец"
Автор книги: Николай Дубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
– Ну вот, идет твоя команда... А где ваше "доброе утро"?
– Доброе утро! – в один голос смущенно говорили Юрка и Славка.
Почему-то они все время забывали об этом. А Митька молчал. Он не понимал, зачем нужно без конца здороваться, если они виделись изо дня в день. Другое дело, если б не виделись месяц или год... И вообще – почему нужно здороваться, если они уже знакомые?
Юливанна брала зонтик, книжку и одеяло, чтобы постелить на песок, и уходила к морю. Без нее было лучше. Она их не прогоняла, не сердилась, но все-таки они ее стеснялись. А с дядей Витей они ходили купаться, гулять к Донгузлаву или по берегу моря и собирать пемзу, которую выбрасывает море, хотя она никому не была нужна, и помогали ему все делать. Например, мыть машину. Они все садились в "Волгу" и ехали к колодцу. Там и ехать всего ничего, ну все-таки. Мыл машину он сам, а они по очереди доставали воду из колодца. Колодец неглубокий, метра полтора, а ведерко у дяди Вити белое пластмассовое с черной ручкой. И совсем ничего не весит. Потом, когда машина начинала сиять и сверкать так, что слепило глаза, они вместе купались и снова ехали на машине в лагерь. И все время разговаривали. Про все. Он все-все знал... Нет, не все. Иногда он говорил: "Этого, брат, я не знаю"... Папка так никогда не говорил. Выходит, он знал больше? А может, он просто не признавался?
Все было так хорошо и интересно, что лучше и не могло быть. Оказалось, могло. Через неделю после приезда дядя Витя сказал:
– А что, молодые люди, не предпринять ли нам экспедицию в город за харчами? Тете Юле ехать не хочется, но мы, я думаю, справимся и сами, без женщин?
– На машине? – закричал Славка.
– Самолета у меня, к сожалению, нет и не предвидится. Так что придется на машине. Не возражаете?
Ха! Кто бы стал возражать?!
– Только два условия: получить разрешение у мамы и чтобы сопелки были чистые, – сказал дядя Витя и посмотрел на Митьку. У того под носом висела капля.
Они шуровали мордасы, не щадя кожи, пока она не заблестела на скулах, как лакированная. Мамка достала чистые рубашки. Славке хорошо, у него волосы острижены, а Юркин чубчик торчал в разные стороны. Юрка смочил водой, от этого он вздыбился еще хуже, и пришлось надеть кепку. Во всем параде они пошли в лагерь, сопровождаемые Митькиным ревом – его мамка не пустила. Юливанна еще спала в палатке, дядя Витя уже был готов, выведенная из-под тента "Волга" скалила сверкающие клыки и еле слышно пофыркивала выхлопом.
– Вы сияете, как новые двугривенные, – сказал Виталий Сергеевич. Поехали?
Юрка и Славка бросились к передней дверце и едва не подрались из-за того, кто сядет спереди.
– По очереди, – сказал дядя Витя, – один туда, другой обратно.
Юрка сел на переднее сиденье. Мягко покачиваясь, "Волга" выехала с бугра. В воротах стояли мамка, ревущий Митька и Ленка. Славка высунулся в окно и закричал, как Сенька-Ангел:
– Привет! Привет!
Митька завыл сиреной. "Волга" накренилась на съезде и выехала на дорогу.
Ветер ворвался в открытые окна, зашуршал газетой, лежащей на полке у заднего смотрового стекла. Дом, окутанный розовой дымкой бугор, на котором краюшкой нежаркого утреннего солнца виднелся верх оранжевой палатки, стремительно побежали от них, всё быстрее и быстрее, уменьшались, стали блекнуть, терять цвет и свет, а белая дорога бросалась под колеса, под ними лопотали камни, и, как редкий дымок, курилась за багажником пыль. Коса сузилась, вплотную подступили к дороге море и заросший осокой илистый залив Донгузлава. Запахло мокрой солью и тиной, горячей дорожной пылью и парусиной чехлов.
– Шестьдесят! – закричал Славка.
Он все время вскакивал, чтобы посмотреть на спидометр. Большая стрелка под прозрачным зеленым козырьком постояла на цифре "60" и поползла влево, машина начала накреняться то в одну, то в другую сторону. Они перебрались через песчаные отвалы и остановились. Дом уже скрылся в пепельно-лиловой дымке, в эту дымку, извиваясь, уползала оставшаяся позади дорога.
