Текст книги "Петроградская повесть"

Автор книги: Николай Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

14. СВИДАНИЕ

Студент никуда не ушёл. Он стоял на другой стороне улицы и поглядывал на смольнинские ворота. Там стояла девушка и озиралась по сторонам.

Увидев студента, девушка помахала ему рукой и пошла навстречу, кутаясь в тёплый серый платок. Пальто у неё было распахнуто, она казалась оживлённой и весёлой. Я узнал её и сразу понял, почему она такая весёлая. Её, должно быть, радовала встреча с этим человеком.

– Гляди не упускай его из глаз! Я за матросами сбегаю, – прошептал Любезный и помчался к воротам.

Я торопливо перешёл улицу и укрылся за чёрным мокрым кустом акации.

Они шли прямо на меня, о чём-то разговаривали и держали друг друга за руки. Я думал, что они пройдут мимо, но они остановились как раз у самого куста, только по другую сторону каменной тумбы.

– Дальше я не могу, Серёжа. Говори здесь, я ведь на одну минуточку, еле выбралась, – услышал я голос девушки и сквозь мокрые ветви увидел её вопросительно поднятые глаза. Это были круглые, как у Настеньки, «кошачьи» глаза, с такими же тёмными, прямыми ресницами.

– Обещай, что никому ни единого слова, – сказал студент.

– Ты хочешь сообщить мне что-нибудь важное?

– Да, очень. Иначе бы я не пришёл сюда.

– Ну говори.

– Тебе необходимо покинуть это здание и не являться сюда в течение по крайней мере двух дней.

– Но почему? Что такое случилось?

Студент ответил не сразу, потом я услышал, как он сказал:

– Здесь прольётся много крови. Тебе надо уйти отсюда, пока не поздно.

– Но что такое, господи? И почему же именно мне уйти? А всем остальным?

Голос её теперь был тревожным.

– За остальных мы не можем ничего решать. Но я прошу тебя уйти отсюда. Если ты веришь мне и хочешь остаться живой, ты должна уйти.

Она молчала. Я видел, что она пристально вглядывается в его лицо, затем взяла его руку и сказала совсем тихо:

– Нет, Серёжа, что бы ни случилось, я останусь тут. Ты не бойся за меня, мы ведь очень сильны, за нас все рабочие, все солдаты, все матросы!..

– Ты не понимаешь, ты совсем не понимаешь опасности. Ты не знаешь, что произойдёт, – горячо перебил он. – Но я-то знаю. Ты можешь мне поверить? Я ничего не могу сказать тебе больше. Я знаю, что тут тебе нельзя оставаться. Они будут карать и правых и виноватых. Не возражай мне, я хочу, чтобы ты осталась жива! Идём!..

Он шагнул, увлекая её за собой, но она выдернула руку и остановилась:

– Куда же я пойду? Что ты выдумал, Серёжа? Я же вышла к тебе на одну минуту. Меня ждут. Вообще у нас в машинном бюро столько работы, ты не можешь себе даже представить! Мы не уходим домой даже ночью. Ты не сердись, я не пойду, и не бойся за меня.

Она повернулась и, часто оглядываясь, быстро пошла, почти побежала к воротам.

И тут как раз появился Панфилов. Он шагал к нам широко, стремительно, и за ним семенил Любезный.

Увидев их, студент бросился бежать через улицу.

– Стой! – закричал матрос.

Я видел, как Панфилов вскинул высоко вверх свой револьвер. Гулко лопнул воздух, и синее облачко дыма возникло над его головой.

Студент не остановился. Наоборот, он побежал быстрее, держась рукой за карман пальто.

Он хотел поскорей завернуть за угол.

– Стой! Стрелять буду! – опять закричал матрос.

Он замер на месте и, подпирая левой рукой револьвер, стал делиться.

– Не стреляйте! – раздался отчаянный крик, и я увидел, как девушка метнулась к Панфилову и схватила его за рукав.

Студент в это время обернулся на бегу и, наугад, не целясь, выстрелил подряд два раза и скрылся за углом.

