Текст книги "Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена"

Автор книги: Николай Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Мост Санта-Тринита

Начнем издалека – иначе тут не получится.

С гиперболическим косинусом я впервые столкнулся на четвертом курсе института. Наш профессор называл его «чосинусом» (от математического обозначения «ch») и говорил, что это одна из самых важных функций в жизни женщины, ведь если взять золотую цепочку за кончики, то она провиснет в форме соответствующего графика. «И когда математик смотрит на такую женщину, он говорит: посмотрите, какая у нее изящная линия гиперболического косинуса» (математики шутят). Спасибо, Леонид Алексеевич, – кто бы мог подумать, что мне это когда-нибудь пригодится.

Так вот. Поскольку необходимость строить арки и своды возникла у человечества задолго до того, как был разработан внятный математический аппарат для точных расчетов, то поначалу строителям приходилось просто копировать природу. Удачных примеров вокруг было навалом (взять те же своды естественных пещер), однако скопировать их в произвольном масштабе было не так-то просто. Прорыв произошел только в XVII веке, когда за изучение формы кривой, по которой провисает подвешенная за концы цепь, взялся Галилей (правда, его хватило только на сомнения в том, что она является параболой), после чего Гюйгенс, Лейбниц и Бернулли наконец вывели ее уравнение. А незадолго до этого Роберт Гук (помните закон Гука из школьного курса физики?) догадался, что если перевернуть ее вверх ногами[13]13
  Этим методом впоследствии активно пользовался Гауди; в знаменитом соборе Святого Семейства (Sagrada Familia) в Барселоне можно посмотреть на одну из его моделей – конструкцию из цепочек и грузиков, зеркально отражающую будущие арки, купола и шпили.


[Закрыть], то получится механически идеальная арка. Неудивительно, что эта кривая, названная Гюйгенсом «цепной линией» и соответствующая, как выяснилось позже, графику того самого гиперболического косинуса, тут же нашла применение в архитектуре, и строителям стало чуть легче жить.

Ну, как писал Андерсен, для начала и довольно. Теперь можно и про мост.

Итак, мы вывели, что на звезды герой «Бронзового кабана» смотрел с Понте Санта-Тринита (т. е. моста Святой Троицы – живущие во Флоренции петербуржцы по привычке называют его Троицким). Андерсен называет мост мраморным – на тот момент это было правдой, хотя так было не всегда: до Андерсена его перестраивали трижды. Первая версия была деревянной и простояла сто лет (до первого серьезного наводнения), вторую построили из камня, и она простояла еще двести (до второго серьезного наводнения). Считается, что автором проекта третьей версии был сам Микеланджело, и она могла бы пережить нас с вами, если бы не Вторая мировая война: в 1944 году мост был взорван отступавшими немцами за несколько дней до вступления во Флоренцию союзнических войск.

Работы по поиску фрагментов моста Санта-Тринита на дне Арно^{Илл. 3} (то еще удовольствие, к слову: Пикуль справедливо называл ее «мутной и коричневой») начались практически сразу после его взрыва и заняли почти год. С утверждением проекта реконструкции вышло куда сложнее: договариваться между собой – это вам не камни в мутной воде искать. Первые два проекта появились еще в конце 1940-х, но оба были отвергнуты: один неплохо решал механическую часть задачи, но нарушал исторический облик моста, второй – наоборот. А тут еще Министерство общественных работ со своими требованиями адаптировать мост к условиям современного трафика, укрепив его железобетонным каркасом. Местные интеллектуалы, конечно, негодовали, настаивая, что внутреннее устройство составляет такую же неотъемлемую часть произведения искусства, как и его форма, но все же один из «железобетонных» проектов был утвержден, а контракт на его реализацию подписан со строительной фирмой из Милана (ничего не напоминает?).

Илл. 3

Набережная Арно

Между тем стемнело, сад пора было запирать, и сторож выгнал мальчика вон. Долго стоял бедняжка, задумавшись, на мосту, перекинутом через Арно, и смотрел на блестевшие в воде звезды.