Здесь все было еще ненастоящее, временное. И подъезд, и причальная стенка, на которой вместо кранцев висели связки старых покрышек, и самые берега промоины через пересыпь. Их еще только укрепляли, будущие берега: вдали от воды пневматические молоты постукивали по ржаво-красным корытам шпунтов, и они податливо уходили в песок. С моря через промоину отчаянно дымящий буксир тянул в лиман землеотвозную шаланду. Порожняя, она моталась на свежей волне, буксирный трос пронзительно стегал по воде, она всплескивалась зеркальной стенкой. По ту сторону промоины дымила камбузной трубой двухпалубная белая брандвахта, в которой жили работающие на строительстве, а рядом торчали хоботы кранов, горы песка. По обе стороны промоины, соединенные кабелем, стояли высокие решетчатые башни с прожекторами.
Сзади, впритык к "Волге", остановилась трехтонка.
– Привет! Привет! – закричал шофер и помахал им рукой.
– Сенька-Ангел! – ахнул Юрка. – Ты куда?
Сенька вылез из кабины, зло попинал покрышку, плюнул и подошел к ним.
– Чтоб его черти так варили!
– Кого?
– А того, кто придумал покрышки наваривать. Лупятся, как пасхальные яички, а ты – езди...
– Ты тоже в город?
– За соляркой.
– А воду?
– Петро-белорус на работу вышел. Хватит мне водовозничать.
– Так он же не хочет к нам заезжать!
– А я при чем? Пускай дед договаривается...
– Ангел – это ваша фамилия? – спросил Виталий Сергеевич.
– Да нет, кличку такую дали.
– За что ж вас так?
Сенька весело прищурился и начал загибать пальцы:
– Передовик колхозного производства – раз, водки не пью – два, не курю – три, бабу свою не бью, хоть и стоит, – четыре, с начальством не ругаюсь – пять. Как же не ангел? Вылитый!
Юрка и Славка в книжке у Максимовны видели на картинке ангела. Он был тощий и напоминал белого кудрявого барашка. Лысый, приземистый, в замасленной, пропахшей соляркой и солидолом спецовке Сенька никак не был на него похож. Должно быть, то же самое подумал Виталий Сергеевич.
– Раньше, – сказал он, – об ангелах иначе думали.
– Так то раньше! – засмеялся Сенька. – Теперь на ангелов нормы другие... Во, – сказал он, поглядев на протоку, – была дорога, как струнка. Взяли и разрыли, теперь дожидайся переправы. А в шторм и вовсе загорай, пока не кончится.
– Это временно, – сказал Виталий Сергеевич. – Пока стройка идет.
– Тогда нашему брату еще слаще – чеши вокруг лимана шестьдесят километров лишку. И будем чесать – наше дело солдатское.
– Строительство важное.
– Это какое дело ни возьми – одно другого важнее. Одни мы неважные...
– Кто?
– Вообще. Люди.
– Так ведь для людей и делается!
– А-а! Ну, это конечно, само собой...
– И город здесь будет. На голом месте строить хорошо. И строителям, и архитекторам есть где развернуться.
– Да уж наворочают...
Паром отвалил от противоположного берега и, буравя тупым носом воду, пошел к ним. Вернее, носа у него не было. И кормы тоже. Он был как бы обрублен и спереди и сзади. Посередке угловатой аркой возвышался мостик, там в застекленной будке стоял капитан. А между высокими бортами в два ряда, уткнувшись друг в друга, как овцы в стаде, стояли машины.
Паром подошел к стенке, ткнулся в покрышки раз и другой, береговые матросы закинули швартовы на вбитые в стенку толстые трубы, с обрубка, который был носом, опустили окованную железом сходню из досок. По сигналу капитана боцман махнул рукой передней машине.
– Давай!
Осторожно, будто лошади, идущие в незнакомый брод, машины трогались, гуськом переползали сходню, скрежетали шестернями передач и убыстряли ход. А выбравшись за песчаные косогоры, давали газу, взревывали моторами и, подняв столб известковой пыли, скрывались в нем.