Несколько солдат выскочили из дверей «Хижины дяди Тома» и бросились вслед за студентом. За ними мчался Любезный, а девушка всё цеплялась за матроса, но он уже не отталкивал её от себя, а, наоборот, чуть наклонившись, подхватил вдруг на руки и понёс к садовой ограде.

Он положил её на широкий выступ ограды. Рука девушки повисла безжизненно, как плеть.

От ворот спешил Малинин. Его обогнали два солдата в обмотках. Они поставили на панель брезентовые носилки и положили на них девушку.

– Удрал? – спросил Малинин.

Панфилов с угрюмым видом сунул в кобуру свой револьвер. Одна рука у него была в крови. Он поднял с панели несколько опавших кленовых листьев и стал обтирать ими руку.

– Что, и тебя задело? – спросил Малинин.

– Это её кровь, – сказал матрос.

15. ДОПРОС

Вслед за Малининым мы с матросом прошли мимо часового, поднялись по крутой каменной лестнице, где на верхней площадке стояла пушка, миновали большую людную прихожую и очутились в коридоре, конец которого терялся вдали. Хотя давно уже был день, здесь горели жёлтые электрические лампочки, свисающие с потолка на длинных витых шнурах. В коридоре было так тесно от людей, что трудно идти.

Малинин рывком открыл высокую дверь с надписью «Классная дама». Но эта надпись была зачёркнута и сверху карандашом написано: «Комендатура».

Мы вошли в продолговатую комнату без всякой мебели. Брезентовые носилки с девушкой стояли у окна. Мужчина в очках, в белом халате и в белом колпаке взял с подоконника блюдце и протянул его Малинину.

– Вот полюбуйтесь, – сказал Он. – Чуть повредила грудную клетку и застряла в ребре. Ничего опасного для жизни. Неделя строгого постельного режима, и всё пройдёт.

На блюдце лежала маленькая, чуть сплющенная с одного конца оловянная пулька.

– Вы можете взять её себе на память. – Он повернулся к девушке и засмеялся. – Когда будете выходить замуж, покажете своему жениху.

Под головой у девушки была подушка в грубой больничной наволочке. Глаза были открыты, и они казались совсем чёрными на бледном лице.

– Где вы живёте? – спросил доктор. – Вам нужен полный покой.

– Я живу здесь, – сказала девушка.

– Здесь, в Смольном?

– Да. Северная половина, комната двадцать один.

– Тогда мы отправим вас домой. Нет, нет, не вставайте. Я вызову санитаров.

Малинин отозвал доктора в сторону:

– Скажите, мы можем задать ей несколько вопросов?

Доктор поднял плечи к самым ушам.

– Ну что же, – сказал он, – если это требуется для революции… Но только помните, она не должна волноваться. Мне следует уйти? – спросил он.

– Необязательно, – ответил Малинин и обратился к девушке: – Вы знаете человека, который стрелял?

– Да, это мой знакомый, – сказала она тихо.

– Вы работаете здесь?

– Я работаю в машинном бюро. Я вышла на одну минуту. Они меня ждут…

– Понятно, – сказал Малинин. – Скажите, это был студент?

– Нет, юнкер.

– Из какого училища?

– Из Павловского.

– Фамилия?

– Ярославцев, Сергей.

– Зачем он тут оказался?

– Он приходил ко мне.

– Просто так, повидаться?

– Не совсем. Он хотел предупредить меня об опасности, которая грозит нам. Так он считает.

Малинин оглянулся через плечо на Панфилова, который стоял у стены и смотрел на девушку. Теперь он тоже подошёл к ней.

– Вам не показалось, что они затевают что-нибудь? – спросил он.

– Мне показалось. Но больше он ничего не сказал. Он только хотел, чтобы я никому не говорила об этом. Но ведь это касается не только меня. – Ресницы её дрожали; она то вспыхивала, то снова бледнела.

– Ещё один вопрос, – сказал Малинин. – Он сказал, когда наступит опасность?

– Да. Он сказал, чтобы я ушла отсюда и не приходила по крайней мере два дня. Он сказал, что здесь прольётся много крови.

