Текст книги "Коридор огней меж двух зеркал (Повесть вторая)"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– А... ц-ц... дружище, – возгласил в пространство, – черт побери, у меня опять кончились сигареты. И в машине нет. Машина, я вам скажу... подсунули хлам из хламов, но хотя бы вид имеет...

– ...Значит, тактика гранаты?

– Что ж поделаешь. Рано или поздно приходится идти самому и выкладывать на стол гранату. На совершенно тривиальный стол, под тривиальной скатертью.

– Между супницей и блюдом с рыбой. А за столом, между прочим...

Питер некоторое время ждал продолжения и, не" дождавшись, протянул руку за коньяком. Это потребовало усилий, он зашипел сквозь зубы.

– Алкоголик.

– Что вы. Просто иногда позволяю себе на работе. Тогда как государственные, если так можно выразиться, служащие надираются втихую по домам. И бьют жен.

...Болтаю. Плохо, что болтаю. И плохо, что я вообще больше говорю, а он молчит. Сейчас бы самое время ему поизливать душу, пообращать меня в свою веру. Или там – определить позиции, расставить точки, продекларировать постулаты. Заклеймить, выяснить, провозгласить. Молчит. Ну и черт с ним, пускай молчит.

Питер повертел рюмку в пальцах, поставил, не пригубив Внимательно посмотрел на Лукаса. Огненнобородый, с белой кожей, с голубыми глазами и конопушками. Абсолютная классика.

Как у него еще коньяк нашелся, у пуританина. Впрочем, тут вопрос особый... А ведь боится. Может, даже не столько за себя, сколько за детей. Но только не за всех детей, а лишь за "своих". За воспитанников. За выкормышей. За потребных ему для осуществления знать не желаю каких целей и идей. Не желаю я этого знать, понятно?

Меня бесит явление в принципе.

– И что мы будем делать дальше?

– Разговаривать.

– Чтобы что?

– Чтобы не скучно было. До свету времени много.

– Я не знаю никакого Ленца.

– Может быть.

– Вы ничего не понимаете.

Питер промолчал. Улыбнулся, насколько это у него сейчас получилось.

– Ч-черт!.. Как же я купился! Вы выглядели абсолютным болваном. Шпак и болван. Черт...

– Это мне комплимент.

Питер следил за стрелкой часов. Часы являлись безусловно единственным предметом роскоши здесь. Они выдавали время и сутки по Земле, Луне и трем главным орбитальным комплексам. Все – цифрами, а земное стрелкой. Но стрелка была фальшивой – тоже индикация, только в виде циферблата. Часы висели на стене несколько набок.

– Слушайте, вы, – брезгливо сказал Лукас, – я не могу так больше сидеть. У меня затекли руки. И нога, правая,

– Момент, момент...

Лукас был пристегнут к одному из стульев, прочному, массивному, как и вся остальная мебель. Бить доверчиво отпирающего перед вами дверь, конечно, нехорошо, но тут уж или – или. Доверчиво отпирающий держал наготове автомат.

Питер перестегнул его и, кряхтя, вновь уселся на свое место.

– У вас нет права наложения наручников.

– А вот я их поутру с вас сниму и в канаву выкину, никто и не узнает ничего.

Клетчатая рубашка Питера была на боку продрана, пуленепробиваемые пластины обнажены, в пиджаке вырвано полспины. Левой рукой он почти не мог двигать, но испытывал тем не менее истинное удовлетворение, как всегда, когда все получалось точно по задуманному.

6

Прошел час, и в прихожей пропел сигнал.

– Открыто же, – досадливо крикнул Питер. Директор был бледен до синевы. Еще бы.

– Как ваши дела?

– Что ж вы дверь-то... – вместо ответа пролепетал директор. Он не сводил глаз с Лукаса. Тот зло оскалился под этим взглядом, и директор чуть не упал в обморок.

– Я спрашиваю, вы известили полицию?

– А... д-да. Нет. То есть я сказал, а они сказали, что не поедут. Сейчас не поедут, а приедут утром. Местные, в ближайшем участке, они нас знают, – поспешил он разъяснить, видя изумление Питера, воспитанники, понимаете... в общем, доставляли им много хлопот...

