Текст книги "Берта Берс. В сетях шпионажа"

Автор книги: Николай Шебуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

X. ЛЮДМИЛА ЗЕНГЕР

Вошла эмансипированного вида девица, лет двадцати. Лицо некрасивое, но эффектное, останавливающее.

Вызывающе взбодренная шляпа, вызывающего покроя каракулевый полусак, стянутый вызывающего цвета шелковым поясом поверх меха.

– Передайте барыне карточку! Скажите, что из редакции… Литератор… Писательница…

Марья Николаевна прочла.

«Людмила Карловна Зенгер. Сотрудник петроградских изданий. Командор второго отряда амазонок. Член-соревновательница летучего отряда дам-посетительниц петроградских лазаретов».

Было и еще несколько титулов, которые Марья Николаевна не успела прочитать.

– Передайте это барыне! – настойчиво повторила экстравагантная незнакомка.

– Ах, простите… Вы г-жа Гроссмихель?..

– Я отперла вам сама, потому что лакей куда-то делся… Карл! Карл! Помоги барышне раздеться…

Но Карл не появлялся.

– Разрешите войти так, я на одну минуточку…

– Чем могу служить…

– Видите ли, мне для одного иллюстрированного журнала необходима… страничка тетради для диктанта вашего сына и интервью с ним… Вы понимаете… сейчас это – сенсация…

– Ах, ради Бога! Ради Бога, оставьте это! Я не хотела бы, чтобы вокруг нашей фамилии был какой-нибудь шум… Я так взволнована и испугана тем, что про мужа пишут, что готова плакать… Я уверена, что это недоразумение, что мужа немедленно освободят…

Людмила заговорила: очень жаль, что Марья Николаевна так смотрит на гласность. Печать вся в руках Людмилы. Со всеми виднейшими журналистами Петрограда и Москвы она, по ее словам, на «ты»: Дорошевич звонит по пяти раз на дню, Колышко, прежде чем написать фельетон, рассказывает ей его содержание, Руманов надоел, преследуя ее по пятам (у нее он может узнать любую новость в самый момент получения ее в редакции), Меньшиков следующее «письмо к ближним» посвящает ей, как командору амазонок, Азов ревнует ее к Арабажину, а Оль д'Ор даже ревновать не смеет… Михаил Суворин предлагает ей дебют в Малом театре в пьесе, которую специально для нее напишет Борис Суворин, но она попросит Арцыбашева вдвоем с Леонидом Андреевым сочинить что-нибудь особенное. Леня Андреев и Саша Куприн – ее мальчики… Брокгауз чуть не убил Эфрона, желая перехватить право издания полного собрания ее сочинений, но разве Сытин выпустит из рук такой лакомый кусочек!…[2]2
  Перечислены имена знаменитых фельетонистов, публицистов, драматургов, актеров, писателей, издателей начала ХХ в. (Прим. изд.).


[Закрыть]

На днях сразу третьим изданием выходят ее стихотворения в прозе «Трепетная лань»…

Людмила говорит всегда крикливо, торопливо, как бы в состоянии запальчивости и раздражения.

Звонок телефона прервал ее речь.

XI. КТО В ЗАСАДЕ?

Марья Николаевна начала слушать и даже вспыхнула от негодования, – опять Берта.

– Оставите вы меня в покое?!.. Я немедленно донесу на вас полиции…

Берта опять спрашивает, получено ли письмо на имя Соколова. Если оно еще не сожжено, она сегодня в полночь приедет за ним.

Марья Николаевна не выдержала. Разразилась истерикой. Надо было выплакаться у кого-нибудь на плече, надо было высказаться кому-нибудь и попросить совета.

Провидение прислало ей эту знаменитую писательницу. И ей измученная женщина открыла душу.

Решено было устроить Берте засаду, а Фридриха Францевича спасти во что бы то ни стало. О, Людмиле приходилось интервьюировать таких важных сановников, что для них освободить его не стоит ничего. Все сановники от нее без ума, а секретари их – пешки в ее руках.