И тут случилось почти чудо. Внезапно были предъявлены результаты исследований, проведенных независимой технической комиссией и доказывавших, что мост можно восстановить в первозданном виде, сохранив оригинальную конструкцию XVI века и выполнив при этом современные требования по прочности. Математический анализ фотографий и серия механических тестов выявили, что в основе формы арок моста лежала не парабола, как изначально считали, а тот самый гиперболический косинус, в который превращается золотая цепочка в руках жены математика. Из этого, в свою очередь, следовало, что историческая конструкция обладала гораздо большим запасом прочности, чем ожидалось, а значит, необходимость в железобетоне отпадала. Новый проект был принят и реализован к 1957 году. Теперь, выйдя на мост Санта-Тринита, можно с полной уверенностью сказать, что это почти тот самый мост, на котором стоял герой Андерсена.

Вы спросите: ну и что? Так вот, юмор этой истории в том, что на момент строительства третьей версии моста Санта-Тринита об уравнении цепной линии еще никто не знал – его официально вывели только век с лишним спустя. Получается, что Микеланджело (если это был он) тайком рассчитал эту кривую, использовал ее при проектировании моста да так и умер, ни с кем не поделившись своим открытием. И никто бы, возможно, не стал во всем этом разбираться, не взорви немцы мост в 1944-м. Нет худа без добра, что называется.

Наш герой, однако, академиев не кончал и с гиперболическими косинусами знаком не был, поэтому просто стоял себе на мосту и смотрел на звезды. И был в этом, как мне кажется, глубоко прав. А насмотревшись, счастливый в своем неведении, прошлепал дальше в сторону рынка Меркато Нуово. Последуем за ним и мы.

Рынок Меркато Нуово и фонтан Порчеллино

Как и мост Санта-Тринита, бронзовый кабан, находящийся сейчас на площади Меркато Нуово, – почти тот же самый, да не совсем.

В начале XVI века во время то ли раскопок, то ли строительных работ (поди там одно от другого отличи) на Эсквилинском холме в Риме был найден ряд фрагментов мраморной античной скульптурной группы, изображавшей, по всеобщему мнению, сцену охоты на Калидонского вепря. Особенно хорошо сохранились скульптуры самого вепря и одного из охотников. Когда в 1560 году Козимо I Медичи был с визитом в Риме, то получил их в дар от папы Пия IV и перевез во Флоренцию. Скульптуры разместили в галерее Уффици, а с вепря сняли бронзовую копию, которая поначалу была расквартирована в палаццо Питти, но в 1642 году назначена фонтаном и перемещена на всеобщее обозрение на площадь Меркато Нуово.^{Илл. 4} Там-то ее и застал Андерсен – правда, непонятно, на нынешнем месте или нет. Изначально скульптура располагалась на восточной стороне площади. На южную сторону, где вепрь стоит сейчас, его переместили, когда стало очевидно, что он мешает подвозу и разгрузке товара, – но когда именно это произошло, история умалчивает (возможно, в 1856 году, когда меняли постамент). Сам Андерсен при этом почему-то утверждает, что бронзовый кабан стоит на улице Порта Росса (Via Porta Rossa), хотя оба места, где он исторически располагался, оттуда даже не видны – их загораживают колонны рыночного павильона.

Илл. 4

Фонтан Порчеллино

Тут, перед овощным и зеленным рынком, стоит бронзовый кабан искусной работы; изо рта его бежит чистая свежая вода. Само животное совсем уже почернело от времени, одна морда блестит, как полированная: ее отполировали сотни рук бедняков, детей и взрослых, обнимавших ее и подставлявших под струю воды свои пересохшие рты.

Еще одна нестыковка: Андерсен почему-то называет Меркато Нуово «овощным и зеленным рынком». Рынок на этом месте существовал еще со Средних веков, но крытый павильон построили только в XVI веке, дав ему название «Меркато Нуово» («новый рынок»), чтобы отличать от Меркато Веккьо («старого рынка»), который располагался на месте нынешней площади Республики (Piazza della Repubblica).