– Вы передали, что я вам велел?

– Н-нет. Я просил... я просто, чтобы они... Так. Начинаются радости жизни. Хотя пока все вполне правдоподобно.

– Свяжитесь с окружной полицией.

– У нас нет канала напрямую, только через местных, а они говорят, что будут сами, но утром.

– Ладно, это я уже понял, – буркнул Питер. – Так. Ну, вы пока идите, а когда совсем рассветет, я буду его выводить. (Директор покосился на засиневшее окно, и опять стал смотреть на Лукаса.) И чтоб никого посторонних во дворе. Загоните детей в дом, заприте, что угодно. Понятно вам?

– Хорошо, я... я понимаю. – Уходя, директор два или три раза наткнулся на опрокинутую мебель, но так и не повернулся к Лукасу спиной.

– Вы ничего не понимаете, – повторил Лукас. – Вы настолько ничего не понимаете, что мне с вами и говорить-то не хочется.

– Не говорите. Подумайте лучше, что полиции скажете. А? То-то.

– С полицией мне разговаривать не придется, – сказал Лукас со странным выражением. – Что вы ему, – кивнул в сторону двери, – наврали про меня?

– Что вы – андроид. Невыявленный, скрывающийся, – просто сказал Питер.

– Да вы... да ты что!! – Питеру сделалось страшно, так вдруг – до сини, как могут только рыжие, – побледнел Лукас. – Ты что же...

Питер шевельнул плечом, в пальцы ему по рукаву скользнул знакомый баллончик, плоский и прихватистый. Не сейчас, сказал себе Питер. Он еще у меня своими ножками до машины должен дойти.

– Да бросьте вы, право, – примирительно сказал он.

– Ты!..

– Вы же сами их ненавидите, должны понять чувства простого маленького человека. Нет?

– Хотите на мое место?

– Я на стольких местах побывал, дорогой мой, и такого уж про меня и думали, и говорили, и делали, что... Бросьте. Не обращайте внимания. Отдохнуть не желаете полчасика?

Не полчаса, не час, а все полтора просидели они, пока Питер не велел себе встать и попытаться все-таки добрести до машины и довести туда Лукаса. К тому же дети должны были вот-вот проснуться, – если они вообще спали – и уж тогда их в доме не удержишь никакими силами.

Питер снял с Лукаса обе пары наручников, отступил на шаг, следя, как тот разминает, ругаясь, затекшие ноги.

– Вперед.

Вся прихожая этого маленького домика была изрешечена пулями. Стены, потолок, даже, кажется, пол. Не малохольный тебе биохимик, выпустил все, до железки; шальное попадание с корнем выломало замок.

– А куда, собственно, вы уничтоженных андриодов девали? В речку? Ей, мол, уже все равно? (Лукас прошипел сквозь зубы.) Что?

– Какой идиот...

Так. Не имеет значения, что он там бормочет. Бормочет и бормочет себе, пускай его. Ну, пока все отлично. У машины я его срубаю, гружу, а очухается он у меня уже в участке. Строго рассуждая, это я должен бы подумать, что я скажу полиции. Мне надо будет их убедить. Это очень трудно – в чем-либо убедить нашу полицию, – но я попробую...

Прямо за дверью, на крыльце и дальше, стояли дети.

Они, должно быть, пришли под дверь уже давно и стояли долго, а некоторые из них присели на траву и теперь поднялись, и Питер увидел, что штаны у них сзади мокрые от росы, а у тех, которые стояли поближе, видел посиневшие губы и кожу в пупырышках. Уже знакомая зеленоглазая девочка стояла одной из первых, наворачивала на палец прядку. Плотно, зло сжатые губы ее все-таки вздрагивали, на подбородке висела капля. Детей было пятнадцать, может, двадцать. Не может быть, чтобы все из группы Лукаса, – мелькнула мысль. Так. Что и следовало ожидать. Врешь, врешь, вовсе ты этого не ожидал, и теперь не знаешь, что делать...

– Нелюдь! – вдруг выкрикнул худенький парнишка в белой грязной кофте, и остальные подхватили:

– Нелюдь! Нелюдь! Гад!