В детской раздался отчаянный плач. Извинившись за то, что на пять минут оставит милую гостью одну, Марья Николаевна поспешила к детям.

Оставшись одна, Людмила хотела было позвонить куда-то, но телефон, словно предупредив ее желание, затрещал.

Людмила взяла трубку.

– Какая счастливая случайность. Это ты, Берта!.. Говорит Людмила… Жена в моих руках. Письмо Соколову взял Карл. Он будет у тебя через десять минут.

XII. ТЕЛЕФОН И РЕВОЛЬВЕР

– Барышня… 417-17… Да… Мегсі… Лия Львовна?.. Вы, кажется, недовольны… Ах, вам безразлично… С каких же это пор я стал вам безразличен? Вы сегодня вечером дома?.. То есть как же это не знаете?.. Я могу к вам зайти в 6 часов?.. Мне надо с вами серьезно поговорить… Ну, а в семь?..

Уж это вы мне позвольте знать, нужно или не нужно… По телефону неудобно… Ну, а в семь с половиной?.. Вы успеете в театр… За вами зайдет Извольский?.. Ну, а после театра?.. Глупости?.. Почему же неделю тому назад эти глупости были вам понятны и дозволены, а теперь…

Студент взволнованно теребил волосы.

– Это не глупая сцена ревности, а… Вы смеетесь… Вы помните, что я вам сказал вчера… Вы мне опять отвечаете: «Не запугаете»… Чем же я могу вас запугать?.. Разве смерть такого ничтожества может кого-нибудь запугать?.. Вы смеетесь… Ну, а что вы скажете, если узнаете, что я левой рукой держу телефонную трубку, а правой достаю из кармана револьвер… Нет, не пугач, а Смит и Вессон.

Студент вынул из кармана заряженный револьвер.

– Вы и тут смеетесь… Вы не верите, что он заряжен… Вы уверены, что скорее выстрелит телефонная трубка, чем этот револьвер… Ну, так слушайте: вот я взвожу курок… Но прежде, чем покинуть этот мир, я хочу от вас услышать что-нибудь иное, а не этот холодный смех… Лия Львовна, скажите мне на дорогу что-нибудь теплое… Фуфайка!.. Какая вы злая… Почему фуфайка? Я иду не в окопы, а в могилу… Опять смех… Ну, хорошо, я умру под смех… Слушайте…

Он приложил дуло к виску, как вдруг какая-то сила вырвала револьвер из рук.

Револьвер ударился о телефонную трубку, произвел выстрел в воздух и вместе с трубкой грохнулся на пол.

XIII. КТО ЖЕ ТЕПЕРЬ СТРЕЛЯЕТСЯ?

– Вот дурак! Вот идиот! Кто же теперь стреляется?..

– Это ты, Кукарников?.. Как ты попал?!.. Как ты посмел мне помешать!..

– Вот дурак! Вот идиот!.. Из-за какой-то глупой бабы он хотел подставить свою башку под пулю!.. Да разве ты это смеешь теперь!.. Разве твоя жизнь принадлежит тебе или этой вздорной бабе!.. Почему ты сегодня не был в университете?..

– Ах, Кукарников, до того ли мне…

– «Любит, не любит, поцелует, плюнет»… Тьфу! Сопляк! Начитался романов… А если бы ты видел, что сегодня творилось в университете!.. Там сопляков не было!.. Какой подъем! Без различия партий, направлений, все готовы на войну!.. Поют гимн! Кричат «ура»!.. Кто в санитары, кто в добровольцы… И в такое время ты смеешь разводить романические нюни!.. Тьфу!.. Да если тебе так уж не дорога твоя жизнь, вспомни, что сейчас каждая жизнь дорога родине!.. Мало ли на войне таких подвигов требуется, чтобы идти на верную смерть!.. Вот и ты иди! Герой выискался – из-за бабы, которая предпочла пшюта Извольского дураку Завьялову, стреляться вздумал!.. Да мне стыдно даже, что я спас такого сопляка!.. Жизнь надоела! Да ты нюхал ли настоящую жизнь?..