Пока шла выгрузка, за "Волгой" выстроился длинный хвост подъехавших машин. Теперь они так же осторожно, гуськом взъехали на паром, уткнулись носами друг в друга. Под палубой что-то все время ходило ходуном, палуба мелко дрожала, машины на ней тоже стали дрожать. Юрка и Славка выглянули через борт. В зеленой воде, гонимые течением и буруном винтов, кувыркались белесые лепешки, розовые колокола медуз. По лиману, как и по морю, только мельче, шли барашки. Конца лимана не было видно. Папка говорил, он тянется тридцать километров. Разве увидишь?
И снова паром потыкался в покрышки, снова накинули на трубы швартовы. На берегу горы ящиков поднимались, как дома, свинцовые змеи кабелей обвивали сколоченные из толстых досок катушки, извиваясь, ползли по песку к кранам и компрессорам. И здесь пневматические молоты стучали по звенящим стальным корытам шпунтов, шипели компрессоры, оглушительно дырчали их дизели. И тут же ползли бульдозеры, тупыми лбами пихали перед собой валы песка.
"Волга" осторожно выбралась из всех лабиринтов и завалов, лопоча покрышками, пробежала по грубой булыге и вырвалась на асфальт. Ветер тугой волной ударил в окна, завыл все тоньше и все пронзительнее. Шоссе впереди было пусто, стрелка под зеленым козырьком с 70 перебежала на 80, потом на 90 и задрожала на цифре "100"...
Славка побелел, ухватился за спинку переднего сиденья и широко открытыми глазами с восторгом и ужасом смотрел на аспидную ленту асфальта, которая тоже, казалось, все больше белела от страха и все головокружительнее исчезала под машиной.
Юрка не боялся. Сначала у него перехватило дыхание, он встревоженно посмотрел на Виталия Сергеевича. Тот сидел как ни в чем не бывало, спокойно смотрел на дорогу. С ним можно не бояться. И Юрка успокоился, тоже стал смотреть на дорогу. Справа промелькнул карьер. Там берут камень для дороги, но сейчас никого не было, да и вообще ничего интересного большая яма, в которой лежат кучи щебня. А потом вдалеке от дороги показались унылые ранжиры Поповки. Там они жили давно и недолго, когда папка работал чабаном. Потом он поскандалил с кем-то, и им пришлось уехать. Тогда им было плохо, он помнит, что всегда хотел есть, лучше не вспоминать... И Юрка перестал вспоминать, просто смотрел, как мчится машина, слушал, как пронзительно свистит ветер, боялся, что сейчас все кончится...
И все кончилось. Впереди показалась загородка из жердей, подвешенный к ней "кирпич" и фанерная стрела, показывающая налево. Перед городом был объезд. Машина сбавила скорость, долго, почти как пешком, тащилась по пыльной грунтовке. Показались протянутые руки башенных кранов, чернеющие пустыми Глазницами недостроенные коробки домов.
Они въехали в город. Слева остался длинный приземистый вокзал, у светофора они свернули с асфальта на булыжник, к базару. Юрка здесь бывал, когда жил у бабушки.
– Дядя Вить, – сказал он, – вот же базар, мы уже приехали!
– Сначала надо соблюсти приличия, – сказал Виталий Сергеевич, отправить открытку или хотя бы телеграмму.
Они остановились возле почты, Виталий Сергеевич ушел. Юрка немедленно сел на его место и ухватился за баранку – примериться и чтобы Славка увидел, как он будет когда-нибудь водить машину. Он даже попробовал слегка нажать на педали в тайной надежде – вдруг она самую чуточку, хоть полшага проедет. Но машина была на тормозе и никуда не поехала. Славка тоже полез подержать баранку, Юрка не хотел его пускать, но тот побелел, затрясся, как всегда, когда готов броситься в драку, и пришлось уступить. Вот только не было никаких ребят, чтобы они могли посмотреть и позавидовать. Перед летней галерейкой, где выдают письма до востребования, стоял длиннющий хвост курортников, но они не обращали никакого внимания ни на "Волгу", ни на ребят.
Потом они покупали продукты на базаре и в гастрономе, в булочной хлеб и плюшки с хрустящей корочкой – Юрка и Славка получили и тут же съели по одной, а у лотка, хотя они стеснялись и отнекивались, ели пирожки с мясом. Виталий Сергеевич остановил машину напротив магазина "Воды – мороженое" и повел их туда. Тут они уже не отнекивались, а съели по вафельному стаканчику сливочного вместе со стаканчиками.