Малинин и матрос снова переглянулись.

– Ну, спасибо. Поправляйтесь.

Когда мы вышли из комнаты, он вдруг взял меня за плечо и спросил:

– Ты сам видел, что из фургона выгружали ящики с патронами?

Но я не рассказывал ему про эти ящики, я рассказывал о них только Панфилову, значит, матрос сам передал ему всё.

– Какие они? – спросил Малинин.

– Они узенькие, – сказал я. – Они как ящики для гвоздей, но только из жести.

– Это оцинкованное железо, – сказал матрос. – Значит, у них там склад оружия или что-нибудь в этом роде.

– Я поеду в Павловские казармы. Там надо искать. Подниму на ноги солдатский комитет. Будем искать – найдём! – сказал Малинин.

16. АРЕСТ

У ворот нас встретил круглолицый матрос и с ним Любезный в своём широком ватнике с длинными рукавами. Оба тяжело дышали и вытирали пот с раскрасневшихся лиц.

– Не догнали? – спросил Малинин.

– Ушёл! – сказал круглолицый матрос виноватым тоном.

Подъехала машина с откинутым, как у экипажа, верхом. Из неё вышли солдатка с грудным младенцем на руках, какой-то человек с брезентовым портфелем и знакомая мне женщина-комиссар. Красивое лицо её было усталым и мрачным.

Ни на кого не глядя, они прошли мимо нас в Смольный.

– Сейф оказался пустым, графиня Панина забрала все фонды и скрылась с ними, – сказал шофёр. Он был в рыжей потёртой кожанке и в кожаной фуражке с ветровыми очками над козырьком. – Скотина титулованная! – выругался он, потом спросил Малинина: – Вам куда ехать?

– На Петроградскую, – сказал Малинин. – Садитесь, ребята! – Он открыл дверцу машины. – Вместе поедем, вы мне пригодитесь.

Мы с Любезным мигом устроились на широком сиденье.

Колёса мягко зашуршали, и машина без всякого грохота, Стремительно и плавно понеслась по аллее к наружным воротам.

Теперь город не пугал меня бесконечным нагромождением улиц.

Мне было приятно смотреть на мелькавшие дома и витрины магазинов, на шагающих строем солдат, на широкие круглые тумбы, обклеенные со всех сторон афишами, на двух маленьких кадетов со школьными ранцами за плечами, на продавцов газет, на фонари.

Машина свернула с проспекта и помчалась вдоль красивой решётки парка. Между чёрными стволами клёнов были видны осенние пруды и плавающие в них жёлтые лапчатые листья. Мне приятно было видеть деревья, и посыпанные песком дорожки, и деревянные крашеные мостики, и мокрые оголённые кусты…

Вот опять начались улицы, затем машина вырвалась на простор и помчалась по высокому мосту. По обе стороны от нас простирались серые гребнистые волны, вдали видны были ещё другие мосты, и тонкая, как стрела, колокольня над крепостью, и разноцветный витой купол мечети.

Малинин сидел рядом с шофёром и думал о чём-то своём.

Вдруг впереди я заметил высокую белую церковь. Теперь я отчётливо вспомнил, что тогда на фургоне мы ехали мимо неё. От волнения я вскочил на ноги и замахал руками.

– Это здесь! – закричал я. – Где-то здесь!

– Садись, – сказал шофёр. – Что ты орёшь?

Но я не мог усидеть на месте, я всё время поднимался и вытягивал шею.

Вот здесь я бежал мимо пожарной каланчи, вот здесь стояла дама с мопсом, вот тут, за углом, должен быть этот дом.

– Стойте! Вот он! Да стойте же!..

Малинин наконец обернулся, и я заметил, что он спал. Наверное, ему совсем не приходилось отдыхать в последние дни.

– Что такое? – спросил он и положил левую руку на локоть шофёра.

Машина стала.

– Дом! Дом, где офицеры, где Митрий! Вот здесь, совсем рядом.

– Успокойся, – сказал Малинин, – не надо кричать. Где дом?

– Вот здесь, за углом, – сказал я.

– Трогай помалу, – сказал Малинин шофёру.