– Ах, Митя… Разве ты знаешь жизнь… Разве ты понимаешь, что такое любовь… Ты никогда не любил и не тебе меня ругать…

– Я не любил! Да я, быть может, и сейчас люблю!.. Только пока родина в опасности, личную жизнь – побоку. Пока мы не накладем по загривку немцам, не до любвей нам…

– Ну, значит, ты не по-настоящему любишь… Настоящая любовь не слушает доводов разума…

– Пропись! А я считаю ненастоящей любовью ту, от которой так легко отделаться: чик – и готово… Нет, от настоящей любви револьвером не отделаться… Дуракам счастье… Счастье тебе, дураку, что я случайно выбил из рук револьвер!..

– Как ты сюда попал? Во всей квартире нет ни души! Я даже прислугу отпустил, чтобы не мешала…

– Твоя сестра забыла на рояли ноты, а мы у Скворцовых репетируем концертик, с которым хотим объезжать лазареты… Зная, что прислуги нет, и думая, что тебя, дурака, нет, она дала мне свой французский ключ… Я вошел и слышу, как ты распинаешься по телефону перед этой шлюхой. Вот и все…

– Ты подслушивал?..

– Вот дурак!.. Я считаю все это соплячеством и ничуть не интересуюсь им… Но, во-первых, ты кричал громко, во-вторых, у тебя в руке был револьвер… Ударь я тебя по руке на две секунды позже, мне не пришлось бы с тобой сейчас пререкаться… А завтра, прочитав газеты, каждый сказал бы: «Вот дурак, нашел время стреляться!» И первой сказала бы это сама Лия…

Резкий звонок прервал Кукарникова.

– Кого еще принесло…

– Митя, открой ты… У меня туалет не в порядке…

– И рожа также не в порядке… На кого ты похож!..

– Никого не впускай…

Звонок настойчиво повторился.

XIV. ТЕ ЖЕ И ЛИЯ

– Лия Львовна! Какими судьбами!.. Пришли полюбоваться на труп безгласный…

– Где Борис?! Что с Борисом?! – кричала высокая стройная блондинка. Ее всегда насмешливые глаза сейчас выражали отчаяние. – Я слышала выстрел по телефону! Пустите, пустите меня к нему…

– Успокойтесь, m-lle Лилиенталь… Это был холостой выстрел… Борис и не думал стреляться… А сейчас он не может вас принять, потому что его костюм не в порядке… М-lle Лилиенталь привыкла к обществу светских фатов… Без смокинга и белого жилета он боится уступить в джентльменстве г-ну Извольскому…

– Не смейте со мной так говорить!.. Так, значит, это была комедия?.. Борис жив!

– Борис жив… Вам он своею смертью ни удовольствия, ни рекламы доставить не намерен… Борис Завьялов выше телефонных флиртов и вообще… Он едет со мной на войну.

Борис вышел из своей комнаты и, приветливо подавая девушке обе руки, спокойно и радостно сказал:

– Да, Лия Львовна. Я еду на войну добровольцем! Спасибо, что пришли ко мне проститься… Это то важное, что я хотел вам сообщить… Я сам хотел повидать вас, но вы были так суровы…

– Борис! Борис! Как тебе не стыдно так пугать меня! Я слышала выстрел и думала, что сердце во мне оборвется… Боже, что я пережила на извозчике, гоня его сюда… Я тут сразу поняла, кто ты для меня… Борис, Борис! Я люблю тебя! Я никуда от себя не отпущу тебя…

– Лия… За те две секунды, когда я был на краю могилы, от выстрела меня спас вот этот разбойник, ударивший по руке так, что и сейчас ломит, – за эти две секунды я тоже пережил целую жизнь… Я увидал и понял, какую непоправимую глупость чуть было не сделал. Мне такой мелкой, такой ничтожной, такой жалкой кажется моя ревность, ваша жестокость, неотразимость Извольского и прочая личная чепуха, что стыдно вспоминать о них. И не будем говорить ни о чем этом личном.

– Борис, я не пущу тебя на войну!