Что они? Это они обо мне что ли? А, ну ясно: те, кто разбирается, сговорились и обманули остальных. Не может же быть, чтобы ребятишки не знали друг о друге, друг перед другом не хвастались. И остальные поверили. Потому что уже привыкают верить. Вот вам еще одно, из-за чего...

– Нелюдь! Отпусти Лукаса, что он тебе сделал? Фараон проклятый!

– Нелюдь!

– Отпусти, слышишь!

Ну вот, и про меня закричали. Их наставник может быть доволен.

– Лукас!! – и пинка ему, рыжему! Тот, как и предполагалось, обернулся. Питер среагировал, но рука у него все еще действовала совершенно отвратительно, и заряд ушел в небо. Нет, краем все же задел: глаза у Лукаса закатились, он судорожно вздохнул и пошатнулся. Отбросив пустой баллончик, Питер подставил плечо. Эх, все в этом сволочном мире получается не так...

– А ну марш с дороги! – гаркнул он что было сил, и часть ребят отпрянула.

Он не сделал и двух шагов. Мелькнул твердый, как из стекла, кулак, и Питер понял, что заряд ушел в небо весь. Три черные бомбы взорвались у него в голове, и он рухнул лицом вниз, а сверху его придавил Лукас, как тяжеленная кукла...

...тяга разболтана. Подтянуть. Заменить. Перебрать сустав...

Он ощутил, что лежит почти в той же позе, лбом упираясь в траву, только Лукаса на нем нет. Со всей осторожностью собрал себя с травы, поднялся и разогнулся. Детей было уже гораздо меньше, они сгрудились чуть в стороне, стояли кружком и смотрели внутрь. Что-то заставило подойти к ним. Худенький парнишка лежал на неумело подоткнутой своей белой кофте. По руке его текла, струясь, дорожка крови, а из синей ранки торчала острая косточка. И темная струйка, застыв, свисает из уголка рта.

Не может быть. Как же... Когда... Лукас?.. Нет, это я, вдруг с отчетливостью понял он. Питер вспомнил, как у него подвернулась нога. Мальчишка кинулся мне в ноги, а я на него упал. А на мне была эта туша.

– Сейчас идет! – крикнула подбежавшая девочка в зеленом, остальные на секунду повернули головы. – Позвонит и идет!

Звук мотора отвлек Питера от любых мыслей. Мотор чихнул. Еще раз – и Лукас его заведет, это Питер знал наверняка. Он не помнил, как очутился у машины. Было одно: мальчишке уже не помочь, а если все-таки помочь можно, то справятся и без него. Выстрелив из-под днища гнусным сизым смрадом, автомобиль рванул, всхлипнул провернувшимися колесами и умчался от него на расстояние вытянутой руки. Сделал длиннющий зигзаг по двору, и, когда проскакивал ворота, где кончалась трава и начиналось покрытие, Питера, вцепившегося в бампер, оторвало и едва не расплющило об один из столбов. Он остался валяться в пыли, но еще мог видеть, и поэтому достаточно ясно разглядел, как его несуразная тяжелая машина, в которой уходил, да, считай, ушел уже Лукас, вильнула, пытаясь обогнуть неизвестно откуда выскочивший обшарпанный фургон, но не смогла – ударила, развернула, смяла, смялась сама, отскочила и, проделав полный оборот, со страшным плеском упала в бурые отравленные воды Изера...

И полиция подъехала – как водится, на полминуту позже, чем следовало бы. Питера буквально перекосило, когда, по-полицейски нежно встряхнув, его поставили относительно прямо и взяли за локти.

– А что, приятель, – Питер попытался выплюнуть пыль, – вы ничего не заметили по дороге?

– Что вы имеете в виду? – У сержанта навострилась и без того узкая белесая физиономия. Спит и видит внеочередное присвоение, учебник криминалистики и Полицейскую школу в столице.

– Надо было смотреть по сторонам. Мир катится к черту, а вам и дела нет.

– Ты со всеми так остришь?

– Нет, выбираю наиболее достойных из рядов нашей славной полиции... ух!..