– А что будете пить? – спросил Виталий Сергеевич.
Прилавок был так уставлен разными бутылками, что они растерялись. Славка наугад ткнул пальцем. Виталий Сергеевич взял каждому по бутылке. Это называлось "Буза". Из темно-зеленых бутылок повалила густая шипучая пена, как молоко, когда оно уходит. Буза была сладкая, густая, щипала язык и нёбо.
– Ну как? – спросил Виталий Сергеевич. Сам он пил не бузу, а минеральную воду. От нее несло тухлыми яйцами.
– М-м... – замычал Славка. – Во! – сказал он, проглотив, и показал большой палец.
Они так долго и старательно сливали в стаканы остатки, что Виталий Сергеевич взял еще две бутылки.
– Не лопнете? – участливо спросил он.
– Не оставлять же! – сказал Славка.
Они налились до краев, в животе стало тяжело, в нёбо то и дело стреляло колючей мучнистой отрыжкой, но Юрка не сплевывал – было жалко.
И снова "Волга" летела над аспидным асфальтом, стрелка стояла на 100, лопотали покрышки, а ветер метался в кузове и выл от зависти.
Юливанна восхитилась покупками, за все похвалила, а потом огорченно сказала:
– Да, но как готовить? Воду ведь не привезли. А из колодца я попробовала – ужасная гадость. Невозможно пить.
– А давайте, – сказал Юрка, – давайте я привезу. На велосипеде. Наберу ваши фляжки и привезу. А что? Тут всего четыре километра, я быстро.
– Что ты там, в этих фляжках привезешь... Ехать – так на машине, и фляжки наполним, и бутыль...
Бутыль поставили спереди на мягкий коврик, Юрка должен был ее придерживать, чтобы не разбилась.
У ворот снова стоял Митька и выл.
– Может, возьмем этого ревуна? А то ведь ему обидно, – сказал Виталий Сергеевич и остановил машину.
Вслед за Митькой выбежала Ленка.
– Ты куда? – закричал Славка. – Мы – без женщин!
– Ну, Слава, какая же она еще женщина? И чем тебе женщины мешают, а?
Славка засмеялся и пожал плечами – они ему не мешали.
Митька и Ленка сели в машину, вернее, села Ленка, а Митька стоял всю дорогу, держась за спинку цереднего сиденья: так лучше смотреть. Он первый и увидел.
– Вон мамка! И Федька...
Виталий Сергеевич притормозил, съехал на обочину. Мамка и Федор сгребали лопатами размолотый колесами известковый гравий, засыпали выбоины, потом Федор черпал воду из бочки на телеге и поливал засыпку. Дед и папка сидели, свесив ноги в кювет, и курили. Виталий Сергеевич подсел к ним, подошли мамка и Федор. Запряженная в телегу Дочка мотала головой, отмахивалась хвостом от слепней.
– Что это вы делаете? – спросил Виталий Сергеевич.
– Ремонтируем, – сказал дед.
– Разве так будет держать?
– Маненько схватит, коли постоит.
Гремя и подпрыгивая, проехал грузовик, обдал их пылью. Колеса прошли по только что сделанной насыпке, гравий брызнул в стороны.
– Вот и весь ремонт! – сказал папка. – Артель напрасный труд.
Дед посмотрел вслед грузовику.
– Да ить что поделаешь с таким народом? Нет, чтобы объехать, норовит как раз угодить...
– Это же в самом деле напрасная работа. Вы делаете, они тут же разворачивают. Ремонтировать – так уж по-настоящему.
– Ну его к черту! – сказал Федор. – Вот кончу курсы трактористов, и все – уеду! Разве это работа? Смехота! Пускай на другой участок переводят.
Дед посмотрел на него и снова повернулся к Виталию Сергеевичу.
– Ассигнований не дают. Поскольку дороги тут потом не будет. Вот мы так и поддерживаем пока. Новую пробивать будут вкруг лимана.
– Когда-то она будет, – сказал Федор.