– Бросьте, Лия, истерические вопли. Ими вы не тронете никого. Перед вами не тот мальчишка, который полчаса тому назад вымаливал свидание… Я сам не знаю, как у меня открылись глаза… Умереть за вас, даже жить ради вас для меня теперь не кажется достойной меня задачей… Я умру за родину! Клянусь моею… любовью к вам…

– Борис! Я скверная, я гадкая! Я нарочно дурила с Извольским, чтобы разжечь твою ревность… Я не верила, что ты способен на самоубийство! Я не знала, как люблю тебя… Я не пущу тебя! Я сама поеду за тобой… Хочешь, я поступлю в сестры милосердия!..

– Ничего я от вас не хочу… Поступайте, как хотите, как чувствуете…

Кукарников с восхищением глядел то на Бориса, то на Лию:

– И такие славные ребята чуть-чуть было не искалечили себе жизнь из-за какой-то там гадины!..

– Вы не едете сегодня в театр?..

– Нет, я еду, но не сегодня, на театр военных действий.

Она схватила голову Бориса и впилась в губы поцелуем, орошенным слезами радости, счастья, муки, неизъяснимой сладости решения, которое сразу окрылило ее существо.

– Вот это настоящее дело! Вы любите друг друга и, несмотря на это, поедете на войну! Вот это настоящее геройство! Уж и напьюсь же я сегодня! Урра! Подать мне полный бокал политуры!

XV. В УНИВЕРСИТЕТЕ

Назавтра Завьялов с девяти утра уже побывал в канцелярии военного начальника.

О, конечно, его примут добровольцем, несмотря на то, что таких, как он, добровольцев были сотни, тысячи.

Радостное возбуждение охватило его. Не хотелось идти на урок. Так и подмывало завернуть в университет и приобщиться к общему празднику, о котором рассказывал Кукар-ников.

С тех пор, как Борис получил этот урок, убивающий его утренние часы, он ни разу не был в университете, ни на одной лекции!

Даже в лицо не знает некоторых профессоров. Как, впрочем, и многие из студентов.

Урок у него выгодный, приятный, нетрудный: готовить в первый класс гимназии бойкого, способного, милого мальчика, который и без того готов. Заниматься с ним – одно удовольствие.

– Воля ничего не потеряет, если пропустить урок… Да все равно ведь скоро придется урок бросить: теперь не до диктантов и не до арифметических задач! Надо подыскать заместителя… Если Погожев в университете, кстати поговорю с ним. Из университета позвоню Марье Николаевне и предупрежу, что сегодня заниматься не могу.

В самом деле, Борис не может заниматься; в голове у него одна мысль: само Провидение послало ему вчера Ку-карникова и спасло его от величайшей глупости для, быть может, величайших подвигов.

Все отправляющиеся на войну – фаталисты. Борис, только что спасенный от верной смерти, был в эти дни фаталистом из фаталистов.

В университете – радостная автономия.

Там и тут в коридорах и аудиториях собираются сходки. Ораторы влезают на кафедру. Им аплодируют. Крики «ура!» перекатываются из конца в конец.

Если прислушаться – все речи о войне. И смысл их – один. Все, как один человек, все студенчество, вся университетская громада должна встать грудью на защиту отечества в этой справедливейшей, священнейшей, отечествен-нейшей и вместе с тем всемирной войне.

В одном месте записывались в санитары. В другом распределялись участники для продажи значков в пользу раненых. В третьем назначались дежурные для поджидания на вокзалах поездов с ранеными.

У многих студентов на руке перевязь «Красного Креста» или другой какой-нибудь благотворительной организации.

Такую перевязь увидел Борис и на Сашке Погожеве.

Погожев – милый парень и здорово нуждается. Завьялову деньги нужны на карманные расходы, он живет на полном иждивении у весьма состоятельных родителей. А Погожев живет впроголодь.

На уроки ему не везет: все больше благотворительного характера у таких же бедняков, как он сам.

– Да, признаться, меня в порядочный дом и не впустят из-за гардеробца. Гардеробцем не вышел. А в наше время с репетитора, как с актера, гардероб спрашивается. А ты погляди, что у меня за тужурка. Ежели ее вскипятить, уха получится.