Машина взяла вправо, и сразу стал виден дом с большим балконом, который держали на плечах две каменные женщины.

Как и тогда, улица была совсем пустой, только у ворот этого дома толпились люди.

– Этот дом? – спросил Малинин.

– Этот, – подтвердил я, чувствуя, что руки у меня начинают дрожать.

– Там солдаты, – сказал шофёр. – Должно быть, напали на след.

– Подъезжай к дому, – сказал Малинин.

Через минуту солдатская цепь преградила дорогу нашей машине.

– Стой! Выходи на мостовую!

– Свой! – сердито крикнул Малинин солдатам. – Не видите разве? Что тут у вас?

Но ему никто не ответил. Солдаты обступили машину со всех сторон.

И тут мы увидели, что это совсем не солдаты. У них только шинели солдатские, новенькие, не обношенные, и у многих они надеты просто так, нараспашку, поверх юнкерских гимнастёрок и офицерских кителей. И лица у этих солдат не солдатские: ни обветренных щетинистых скул, ни выжженных солнцем бровей, ни бледных сухих губ и рыжих от махорки усов. Совсем наоборот – вон у того даже золотой зуб во рту, а лица молодые, гладкие. И почти все с револьверами в руках.

– Так-с, – кричат они Малинину. – Господин большевик! Очень приятно! Сопротивляться, как понимаете, бессмысленно.

Они выхватывают у шофёра пистолет, снимают с Малинина ремень вместе с жёлтой кобурой револьвера, бесцеремонно выворачивают карманы и подталкивают обоих прикладами к дверям дома. Лысый офицер стоит на крыльце в шинели, стянутой ремнём.

– Увести в подвал! – распоряжается он.

У, рыхлопузый! Я готов броситься на него, но в это время длиннолицый жилистый юнкер хватает меня за шиворот и тоже тащит в дом. Однако у самых дверей он вдруг останавливается и что есть силы швыряет меня в сторону к воротам, поддаёт сзади сапогом и вталкивает под арку.

Любезный, получив сильный толчок в спину, летит за мной вслед и, не удержавшись на ногах, распластывается на булыжнике.

– Кто вздумает убежать – застрелим! – кричит юнкер и, гремя цепью, закрывает железные створки ворот.

17. СТОРОЖ

В подворотне было полутемно и сыро.

Здесь уже находилось несколько человек, очевидно случайных прохожих, загнанных сюда ещё до нас.

Толстый дядя сидел на чемодане и пугливо озирался на ворота. Старый шарманщик дремал, стоя рядом со своей шарманкой и пряча голову в воротник. Около него на каменной ступеньке примостилась женщина, должно быть прачка, с корзиной белья на коленях.

Я оглянулся вокруг и понял, где мы: в эту вот узкую дверь увели Митрия. Вот здесь лежал Серафимов. На булыжнике ещё заметны следы крови и клейстера. Ведёрко валяется в углу, только оно совсем смято, похоже, что по нему проехало колесо.

Мы отошли подальше в глубину арки и стали осматриваться.

Арка выходила на прямоугольный мощёный двор, заставленный поленницами сырых осиновых дров. В углу видна была бетонная помойка с мусором. Со всех сторон поднимались кирпичные стены без окон.

Только в одном месте у самой земли было небольшое продолговатое окошко. Из него торчала жестяная труба и струился синеватый дымок.

Становилось совсем темно. Иногда из-за ворот с улицы доносились отрывочные голоса. Слышно было, как подъехала и потом уехала опять какая-то машина.

Время тянулось медленно. Мы с Любезным сильно продрогли.

Вдруг я услышал слабый протяжный стон. Мне казалось, что стон раздаётся, откуда-то из-за стены.

– Слышишь, стонет кто-то? – прошептал я, хватая Любезного за руку.

Любезный тоже прислушался. Но теперь всё было тихо.

– Чудится тебе, – проворчал он.

Однако минуту спустя он подошёл к низенькой, обитой клеёнкой двери, которую я раньше не заметил, и приник ухом к дверной обивке.