Пишут, что изначально Меркато Нуово предназначался для торговли шелком и предметами роскоши, а затем переключился на соломенные шляпы – отсюда его второе название, Меркато-делла-Палья («соломенный рынок»); сейчас там сувениры, браслеты и кожаные сумки.^{Илл. 5} Никаких сведений о том, что в первой половине XIX века там торговали овощами, мне найти не удалось. Откуда тогда каштаны и салат? Впрочем, придираться к мелочам некрасиво – спишем на художественный вымысел, сказка же.

Илл. 5

Улица Виа Порта Росса и рыночный павильон Меркато Нуово

В городе Флоренции, недалеко от площади дель Грандука, есть небольшой переулок, который зовется, если не ошибаюсь, Порта Росса.

Но вернемся к судьбе зверя, давшего этой сказке название. В 1762 году в галерее Уффици случился пожар, и некоторые из скульптур, в том числе мраморные кабан с охотником, серьезно пострадали. Кабана удалось восстановить, а вот охотнику совсем не повезло, и Андерсену его не довелось увидеть. А кабан, будто почуяв свободу, начал размножаться почище кроликов: несколько десятков его бронзовых отпрысков теперь красуются по всему миру, от Канады до Австралии, сияя своими до блеска начищенными пятаками. Традицию тереть флорентийскому вепрю пятак в надежде на возвращение упомянул в своих путевых заметках еще Тобайас Смоллетт за полвека до Андерсена. К концу XX столетия состояние пятака стало внушать опасения – чай, не неразменный, и в результате в 1999 году исторический Порчеллино, как его здесь называют, был заменен копией, а сам переселился в музей Бардини (Museo Bardini), что в палаццо Моцци (Palazzo dei Mozzi), где и стоит сейчас. Хотите реализма – вам туда.

К вечеру рынок сворачивают, и можно, как у Андерсена, остаться с кабаном наедине. Я даже терпеливо дождался полуночи и прилег ему на спину в надежде на чудо – но увы (что поделаешь: не невинен, да и не дитя уже). Пришлось идти в галерею Уффици на своих двоих, за деньги и средь бела дня. До нее оттуда, кстати, всего один квартал, так что верхом на кабане особо не разгонишься. Хотя много ли надо в детстве, чтобы ветер засвистел в ушах?

Площадь Синьории и галерея Уффици

Когда герой Андерсена врывается верхом на кабане на ночную Пьяцца-дель-Грандука (сейчас – площадь Синьории, Piazza della Signoria),^{Илл. 6} все вокруг внезапно оживает, – и, оказавшись там, поверить в это нетрудно. Ночью на безлюдной площади единственным внешним источником эмоциональных переживаний становятся произведения искусства – а их густота здесь существенно превосходит среднефлорентийский показатель (если, конечно, галереи не считать). Ощущение «одушевленности» усиливается еще и тем, что, если приглядеться, между отдельными скульптурами как бы угадывается безмолвный диалог. Например, если встать за спиной Персея и посмотреть на Нептуна, то складывается впечатление, что первый хвастается своим трофеем, а второй в ответ скептически качает головой. Чтобы «поймать волну» в такой компании, особой фантазии не надо – просто открой глаза да смотри.

Илл. 6

Площадь Синьории. Лоджия Ланци

Прежде всего они направились на Пьяцца-дель-Грандука; бронзовая лошадь на герцогском монументе громко заржала; пестрые гербы на старой ратуше засветились, точно транспаранты, а Микеланджелов Давид взмахнул пращою; повсюду пробуждалась какая-то странная жизнь. Бронзовые группы «Персей» и «Похищение сабинянок» стояли, точно живые…