Улучив момент, Борис сказал ему, что хотел бы передать ему свой выгодный урок и часть своего, теперь ему вовсе ненужного, гардеробца. Погожев и Завьялов с гимназической скамьи приятели, поэтому «гардеробное предложение» для них не оскорбительно.

– Борис, в другое время я сделал бы сальто-мортале от радости, столь лестно твое предложение. Но теперь, ты понимаешь, все утра у меня заняты… Я раненых на вокзале встречаю… Да и не только утра… Поезда ведь и днем приходят… Что же касается до гардеробца… Он всегда вызывал в моих глазах плотоядные огоньки, хороший у тебя гардеробец… Я тебе дам адресок, ты туда и снеси его, там, брат, для окопов теплое белье и вообще гардеробец собирают… Очень невредная у тебя тужурочка и брюки тоже, одно слово, диагональ[3]3
  Плотная хлопчатобумажная или шерстяная рубчатая ткань (Прим. изд.).


[Закрыть]… Мои диагонали, – Погожев хлопнул себя по брюкам, – тоже в блестящем положении, в особенности лоснится, блестит и сверкает то место, на котором в высшем свете принято сидеть, не порты, а Блистательная Порта… Но у тех, кто сейчас в окопах мерзнет, нет и таких….

Общее возбуждение охватило Бориса. Ему захотелось немедленной деятельности.

– Саша, пока там в воинском правлении идет своим чередом дело о приеме меня добровольцем, я хотел бы примазаться к твоему отряду. Руки у меня сильные, спина здоровая, потаскаем раненых…

– Молодец! Приходи завтра к семи утра на Варшавский вокзал!

Только в третьем часу Борис вспомнил, что надо позвонить к Гроссмихелям.

XVI. ГОРЕ ВОЛИ

– Это вы, Марья Николаевна?.. Простите, что не мог сегодня дать урок Воле… У вас несчастие? Какое несчастие?.. Меня спрашивали?.. Несколько раз… Как фамилия?.. Я такого не знаю… Что такое: у вас таинственное несчастие; у меня – таинственный посетитель по важному делу… Немедленно еду к вам…

Он застал трогательную картину. Марья Николаевна обвила руками головку мальчика и заливалась слезами.

При виде любимого репетитора Воля соскочил с колен матери и со слезами бросился на шею Борису.

– Борис Егорыч! Милый Борис Егорыч! У нас такое несчастие…

– Успокойся, детка, в чем дело?..

– Мой папа – немец…

– Ну так что же из этого?..

– Он – немецкий подданный…

– Ну и что же?..

– Как что же?.. А ведь я-то русский подданный!.. Значит, папа – мой враг!.. Значит, я его могу убить!.. И он меня может убить… И вот мы его и взяли в плен… И Карла взяли в плен… Но как же я буду без папы!.. У всех есть папа, а у меня… враг… Милый папа, разве ты виноват, что родился немцем!.. За что, за что же меня-то и маму сделали сиротами…

– Что он говорит? Где Фридрих Францевич?..

– Произошло какое-то недоразумение, и его арестовали…

Мальчик плакал и причитал:

– И все из-за моей диктовки… Папа посылал ее бабушке… Ну вот и догадались, что он немец… Все из-за противной диктовки?..

– Ничего не понимаю… При чем тут диктовка?..

Вошла горничная.

– Борис Егорович! Вас околоточный спрашивает…

– Меня! Что такое?..

Вышел с тревогой на лице.

– Вы г. Соколов?

– Нет, я Завьялов…

– Вы репетитор детей г. Гроссмихеля?

– Я.

– Я имею предписание вас немедленно доставить в сыскное отделение… Будьте любезны одеться…

Воля вбежал в переднюю и, увидав, что полицейский уводит с собой студента, отчаянно закричал:

– Мама! мама! Бориса Егоровича тоже взяли в плен! Но ведь он русский… Ведь он наш!..

XVII. О ЦИРКОВОЙ ХРОНИКЕ И ПРОЧЕМ

Околоточный и Борис сели на извозчика.