– Врёшь ты всё, – повторил он совсем уверенно и тотчас, как заяц, отпрянул в сторону.

Дверь отворилась. Перед нами оказался бородатый рослый старик в красной косоворотке, в старом жилете поверх неё. Он, насупившись, смотрел на нас сквозь очки в простой железной оправе.

Из полуоткрытых дверей заманчиво несло печным теплом.

– Кто вы такие?

– Нас юнкера сюда загнали и ворота заперли, – жалобно сказал Любезный. – Пустите ненадолго, дядечка, зябко очень!

– Не могу я всех сюда пустить, – сердито ответил старик, но всё-таки пошире приоткрыл дверь. – Ладно, погрейтесь у печурки, только чтоб не галдеть у меня.

Мы оказались в крохотной каморке, где жарко топилась маленькая железная печка; коленчатая самоварная труба тянулась от неё в окошко. Над столом горела тусклая лампочка, а в углу на топчане кто-то лежал, и видны были торчавшие из-под шинели широкие голые пятки.

И тут я увидел стоптанные солдатские сапоги. Они лежали на полу около топчана. Я сразу узнал их: это были сапоги кашевара.

– Дяди Серафимов! – позвал я хриплым, точно не своим голосом.

Человек под шинелью повернулся, и я увидел, что это действительно кашевар. Он посмотрел на меня мутными, непонимающими глазами, как на чужого.

– Нет, теперь нас не возьмёшь! Теперь не возьмёшь!.. – проговорил он, вертя головой.

Видно было, что он бредит.

– Ты знаешь этого солдата? – спросил старик.

Я сказал, что это кашевар Серафимов и что мы с ним вместе расклеивали декреты.

– Декреты? – Старик показал на стол, где лежал разорванный и смятый, но потом тщательно разглаженный декрет «О земле». Он подобрал его, наверное, в подворотне.

– Теперь понятно, за что они ухайдакали твоего кашевара, – продолжал старик. – Я гляжу: валяется за поленницей. Думал: убитого оттащили. Нет, слышу, стонет.

– А вы, дедушка, кто? – спросил Любезный.

– Я-то? – переспросил старик. – Я сюда сторожем нанимался, церковь сторожить. Церковь тут у них домашняя. Ещё когда старая княгиня была жива, для неё построили, чтоб ей, значит, далеко не ходить.

– А теперь тут юнкера живут?

– Зачем юнкера? Барон Берг живёт, сенатор. Сам-то стар уже, так сын его всем распоряжается. Офицер из Генерального штабу. С Николаем Николаевичем, великим князем, в Ставке служил. Вот они вокруг него теперь, юнкера-то, и вертятся. Оружия сюда навезли, пулемётов – чего только нет!..

– А вы, дедушка, за кого? – спросил снова Любезный.

– Я-то? – Старик поднялся из-за стола. – За кого, спрашиваешь? Да если бы я в жизни своей человек был, а не лакей, тогда бы я тебе сказал за кого. А так что же я тебе скажу?

– А вы разве не человек? – удивился Любезный.

Старик не успел ответить. Над дверью коротко звякнул звонок, и, надев вытертый полушубок, сторож поспешил во двор.

Серафимов, повернувшись лицом к стене, лежал неподвижно, должно быть в забытьи.

Мы подождали немного и тоже вышли.

Под арку, светя фарами, въезжала большая закрытая машина с красным санитарным крестом на кузове.

Толстый дядя с чемоданом, шарманщик и женщина в испуге прижались к стене.

– Эй, убирайтесь, пока целы! – закричали им от ворот.

И они, как куры с насеста, сорвались со своих мест и исчезли в темноте.

18. СВЕЧА ПЕРЕД РАСПЯТИЕМ

Мы тоже хотели удрать, но в это время юнкера стали открывать ту самую узенькую железную дверь, в которую вчера втолкнули Митрия. И мы притаились у стены.

Слышно было, как они возятся с ключами.

– Ни черта не видно! Зажгите свет! – сказал кто-то с досадой. – Тут лампочка разбита. Как же будем патроны грузить?