– Как захотят, быстро сделают, – сказал папка. – В соседнем районе дали одному Героя, за кукурузу. Ну, там пробили артезианский колодец, воды – залейся, чего ей не расти. И начали к нему разные начальники ездить. Полюбоваться. В один месяц асфальт проложили. Теперь ездий, как в люльке, – не тряхнет, не качнет.
Дед неприязненно покосился на папку. Он не любил, когда говорили всякие вольности.
– А вы далече собрались?
– В Ломовку, по воду.
– Так уж лучше в Гроховку. Километр дальше, а вода лучше, водопроводная.
Они поехали в Гроховку. В первых трех колонках воды не было, только в лужах плескались гуси и утки, но в четвертой, недалеко от магазина, оказалась, они набрали все капроновые фляжки и десятилитровую бутыль.
Юрка все время ломал голову, что бы такое придумать, чтобы Виталию Сергеевичу доставить удовольствие, увидел, что у входа в подвал стоят уже дядьки, и его осенило:
– Дядя Витя, а вы вина не хочете? У нас тут продают.
– Натуральное? В такую жару не плохо бы выпить стакан.
Они пошли ко входу в подвал. Навстречу им, припадая на деревянную ногу, шагнул Роман Безногий и нарочито громко сказал:
– Профессору – почет и уважение!
Редкие волосы прилипли у Романа к залысинам, красное лицо вспотело он был уже "на газу". Виталий Сергеевич внимательно посмотрел на него.
– Я не профессор.
– Все одно – тилигенция. У меня глаз верный, снайперский. Люблю тилигенцию!
– Очень приятно, – сказал Виталий Сергеевич и хотел пройти мимо.
– Пс-ст! – сказал Роман, протянул руку и уставился в глаза Виталию Сергеевичу. – Дай рупь.
Виталий Сергеевич даже не удивился, достал и протянул бумажку.
– Во! – торжественно поднял Роман рублевку и показал стоящим мужчинам. – Я за что люблю тилигенцию? Она деньги иметь стесняется!
В группе мужчин у входа в подвал засмеялись.
– Не то что вы, жмоты, за целковый удавитесь, – продолжал Роман.
Виталий Сергеевич начал спускаться в подвал, следом застучал деревянной ногой Роман.
В подвале с потолка свисала электрическая лампочка, за столом сидела горбатая Алка. На столе стояли два граненых стакана, ведро с водой и большой эмалированный чайник. Алка окунула стакан в ведро, подставила под чайник, в стакан полилась мутная зеленоватая струя.
Виталий Сергеевич взял стакан, поднес ко рту, понюхал и поставил обратно.
– Нет, благодарю вас. Немытый?
– Как это – немытый? – обиделась Алка. – На ваших глазах помыла!
– Я не про стакан. Виноград давили немытый.
– А сроду его мыли? – сказал Роман.
– То-то он ДДТ и еще какой-то пакостью отдает...
– Ничего, нам годится, – сказал Роман. – Еще шибче забирает...
Они поехали домой. Юрка старательно держал бутыль и мучился. Он хотел сделать как лучше, а ничего не получилось.
– Не понравилось? – спросил он. – А дед и папка говорят – хорошее...
– Ничего, – утешил его Виталий Сергеевич. – Без вина жить можно. Особенно такого.
Дома они помыли запыленную машину и пошли купаться. Юливанна пошла с ними. Они ныряли, плавали наперегонки, Виталий Сергеевич учил их лежать на воде совсем не двигаясь, а потом все сидели на камне и отдыхали. В один из зимних штормов море выбросило длинную плоскую глыбу песчаника, а потом у берега намыло сай*, волны не доставали больше до камня, он так и остался, единственный камень на всем берегу от переправы до Окуневки. На нем очень удобно сидеть. Юливанна и Виталий Сергеевич сидели на камне, а ребята просто на песке, и Юрке почему-то пришло в голову спросить:
_______________
* Мель, отмель.
– Дядя Витя, а у вас дети есть?
Может, он подумал, как, должно быть, хорошо им живется, этим детям?
Юливанна вдруг встала и пошла домой. Виталий Сергеевич посмотрел ей вслед и, помедлив, сказал:
– Есть сын. Он уже большой и живет самостоятельно.