Населенная скульптурами площадь Синьории служит хорошим «разогревом» для перехода на следующий уровень – в галерею Уффици,^{Илл. 7} что сразу за углом. С непривычки и без прелюдии там можно и в обморок хлопнуться – это явление, вообще характерное для Флоренции, называют «синдромом Стендаля»: повышенная концентрация искусства создает такой мощный эмоциональный фон, что у неподготовленного зрителя буквально «вылетают пробки». Вы спросите, зачем кабан потащил туда несчастного парнишку? Так ведь у него и выбора не было: без невинного дитяти с места не сойдешь, а мраморного папу проведать уже двести лет как хочется (оригинал Порчеллино до сих пор выставлен в Уффици, в главном коридоре западного крыла).^{Илл. 8}

Илл. 7

Галерея Уффици. Главный коридор западного крыла

Вот они вступили в длинную галерею; мальчик хорошо знал ее: он бывал здесь и прежде. Стены пестрели картинами, повсюду стояли бюсты и статуи, озаренные чудным светом; казалось, здесь царил светлый день.

Галерея Уффици изначально задумывалась вовсе не как музей, а как административный центр – ее название дословно переводится с итальянского как «галерея канцелярий». Однако грезам герцога Козимо Медичи о централизации городских служб не суждено было сбыться, и с конца XVI века в несостоявшийся офисный центр начала переезжать фамильная коллекция произведений искусства. Описывать ее бессмысленно – силы покидают еще на этапе составления перечня. Андерсен, похоже, вовремя это понял и ограничился тем, что особенно впечатлило лично его. Однако до такого простого способа почему-то додумались не все.

Илл. 8

Галерея Уффици. Мраморный оригинал Порчеллино

Однажды, например, супруга английского короля Георга III Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая, покровительница искусств и, как принято считать, изобретательница шарлотки с яблоками, засмотрелась на полотно Якоба де Форментро «Кабинет картин» и поняла, что хочет такое же. Реакция короля не заставила себя ждать, и в 1772 году во Флоренцию отправляется придворный художник Иоганн Цоффани с заданием изобразить наиболее значимые работы из собрания Медичи. Вот только масштаба катастрофы никто себе не представлял, особенно сам художник, командировка которого в итоге затянулась на пять лет.

Жемчужины коллекции выставлялись в зале «Трибуна» галереи Уффици, и за основу картины Цоффани взял именно его интерьер (работу так и назвали – «Трибуна Уффици»). Однако содержимое одного зала при всей своей выразительности задачу «насвистеть Моцарта» решало не слишком достоверно, поэтому пришлось импровизировать. Как потом писали критики, Цоффани, вероятно, ставил себе цель показать не стилистически цельную выборку, а наоборот, срез всего представленного многообразия. У меня же при первом взгляде на картину возникло объяснение иного толка: паникуешь – смейся. Когда богатый заказчик-сумасброд (у Георга III действительно было не все в порядке с головой) делает тебе предложение, от которого невозможно отказаться, единственный способ выйти из ситуации победителем – это довести ее до политкорректного абсурда. Цоффани, судя по всему, так и поступил. В результате на холсте размером чуть менее двух квадратных метров утрамбовались в общей сложности восемьдесят произведений скульптуры и живописи, скопированных с точностью до завитушек на рамах, а оставшееся свободное место (не спрашивайте, как) заняла группа из двадцати английских туристов, которую Хорас Уолпол впоследствии обозвал «стадом юных путешественников».

Прием сработал на ура. Король сдержанно «высказал удивление столь неуместным поступком, как включение в композицию портретов сэра Горацио Манна и прочих», и больше никогда не нанимал Цоффани, однако за работу все-таки щедро заплатил. Картина некоторое время провисела во дворце Кью, после чего была перемещена в Верхнюю библиотеку Букингемского дворца, где и находится по сей день, служа немым напоминанием о душевном недуге своего заказчика. Впрочем, в каждой шутке есть доля правды: несмотря на свою визуальную комичность, картина Цоффани удивительно точно передает первое впечатление от галереи Уффици – сплошная каша в голове.