Рука у парня что надо. И треснул-то вроде как нехотя.

– А ну-ка, сынок... – голос его прервался, – ну-ка, отогни мне лацкан.

Жетон – Питер давным-давно заимел его для таких случаев – от прикосновения правого безымянного выдал блик. Ребятишки осклабились, а белобрысый только что не прицокнул с досады – но это понятно, мол, на тебе, словили особо опасного. А вообще риск был: кто их знает, на вид совсем дремучие, но вдруг оказался бы среди них, который разбирается: блику-то полагалось иметь совсем другой вид. Короче говоря, все бы сошло, но подрулила еще одна машина, и из нее вышел штатский. Ой-ей-ей, сразу подумал Питер.

Штатский, не говоря лишних слов, подошел к Питеру и выдрал из его лацкана жетон.

– Питер Вандемир... – начал он.

– Алло, сержант! – заорал в это время кто-то из них от разбитого фургона. – Сержант! Посмотрите! Посмотрите, что тут!..

– Что еще? – Сержант быстро покосился на Питера, ушел, но тотчас вернулся бегом, с глазами по блюдцу. – Ну-ка, ты! Ну-ка со мной! Двоим, что были по бокам: – Тащите его!

Питера буквально на руках пронесли эти полсотни метров.

– Ну, умник? Что ты теперь скажешь?

Он взглянул внутрь, и сперва ничего не понял. А потом отчетливо ощутил, как у него остановилось сердце. Остановилось – и снова пошло.

За выломанной задней стенкой.

На непонятном решетчатом сооружении.

В странной рогатой шапке, в путанице проводов... ...сидел...

Он сам.

Питер Вандемир собственной персоной.

– Сержант, тут еще трое, но они готовы, кажется...

Глаза закрыты, лицо спокойное, руки на подлокотнике собраны в кулаки. Питер всхлипнул. – Ну?!

7

А в участке штатский договорил наконец свою фразу, о которой Питер, в общем, догадывался:

– ...вы обвиняетесь в похищении Ицы Драгичевич семи лет. Что желаете заявить по этому поводу?

Но Питер сейчас не реагировал. Дикое видение все стояло у него перед глазами.

– Эй, оглох? – Это белесый сержант.

– Что? А. Да. Похищение. Больше ничего?

– Не сомневайся, мы подыщем и другие темы для разговора.

Его подтолкнули к крайнему столу, на котором красовался стандартный полицейский фиксатор-диагност. Кроме всего прочего, это теперь еще и обязательная процедура при любом обращении в полицию, а скоро, он слышал, их хотят расставить чуть не на заправочных станциях. Как только умудрились до сих пор не выловить андроидов всех до единого, подумал он, поднося руки к нише на боку прибора. Вот так и умудрились, очень просто. Интересно, среди андроидов есть дураки, или это только к нам относится? Он попытался еще раз. Нет, фиксатор был явно не рассчитан, чтобы им пользовались в наручниках. Питер хотел сказать, но, повернувшись уже, вдруг увидел на телеэкране у дальней стены те самые кадры, которых так долго ждал. Экран немо демонстрировал переходы, комнаты, коридоры, заставленные невнятной аппаратурой, перебегающие фигуры, которые, кажется, друг в друга стреляли.

– Звук! – крикнул он, и все повернулись сперва к нему, а потом поглядели на экран. – Включите звук!

...И уж совсем потом, когда сюжет прошел, и отзвучал текст, который Питер знал заранее, перемежаемый охами и ахами комментатора, находившегося непосредственно на месте, и воткнулась очередная реклама, и те, кто находился в помещении участка, – штатский, дежурный, сержант, еще двое задержанных (поппи-замухрышки, из этих новых, что расплодилось теперь видимо-невидимо, всех и не упомнишь, как называются), – все они, словно по команде, расцвели улыбками на обращенных к нему лицах, и Питер поежился под их взглядами. Буркнул:

– О'кей, ребята, я готов сделать заявление для прессы. – Ткнул сомкнутыми руками в грудь сержанта. – Давай-давай, сынок, пошевеливайся, эти штуки мне жмут.