– Паникадило зажжём, – отозвался насмешливый голос – Здесь церковь. Видишь, Иисус Христос собственной персоной!

– Не богохульствуйте, Косицын.

Чиркнули спичкой.

В колеблющемся жёлтом пламени свечи призрачные тени юнкеров метались под сводами арки.

Юнкера выносили и грузили в санитарную машину ящики с патронами. Они работали сосредоточенно, молча.

Их было четыре человека, но работа подвигалась медленно. Они брали по одному маленькому ящику и сначала подтаскивали и складывали на край кузова, а потом влезали сами и передвигали ящики дальше, в глубь машины.

Когда они отходили от дверей, мы с Любезным старались заглянуть в церковь, но слабое пламя свечи освещало только небольшое пространство у дверей, и дальше ничего не было видно.

– Так мы провозимся до второго пришествия! Послушайте, Косицын, почему вы не взяли солдат?

– Странный вопрос. Солдат с нами маловато.

– Вы хотите сказать, что солдаты предпочитают большевиков?

– Это известно и без меня.

– Бросьте спорить, господа. Давайте передохнём.

Они уселись на ступеньках и стали курить.

– Вам не кажется, Косицын, что мы выступаем слишком поспешно? – послышался тот же голос, что спрашивал про солдат.

– Нам нельзя терять время: когда декреты Ленина распространятся повсюду, Керенскому не помогут и целые армии. Если мы не победим теперь, то не победим уже никогда, – раздался в ответ спокойный, чуть резковатый голос. Очевидно, он принадлежал тому, кого называли Косицыным.

В это время под арку вбежал ещё юнкер в распихнутой шинели.

– Господа! – заговорил он торжественно и торопливо. – Восстание началось, господа! Наши заняли телефонную станцию без единого выстрела. Узнали пароль и отзыв и сменили все караулы. Их приняли за солдат Семёновского полка. Господа, на очереди вокзал и банк! Михайловское, Константиновское и Владимирское училища уже получили приказ выступить. По телефону из Царского Села звонил Полковникову министр-председатель. Он требует не соглашаться ни на какие переговоры с большевиками. Никаких уступок, господа! Казачий корпус Краснова движется в город. С минуты на минуту в Смольном начнётся паника. Телефонная линия уже отключена. Я убеждён, господа, что комиссары спасаются бегством! – Он задыхался от возбуждения, этот юнкер, и голос его то и дело захлёбывался и срывался.

Все юнкера вскочили с мест.

– Господа, идёмте в дом! – опять завопил прибежавший юнкер. – По глотку вина в ознаменование доброго начала! Я приберёг на этот случай бутылку французского!

Они все поспешили к воротам.

Свеча горела по-прежнему, пламя её изгибалось. Тень от распятия ложилась под колёса санитарной машины.

Но вот рядом с тенью Христа возникла ещё другая тень, встрёпанная и широкая.

– Юнкера ушли? – спросил старик и поглядел на ворота.

– Ушли, – сказал я. – Дяденька, знаете что… – Я хотел спросить, не знает ли он, где теперь Митрий, но старик перебил меня.

– Давайте, давайте отсюда, – проговорил он нетерпеливо.

Тут я увидел в дверях за его спиной священника в длинной чёрной рясе с широкими рукавами и в шляпе, надвинутой на глаза.

В испуге я отскочил назад.

Священник прошёл мимо нас к воротам, и, когда он перешагивал через перекладину, я заметил грубый солдатский сапог на его ноге. Я удивился, но не успел ничего сообразить.

За воротами опять послышались голоса юнкеров.

– Фу, чёрт! – выругался кто-то из них.

– Что ты ругаешься, Косицын?

– Поп встретился. Ты разве не видел?

– Плохая примета. Откуда он только взялся?

Свеча перед распятием догорала. Когда юнкера подошли к дверям церкви, пламя заколебалось, потемнело от копоти и потухло.

За моей спиной раздалось громкое, но точно змеиное шипение.

– Бежим! – зашептал Любезный, толкая меня в спину. – Я им камеру проколол гвоздём!

Мы выбежали на улицу и пустились что было духу.