Экскурсия, которую проводит главному герою бронзовый кабан, тоже начинается с Трибуны. Во времена Андерсена там выставлялись рядом обе описанные им Венеры, образуя, так сказать, эстетический тандем. Глядя на них обеих одновременно, почти кожей ощущаешь разницу температур: одна холодная, божественная, недосягаемая, вторая жаркая, земная, плоть и кровь. Сейчас, когда от одной к другой приходится тащиться с этажа на этаж, впечатление, конечно, смазывается, а вот Андерсен должен был почувствовать себя как под контрастным душем.

Венера Медицейская^{Илл. 9} традиционно больше привлекала поэтов: этих хлебом не корми, дай только культ недосягаемого[14]14
  Хотя в некотором смысле не такая уж она и недосягаемая: точная гальваническая копия этой Венеры (кстати, современница Андерсена) красуется в Царском Селе; а если вам, как поэту, ближе мрамор, то пожалуйте в Пушкинский музей в Москве или в Петергоф.


[Закрыть]. Байрон в «Паломничестве Чайльд-Гарольда» посвятил ей целых пять строф, а некоторые (не будем показывать пальцем) вообще бегали на свидания с ней чуть ли не ежедневно. И это уже после реставрации 1815 года, в результате которой она, как недавно выяснилось, лишилась сусального золота на локонах и красной краски на губах – Маяковский бы такое точно не одобрил. (Кстати, оказалось, что у нее еще и уши проколоты – в общем, давала жару, когда помоложе была.)

Илл. 9

Галерея Уффици. Венера Медицейская, Гладиаторы и Точильщик

Вот перед ним прелестная нагая женщина – такое совершенство природы могло быть воспроизведено в мраморе только искусством несравненного художника. <…>

Люди зовут ее Венерой Медицейской.

Венера Урбинская,^{Илл. 10} напротив, навязывает ближний бой, провоцирует на грани фола – ее даже одно время завешивали репродукцией «Небесной любви», чтобы посетителей не смущать. И тут уже подключаются прозаики – эти народ приземленный, невербальный язык читают хорошо, а он у Венеры такой, что сам Аллан Пиз мог бы позавидовать: пока соображаешь, ты уже пропал. По описанию Андерсена это не так очевидно (Венеры застали его на полпути между поэзией и прозой), а вот Марк Твен, например, побывавший в Уффици сорока годами позже, в выражениях не стеснялся. В «Пешком по Европе» он клеймит полотно Тициана «самой греховной, самой развратной, самой неприличной картиной, какую знает мир», причем даже «не из-за того, что богиня разлеглась голая на кровати, но из-за одного лишь положения ее руки». И сразу думаешь: ага, Юпитер, ты сердишься – значит, зацепило. Венера Боттичелли ведь точно так же держит руку, но куда там благочестивой Симонетте Веспуччи до куртизанки Анджелы дель Моро!

Илл. 10 Галерея Уффици. Венера Урбинская

Тут было еще одно изображение Венеры, земной Венеры, полной жизни и огня, какою грезилась она Тициану <…> Прекрасное, ничем не прикрытое тело Тициановой Венеры покоилось на мягком ложе; грудь ее тихо вздымалась, голова слегка шевелилась, пышные волосы падали на круглые плечи, а темные глаза горели страстью.

Мужское окружение богинь тоже примечательно. Андерсен описывает то, что лежит на поверхности: двое юношей борются, третий точит меч, все это перед богиней красоты, а значит, и ее ради. В действительности же эти персонажи никогда не принадлежали к одной скульптурной группе – но ведь тем и жива профессия рассказчика, что позволяет связывать несвязанные вещи.

Борцы, которых Андерсен называет гладиаторами, на самом деле панкратионисты, то есть атлеты, занимающиеся древнегреческой борьбой панкратионом (гладиаторские бои появились много позже греческого оригинала этой скульптуры, да и сражались гладиаторы вооруженными). Фигуры были изначально найдены без голов (их статуям приделали уже по заказу Медичи), так что личности героев остались невыясненными. Известно, впрочем, что одним из чемпионов по панкратиону был сам Платон, так что, возможно, мы являемся свидетелями не столько спортивного состязания, сколько жаркого философского диспута.