3
К приезжим ходили не только они, ребята. Как только Юливанна принималась готовить и оставалась одна, к ней бежали то Максимовна, то мамка. Нюшка ходила редко – стеснялась. Что говорили Максимовна и Нюшка, слышно не было, они говорили тихо. Зато, когда говорила мамка, слышно на весь бугор. Может, у нее такой громкий голос, потому что она часто кричит и ругается? Она говорила всегда одно и то же: как трудно жить, и что папка пьет, может и последнее пропить, приходится его стеречь, пьяный он заводной, мало ли чего может натворить, потом не развяжешься, и что дети плохо учатся... А сойдясь вместе, они судачили о Юливанне, наперебой хвалили ее: и какая она, видать, хозяйка, и аккуратная, и душевная, и поговорить с ней одно удовольствие, все понимает и сочувствует, и какое привалило счастье Виталию Сергеевичу, что у него жена такая ласковая да добрая, ну и он тоже, слава богу, – за таким мужем, как у Христа за пазухой, – не то что словом, взглядом не обидит, все Юленька да Юленька...
А к Виталию Сергеевичу ходили мужчины. Чаще всего дед, изредка Федор. Тогда шли неторопливые разговоры о хозяйстве, о политике – что делается с этим Вьетнамом, когда будет конец, а то, гляди, еще чего доброго... и кто первый полетит на Луну – американцы или мы, и, может, хоть теперь будет маненько легче, а то прямо не знаешь, куда и податься – то кукуруза, то горох, то пятое, то десятое, семь пятниц на неделе, и каждая главнее престольного праздника...
Папка в лагерь не ходил. Юрка знал, что ему очень хочется поближе познакомиться с Виталием Сергеевичем, и он не раз зазывал его к себе, но Виталий Сергеевич не приходил. Он вообще ни к кому не ходил, никто на это не обижался, а папка обиделся. И однажды так прямо и сказал:
– Что ж вы нас обижаете? Не по-соседски...
– Чем?
– Не зайдете никогда. Посидели бы, поговорили по-настоящему.
– Разговаривать можно и здесь.
– Ну, как бы сказать, обстановка не та... И потом, я хотел показать вам, узнать мнение. Я ведь, между прочим, немножко рисую...
– Вот как? – сказал Виталий Сергеевич. – Любопытно.
Они пошли в мастерскую, где папка всегда рисовал. Там стоял большой слесарный верстак, навалены дорожные знаки и всякие инструменты, но все-таки там просторнее, чем в комнате, никто не крутился перед глазами и не мешал. А на стенах висели папкины картины, уже оконченные и только начатые. Нарисовано на них разное-разное и большей частью такое, чего Юрка никогда не видел. И горы, острые, как пики, и много-много деревьев сразу это называлось лес, – а из-за гор и леса обязательно всходили или желтая луна, или красное солнце, и озеро, по которому плавали белые гуси с такими длинными шеями, что они изгибались, как вопросительный знак. И другое озеро, все заросшее широкими, с тарелку, листьями и белыми цветами, а поверх листьев и цветов лежала тетка с угольно-черными глазами. Сама она была розовая, как семейное мыло, и совсем голая, только стыдное место прикрывал белый шарфик, который сам по себе висел в воздухе. И здесь тоже были белые гуси с длинными шеями и желтая луна. Юрка не понимал, почему эта толстомясая тетка не тонет, и про себя думал, что, если б он умел рисовать, он бы рисовал не этих голых теток, а самолеты и танки, Чапаева, как он летит на белом коне, или космонавтов, как они гуляют в космосе. Он даже как-то спросил папку, почему он такое не рисует, это, мол, куда интереснее, но папка только усмехнулся и сказал:
– Много ты понимаешь!
Конечно, Юрка понимал еще мало, но что папка здорово рисует, это он понимал хорошо. У него все такое похожее. Видно каждый камешек, каждую веточку. И все такое красивое. Даже красивее, чем на самом деле. Если уж луна, так желтая-прежелтая, солнце краснее, чем светофор в городе перед базаром, а таких зеленых листьев и травы не было даже в городе...
Юрка смотрел то на картины, то на Виталия Сергеевича, чтобы угадать, как они ему нравятся, а папка суетился больше, чем всегда, рассказывал, как он рисует с открыток по клеточкам, и как каждая картина называется, и как трудно доставать краски, особенно белила. Виталий Сергеевич молчал, потом сказал "н-да" и опять замолчал. Папка не выдержал и спросил:
– Ну как?