"...еще неизвестно каким, собственно, способом. Ясно одно:

в том "родильном доме", который вы только что видели, был

тайно построен по меньшей мере один андроид – точная моя

копия. До сих пор я испытываю неподдельный ужас, когда

вспоминаю это. Кстати, я хотел бы выразить благодарность

парням из "Антенн-22", они, по-моему, великолепно справились

со своим делом – я имею в виду репортаж о захвате...

ВЕДУЩИЙ: Только благодаря вашей информации. Вы, Питер,

подумали обо всем, кажется. А когда, в какой момент вы, лично

вы, решились выйти один на один с этой бандой?

ВАНДЕМИР: О, это произошло довольно случайно. Мне не

хотелось бы здесь говорить об этом.

ВЕДУЩИЙ: Но ваш шеф, известный Лео Валоски, утверждает,

что инициативы принадлежат вам и только вам.

ВАНДЕМИР: Может быть.

ВЕДУЩИЙ: Не подумайте, что я призываю вас выдавать

профессиональные тайны...

(Были они у меня, профессиональные тайны, как же. А теперь, Питер Вандемир, ты, кажется годишься для одного только – коллекционировать трубки. Или редкостные сорта роз. Папа не простил, и отмщение его достойно поэта. Тайный агент, чью физиономию лицезреют полсотни миллионов зрителей. Разрекламированный рыцарь плаща и кинжала. Нуль, никто, одна дорожка – в розы...)

ВЕДУЩИЙ: Хорошо, давайте о другом. Посредством этого

андроида – вашей копии – осуществлялось целенаправленное

воздействие на вашу психику, так? Но почему именно таким

экстравагантным и, согласитесь, недешевым способом это

проделывалось? Если вас хотели убрать, то, наверное, выбрали

бы более простой путь.

ВАНДЕМИР: Я не знаю. Да и не интересуюсь, если честно вам

сказать. Отчего и почему – это вовсе не мое дело. Мое дело

н-ну... показать что ли, хм, навести. Я – наводчик, выводы

дело специалистов.

ВЕДУЩИЙ: Тогда, быть может, у вас есть соображения насчет

андроида другого – того, который скрывался под именем Дастин

Лэгг и занимал, мы знаем, немалый пост.

ВАНДЕМИР: Именно потому, что он занимал немалый пост, я и

решился обратиться к средствам информации. Мне нужно было,

чтобы об этом узнало как можно больше людей, одному мне было

бы слишком легко заткнуть рот. И я это сделал не ради чего-то

там, нет. Знаете... Знаете, у меня есть сын и дочь, и я учу их

любить этот мир, пусть не всегда такой, как нам хотелось бы. И

я был бы очень огорчен, если бы в один прекрасный день мои

дети сказали мне: отец, все, чему ты учил нас – чушь...

(Боже, я чуть не проговорился. Я до самого последнего момента не знал, нужно ли, можно ли говорить обо всем этом – Ленце, Лукасе, ребятах, а теперь вдруг понял – что нельзя. Если кто-то что-то знает, то и пусть знает. А говорить нельзя. Нет, нет, нельзя. Слава богу, что я это понял. Слава, слава богу.)

ВЕДУЩИЙ: А как зовут ваших ребят?

ВАНДЕМИР: Питер-младший и Марта. В честь бабушки.

Рядом с передней камерой, под которой укреплен "суфлерчик"

– монитор для текста, сейчас он погашен, – появляется

бородатый ассистент, показывает четыре скрещенных пальца.

ВЕДУЩИЙ: Нам показывают, что эфирное время заканчивается.

Всего доброго вам, дорогие зрители, мы еще встретимся с нашим

славным храбрым Питером Вандемиром – не правда ли, Питер? – у

нас в студии. "Антенн-22", Вильгельм Саянов.

Эфир окончен.

ВАНДЕМИР: (в выключенную камеру): До свидания.

Он заехал домой, причем очень торопился. Элла по-прежнему поджимала губы и молчала, но сделано было все как надо: Черноглазка собрана, одета, сидит, дожидаясь, за столиком в саду. Питеру бросилось в глаза, что одета она в тот самый желтенький комбинезон, что был на ней в день, когда он, Питер Вандемир, ощущая себя последней сволочью, забирал девочку из пансиона по фальшивой доверенности.