Точильщик тоже непрост. Поначалу его считали крестьянином, затем цирюльником и только в XVII веке, проведя аналогию с изображением на одной из античных гемм, догадались, что это персонаж мифологического сюжета «Наказание Марсия». Марсий был сатиром и попал под божественную раздачу дважды, по нарастающей. В первый раз бедняге досталось от Афины за то, что подобрал выброшенную ею флейту, а во второй – уже от Аполлона, за то, что благодаря этой самой флейте превзошел его в искусстве музицирования. И если в случае с Афиной незадачливому музыканту удалось отделаться оплеухой, то Аполлон по мелочам размениваться не стал и живьем содрал с бедолаги кожу. Ее потом демонстрировали на правах аттракциона, поскольку при звуках флейты она начинала пританцовывать, как бы напоминая: не подбирай то, что бог выбросил, и уж тем более не используй это, чтобы бога превзойти. И тут становится понятна форма лезвия, которое Точильщик держит в руках, – никакой это, конечно, не меч, а обычный шкуросъемный нож.

Некоторое время вся эта дружная компания обитала под одной крышей, но, поскольку долго выносить коктейль из философских споров и музыкальных состязаний не всякой женщине под силу, в конце концов Венера Урбинская не выдержала и сбежала в зал № 83 ко всему остальному Тициану. С тех пор контраста в Трибуне поубавилось, и стало поспокойней. Но не Андерсену с его героем.

После Трибуны кабан последовательно обходит все залы галереи – и тем интереснее, что из всей остальной коллекции внимание Андерсена привлекает именно картина «Сошествие Христа в Чистилище» Аньоло Бронзино.^{Илл. 11} Поначалу это сбивает с толку: мало, что ли, в Уффици шедевров? Почему именно она? К счастью, в тексте на этот счет есть авторская подсказка. Персонажей на полотне битком (как и положено в Чистилище), но Андерсен останавливает внимание только на двух – и это дети, на лицах которых читается «выражение твердой уверенности в том, что они взойдут на небо». Взрослый религиозный человек всегда немного завидует этому: когда у тебя в душе постоянно происходит перетягивание одеяла, сила веры может ослабнуть, и останется только «робкая, неуверенная надежда и смиренная мольба». Невинные же дети идут на небо без суда и следствия – Бронзино поймал этот момент очень точно, и Андерсен не мог этого не оценить.

Илл. 11

Музей церкви Санта-Кроче. «Сошествие Христа в Чистилище»

Рисовал картину флорентиец Аньоло Бронзино. Лучше всего в ней – выражение на лицах детей твердой уверенности в том, что они взойдут на небо. Двое малюток уже обнимаются друг с другом; один, стоящий повыше, протягивает руки стоящему пониже, указывая при этом пальцем на самого себя, как бы говоря: «Я иду на небо!» На лицах же взрослых написаны робкая, неуверенная надежда и смиренная мольба.

Сами флорентийцы, однако, восторгов Андерсена по поводу этой картины не разделяли – собственно, так она и оказалась в Уффици. Изначально «Сошествие Христа в Чистилище» писалось для капеллы Занчини в церкви Санта-Кроче, но в 1821 году после долгих препираний полотно было выдворено оттуда как содержащее слишком много обнаженной натуры для религиозного произведения. Провисев в галерее Уффици более сотни лет – и попав благодаря этому в сказку Андерсена, – картина серьезно пострадала во время наводнения 1966 года и потом долгие годы ждала очереди на реставрацию. Но конец у этой истории не по-андерсеновски счастливый: блестяще восстановленная, в 2006 году она вернулась в Санта-Кроче, правда, не в саму церковь, а в ее музей. Мы тоже сейчас туда заглянем – нам с нашими героями как раз по пути. Выйдя из галереи на площадь Синьории, обогните фонтан Нептуна по часовой стрелке – и Виа-деи-Гонди (Via dei Gondi), переходящая в Борго-деи-Гречи (Borgo dei Greci), выведет вас почти по прямой.