– Что я могу сказать?.. Вы, по-видимому, для себя рисуете, для собственного удовольствия?
– Ну, для себя! – засмеялся папка. – Для себя – это баловство. На одни краски сколько денег изведешь. Понимаете, я ведь сейчас просто дорожный рабочий. Временно, конечно, – поспешно добавил он. – Зарплата маленькая. Вот я когда болею, на бюлетне, – подрабатываю немножко.
– И находятся, покупают?
– Отбою нет! Народ ведь стал культурнее, все хотят жить красивше...
– Н-да, только этого и не хватает, – сказал Виталий Сергеевич и опять замолчал.
– Что ж вы меня не покритикуете? – принужденно улыбаясь, сказал папка. – Вы человек с высшим образованием, в искусстве разбираетесь...
– Сейчас все в искусстве разбираются, даже те, кто в нем ни уха ни рыла... Что мне вас критиковать? Если по большому счету, то мы с вами одного поля ягоды...
– Так вот про это я и говорю! – обрадовался папка.
– Но если вы хотите знать правду о вашем рисовании, – пожалуйста. Запретить вам никто не может. Можно только пожалеть, что вы этим занимаетесь.
Папка обиженно поджал губы. Виталий Сергеевич повернулся и пошел домой, в лагерь. Юрка сначала растерялся, не знал, что делать, потом побежал за ним. Виталий Сергеевич не обратил на него внимания, шел, опустив голову и хмуря густые черные брови. Юрка сначала думал, что они тоже седые и только крашеные, но потом разуверился – Виталий Сергеевич сколько раз при нем нырял, а брови не линяли – значит, они на самом деле такие черные.
– Дядя Витя, – сказал Юрка, – а почему вам не понравилось? Разве папка плохо рисует?
– Рисовать он не умеет. И дело не только в том, как он рисует, а и в том, что он рисует... Ну, ты этого не поймешь.
Юливанна укладывала свою зеленую сумку, с которой ходила на пляж.
– Хорошо рисует? – спросила она.
– Кошмар, – сказал Виталий Сергеевич. – И торгует этим. Типичный базарный лубок. И что поделаешь? Уголовным кодексом не предусмотрено...
– Ты, наверно, как всегда, преувеличиваешь, ты ведь человек крайностей. Рисует, и пусть рисует на здоровье. Что тебе до этого?
– Не так просто, Юленька!
– Ну вот, ты сейчас начнешь разводить комплексы, рефлексии. Сложностей и так достаточно, не нужно их придумывать. Пойдем лучше к морю.
Виталий Сергеевич отрицательно покачал головой, Юливанна ушла. Юрка тоже хотел уйти, потом подумал, что Виталий Сергеевич пересердится и расскажет, отчего ему так не нравится папкино рисование.
Виталий Сергеевич сидел за столом, сплетя так пальцы, что побелели косточки, и смотрел прямо перед собой, потом стал смотреть на Юрку, и так долго и пристально, что Юрке стало не по себе, он начал ерзать и даже собрался уходить, потом понял, что Виталий Сергеевич его просто не видит, хотя смотрит глаза в глаза. Виталий Сергеевич перевел взгляд, снова посмотрел на Юрку и только тогда его у в и д е л.
– Если у тебя будут дети, – сказал он, – и вздумают заниматься искусством, бей их смертным боем. Чтобы неповадно было. Понял?
Юрка осклабился. Это была, конечно, шутка, а шуткам надо улыбаться.
– Впрочем, чушь! – сказал Виталий Сергеевич. – Это не помогает ни отцам, ни детям.
Он поднялся, открыл багажник, достал бутылку с коричневой жидкостью. Юрка уже знал, что это не чай. На первой бутылке, когда ее выбросили, он прочитал слово "Коньяк". Виталий Сергеевич налил половину самого большого стаканчика, из тех, что вставлялись один в другой, помедлил, долил до краев и выпил. Тут он снова увидел Юрку, достал горсть конфет, положил перед ним.
– Закусывай.
Сам он закусывать не стал, смотрел в стол и потирал ладонью подбородок. Юрка сжевал одну конфету, брать еще стеснялся и ждал, что будет дальше.
– Нет, – сказал Виталий Сергеевич, – свинство! Расторгуеву небось этого не сказал!.. Юрий, слетай к отцу и скажи, что я очень прошу его сейчас прийти. Понимаешь? Очень!