– Положительно недоумеваю, в чем дело?

– Я с утра поджидаю вас. Приказал швейцару, как только явитесь, позвонить в участок… Не беспокойтесь… Вероятно, допросят и выпустят. Что-нибудь по делу Гроссмихеля.

Чрезвычайно предупредительный и любезный чиновник охранного отделения предложил Борису папиросу и приступил к допросу.

– Ваша фамилия Соколов?

– Нет, это недоразумение, я говорил уже околоточному, что моя фамилия Завьялов.

– Имя, отчество?

– Борис Егорович.

– Звание?

– Дворянин.

– Вы состоите репетитором у Фридриха Францевича Гроссмихеля?

– Да, я готовлю его мальчика в гимназию.

– Кроме вас, у мальчика нет учителей?..

– Нет.

– Быть может, музыки или какого-нибудь предмета негимназической программы?

– Я наверное знаю, что нет.

– Быть может, у мальчика был репетитор с этой фамилией до вас?

– Я имею этот урок год и три месяца. До меня была гувернантка.

– Не Соколов?

– Нет, сколько мне помнится, немка… Берта Берс…

Чиновник улыбнулся.

– Та самая героиня цирковой сенсации, которую мы сейчас разыскиваем…

– О цирковой сенсации я ничего не знаю…

– Возможно ли это? Ведь о ней сейчас полны газеты.

– Я газет эти дни не читал.

Борис сказал это так просто и искренне. Увлеченный романом с Лией, поглощенный мыслью о самоубийстве, он действительно эти три дня не заглядывал в газеты. Чиновник изумился:

– Молодой человек! Что вы говорите! Возможно ли не читать газет в наши дни…

Борис вспыхнул:

– Конечно, я пробегаю телеграммы…

– Все-таки «пробегаете»…

– Да… Только телеграммы, а до цирковой хроники мне дела нет..

– Но дело Берты Берс и Гроссмихеля посерьезнее цирковой хроники.

– Как!.. И Фридрих Францевич замешан тут?..

– А вы и об этом не читали?.. И мадам Гроссмихель вам ничего не рассказала?!..

– Она не успела. Я видел ее в слезах. Понял, что мужа, как и прочих немцев, выселяют… Но подробностей спро-сить не успел, меня вызвали к околоточному…

– Не можете ли вы сказать мне, кто писал вот этот адрес?

– Это писал я.

– Кому вы адресовали это…

– Это письмо адресовано бабушке моего ученика в Берлин, Фридрихштрассе, 33, г-же Эмилии фон Гроссмихель. В конвертике этом заключались образчики немецких диктовок моего ученика. Бабушка чрезвычайно интересуется успехами внука в немецком языке, и раза два в неделю Фридрих Францевич доставляет ей это удовольствие.

– А не догадывались ли вы, что, кроме цели доставить удовольствие почтенной бабушке, у Гроссмихеля была и другая цель?

– Несомненно. По словам Фридриха Францевича, бабушка – очень состоятельный человек, чуть ли не миллионерша и, поддерживая с нею переписку, он тем самым напоминал ей о существовании у нее наследников в России.

– А вы не знаете, видается теперь с Бертой Берс Иван Евгеньевич?

Чиновник бросил этот коварный вопрос словно нечаянно. Он хотел врасплох поймать Бориса.

– А кто такой этот Иван Евгеньевич?

– Соколов.

– Клянусь вам, что я никакого Соколова не знаю. Берты Берс ни разу не видал. Какую роль играет диктовка моего ученика, не догадываюсь. За что арестован Гроссмихель, – не знаю. Я вас прошу отпустить меня… Я вам больше не могу сказать ни слова.

– Не горячитесь, молодой человек… Вы арестованы. Отпустить вас я не имею права…

– Арестован?!. По какому поводу?..

– По делу о шпионе Гроссмихеле… Мы имеем основания думать, что переписка с «бабушкой» шла через ваши руки… И мы знаем, кто эта бабушка, господин Соколов…

– Кто эта бабушка?..

– Главный германский военный штаб…

Борис расхохотался.