Питер подогнал машину к самому столику – черт с ним, с газоном, Ица не шелохнулась. Опустил стекло. Помолчал. Спросил:

– А где медвежонок?

– Я не взяла, – сказала Ица. – Я его не люблю больше. Пускай он теперь живет у тебя.

– Пускай, – не стал возражать Питер. – Ты, может, за ним еще вернешься. (Что я горожу, язык оторвать мало!) А вот мы сейчас поедем к маме. (Что, лучше что ли?) – Он умолк.

Ица боком слезла с белого ажурного стула, потрогала бок машины, осталась стоять рядом, тоненькая, с кукольной сумочкой через плечо. С неба зарядила серая мозглая россыпь. Питер сказал:

– Правда. Вот сейчас сядем и поедем.

Она растворила дверцу, села на заднее сиденье, уставясь в спинку перед собой огромными черными влажными вишнями. А глаза у них непохожие. Красивые, но разные. Драгичевич – кто он был, румын, югослав? Как его звали – Марко, Йозо? Пять лет... да, Лина уже работала в фирме и уже частенько на службу ее доставлял Ладислав. Папа появляется позже – шестьдесят три не возраст, конечно, но... и Драгичевич, почему, собственно, – был?.. Ох ты, господи, о чем думаю, право...

Ица сидела, положив ладошки на колени, личико у нее было, как у старушки. Теперь Питер знал, какие лица бывают у детей, если их обманывать раз за разом.

– Я принесу остальное, – бодро сказал он.

Элла встретила его в доме, протянула собранную сумку. Элла улыбалась ему, как улыбались спартанские женщины возвращавшимся из похода мужчинам. Пыльным, грубым, израненным, жестким. Победившим. Теперь мой портрет тоже будет висеть в рамочке на стене. "Смотри, Пепик, дедушке не понравилась бы твоя шалость. А дедушка у нас знаешь был какой..." Только вот медалей у меня нет никаких. Нет, есть одна, не помню за что. Африка еще, наверное. Нет, решительно не помню.

Кой черт, подумал Питер.

– Здесь все?

– Все, милый. Все, что ты велел.

– Угу. – Он поднял сумку.

– Марта и Питер-младший еще у телевизора. Они сейчас так радовались. Мы тобою гордимся, милый, мы... – Чувства переполняли ее.

Питер посмотрел на часы. Однако.

– Достойные дети. Просидеть сто минут... – Он вышел со студии в четыре.

– Какие сто минут, Пити? Четверть часа, меньше...

Так. Он – ему сказали – должен был идти напрямую. Да он и шел напрямую! – Питер вспомнил ассистента, который делал ему знак. Девятнадцатый канал их сети – это же только прямые передачи. Новости, чрезвычайные происшествия, сенсации... Ага. Значит, таким вот образом.

– О чем там было?

Нет, не то! Потом. Или вообще наплевать.

– Как же, Пити... Об андроидах, их наконец разоблачили. Ты говорил...

Наплевать и забыть – это самое лучшее. Да. Самое лучшее для него теперь.

– Ладно, хорошо. Слушай, у меня уже совсем нет времени...

Он вернулся к машине, к Ице. Опустил сумку на переднее сиденье, обошел автомобиль, уселся, пристегнулся.

– Это не мое, – сказала сзади Ица.

– Ч-что? – сперва не понял он.

– Это не мое.

Он извернулся, чтобы посмотреть назад. Черноглазка по-прежнему неотрывно глядела в подголовник перед собой.

– Там игрушки. Твои игрушки, вспомни, они так понравились тебе. Возьмешь их с собой...

– Это не мое, – повторила она в третий раз.

Питер стиснул руль. Потом распахнул дверцу, швырнул наружу сумку, дверцу захлопнул. В сумке – слышно – отчетливо хрустнуло.

– Хорошо. – Он вспомнил Никласа Ротенберга и медленно, плавно, до омерзения аккуратно выкатил за ворота. – Не твое так не твое. Мое. Вот я себе и оставил. – Глянул в зеркало. – Пристегнитесь, пожалуйста.