Папка накопылил губы: "Чего я туда пойду?", но поломался совсем немного и пошел. Увидев, что Юрка пришел следом, он рассердился.
– Ты чего тут? А ну, мотай отсюда!
– Почему? – сказал Виталий Сергеевич. – Пусть сидит, умнеет... Я хочу объяснить, почему я так говорил о ваших картинках. Но сначала давайте выпьем.
Он хотел просто выпить, но папка потянулся чокаться, а из этого чоканья ничего не вышло – стаканчики пластмассовые, от них ни стука ни звона – только зря расплескали коньяк на стол.
– Сильная вещь!
Папка с уважением посмотрел на бутылку и слегка помахал ладошкой у открытого рта. Виталий Сергеевич подвинул к нему конфеты. Папка деликатно взял штучку и откусил маленький кусочек.
– Так вот, – сказал Виталий Сергеевич, – рисовать, а тем более писать картины вы не умеете. Совсем.
Папка хотел встать, но Виталий Сергеевич жестом остановил его, и он остался сидеть, только ужасно засуетился.
– Говорю я не для того, чтобы обидеть, а чтобы вы поняли. В искусстве надо создавать то, что до вас не видели, не поняли, не сумели другие. А повторять – это, по выражению одного поэта, попросту умножать количество мопсов, и ничего более. Кому нужны мопсы? Вы понимаете?
Юрка ничего не понял, и папка, видно, не понял тоже, потому что обиженно поджал губы и сказал:
– Я мопсов не рисую.
– Да ведь это фигурально! Можно отлить тысячу гипсовых Аполлонов или напечатать миллион Джиоконд, и всему этому цена будет грош.
– Так ведь я что ж, я немножко, для заработка...
– Ну, вы хоть честно в этом признаетесь! А есть такие, что возводят изготовление мопсов в принцип.
Дед привел Дочку к стогу ячменной соломы, привязал ее и, увидев, что Виталий Сергеевич разговаривает с папкой, подошел.
Виталий Сергеевич поставил и для него стаканчик, налил.
– Да, – сказал Виталий Сергеевич, – я говорил – вы не одиноки. Вот есть такой художник Расторгуев. Мастак! Уж если нарисует мопса – на нем все шерстинки можно пересчитать. И процветает! Лауреат, даже, кажется, академик... Да что одиночки! В худфонде есть – она так и называется! скульптурная фабрика... Вы понимаете? Фабрика, где штампуются скульптуры. Как пуговицы... Вы посмотрите вдоль дорог – то бетонный олень торчит, то медведь, то медведь, то олень... Их же тысячные стада уже у дорог...
– Эт точно, – сказал дед. – На нашем участке нет, а на других участках имеются.
– А в парках, садах? Серийные пионерчики с горнами, гигантские бабы с веслами, которых белят два раза в год. Вы их найдете и во Владивостоке, и в Шепетовке, в Архангельске и в Ялте... Это же пропаганда пошлости!
– Чем ты возмущаешься, Виталий? – спросила Юливанна, появляясь из-за кустов. – Я забыла очки... О, выпиваете, и без меня? Бессовестные!.. – Она посмотрела на стол. – Фу, Виталий! И не стыдно? Как в забегаловке... Если уж пьете, то, по крайней мере, надо закусывать.
На столе тотчас появились тарелочки, хлеб, консервы.
– И мне, – сказала Юливанна, подставляя стаканчик.
– Ты снова жертвуешь собой, чтобы мне меньше досталось? – усмехнулся Виталий Сергеевич.
– Отнюдь. Просто хочу упиться, напиться, словом, по-мужски повеселиться... Так о чем ты шумел?
– Об искусстве. Но, кажется, не в том регистре...
– Похоже, – сказала Юливанна, – похоже, что ты на всех нагнал тоску...
Папка вовсе не впал в тоску, он перестал слушать Виталия Сергеевича и все время о чем-то думал.
– А вы с этим художником лично знакомы? – спросил он.
– С Расторгуевым? Нет.
– Вот бы познакомиться!.. Только где уж? В Москву ехать – и денег нет и здоровье не позволяет.
– А что с вами? – спросила Юливанна. – На вид вы вполне здоровый человек.