К повороту на одиннадцатое муниципальное шоссе, с которого начинались пригороды, они примчались с опозданием в несколько минут, но их, как ни странно, еще не ждали. Питер вышел под дождь, еще, кажется, усилившийся. Лесополоса здесь была высажена кленами, капли колотили по широким остроугольным листьям.

...Ну давай, Пити, давай, подведи итоги. Подбей баланс. Что у тебя в активе? Лэгг. Андроид. Это хорошо, это серьезно. Еще? Лукас. Хоть он и случился в порядке, так сказать, импровизан, но это – тоже серьезно. Одним меньше из тех, кто учит детишек прежде всего делить мир на чужих и своих, а уж потом все остальное. Ты, Пити, старая шкура, и, может быть, оттого, что сам прожил всю свою жизнь по законам своих и чужих, теперь знаешь, что детишек тому учить нельзя. Так что Лукас оказывается, пожалуй, поважней Лэгга. Вот уж случай так случай, что их карточки оказались рядом, но ведь фирма на то и фирма, а Хранилище на то и Хранилище, чтобы там было все обо всех. Сухая информация, голые факты, качество гарантируется. А уж выводы мы сделаем сами, мы же на то и профессионалы. Ныне безработный, правда, но профессионал...

Он поднял голову и увидел Лину. Отчего-то она шла пешком по мокрой блестящей обочине, и машины, проносясь, обдавали ее водяной пудрой, и светлый плащ на ней со стороны, обращенной к шоссе, потемнел. До нее было довольно далеко, и пока она шла, Питер успел вспомнить и что он говорил ей на том ужине в кабачке при свечах, и какая она была, когда открывала стальные двери Хранилища, выпуская его, и какая сделалась, когда он сказал, что это не все, и придется еще подождать до окончательного исхода операции. Он все вспомнил.

Лина остановилась перед ним.

– Вот видите, – Питер не сделал даже попытки улыбнуться, знал, что так и так не получится, – я же говорил, что все будет хорошо. Стоило ли паниковать...

Лина обошла его, растворила дверцу, нагнулась.

– Лина, деточка, неужели вы всерьез могли подумать...

Лина уходила, ведя Ицу за руку, и девочка шла рядом, несколько семеня, и желтый комбинезончик и плащ одинаково намокали под дождем.

...Ну а пассив? Ица. Лина. Мальчишка из группы Лукаса. (Вот ведь, не поверите, но за четверо прошедших суток так я и не сумел выбраться навестить, но – жив, это узнавал.) Элла. Ну, это... это не считается, это другое, хотя...

Нет, вдруг понял он, все не так. Нельзя так считать. И потому нельзя, что просто нельзя, и потому, что если уж считать, то ой какой же отрицательный у него получается баланс.

...Я не знаю, как все-таки решилось с "родильным домом", с Лэггом, куда его увезли. Я не знаю, что с детьми из интерната. Я так и ни на шаг не продвинулся в том, что же на самом деле произошло с Перси. Я не знаю, что сделали с моей записью (теперь уж можно не сомневаться, что меня, оказывается, сперва записали, прежде чем выпустить) лихие ребята со студии. И зачем им это было нужно. А если не им, то кому.

Еще ничего не кончилось, подумал он. Слишком еще много вопросов, чтобы все вот так взяло сейчас и прекратилось. Питер согнал ладонью воду с лица. Голова была совершенно мокрая. Промок и плащ, и ботинки. Он посмотрел в ту сторону, куда ушли Лина с дочерью. Их не видно было уже за мглистым дождем, а возможно, их там ждали и увезли. Тот же Драгичевич. Марко или Йозо. Румын или югослав. Питер почувствовал, как к нему возвращается его обычное настроение. К чертям, еще ничего не кончилось! Он присел и с наслаждением повозил ладонями по холодной мокрой траве, – ему вдруг захотелось почувствовать ее живую упругость. Потом выпрямился и шагнул к распахнутой дверце. Еще ничему не конец, нет.

В эту секунду его машина взорвалась.